Перевод со староузбекского

Портрет Алишера Навои.

Миниатюра Гератской школы. XV в.

АЛИШЕР НАВОИ

Говоря о том, что стихи знаменитого поэта Мир Касым Анвара очень ценил народ, а правители преследовали его, Навои в конце своей жизни писал: «Первый стих, который я выучил, было вот это двустишие:

В то время мне было около трех или четырех лет. Когда досточтимые люди предлагали мне прочесть их, многие удивлялись моему чтению».

Вспоминая свое отношение к крайне сложной философской поэме великого Ф. Аттара, Навои сообщает следующий не менее интересный факт: «В мои детские годы, в школе… я был любознателен и всей душой стремился выучить «Речь птиц»… Мое наивное сердце расцветало от слов этой книги. Все мое существо было наполнено ими… Моя любовь к этой книге так усилилась, что это порвало мою связь с людьми… Я возненавидел обычные слова, употребляемые людьми в разговоре, и сам себе сказал: убегу в уединение от плохих людей…

Родители испугались… Лишили меня возможности читать… Прошло некоторое время, и они начали терять надежду, так как слова той книги оставались у меня в памяти. Я все время повторял их про себя».

Так подлинная поэзия с детских лет и навсегда вошла в жизнь Алишера, будущего создателя гениальных художественных ценностей, которые, как все, что неподвластно даже всесильному времени, бессмертны.

Весьма примечательно, что в тяжелые дни войны в декабре 1941 года в Эрмитаже крупнейшие ленинградские ученые и представители общественности собрались, чтобы отметить пятисотлетие Алишера Нивои, замечательную дату в культурной жизни советских народов.

Председательствовал академик И. А. Орбели. За стенами рвались снаряды, а под сводами Эрмитажа звучали слова великого узбекского поэта о мире, радости жизни, торжестве человеческого разума над тьмой жестокости и угнетения.

Так, пережив века, дошел он и до нас, ибо его творчество созвучно с нашим временем.

I

Эпоха, которая породила, вырастила и дала человечеству великого поэта и мыслителя, имела свои специфические особенности.

Годы пагубных междоусобных войн, придворных, феодально-клерикальных интриг и времена относительного спокойствия; чудесные архитектурные сооружения, пышные дворцы и разбросанные по всей стране трущобы; процветающая культура и почти сплошная неграмотность населения; падение, бурный подъем и опять падение экономики и культуры; произвол «сильных мира сего» и бесправие широких народных масс; расширение и вместе с тем ослабление торговых, политических и культурных связей со многими странами мира, — вот чем отличалась эта эпоха.

Все это наложило свой отпечаток и определило образ мышления, характер творчества и жизненный путь Алишера Навои. К тому же, с одной стороны, служба и высокие должности при феодальном дворе, в окружении различной, в большей своей части реакционной феодально-клерикальной знати, а с другой — высокие мечты и благородные цели; поиски большой правды, удачи и неудачи, незнание подлинных «тайн» своих неудач и связанная с этим мучительная духовная драма, преследовавшая всю жизнь гениального сына своего времени.

После смерти грозного Тимура (1405 г.) быстро распалась его огромная феодально-деспотическая империя. Начались и продолжались на протяжении нескольких лет кровопролитные междоусобные войны. Свирепствовала реакция, одним из характерных и трагических проявлений которой было убийство великого ученого Улугбека, жестокое преследование его коллег по науке и разрушение его знаменитой астрономической обсерватории в Самарканде, являвшейся гордостью человеческого разума.

Когда Алишер родился (в Герате в 1441 г.) и учился в школе, эта трагедия все еще была свежа в памяти людей. Еще юношей он видел и помнил множество жестоких правителей, душивших живую мысль и занимавшихся грабежом народа.

Хотя Алишер вышел из знатной семьи, близкой тимуридским придворным кругам, но на его долю выпала весьма неспокойная, сложная и тяжелая жизнь. В результате смут и быстрых перемен в политической жизни семья Навои сначала покидает, а через несколько лет возвращается в Герат, пятнадцатилетний юноша поступает на службу к правителю Абул-Касыму Бабуру, затем переезжает в Мешхед, где начинает учиться в медресе, потом опять возвращается в Герат, а оттуда через некоторое время отправляется в Самарканд, который в то время славился как один из центров культуры на Востоке.

Наступил 1469 год — год, с которого начался новый период в жизни и деятельности Алишера: друг его юности Хусейн Байкара, с давних пор боровшийся за власть, наконец достиг своей цели, и по его приглашению Навои переезжает в Герат, столицу нового правителя, и получает высший придворный чин — хранителя печати. С этого года и до конца своей жизни он участвует в бурной и трудной общественно-политической и государственной деятельности. Служба при дворе протекала в исключительно сложных и порою опасных для жизни условиях. То Навои повышали в должности, то понижали, то вообще отстраняли, и все это сопровождалось его победами и поражениями в борьбе за свои передовые идеалы.

Хусейн Байкара не был типичным феодально-ограниченным правителем. Он способствовал установлению и сохранению относительного спокойствия в стране в течение длительного времени. В этот период большое развитие получили культура, наука, искусство и экономика. Находясь у него на службе, Навои осуществил ряд крупных общественно-полезных мероприятий в стране. Сам Хусейн Байкара был незаурядным поэтом, поощрял людей поэзии, искусства, а в своем творчестве боролся за развитие узбекского языка.

Однако при всем этом Хусейну Байкаре не чужды были деспотизм и произвол. Этим объясняется и то, что он не всегда поддерживал Навои в его прогрессивных начинаниях, а иногда и прямо конфликтовал с ним.

Несмотря на суровость своего века и трудность собственной жизни, Навои сумел создать бессмертные произведения, имеющие общечеловеческое значение. В них он бичевал угнетателей, разорителей народа, изобличал социальное зло, воспевал добро и справедливость.

Все это усиливало ненависть к нему со стороны представителей знати, выражавших и защищавших интересы реакционных феодалов, духовенства, сепаратистски настроенных вельмож.

В 1476 году Навои слагает с себя обязанности вазира (министра) и целиком отдается творческой работе. Он создает замечательные стихи и бессмертную «Пятерицу» («Хамсу») (1483–1485 гг.), проникнутую самыми передовыми для своего времени идеями.

Борьба представителей феодально-клерикальной реакции против Навои еще больше усиливается. И в 1487 году его отправляют в далекий Астрабад.

Но борьба — есть борьба. Нельзя падать духом, нельзя сдаваться. И в этой далекой и заброшенной части своей родной страны Навои упорно занимается благоустройством края и большой творческой работой. Его глубоко занимает судьба всей отчизны, беспокоят козни придворных, которые в это время бесчинствовали в Герате и причиняли огромный ущерб стране, народу, а также подрывали престиж относительно централизованной власти Хусейна Байкары, которая в числе других факторов способствовала (особенно при непосредственном содействии Навои) сохранению спокойствия в стране.

Поэт неоднократно обращается к Хусейну Байкаре с просьбой вернуть его в Герат. Но безрезультатно. Спустя некоторое время султану многое становится понятным: интриги вельмож и авантюристов приобретают все более открытый и наглый характер, в столице и при дворе создается угрожающее положение. В результате Хусейн Байкара снова прибегает к помощи умного, предприимчивого Навои и в 1488 году разрешает ему вернуться в Герат.

Сохранилась не лишенная доли правды народная легенда.

Однажды представители феодальной реакции предприняли очередную попытку столкнуть Алишера Навои с Хусейном Байкарой. Султан поддался на это и удалил Навои от двора. Прошло несколько дней, Хусейн стал испытывать чувство раскаяния в содеянном по отношению к своему другу и одновременно гнев и ненависть — к интриганам. И вот наконец он вызвал к себе придворных и резко сказал им:

— Охотник заметил идущую в поле газель, прицелился в нее и выстрелил. Газель упала. Охотник подбежал и видит, что его стрела вошла в правую ногу животного и вышла через правое ухо.

До вечера разгадайте, каким образом это могло случиться. Иначе всех вас предам мучительной казни.

Убедившись в том, что подобную загадку может разгадать только великий Алишер, и предпочтя позор наказанию, обеспокоенные придворные пошли к нему. Навои сразу же понял, в чем дело, и саркастически сказал:

— Идите и ответьте вашему повелителю: в тот момент, когда охотник выстрелил, газель правой ногой почесывала свое правое ухо…

Интриганы, вне себя от радости, побежали к Хусейну и ответили так, как учил поэт. Шах понял, в чем дело, и разгневался.

— Подлые, бессовестные глупцы! Такую загадку мог бы разгадать только тот, на кого вы клеветали. Значит, вы опять совершаете преступление перед Алишером, выдавая его мудрость за свою. Я исполню свое обещание!

