И сказал им Удод, приступая к ответу: «Вот что должно вам ведать про истину эту. Вам в дороге любовь — всем основам основа., Для влюбленных невнятны ни разум, ни слово. Тот, кто верен в любви, смерть того не страшит, И бесчестие веру его не страшит. 1035 Если нужно, то верный во имя кумира Может с жизнью расстаться, отречься от мира. И для преданных жизнь — лишь преграда для блага, Словно путь пресекли им глубины оврага. Тот един лишь, кто душу и тело забыл, Ум, безверье и веру всецело забыл. [99] Пламень верности жизнь и вселенную губит, И бесчестье, и веру — все тленное губит. [100] Тот, кто верен, не знает ни славы, ни срама, Отрешен от людей, отрешен от ислама. [101] 1040 Верность издавна страсти и тяготы жгли, Словно молнии, жгущие тело земли. Кто был верен и в страсти был предан мученьям, Смертный час ему будет от мук избавленьем. Кто к кумиру любви устремленье имеет, Для него разве горе значенье имеет? Верность в мраке ночей рдеет пламенем бед, Скорби мира дают ей немеркнущий свет. Скорбь и горе — то пламенной страсти примета, А без них сердце радостью мук не согрето!» 1045 О слагающий песнь! Спой нам горестным ладом! Кравчий! Счастье мне будет губительным ядом! [102] Чашу горя мне дай и недуг подари, И душе участь горестных мук подари! Выпью чашу — и жизнь свою разом забуду, Веру в бога, рассудок и разум забуду. [103] Дом неверия лучшим из мест я признаю, Повяжу я зуннар, даже крест я признаю. [104] Захмелев в кабачке, позабуду я честь И, спаливши Коран, стану идолов честь. [105] 1050 Я в чертоге любви свою веру порушу, От стыда и от чести избавлю я душу. [106] Буду в колокол бить непотребным я звоном, [107] Перед идолом ниц, дам я волю поклонам. К пояснице своей повяжу я зуннар, Изойду болтовнею, веселием яр.

Шейх Санан был в чести у благого порога, Тайн невидимой сущности ведал он много. [108] Средь святых и святейших он жил у Каабы, [109] Его святость с пророками спорить могла бы. 1055 Он в народе столпом благочестия слыл, Шейхом шейхов священной Каабы он был. У дверей его — шахи, как нищие — кругом, Было лестно им, если он звал их к послугам. Все молитвы его за скорбящих в печали Сонмы ангелов, руки воздев, привечали. Лик желанный — мечтаний и дум существо — Рдел сиянием в зеркале сердца его. С ним мюридов — четыреста, сутью и с виду Джунаиду под стать и сродни Баязиду. [110] 1060 По величью он выше высот небосклона, Милосердьем — превыше предвечного трона. Если мир почернел бы от дыма и бед, От молитв его вмиг возгорелся бы свет. А для тех, кто спознался с лихою напастью, Он молитву прочтет — и не быть их несчастью. Все реченья его — дар пророчеств небесных, А свершения — плод откровений чудесных. Лишь помыслит о чем-нибудь — сбудется враз, Небывалое в быль превратится тотчас. 1065 Как-то раз ночь за ночью ему сновиденье, — Потерял он покой и лишился терпенья. Он проснется и молит защиты и крова, А закроет глаза —тот же сон ему снова: Будто в чуждой стране он бредет наобум, А потом узнает, что страна эта — Рум. [111] Там забрел в монастырь он и вдребезги пьяным Стал молиться под стать бывшим там христианам. [112] Сон маячил пред ним неотвязною тайной, И решил он: беда эта — знак не случайный. 1070 Всякий жребий — притон ли, святыня святынь — Предначертан судьбой, как ни брось, как ни кинь. Значит, надо в те страны скорее сбираться, Если рок повлечет — не робея, сбираться. Раз уж мне этот край предуказан судьбою, Что со мной ни случится — я связан судьбою. Поразмыслил о деле он: как ни верти, Видит — выхода нету и надо идти. Вот пошел он, как путник, к священным оградам, Сотню раз обошел их прощальным обрядом. 1075 Обходя, предавался он горестным думам, И пошел он в предел, называемый Румом. И узнали сподвижники шейхов обет, И пошли они в странствие шейху вослед. Так и шли они — праведник подвигов славных И четыреста присных — мужей достославных. В сердце шейха запали тревога и смута И губить его стали жестоко и люто. Каждый миг приносил ему тяготы дум, И от них непрестанно бывал он угрюм. 