Сказав все это, шах приказал их казнить.

Вскоре Хусейн присваивает Навои титул «Приближенного его Величества Султана». Они предпринимают ряд мер, направленных на нормализацию положения в стране (строго наказывают некоторых высокопоставленных лиц, занимавшихся интриганством). Но не все меры дают желанный результат: поздно, многое было упущено, слишком тяжелые и глубокие раны были нанесены влиятельными реакционными сановниками.

К тому же надвигалась еще более грозная опасность. То в одной, то в другой части страны сыновья Хусейна Байкары поднимают восстания против централизованного государства, — восстания, направленные на расчленение страны. Шах оружием, Навои своими советами и непосредственным участием неоднократно пытаются усмирить мятежных царевичей. Но без успеха.

Наконец в декабре 1500 года становится известно, что Хусейн Байкара возвращается в столицу из очередного похода против одного из своих взбунтовавшихся сыновей. Совершенно обессиленный, Навои отправляется из Герата, чтобы встретить его. Во время их свидания ему стало худо, и через несколько дней — 3 января 1501 года — великий Алишер навсегда закрывает глаза.

II

Издавна на Ближнем и Среднем Востоке бурно развивалась поэзия, представленная различными течениями и множеством жанров. Творчество каждого из великих представителей этой поэзии — Рудаки, Фирдоуси, Низами, Аттара, Саади, Хафиза, Джами — всякий раз открывало новую блестящую страницу в истории мировой изящной словесности.

Поэтическое наследие выдающихся предшественников способствовало формированию и развитию поэтического своеобразия таланта Алишера Навои.

К тому времени и узбекская литература имела уже свои сложившиеся многовековые традиции. Об этом свидетельствуют творения Дурбека, Атаи, Саккаки, Лутфи и др. Недаром современник и близкий друг Навои — великий таджикский поэт и мыслитель Абдуррахман Джами (да и сам Алишер) называл Лутфи «царем поэтов». Выдающиеся узбекские поэты своим творчеством способствовали развитию родного литературного языка, что имело большое значение для того времени. Наряду с развитием традиционной любовной лирики они расширили рамки социальной проблематики поэзии. Весьма важным явилось и то, что они значительно усилили светский характер литературы, намного углубив и обогатив ее содержание.

Это была богатейшая поэтическая школа свободомыслия, на традициях которой воспитывался и вырос великий поэт-гражданин Навои.

Кроме того, он был достаточно хорошо знаком и с индийской и арабской литературой, творчески переосмысливал ее лучшие образцы. Не случаен, например, тот факт, что по указанию Хусейна Байкары (очевидно, не без инициативы Навои) был переведен на фарси шедевр индийской и мировой литературы — «Калила и Димна».

Другим важным истоком творчества Навои были мифологические предания и произведения устного творчества узбеков и других народов Востока, которые он широко и своеобразно использовал. Об этом красноречиво свидетельствуют часто встречающиеся в его произведениях образы мифических героев, притчи и сказания, пословицы и поговорки, афоризмы и сказки.

Навои считал, что главная задача литературы — утверждение прекрасного и борьба против социального зла. Художественное слово должно обличать угнетателей, отстаивая при этом духовное превосходство простых людей.

Размышляя о смысле поэзии, он пишет:

Художественное слово могуче, если оно выражает правду:

В своем творчестве Навои был верен принципам реализма, а также позитивного, жизнеутверждающего романтизма. Образы Фархада, Искандара и других символизировали высокие идеалы, могучую духовную силу и творческую способность человека.

В эпоху Навои борьба за узбекский язык приняла особо острый социальный характер. Поэт понимал, что язык является одним из важных средств развития культуры и приобщения народа к свету и знаниям. Он был убежден, что пренебрежительное отношение, оскорбляющее не только язык, но и народ, говорящий на нем, может причинить большой вред. Надо было раскрыть огромные возможности родного языка, развить и обогатить его.

С этой грандиозной задачей поэт справился блестяще, создав свои монументальные произведения, сохраняя при этом искреннее и глубокое уважение к языкам других народов. Заканчивая одну из своих поэм, он с гордостью писал:

Как поэт и ученый, Навои опирался на огромный, богатейший опыт, накопленный выдающимися учеными античного Востока и Средней Азии в области астрономии, математики, химии, философии и т. д. Об этом свидетельствует его интерес к работам Абу али ибн Сины, Фараби, Улугбека и других и множество собственных естественно-научных, философских, социологических наблюдений.

Навои понимал, что наука служит духовной эмансипации человека, народа, интересы которых он ставил превыше всего, и с глубоким уважением относился к художественным ценностям, созданным до него. Творчески соревнуясь со своими предшественниками, он, развивая традиционные сюжеты и образы героев, вкладывал в них новое содержание.

Говоря о своих поэмах, включенных в «Пятерицу» и весьма восторженно отзываясь о поэтах, некогда работавших в этом же жанре, Навои писал:

Так, сознательно не выходя за установившиеся жанровые рамки «Пятерицы», Навои по-своему продолжил сложившуюся в литературе Востока традицию — «назира» («подражание», «ответ»), дав на существующие и общепризнанные произведения данного типа свой полемический, совершенно новый вариант.

Тернистым был творческий путь Алишера Навои. Живя в сложных и суровых условиях, он всю свою жизнь искал правду и боролся за справедливость. Временами он был доволен результатами своих поисков и чувствовал себя победителем в этой борьбе.

Вместе с тем сама эпоха, представители господствующих классов отвергали лучшие стремления Навои, обрекая их на неудачу. Поэт, как сын своего времени, не мог постичь главных причин крушения своей мечты, в справедливости которой он был глубоко уверен.

Более того, Навои ставил и такие вопросы-задачи, на которые ни эпоха в целом, ни люди и наука тех времен, в частности, не смогли дать ответов. В этом бессилен был и гений Алишера.

Так, например, он хотел познать тайны далеких звезд и бескрайнего мироздания, понять внутреннюю сущность жизни на земле, установить подлинные причины того, почему добро растоптано, а зло торжествует, или мечтал о таком светлом обществе (особенно ярко это выражено в одном из его стихотворений на персидском языке), где существует гармония и господствует справедливость, где нет притеснителей и страдающих от них.

И, конечно, для великого гуманиста крайне мучительно было сознание несбыточности (и непонимание ее причин) благороднейшей мечты, составляющей по сути квинтэссенцию всего его творчества, всех его поисков истинной правды и справедливости!

В результате назревала глубокая и мучительная духовная драма Навои, — духовная драма, которая временами доводила его до отчаяния и которая столь образно выражена им в следующих строках:

Многозначительная деталь: и в питейном доме — разбитый черепок в руках поэта!.. Так глубока и сурова была трагедия великого человека!

Но Навои не сдавался. Вполне закономерная в условиях тех вре-мен его духовная драма, сколько бы она ни была сильна и мучительна, не могла помешать ему постоянно искать, находить, сомневаться, творить и бороться за высокие идеалы.

III

Удивительно широк и многогранен круг творческих интересов и поисков Навои. Он — поэт и мыслитель, ученый историк и лингвист, естествоиспытатель и теоретик литературы, музыки, государства и права, политический деятель. В своем творчестве он старался всесторонне и глубоко отображать действительность во всем ее многообразии. Нет ни одного более или менее заслуживающего внимания вопроса общественной жизни, человековедения своего времени, о котором не сказал бы своего слова и не определил бы своего отношения к нему Навои.

Так он создал свыше тридцати произведений, составляющих золотой фонд узбекской литературы.

В 1499 году он пишет свою большую философскую поэму «Язык птиц».

В этой поэме, являющейся ответом на «Речь птиц» знаменитого поэта Аттара, Навои выступает против того направления суфийской философии, которое было очень распространено на протяжении нескольких веков и сторонники которого считали природу и человека жалкой тенью бога, пропагандировали квиетизм, отказ от своего «я», от всего мирского.

Навои обожествляет человека и считает его самым ценным существом, неотделимым от самой природы, которая также прекрасна.

Другое произведение «Собрание утонченных» было написано Навои и 1491–1492 годах, а спустя несколько лет доработано. Эта книга представляет собою своего рода антологию современной автору поэзии. Будучи сам великим мастером художественного слова и тонким теоретиком литературы, Навои приводит в ней ценнейшие материалы и сведения более чем о трехстах поэтах. Исключительно важными являются предельно лаконичная, но меткая характеристика и точная оценка, которые дает автор творчеству и миропониманию поэтов, их моральному облику и поведению, их месту и роли в литературе и жизни; его критические замечания, глубокие наблюдения и теоретические высказывания при разборе литературных и морально-этических явлений, об идейно-художественных достоинствах и недостатках творчества поэтов; суждения о назначении поэзии и т. д.

За несколько месяцев до своей кончины Навои создает философский, общественно-политический трактат «Возлюбленный сердец», в котором чувствуется влияние «Гулистана» Саади и «Бахаристана» Джами.

В начале произведения, как бы подводя итоги своей многолетней жизни, Навои описывает пройденный им тернистый и мучительный путь, полный тревог и волнений. Читая эти строки, нельзя не испытать боли и горечи и вместе с тем не восхищаться подвигом, стойкостью поэта, величием свершенных им творческих и практических дел.

Навои бичует шахов-деспотов, чиновников и воинов, грабящих народ и разрушающих страну; представителей духовенства, торговцев, обманывающих и обирающих тружеников; поэтов и ученых, одни из которых служат народу, а другие думают только о своих выгодах.

Конечно, как сын своей эпохи, Навои не ставил вопроса о коренном переустройстве современной ему социально-экономической действительности. Но одно ясно: великому гуманисту было глубоко ненавистно то положение, когда на его родине сосуществовали накопленные богатства немногих и мучительная нищета огромных масс людей, лишенных возможности и прав пользоваться этими богатствами.

Последняя работа — «Спор двух языков» — написана совсем незадолго до смерти автора. В ней Навои, как выдающийся ученый-лингвист, теоретик литературы, обобщает опыт своей многолетней борьбы за родной язык, показывает его богатство, тонкость и изящество. Недаром он с гордостью писал:

«Мне кажется, что я утвердил великую истину перед достойными людьми тюркского народа, и они, познав подлинную силу своей речи и ее выражений, прекрасные качества своего языка и его слов, избавились от пренебрежительных нападок на их язык и речь со стороны слагающих стихи по-персидски».

Так, Алишер Навои, в своих монументальных произведениях давно практически показавший богатейшие возможности родного языка, теперь теоретически обосновывает свои мысли о том, что на узбекском языке можно и нужно создавать сложные и крупные произведения для народа, говорящего на нем.

Навои очень рано начал писать стихи, и впоследствии поэзия стала главной в его жизни и деятельности. До конца своих дней он самоотверженно трудился на этом сложнейшем и благороднейшем поприще. Итогом этого поистине титанического труда явилась его знаменитая «Сокровищница мыслей», огромный поэтический свод, являющийся одним из самых крупных и выдающихся произведений всей мировой литературы.

Несмотря на то, что почти все формы лирической поэзии были достаточно хорошо разработаны еще в арабской, персоязычной и частично тюркоязычной литературе, Навои творчески использовал достижения своих предшественников всякий раз, выступая как поэт-новатор. К тому же он написал специальный трактат по теории техники и специфики стихосложения на узбекском языке, который называется «Весы размеров» и является замечательным научным руководством для тюркоязычных поэтов.

Навои значительно расширил тематику лирики, углубил ее социальное содержание, социальную направленность. Тем самым он в известной мере преодолел ту традицию, которая господствовала в течение нескольких столетий и в силу которой любовные чувства составляли единственный или почти единственный объект описанья.

Тематика поэзии Алишера Навои настолько широка, а ее содержание настолько глубоко, что его «Сокровищницу мыслей» вполне можно считать опоэтизированной энциклопедией человековедения той эпохи.

Навои был глубоким знатоком всех тонкостей человеческой психологии, поэтому главное и ведущее лицо в его стихах — лирический герой, весьма многогранный и сложный, но вместе с тем нередко простой и легко понятный. На страницах «Сокровищницы мыслей» вырисовывается обобщающий и цельный образ этого лирического героя со своими возвышенными устремлениями и ярко выраженным сложным человеческим характером. Читатель слышит биение его сердца, сочувствует его страданиям, когда он в горе, отчетливо слышит его голос радости, когда он счастлив, и вместе с тем не может не переживать или не радоваться одновременно с ним.

Так захватывающе ярок, богаг и понятен этот герой огромного поэтического творения.

Навои создал еще один замечательный свод лирических стихов, который называется «Диван Фани». Эти стихи, созданные на иерсидско-таджикском языке и подписанные псевдонимом «Фани», не уступают «Сокровищнице мыслей», написанных на узбекском языке и подписанных — «Навои».

IV

Другим крупным плодом художественного гения Навои является «Пятерица», объединяющая в себе пять бессмертных поэм.

По своему собственному признанию, Навои, щедро отдавая дань газелям и вообще лирическим стихотворениям, все время думал о создании «Пятерицы». Это свидетельствует о том, что сам поэт придавал особое значение этому произведению, как главному труду своей жизни.

Ведь после Низами, который как бы «открыл» этот жанр, многие стремились создать подобное поэтическое полотно, но только отдельным счастливцам удалось это. Навои стал одним из них. Именно в «Пяте-рице» поэт смог наиболее полно, глубоко и цельно отобразить эпоху и выразить свои сокровенные мысли и чувства.

«Смятение праведных» — первая поэма, включенная в «Пятерицу», является как бы теоретической программой для последующих поэм.

В начале произведения автор выдвигает мысль о том, что из всех существ самым ценным и совершенным является человек. Для подтверждения и обоснования этого тезиса Навои обожествляет человека и объявляет его самым прекрасным в мире.

После восхваления Низами Гянджеви, Хосрова Дехлави и Абдуррахмана Джами Навои переходит к последующим разделам поэмы, начиная их с высказываний о назначении литературы, об эстетическом отношении к действительности. При этом непременными и главными условиями являются народность и правдивость. Прежде всего именно это делает художественное слово полезным и действенным:

Исходя из этих принципов, Навои в специальных главах удивительно реалистически описывает и обличает образ мысли и жизни правителей, придворных, духовенства и богачей, то есть тех, кто занимал господствующее положение в обществе.

Вот характерная картина из жизни шаха и окружающих его, которые грабят народ, страну, предаются пьянству и разврату.

Крайне важно и интересно отметить, что Навои признает только такого правителя, который честно служит народу, родине; и отвергает утверждение о том, что шах — представитель всевышнего на земле, ибо он такой же смертный, как и его подданные.

Поистине гражданским подвигом являлись следующие слова великого поэта, сказанные им в адрес правителя:

Это было направлено против одного из основных принципов феодальной идеологии и связанных с ней господствующих общественных устоев.

В специальной главе поэт с гневом разоблачает реакционных представителей духовенства и говорит: одежда шейха соткана из ниток лжи, а игла взята из уса духа зла; хоть у него велика чалма, но под чалмой нет ни света, ни ума; посох его есть опорный столб дома обмана; а четки — зерна приманки для поимки простых людей в свои сети…

И Навои делает вывод:

Так шейх «ведет людей к геенне огненной!».

Многие главы в поэме посвящаются щедрости, благопристойности, воздержанности, любви, верности, преданности, правдивости, пользе знаний, красоте родного края, ценности жизни, а также осуждению алчности, корыстолюбия, эгоизма, праздного образа жизни. При этом к каждой из этих глав приводится притча, которая является изумительным образцом новеллы в стихах. Таковы, например, рассказы о Бахраме и Хатаме Тайском.

В одной из последних глав Навои поэтически воспевает красоту и богатство родной страны, восхищается талантливым народом и чудесными плодами его труда. Весьма характерны слова, сказанные в связи с этим в адрес шаха:

Второй поэмой «Пятерицы» является «Фархад и Ширин», которая выделяется широтой охвата самых значительных и животрепещущих вопросов эпохи. Среди них: воспевание жизнеутверждающей любви, дружбы, лучших человеческих качеств, осуждение губительной вражды, предательства, коварства, несправедливых разрушительных войн.

Центральная фигура поэмы — Фархад еще юношей освоил все известные в те времена науки и ремесла. Его не радуют и не интересуют ни царский трон отца, ни дворец, ни золото. Что-то очень серьезное, но таинственное мучает его. Он страстно влюблен, но объект его любви неизвестен; его душу терзает какой-то высокий, пленительный идеал, но что он собой представляет конкретно, неясно. После долгих поисков и путешествии по странам, после победы над фантастически сильными животными и после встречи с философом Сукротом (Сократом) Фархаду удается овладеть «талисманом Искандара» — зеркалом, в котором отображались все происходящие события, все то, что было и будет, весь многообразный мир и все тайны тайн. Благодаря этому зеркалу Фархад выясняет все то, что так долго мучало и терзало его сердце, — он видит в зеркале царицу красоты и сказочную страну справедливости. Рассказывая художнику Шапуру, с которым он подружился после кораблекрушения, Фархад называет эту страну чудесной, бесподобной и говорит, что именно ее он и разыскивал так долго. Сказочность этой страны подтверждает и Шапур, который говорит: я был там и вновь стремлюсь к тем дивным небесам.