1080 И друзья перемену в нем ту распознали, И печаль, и его маету распознали. И решили вопрос обратить к нему чинно, — Им неведомо было, в чем грусти причина. На вопрос их — от шейха ни слова в ответ, И от этого было немало им бед. Прямо к цели за ним они следом шагали, Да не к цели — к бесчисленным бедам шагали! И пока они шли в ту страну вереницей, В сердце шейха тревоги вздымались сторицей. 1085 Миновали они много мест и дорог И увидели вдруг необычный чертог. Купола его — ровня небесному своду, Много башенок странных, невиданных сроду. Его камни — из скал неудач и несчастий, А кирпичная кладка — из глины напастей. В красоте его скрыто сто грозных примет, Сто узоров на нем —1 удивительней нет. Там с причудливых башенок смотрится смута, И скитальцу ни крова там нет, ни приюта. 1090 Ярче страстных очей там оконные щели, Но пристанища зла в них укрыться сумели. Истой вере чертог этот — гибель и вред, И повсюду там страсти погибельной след. Там в проемах — как горы камней для защиты — Саблей страсти ссеченные головы скрыты. Правоверных побить они градом готовы, Целый мир погубить камнепадом готовы. Скрыты полчища гнуси за створой ворот, Гнусный купол дворца — шириной в небосвод. 1095 Там сто тысяч коварств слиты в цепь, словно звенья, Страсть безумьем сковала их в цепь исступленья. Жаром страсти горят там сто огнемолелен, В них — ста тысяч безумств хоровод беспределен. [113] В том чертоге— кружение дыма, и чад Черным мраком безверья и злобой чреват. И доныне притон, столь же преданный сквернам, И неверным неведом был и правоверным. И покинули силы тут шейхово тело, Душу немощью горя и мук одолело. 1100 Цепенением слабости скован он был, Блеском мира чудес очарован он был. Зачарованным взором скользя по громадам, Вдруг с одним из чудес повстречался он взглядом. Видит — будто завеса окошко прикрыла, Широтой — словно небо, а в центре — светило. Ветер полог надует и чуть отвернет — И лучи того солнца сверкают с высот. Да какое там солнце — сто солнц бесноватых Мотыльками порхают в горящих закатах. 1105 Воплощенье чудесного духа то диво, Его трепет в душе отражается живо. А за ним — дивный лик, душу жгущий красой — Кипарису и розе присущей красой. И душа зачарована блещущим ликом, — Каждый миг предстает он в виденье столиком. Чудный лик красотою — прекраснее гурий, Он сияет, как солнце, в рассветной лазури. [114] Лик ее — яркий свет, кудри — темень и мрак, Признак веры — тот свет, тьма — безверия знак. 1110 А завесой кудрей лик свой томный закроет — Будто солнце завесою темной закроет. Темный мир ее кос — словно стоны влюбленных, Чадный дым их сердец, жаром страсти спаленных. А бровей-полумесяцев тонкий изгиб! Тут и толпы влюбленных смутиться могли б! А под сводом бровей — взор, грозящий бедою, — Ведь и своды чертога там смотрят с враждою! А ресницы у глаз — что войска: ряд за рядом, Все мятежной толпою готовы к осадам. 1115 Под очами — по крошечной родинке. Да! Это точка под буквою в слове «беда»! [115] Эти точки — под оком, и в точках — уста, У единой беды точек — словно у ста! А уста — как тайник, тайны страсти таящий Под незримой завесою, к тайнам манящей. Те уста исцелят даже тяжкий недуг, В них дыханьем Исы вдохновлен каждый звук. Их рубины исток вдохновениям дали, Для ослабших они исцелением стали. 1120 Ямки щек! Там сто тысяч невольников скрыто — Ханаанских Юсуфов столикая свита! [116] А кудрей своих кольца арканом метнет,— И без счета в извивах их гибнет народ. Буквой «нун» точка ямки в округлом окладе, Словно рябь пузырьков на мерцающей глади. [117] Стан трепещущий —• с веткою схож молодою, Ну а поступь — с журчащей живою водою. А глаза и уста, как на диво, — в разлад: Убивают одни, а другие живят. 1125 А наряд ее — словно бы роз изобилье: Сотни тысяч сердец повергает в бессилье. А на платье — накидка, пестра и нарядна, — Потрудились тут френги-умельцы изрядно! [118] Хоть и насмерть сражает тот пестрый наряд, Благовонье его — оживляет стократ. Гнев безбожных очей ее в лютости ярой Правоверным грозит неминучею карой. Ее косы — зуннары: поддавшись их чарам, Правоверный погрязнет в безверии яром! 1130 Прямо в душу краса ее льется волной, Как холодная влага, испитая в зной. Свет красы ее губит вселенную жаром, Пламя уст ее жжет душу тленную жаром. Здесь разумные станут огню поклоняться И святые на святость свою покусятся! Эта дочь христиан — небывалой красы — В блеске солнца предстала, как чадо Исы. Сердце шейха, как молнией, искрой пронзилось, И душа его в море огня погрузилась. 