Забегая немного вперед, скажем, что это подтверждает и сам простой житель этой страны, — один из тех, кто в муках пытался открыть путь к воде:

Это, конечно, в известной мере напоминает тот идеал, о котором мечтали великие поэты и мыслители прошлого, — мечту о такой стране, во главе которой стоит умный и справедливый правитель и население которой живет спокойно, счастливо. Именно такой описывает Навои страну армян.

Здесь важно не только то, что поэт воспевает свою мечту о справедливом государстве. Главное — в показе и осуждении грабительских войн, акта неприятельского нашествия против этой дивной страны.

Фархад со своим другом Шапуром прибывает в этот край и видит все то, что раньше показывало ему зеркало мира.

Характерно то, что Фархад сразу же обращает внимание на людей, которые пытаются провести канал через гранитную гору, и тут же сам берется за дело, освобождая их от мучительной работы. Показывая чудеса созидательного труда, он пробивает канал. Радостная весть быстро доходит до царицы Михин-Бану и Ширин. И тогда

Фархад осуществляет не только то, к чему так тщетно стремились люди. Он строит сказочный замок для Ширин и создает водохранилище.

Народ «изумлен трудом Фархада», наступает праздник водопуска:

Народ ликует, безгранично счастливы в своей чистой любви Фархад и Ширин.

Но… именно в этот момент Навои и переходит ко второй основной, а в некоторых отношениях — к главной части произведения, то есть описанию и осуждению деспотов-захватчиков и грабительских войн. Всю свою ненависть и проклятье, все острие своей критики поэт направляет против них.

Иранский шах Хосров с целью пленения Ширин и покорения ее страны, ее народа начинает войну, сея на своем пути смерть и разруху. Фархад вступает в неравный бой с полчищами насильников. Иного выхода у него нет, ибо: «Иль он Хосрова, иль Хосров — его?» И,

Убедившись в невозможности победить Фархада в открытом бою, Хосров с помощью предательства и коварства берет его в плен. Между ними происходит знаменитый диалог, допрос-ответ, который является кульминацией в столкновении и борьбе двух взаимоисключающих начал — добра и зла, героизма и вероломства.

Ни Фархад, ни Ширин не сдаются. Хосров вновь прибегает к обману — посылает к находящемуся в заточении герою колдунью с ложным сообщением о своем браке с Ширин. От этого горя Фархад умирает.

Но этим трагедия не кончается. Далее Навои описывает страшную сцену отцеубийства: для того чтобы завладеть Ширин и троном, сын Хосрова убивает своего отца. Но судьба жестоко карает его. По просьбе Ширин труп Фархада привозят в ее замок, где она, будучи не в силах навсегда расстаться со своим возлюбленным, умирает.

Однако финал поэмы не пессимистичен. Напротив, смерть Фархада и Ширин по существу означает победу над злом, с которым они не хотели и не могли смириться. К тому же их трагедия и гибель вызывают активную ненависть против злых сил и горячую симпатию к тем, кто способен с ними бороться.

Бахрам, молочный брат Фархада, прибывает с войском в страну армян, изгоняет захватчиков, заставляет их возместить весь ущерб, причиненный войной, а одного мудрейшего человека из родни Михин-Бану торжественно возводит на престол.

В заключительной части Навои с гордостью говорит:

Второй поэмой «горя и разлуки» является «Лейли и Меджнун».

Юные Кайс и Лейли горячо и страстно полюбили друг друга. Однако отец девушки является вождем крупного арабского племени и обладателем большого богатства. Поэтому он запрещает дочери даже показываться Кайсу, сыну менее состоятельного предводителя небольшого арабского племени. Более того, он нарекает Кайса именем «Меджнун» (одержимый) и заставляет его отца посадить сына на цепь, как умалишенного. Но юноша верен своему чувству, он мучается, но предан любимой.

Лейли безмерно страдает, думая о возлюбленном. Несмотря на все это, ее отец дает согласие болезненному и развратному, но очень богатому Ибн-Саламу на брак с дочерью. Свадьба откладывается из-за того, что Лейли заболевает от страданий.

Меджнуну удается порвать цепи и бежать в степь. После долгих поисков родители находят его и везут в Мекку в надежде на то, что это паломничество освободит его от любви и исцелит его болезнь. Но тщетно. Вернувшись, Меджнун опять находит приют в степи, среди диких зверей. Однажды он встречается с неким Науфалем, который обещает помочь ему. Меджнун соглашается, но, опасаясь того, что отец Лейли может убить дочь, уговаривает Науфаля не начинать войну.

И снова он один в степи. Отец слишком стар и крайне измучен. Меджнун вынужден дать согласие на брак с дочерью Науфаля, которая во время свадьбы сообщает, что у нее есть свой любимый. Юноша очень рад этому обстоятельству, сердечно благодарит девушку и уходит, говоря: «Я сам хотел уйти. Ты помогла». К его мукам от разлуки с любимой прибавляются еще и новые обстоятельства: умирают отец и мать, не перенеся горя сына. В это время происходит сватовство Ибн-Салама и Лейли, которая убегает со свадебного вечера, встречается в степи с Меджнуном, после чего вынуждена снова вернуться в свой шатер. Не выдержав боли разлуки и несправедливости, она тяжело заболевает. Узнав о страданиях любимой, юноша приходит в дом Лейли. Происходит последняя встреча — Лейли и Меджнун навсегда прощаются с жизнью, предпочтя смерть унижению и насилию.

В своей всемирно известной поэме Навои воспевает чистую и возвышенную любовь, которая облагораживает и возвеличивает человека. Она настолько могущественна, что человек ради своей любви и возлюбленной не останавливается ни перед какими трудностями и препятствиями. Светлое чувство Лейли и Меджнуна задушено и растоптано, оскорблено и унижено в феодальном обществе, одним из главных законов и моральных норм которого является непоколебимый принцип: богатство превыше всего. Поэт осуждает ненавистное и свойственное феодальному обществу материальное и общественно-политическое неравенство, источник множества людских трагедий. Он отвергает господствующий антигуманистический моральный принцип, согласно которому человек, его достоинства, честь и совесть не имеют никакой ценности.

В главе, посвященной беседе отца Меджнуна с отцом Лейли, последний очень точно и образно «обосновал» свое несогласие на любовь двух молодых людей:

Благодаря резкому осуждению и отрицанию бесчеловечного принципа «богатство превыше всего», который погубил Лейли и Меджнуна, поэма, выходя за рамки чисто любовной тематики, приобретает огромный внутренний социальный смысл.

Будучи не в состоянии перенести удары злой судьбы и подлых людей, Меджнун проявляет слабость и находит приют в безлюдной степи, предпочитая либо полное одиночество, либо дружбу с хищниками, обитателями пустыни.

Искренне сочувствуя трагедии Меджнуна, восхищаясь чистотой и благородством его души, Навои не одобряет его одиночества и словами умнейшего и благороднейшего полководца Науфаля осуждает пассивность героя, который пренебрегает дружбой с людьми:

Пытаясь раскрыть внутреннюю динамику развития образа Меджнуна, Навои стремится психологически мотивировать поступки героя, который, поддавшись уговорам своего друга Науфаля, готов отказаться от своего прежнего образа жизни и стать активным борцом за торжество правды и справедливости.

Одна из величайших трагедий эпохи Навои заключалась в исключительно тяжелом и бесправном положении женщин, которые находились в значительно худшем положении, чем мужчины. Трагедия женской судьбы нашла свое яркое образное отражение в одном из писем Лейли к Меджнуну:

Лейли и Меджнун погибают. Однако их гибель в известном смысле означает торжество высокого идеала, торжество свободной любви, а это и есть наивысшее человеческое счастье. Лейли и Меджнун предпочли честную смерть рабской позорной жизни, которую навязывали сильные мира сего, — стало быть, идеалы двух влюбленных сердец оказались сильнее античеловечных устоев эпохи, одержав победу над ними. Поэтому не случайны слова Лейли, которые она, как назидание, говорит перед смертью своей рыдающей матери:

Предпоследняя поэма «Пятерицы» называется «Семь планет». Это остросюжетное многоплановое произведение, в котором ход повествования перебивается семью вставными новеллами в стихах. Причем каждая из них, при ее самостоятельном характере, связана с главной сюжетной линией поэмы, в центре которой история любви шаха Бахрама Гура и невольницы по имени Диларам.

Деспотичный шах влюбляется в Диларам и. безрассудно поддавшись своей страсти, перестает заниматься государственными делами, доводит свой народ до полной нищеты. Положение усугубляется еще и тем, что в порыве гнева он бросает свою возлюбленную в безлюдной степи на съедение хищным зверям. Раскаявшийся шах, потеряв Диларам, утратил покой. Чтоб успокоить Бахрама, каждую ночь к нему приводили странника из далекой страны, который рассказывал ему нравоучительную историю.

Первый рассказ посвящен щедрости. Во втором — говорится о мошеннике-ювелире, который обманным путем накопил огромное богатство.

На третий день Бахраму поведали о том, как бесстрашный, предприимчивый юноша по имени Саад, благодаря совету мудреца, преодолевает всевозможные преграды и женится на дочери шаха, становится его наследником.

В четвергом и пятом рассказах повествуется о том, как в крайне тяжелых условиях и сложнейших ситуациях, проявляя подлинный героизм и отвагу, девушки спасают своих возлюбленных от гибели.

Очень характерен следующий вывод, который делает поэт, сообщая о казни тиранов и убийц:

Шестой рассказ посвящен двум юношам — Мукбилю, который, благодаря своей правдивости, честности, завоевал любовь и уважение людей и справедливого шаха и стал его зятем, и Мудбиру, который лгал честным людям, что и привело его к гибели.

В последнем, завершающем рассказе странник, ни о чем не подозревая, повествует Бахраму об исключительно красивой и талантливой женщине, приехавшей в Хорезм и живущей там, о ее приметах, о тайне ее судьбы. Шах догадывается, что речь идет о Диларам, которую спас ее приемный отец, и немедля посылает в Хорезм своих слуг, которые и привозят ее. И опять начинается праздная, беззаботная жизнь, пьянство, охота, угнетение, ограбление народа…

В конце своей поэмы Навои рассказывает о возмездии, которое ожидает Бахрама: во время его очередной охоты природа «восстает», поднимается буря, гремит гром, кровь закипает в арыках; обильно пролитые шахом и его приближенными слезы и народная кровь превращают землю в страшное бушующее болото, которое и поглощает угнетателей и убийц.

Пятой, последней, поэмой «Пятерицы» является «Стена Искандара», представляющая собой подлинную энциклопедию общественной жизни и мыслей эпохи Навои.

Вначале поэт подчеркивает необходимость и полезность глубокого изучения истории и сам по-своему, то есть совершенно по-новому, воскрешает давно прошедшие буйные времена.

Воспитываясь у мудрейших ученых, Искандар уже юношей овладел всеми науками и проявил удивительные способности в понимании самых сложных вопросов мироздания. После смерти отца он стал шахом и сразу начал карать притеснителей народа и проводить важные мероприятия на пользу страны. Родина Искандара и многие другие страны изнывали под игом иранского императора-деспота Дары. Искандар вступил с ним в войну и победил его. После этого все, подчинявшиеся Даре, выразили согласие служить Искандару. Только правители Кашмира, Китая и Индии отказали ему в этом. Искандар силой оружия победил шаха Кашмира, остальные непокорные, убедившись в бесполезности сопротивления, приняли его условия и признали его власть над собой. Затем Искандар отправился походом на Магриб — Северную Африку и установил там свои законы. Возвращаясь на родину, он встретил жителей гористых местностей, которые просили помочь освободить их от гнета и нашествия чудовищных племен людоедов —

Искандар воздвигает величественную и неприступную защитную стену, подвергает разгрому и истреблению дикарей, пришедших на очередную расправу с жителями.

Так благодаря усилиям Искандара народ навсегда освободился от разорения, страха и угрозы смерти.

Во всех известных в те времена странах устанавливаются Искандаровы порядки. Великий полководец хочет теперь изучить тайны природы, для чего в специально изготовленном стеклянном шаре опускается на дно моря. Не ограничиваясь этим, он ищет источник жизни. Но тщетно. В пути на родину Искандар тяжело заболевает и умирает. Его тело отправляют в Александрию. Выполняя завещание полководца, его рука не покоится на груди, а поднята высоко над краем саркофага, а это значит: люди, смотрите, даже сам Искандар, владыка всей земли, уходит из этого мира с пустыми руками…

«Стена Искандара» — объемное многоплановое эпическое произведение, в котором нашли свое отражение основные вопросы, волновавшие умы и сердца людей того далекого времени.

Главным героем поэмы является Искандар, и почти весь сюжет произведения связан с его личностью, с его деятельностью и мировоззрением. В лице великого полководца древности Навои создает образ идеального правителя и противопоставляет его государственным деятелям своей эпохи. Создав яркий и многогранный образ Искандара, Навои якобы имел в виду Александра Македонского, о котором очень много писалось на Востоке. Однако в действительности герой поэмы не имеет ничего общего с подлинным историческим полководцем и императором.

Искандар совершенно безразличен к богатству. Более того, гнаться за золотом он считает великим преступлением. Его твердое убеждение таково:

И Навои, как бы подтверждая слова своего героя, говорит:

Искандару чужды чванливость и эгоцентризм. Он окружил себя величайшими учеными, мудрецами, с которыми часто беседует и которые своими ценными советами помогают ему успешно осуществить задуманное. Более того, он совещается с народом и считается с его мнением и пожеланиями.

Искандар не рвется к власти. Для него власть не цель, а средство для претворения в жизнь благородных задач, Как правитель, он чувствует ответственность перед государством и его жителями. Он «созывает народное собрание» и обращается к собравшимся со следующей «небывалой речью»:

Затем он советует народу избрать такого правителя,

Весьма характерно и отношение народа к Искандару, который одобряет его деятельность.

Но Искандар не ограничивается заботой о процветании своей страны, его занимают судьбы народов мира, которые разорены и изнывают под гнетом своих поработителей. Он собирает огромную армию из представителей различных народов (среди них были и русские, высокими боевыми качествами которых восхищается поэт) и отправляется в поход для осуществления своей заветной мечты: «Освобождай народы мира, превращая в прах их угнетателей, а весь свет — в цветущий сад». В каждой стране народ благодарит своего спасителя. Так, например, из Кашмира ему

Искандар создает своеобразное централизованное государство, в котором повсеместно восторжествовали справедливость и благоденствие.

В произведениях некоторых предшественников Навои, посвященных Искандару и его походам, рассказывается о том, как великий полководец случайно встретил сказочный городок, где царило общее благополучие. В своей поэме Навои опускает этот эпизод, по-видимому, потому, что в отличие от других авторов он хочет показать, что во всем подвластном Искандару государстве нет угнетателей и угнетенных, поработителей и порабощенных, кровавых интриг и войн.

Подвергая резкой критике современный ему мир раздора и разрухи, золота и нищеты, гнета и мрака, великий гуманист лелеял, хотя и несбыточную в те времена, мечту о создании идеального государства благополучия народов.

V

Творчество Навои проникнуто высокими идеями гуманизма и патриотизма. Его безграничная любовь к своему народу и Родине нисколько не мешала с большим уважением относиться к другим народам. Он возвеличил и воспел дружбу между народами независимо от того, где они проживают, на каком языке говорят, к какой расе относятся и каково их вероисповедание. Эта дружба обогащает, облагораживает народы:

Фархад из Хотана, где жили узбеки, и армянка Ширин, Шапур из Ирана и индийцы Масуд, Фаррух, аравитянка Лейли и араб Меджнун, греки Искандар, Арасту, Афлатун, римлянин Плиний и многие другие, — самые любимые герои Навои!

Далеко не случайна глубочайшая ненависть Навои, человека, жившего во времена кровопролитных и губительных событий, гуманиста, всем сердцем желавшего, чтобы все народы жили в мире, дружбе и благе, — к жестоким и несправедливым войнам и захватчикам, которые сеили вражду, смерть и горе. «Они, — говорил поэт, — страшные существа, хуже смерти. Их занятие — грабить все, что удается награбить, и, как саранча, уничтожать зелень… повреждать листья в чужих странах. Между ними и человечностью ничего общего нет… Им чужды сознательность, рассудок, совесть и разум. Куда бы они ни направлялись, беспощадно сжигали все, день и ночь занимались мерзостями… Они не сознают, какие мучения приносят народу холод и жара, насколько вредны и мучительны голод и нагота. Они — самые подлые животные, звери… Их желудки не насытятся награбленным; они живут лишь для того, чтобы сеять смерть и горе».

Да, гуманиста Навои интересовали судьбы не только своего народа, но и всех народов земного шара, он не мог равнодушно относиться к их горькой участи. И поэтому в своих эпико-героических поэмах он призывал к активной борьбе с теми, кто сеет вражду между людьми.

Сам Алишер Навои, будучи близким другом великого таджикского поэта Абдуррахмана Джами, своей общественно-политической и творческой деятельностью показал удивительный образец дружбы, который является прекрасным выражением и символом многовекового братства узбекского и таджикского народов.

…Навои связал свою судьбу с народом, с его сокровенными мечтами о лучшем будущем, с его стремлениями к прекрасному и доброму.

Подлинная народность, общечеловеческий, интернациональный характер его творчества, гениальное художественное мастерство обусловили то огромное влияние, которое оказывал он на протяжении нескольких столетий на развитие передовой художественной культуры не только узбекского, но и ряда других народов. Характерным является то, что все основоположники новых литератур этих народов — узбекской, казахской, азербайджанской, туркменской, татарской, каракалпакской и других — считали его одним из своих великих учителей и наставников.

Творчество Навои, выдержав суровые испытания веков, дошло и до нас. Великий и прозорливый поэт верил в могучую силу человеческого разума и совести и, обращаясь к потомкам, говорил:

Вахид Захидов

СМЯТЕНИЕ ПРАВЕДНЫХ

 

ГЛАВА XX

ТРЕТЬЕ СМЯТЕНИЕ

Нисхождение смятенного странника мрака мира ангелов в столицу государства тела

Вот солнце стягом осенило мир И весь под ним объединило мир; И село на высокое седло, И крупной рысью по небу пошло, Пересекло меридиан, спеша, Жарой испепеляющей дыша. А странник-дух — дремал в ту пору он, В забвенье изумленьем погружен. Над ним полдневный небосвод пылал; И вздрогнул он, опомнился и встал. Жар лихорадочный таился в нем, Как будто жар вина струился в нем. Он ощутил себя чужим всему, И родина возжаждалась ему. Опять дорогой трудной он пошел, Стезю исканий миру предпочел. Земной простор скитальца восхитил. И в некий дивный город он вступил. По воле движется тот город сам; Предела нет в нем скрытым чудесам. Из глины первозданной сотворен, Он формой совершенной наделен. На двух столпах саманных, город тот В себе самом вселенную несет. Четыре перла сокровенных сил В состав его строитель положил: Огонь и дух — две силы высших в нем, Земля, вода — две силы низших в нем, — Слились в нерасторжимое одно, Как волею творящей решено. В том городе — мечеть, базар и сад, Дома, дворцы, и даже — харабат. Его огонь — горящий куст Мусы, Дыханье — как дыханье уст Исы. Орошены рекой живой воды Его благоуханные сады. Стоит в твердыне града тахт златой, Там шах сидит, что правит всей страной. Во всех краях страны и поясах Смятенье, коль на троне болен шах. Но процветают город и страна, Когда рука правителя сильна. Над градом возвышается дворец, Чей круг наметил циркулем творец. Не по божественным ли чертежам Воздвигнут свод — на удивленье нам? Тот свод — вершина всех земных чудес — Подобье свода вечного небес. Что куполу небесному дано — Все в куполе земном отражено. Когда врата откроет тот чертог, То перлы сыплются через порог. Из цельного рубина створы врат Бесценные жемчужины таят. За ними, восхищающими взор, Разостлан царский пурпурный ковер. Дворец — на пропитание свое — В ворота вносит яство и питье. Посредством сих божественных забот Весь этот город дышит и живет. И два истока есть в твердыне сей — Дороги очистительных путей. Два продуха есть над рубином врат, Что город весь дыханием дарят. Снаружи замок чистым серебром Окован с несказанным мастерством. А звукоуловители его Внимают звукам сущего всего. И, внемля этим голосам, народ Державы той в спокойствии живет. И царь страны с советниками сам Всегда внимает этим голосам. У шаха мудрый первый есть вазир. Чье назначенье — изучить весь мир. Что даже круг незримой точки сей Сумеет разделить на сто частей. Его решенья — мудры и ясны — Велениями жизни рождены. Вазир счастливый охраняет трон, И справедливость у него — закон. Пять неусыпных стражей в замке том, Все внемлющих, все знающих кругом. Но каждый делом занят лишь своим, И несравнимы все один с другим. Хоть каждый на посту за свой лишь страх — Согласие у них во всех делах. Один из них все зримое кругом Увидеть должен в зеркале своем. Другой, внимая чутко каждый звук, Все знает, что свершается вокруг. А третий — кравчий — пробует подряд Все блюда: не сокрыт ли в пище яд. Четвертый — различает дух любой. Он слышит: мускус мокрый иль сухой. А пятый чует холод и жару, Колючки он не предпочтет ковру. Вот: зренье, осязанье, вкус, и слух, И обонянье — клички этих слуг. С их помощью дана нам благодать Весь мир, нас окружающий, познать. Чертоги замка росписью горят, У входа пять хранителей не спят. И зорко вглядываются во тьму, И внемлют движущемуся всему. И в тот же миг доносят обо всем Глядящему бессонно за дворцом. Все вести тот, кого «Умом» зовут, Приносит размышлению на суд. И третий есть хранитель той страны — Оценщик знаний, счетчик всей казны. То память — сторож кладовой дворца, Богатства собирает без конца. Все, что извне к нему ни попадет, Он прибирает, счет всему ведет. Приобрести способен целый мир Казнохранитель — истовый вазир. Восходит он к властителю в чертог, Сей Каабы облобызав порог. И внемлет сам ему счастливый шах — Высокий духом, справедливый шах. Сокровищницу проверяет он, И то, что нужно, отбирает он. Ценнейшее берет он для даров Владыке и зиждителю миров. Дабы достигнуть ревностью своей В познанье блага высших степеней, Дабы надежды светоч обрести На том крутом спасительном пути. И станет сам на том пути вождем, Коль верен он в служении своем. Увидел дух, смятеньем обуян, Весь мир — в пылинке, в капле — океан. И, поглощенный мыслью, как китом, Он закружился в океане том. Хоть дым раздумий до неба вставал, Он ничего вокруг не понимал. В огне смятенья истребился он, В огонь чистейший превратился он. Телесно он очистился огнем, И новый зренья дар открылся в нем. Свет вечности скитальцу заблестел, И он себя в том городе узрел. В то царство он вошел, как свет во тьму, И подчинился целый мир ему. Сам стал он царством, троном и царем, Всевидящим и сведущим во всем. Он суть свою, как книгу, прочитал, Себя познав, он Истину познал.

* * *

Дай, кравчий, чашу чистого вина! Да будет чаша царственно полна! Я пламя жажды духа утолю, Как бога, человека восхвалю!

Миниатюра из рукописи XV в.

«Смятение праведных»

 

ГЛАВА XXXVIII

ДЕВЯТАЯ БЕСЕДА

О пламени любви

Когда прекрасный жизненный восход Нас напоит вином своих щедрот, Веленьем вечной мудрости дыша, Как сад Ирема, расцветет душа. Скажи: не сад, что насадил Ирем, А гурий обиталище — эдем. Там птицы в яркой зелени ветвей Рассказывают сотни повестей. В чудесном том саду цветок любой Сияет, блещет полною луной. Там цвет необлетающий горит, Как лепестки блистающих ланит. Растет самшит вечнозеленый там, Как стан прекрасный — юношески прям. Там — завитки сунбула и лилей Подобны кольцам мускусных кудрей. А вертограда несказанный лик — Не солнца ль ослепительный родник? Прекрасен лик! И зной и влага в нем. Схож подбородок с водным пузырем. Нарциссы глаз берут сердца в полон, Зовут уста — смеющийся бутон. Листва в движенье, как лицо, живет, На ней роса — благоуханный пот. Подобной красоте сравненья нет, Предела чувству изумленья нет. Но сквозь нее провижу я черты Непостижимой, высшей красоты. Весною ранней в сень родных ветвей Из-за морей вернулся соловей: И розу новую он увидал, И, захлебнувшись страстью, зарыдал. Все ярче блещет розовый цветок, Как разгорающийся огонек. Огонь горит в сердечной глубине, А соловей сгорает в том огне. Все глубже чары розы; все сильней Печаль певца, гремящего над ней… Когда рассвет над миром засиял, Так соловей защелкал, засвистал, Такой он поднял звон, и гром, и крик, Что зашумел, проснулся весь цветник. Когда сгоришь, поймешь ты, может быть, Что значит быть любимым и любить. Любовь смятенья смерч несет уму, И чужд влюбленный сущему всему. А кудри несказанной красоты Арканами крутыми завиты. Живой огонь любви с пожаром схож; Всю землю охватил его грабеж. Огонь бушующий неукротим; Все небо — дым и искры перед ним. И пери с неба падают без сил, Как мотыльки, спаливши перья крыл. И разума чело омрачено, Дыхание рыданьем стеснено. Из-за любви, чья власть сильней судьбы, Черны одежды светлой Каабы. Вином любовным Будда опьянен, Прекрасный лик румянцем озарен. Лист за листом — любовь Коран сожгла, В костер его подставку унесла; Она святую Веру в плен ведет, Мечеть во власть неверным отдает. На пса напяливает тайласан, Где шит по шелку золотом тюльпан. Она велит: «Святой Инжил читай, [17] Кумир гранитный Буддой почитай!» Она в мечети продает вино, В михраб молящимся несет вино. Она огни, как розы в цветнике, Ночами зажигает в погребке. Сады не знают — как они цветут, Кувшин не знает — что в него нальют. Шипами роз душа уязвлена, Опьянена дыханием вина. Из-за любви пути ума темны, Противоречий спутанных полны. Невежество над знаньем восстает И как безумца в даль степей зовет. Огонь любви безумной… разум твой Сгорает в нем соломинкой сухой. А сердце! — как в печи плавильной, в нем Любовь горит бушующим огнем. Но сердце, где огонь любви возник, Бесценно, как рубиновый рудник. А если нет любви — зачем она, Вселенная? Зачем и жизнь нужна? Любовь — душа души, она чиста, А без нее мертва и красота. Любовь — волшебный камень. Шах времен В невзрачную кочевницу влюблен. Любовь — алмаз; а сердца твоего Вместилище — шкатулка для него. Ты сердце зодиаком назови, Когда, как солнце, ярок свет любви… Не солнце, а пылающий огонь, Живой, всепожирающий огонь! Телесный строй — надежный, словно дом, Испепеляется ее огнем. Страсть красота рождает. Так в ночи Горит костер от огонька свечи. Сколь ни желанна красотой своей Любимая, огонь любви сильней. Так в горле соловья тоска звонка, Что превосходит силу чар цветка. Костер дымит, но ты его разрой — И к небу вихрь взовьется огневой… Когда огонь великий налетит, Не только жизнь — он целый мир спалит. Смягчается жестокий ум тогда, Как в горне расплавляется руда. Аскетов сонм смятеньем обуян, Как вспыхнувший от молнии саман. Та сила так сильна, что слон пред ней, Как под ногой слоновьей — муравей. Кто скажет: «Я влюблен!» — не верь ему. Не каждый верен чувству своему. Кто ищет только внешней красоты, Томим тоской душевной пустоты, В нем огонек и брезжит, может быть, — Но на свече булат не размягчить. В нем горя нет. Но так он лгать привык, Что — как от горя — рвет свой воротник. Его дела и видимость — обман; Лицом он — ангел, а душой — шайтан. Он — светоч верности; но посмотри — Какую мерзость он таит внутри. Он у любимой требует всего, Дабы алчба насытилась его. Великой жертвы требуя, он рад Дождю им не заслуженных наград. Святую плоть — благоуханней роз — Он восхваляет — искренне, до слез. Его письмо — украшен и цветист, Но полон подлой ложью каждый лист. Как фонаря волшебного стекло, Он чист; а за стеклом — обман и зло. Когда б подобный лжевлюбленный мог Мне встретиться — его б я вживе сжег! Нет, истинно влюбленный — лишь такой, Кто чист очами, речью и душой, Сгорающий в огне сверх бытия И, все познав, отрекшийся от «я». Он боль скрывает, но поблекший лик Лишь слезы омывают, как арык. Он исхудал, как нитка, он больной; Суставы, как узлы, на нитке той. Он на плечах костлявых сто скорбей Влачит — вьюков верблюжьих тяжелей. Как в слове «дард» согнулась буква «даль», [18] Согбенный болью, он плетется вдаль; И язв не счесть на теле у него, Как звезд не счесть у неба самого. Его порывистый горящий вздох Рождает в небесах переполох. Оборванные — в тысяче заплат — Его рубаха и его халат. Он однолюб и славы чужд земной, Душой стремится он к любви одной. Он, сердцем чужд навек иных забот, Речений праздных не произнесет. И, в изумленье, созерцает он Одну, чьим взглядом дух его пронзен. Взгляни: то не слеза — рубин горит На желтизне его худых ланит. Куда б ни глянул — вдаль иль в высоту,— Везде одну он видит красоту. Любуясь блеском образа того, Себя он забывает самого. Лишь искренне влюбленному дано Блаженного познания вино. Лишь тот самозабвенно опьянен, Кто красотою вечною пленен. Не будь отшельником, в миру живи, Но не гаси в себе огня любви! Пусть в том огне душа горит всегда, Пусть тот огонь не гаснет никогда! Быть может, здравомыслящих собор Ему суровый выскажет укор, Блаженства райские начнет сулить, Чтоб жар безумья в сердце остудить, И вот он их послушает… А там Пойдет черед молитвам и постам. Начнет он раны сердца врачевать, Обломки стрел из плоти вырывать. И птицу тела, словно западней, Накроет он суфийскою хыркой. Но в том затворе истомится он, И на свободу устремится он. И садом, что цветеньем обуян, На загородный выйдет он майдан. Нарядных всадников увидит строй За конным состязаньем иль игрой. Увидит скачущую на коне Красавицу, подобную весне. Огнем вина пылает цвет ланит, Султаном роза на чалме горит. Сравни с пожаром эту красоту, Или — с гранатной веткою в цвету. Как страж индийский — родника у ней, Глаза бездонной пропасти черней. А брови — словно лунных два серпа; Увидев их, теряет ум толпа. То два убийцы — скажешь ты — сошлись. На злое дело вместе собрались. А над бровями родинки пятно — Над буквой «нун» укропное зерно. Спадают кудри черною волной, Подобные кольчуге боевой. А уши — тюркский воин на коне Красуется в блистающей броне. Глаза, где обольщенье и обман, Сжигают благочестия хирман. И не от дыма ль огненных зениц Черней сурьмы густая сень ресниц. От этого огня, от этой тьмы Вселенная одета в цвет сурьмы. На розовых щеках сверкает пот, Как амбровые капли вечных вод. Сквозит пушок над верхнею губой, Как травка над рекой воды живой. Цветастым шелком стан высокий скрыт, Как вьющимися розами самшит. И как струя небесного огня, Как молния — полет ее коня. Она сама, как солнце на коне, Блистающее в синей вышине. Парчовый заткнут за пояс кафтан, Цветут шальвары, как цветок савсан. Сверкает радугой узор платка, А покрывало легче лепестка. Цветок багряный на чалме горит, Цветок тюльпана к тополю привит. Вот чар волшебных сила, о душа! Вот он — цветник Халила, о душа! Творенье неба лучшее — она Непобедимой нежностью сильна. Суровый содрогнется человек, Когда она вблизи стремит свой бег. Когда проскачет конь ее, пыля, Пред нею рухнут небо и земля. Где, словно див, ее промчится конь, Объемлет души ангелов огонь. Скажи: она — убийца на коне, Но сеет смерть не по своей вине. Муж разума Зуннун и сам Шибли [19] От красоты ее с ума сошли. И плачет вера над безумьем их; Печаль в пещерах, в ханаках святых. И тот, чей дух — незыблемый утес, Ее увидев, льет потоки слез. Молитва, ясный разум — свет всего Значение теряют для него. Огонь любви невежду не страшит, Но тот блажен, кто видит и горит. Вся грязь уничтожается в огне, А злато очищается в огне. И тот счастливым будет в двух мирах, Кому перед огнем неведом страх.

Миниатюра из рукописи XV в.

«Смятение праведных».

 

РАССКАЗ О РАБЕ

Жил, знаменитый правосудьем встарь, В одной стране великодушный царь. Раб у него был верный, пазанда, Великий повар, славный в те года. Однажды царь с гостями пировал, А повар сам все блюда подавал. И в спешке вдруг, усердием горя, Горячим блюдом он облил царя. И все решили: нет прощенья тут, За грех такой его теперь убьют. Шах глянул на несчастного того И сжалился и пощадил его. Вазир сказал: «Ответь, владыка мой, — Как ты миришься с дерзостью такой?» А царь в ответ: «Взгляни — он весь дрожит, Он страхом и смущением убит. А ведь убитого — ты должен знать, Не принято повторно убивать. Он тягостным раскаяньем томим, И мы его невольный грех простим!» О боже, мир падет, хвалу творя, К стопам великодушного царя. Я трудно жил, в грехах свой век губя, Но жив одной надеждой на тебя! Измучен я, казнен моим стыдом, Но ты за муки воздаешь добром. Хоть недостоин я твоих щедрот, Но свет моей надежды не умрет. О море щедрости! Кто я такой? Из моря хватит капли мне одной. Я знаю — только с помощью творца Довел я эту книгу до конца. И я «Смятеньем праведных» назвал Свой труд, как только суть его познал. Пишу в благословенный восемьсот Восемьдесят восьмой — по хиджре — год. [27] Ты, переписчик будущего дня, Молитвой краткой помяни меня! И да исполнит бог мечту твою, Да уготовит сень тебе в раю. О Навои, вина теперь налей И чашу благодарности испей. Эй, кравчий мой, хранитель чистых вин, Не надо чаши! Дай мне весь кувшин. Сегодня я без меры пить хочу, На время сам себя забыть хочу!

Миниатюра из рукописи XV в.

«Смятение праведных».

ФАРХАД И ШИРИН

 

ГЛАВА XXIX

СПАСЕНИЕ ФАРХАДА И ВСТРЕЧА С ШАПУРОМ

Фархад на купеческом корабле.

Пираты-островитяне. Зажигательные снаряды.

Фархад использует свое искусство меткой стрельбы.

Пираты рассеяны. На горизонте — земля!

Пиршество в Йемене. Признание Фархада. Рисунок Шапура.

Какую страну и кого показало зеркало Искандара

Миниатюра из рукописи XV в.

«Фархад и Ширин»

 

ГЛАВА XXXIII

ФАРХАД ЗАКАНЧИВАЕТ АРЫК

И СТРОИТ ЗАМОК ДЛЯ ШИРИН

Вдохновенный труд Фархада.

Описание устройства арыка и озера-водохранилища.

Замок из цельной скалы.

Живописные работы Фархада и Шатура.

Водосбросы для горожан.

Народные толпы спешат на праздник водопуска.

Царица Бану среди народа. Где Ширин?

Кто острой мысли сложный ход решал, Тот так пером всю книгу украшал.

* * *

Фархад всецело в дело весь ушел, Он с каждым днем арык все дальше вел, Тая в душе надежду, что когда Он завершит арык, придет сюда Ширин, розовотелый кипарис, С кем, наконец, его пути сошлись: Ее увидит и услышит он И тем за труд свой будет награжден. О, сколь она нежна и хороша! А если скорбная его душа, От радости такой вся излучась, Покинет вовсе плоть его в тот час, То — бог свидетель — больше у него Он и просить не смеет ничего… Одушевлен надеждою такой, С зари и до зари своей киркой Гранит неутомимо он долбил Во имя той, которую любил. Арык он так прокладывал: вперед Две равнобежные черты ведет На тысячу локтей: три — ширина, Два локтя вглубь — арыка глубина. Он тысячу прорубит, а за ней Прорубит дальше тысячу локтей. А двести камненосов следом шло, Освобождая от камней русло. Тогда Фархад при помощи тесла Подравнивал бока и дно русла, И так искусно их потом лощил, Как будто воском камень он вощил. Нет, стены превращал он в зеркала, — Песчинка отражаться в них могла. А если каменный кончался грунт И вдруг песчаный обнажался грунт, — Не облегчались там его труды: Пески — плохое ложе для воды, — И, чтоб арыку не грозил обвал, Чтоб всей воды песок не выпивал, Без устали киркой он и тишой Работал — и не унывал душой. Он сотни плит гранитных вырезал, Их оббивал и тщательно тесал, И высекал зубцы по ребрам плит — Зубец в зубец он сплачивал гранит. И, много сотен плит сводя в одно, Он стены облицовывал и дно, И так в работе этой был он строг, Что швов нигде никто б найти не смог… А снова станут скалы на пути, В куски он их раскалывал в пути. Гранитных скал стал жителем Фархад — Стал скалосокрушителем Фархад. Подтянет свой кушак потуже он — Одним ударом рушит целый склон; Махнет, как бы игрушкой, он киркой — Смахнет скалы верхушку он киркой. Он низвергал за глыбой глыбу в степь — Обрушиться хребты могли бы в степь! Осколки били по луне, но ей Был ореол защитой от камней. Был звездам страшен тех осколков дождь, Что излила на них Фархада мощь, — И, головы спасая, сонмы звезд Бежали с неба, покидая пост. А небосвод — хоть весь изранен был, — Захватывал те камни и копил, Чтоб их бросать на землю: млад и стар Страдают от камней небесных кар, И, видимо, запаса тех камней У неба хватит до скончанья дней!.. Вершины руша от самих небес, Пыль поднимая до седьмых небес, Сто вавилонских чар затмив, Фархад Сердца потряс, смутил умы Фархад, Когда и день и ночь арык в горах Он пробивал, свергая горы в прах… Так исподволь все дело шло к концу, Арык уже был подведен к дворцу, И здесь, как мы в дальнейшем узнаем, Фархадом был устроен водоем, — Нет, озеро там выдолбил Фархад, Чья площадь — шестьдесят на шестьдесят. Вода его живой водой была, Свежа, прохладна и до дна светла.

* * *

Вблизи дворца стоял один утес, Который в небо голову вознес. Он круглым был, — в окружности своей Имел он свыше пятисот локтей. Фархад подумал: «Исполин-скала! Мне тут сама природа помогла. Об остальном я позабочусь сам: Прекрасный замок из скалы создам». Опять Фархад кирку пускает в ход, Над озером он замок создает, Из цельной глыбы строит он дворец — Искуснейшего зодчества венец. Возглавлен был высоким сводом он, Стоял лицом к озерным водам он; Его айван со множеством колонн В лазурный упирался небосклон. Величию наружному под стать Сумел Фархад и все внутри создать: Был для приемов и пиров большой Внутри скалы им высечен покой; Вверху простерся купол-великан, Трехарочный и тут стоял айван С высокими колоннами: Фархад Не пожалел трудов для колоннад. Он отзеркалил так скалу-дворец, Что весь подобен стал стеклу дворец. Своим резцом художник-камнетес Узоров много на айван нанес, Украсил стены множеством картин, — На каждой он изображал Ширин. Была на троне изображена Средь гуриеподобных дев она. Но даже и при райской красоте Лишь воплощенной формой стали те, Зато Ширин была так хороша, Как в образ воплощенная душа! Во многих видах он изображал Ту, для кого дворец сооружал. Изображал он также там себя, Но так изображал он сам себя, Что где бы ни была она иль он, К ней взор его всегда был устремлен. Шапур его не оставлял и тут, С ним разделяя живописи труд, И смелой кистью другу помогал, И в кисть Фархада смелость он влагал. Над росписью работая в те дни, Друг друга дополняли так они: Один — людей напишет, тот — зверей, Один — зверей поправит, тот — людей. Ту, что была всем пери образцом, Фархад не кистью лишь, но и резцом Изобразил на камне, и себя Из камня высек, плача и скорбя. Так создан был из той скалы дворец, И так он был украшен под конец, Подобный по величине горам, А по изяществу — китайский храм. Когда уже все кончил в нем Фархад, Вновь принялся за водоем Фархад, Стал от него арыки ответвлять И к самому дворцу их направлять, Так, чтоб дворец Ширин со всех сторон Узором водным был осеребрен. Когда он это дело завершил, И город он снабдить водой решил. А город был внизу, и без воды Там огороды гибли и сады. Фархад исчислил высоту, — она Двум тысячам локтей была равна. И с этой кручи вниз пустил Фархад За водопадом в город — водопад. И так благодаря его трудам Все люди воду получили там…

* * *

Когда же день настал для пуска вод, Смятением охвачен был народ. Не только этот город, — вся страна Событием таким потрясена, Спешила к месту зрелища толпой, Невиданной досель еще толпой — Такой, что, попади в нее игла, И та упасть бы наземь не могла. Да что игла! Из-за людских лавин Ни гор не видно было, ни равнин! А несравненный низвергатель скал Вдоль берега арычного шагал, В слезах, печальный. И, как он, понур, Брел рядом с ним и друг его Шапур. Да, шел Фархад, тоскою удручен, Одной мечтою страстной увлечен. Он думал: «Валит весь народ сюда, Быть может, и она придет сюда Полюбоваться делом рук моих — Моя любовь, источник мук моих. Я жду ее, тоскую, но боюсь: Придет — от радости я чувств лишусь. А если вдруг не явится — умру. Не повидав красавицы — умру…» Так, молча, нес он бремя горьких дум. Но в это время он услышал шум, И вот — сквозь слезы, как сквозь пелену, Он видит караван Михин-Бану. Блестящей свитою окружена, Как между звезд бесчисленных луна, Была она так величава, — вся Великолепье, блеск и слава вся. Горячим ликованьем обуян, Народ, столь пышный видя караван, Срывал все драгоценности с себя, И путь царицы устилал, любя. Фархад остановился и поклон Отвесил низко, горем ущемлен: Не находил он в царской свите той, Которая была его звездой. Печально он опять побрел вперед, И весь тот многочисленный народ, Заполнивший от гор до гор пути, Держал о нем лишь разговор в пути — И, праздник омрачая сам себе, Скорбел и плакал о его судьбе. Хотя Фархад и поспешить бы мог, Он остановкам находил предлог, А сам смотрел: не прибыла ли та — Его любовь, страдание, мечта. Глядел не в два, — в четыре глаза он, Ища ее — смятение времен. И так дошел он до истока вод, И так за ним дошел и весь народ.

* * *

Подай вина мне, кравчий! Винный хмель Приятней, чем тоски полынный хмель! О хмель разлуки! Сколько боли в нем! Лечи его свиданьем иль вином!

Миниатюра из рукописи XV в.

«Фархад и Ширин»