1135 Но себя охранил он, к прощенью взывая, «Бог велик!» — под молитвенной сенью взывая. Приоткрыла красавица пламень лица И сожгла всю молитву его до конца. Стал на землю он падать, ослабший и хворый, • Но обители тела стал посох опорой. . Прислонился спиной он к высокой ограде, Изумление чудом застыло во взгляде. Но и телу и посоху был свой предел, Обессилев вконец, он на землю осел. 1140 Вдруг безгрешную душу согрело любовью, Кровь вступила, исполнилось тело любовью. Мощь и немощь терзали и душу и тело, В изумленье застыли друзья онемело. Друг на друга они удивленно глядят И разводят руками, потупивши взгляд. Все до ночи в великом смятении были, Да и горем убиты не менее были. Ночь покрыла весь свет темнотою обложной, Словно темень безверия — замок безбожный. 1145 Мрак за теменью пал, и слепой и немой, И пришельцев окутало черною тьмой. И остались пришельцы в земле нечестивых, Не земля — горы бед там зияют в извивах. И для шейха настал день великой печали, — Люди ночи столь темной вовек не видали. Небо скрылось под пологом бедствий и мук, Словно гвозди на нем — точки-звезды вокруг. . Слезы неба текли, едким дымом пролиты, Чадным облаком, в выси гонимым, пролиты. 1150 И тогда небеса без движенья застыли, Словно горы — в могучей и скованной силе. Небо пленникам бедствий страду принесло, И большую, как горы, беду принесло. И сокрылась вселенная в гибельных кручах, Пали вниз миллионы каменьев горючих. Очи неба слезинками звезды роняли, Словно плача о шейхе в жестокой печали. Этот плач — поминанье о людях земных, Темень черных одежд — это траур о них. 1155 Шейх повержен, и попран, и сломлен бедою, Изнемог он, измученный долей худою. Гнетом страсти давим, в униженье убогом На земле он лежал перед мрачным чертогом. Страсть сожгла ему душу и тело огнем, Вера в бога в неверье горела огнем. В море слез он тонул, в муках жажды тяжелых: Пламень сердца из уст вырывался, как всполох. Страсть любви ему все пеленою затмила, Мраком ночи ему все земное затмило. 1160 Сто негаданных бедствий послал ему рок, И несчастный сквозь слезы рыданий изрек: «Что ни миг, то несчастье и новая кара, И за что мне, о небо, суровая кара? Ты сгубило покой мой и страстью смутило, Сотня огненных бедствий меня поглотила. Светом солнца сначала ты грело мой взор, А потом плен и мрак мне послало в позор. Да и только ли мрак овладел небесами? Самый лик естества измарало ты в сраме. 1165 Ад сокрыл всю вселенную клубами дыма, Пламя ада — души моей жаром палимо. О аллах! Это что за ненастная ночь? Где бывала такая несчастная ночь? Я изведал немало несчастий ночами, Но не видел таких я напастей ночами. То не ночь — это сумрак, извергнутый адом, Или — стоны небес мир окутали чадом. Да не ведает ночь эту боле никто, Да не знает подобной неволи никто. 1170 Начинать ли про муку ночную рассказы, Иль о днях моих бедствий начну я рассказы, — Чувства в теле, желанья, рассудок и разум За завесою страсти сокроются разом! Всех желаний, что жгли меня ранее, нет, Только в муках любви им скончания нет! Я и сил не найду в моем немощном теле, Чтобы эти рыданья они претерпели. Голове моей как притерпеться к ударам, Не поддаться каменьям печали и карам? 1175 Где глаза —лунный лик созерцать без конца, Не ослепнув от солнца такого лица? Где мой лик — рухнуть ниц перед светлым порогом И припасть, словно к шаху, в смиренье убогом? Руки где, чтобы в грудь мне вонзили каменья, И посыпали голову прахом смиренья? Где мой разум, способный себя соблюсти И угрозам безумия встать на пути? Где мой ум — объяснить бы все сущее толком И разбитое сердце собрать по осколкам? 1180 Где терпенье, чтоб немощи мог побороть я, Вновь срастить мою печень — куски и лохмотья? Муку несть — где во мне хоть в помине душа? Нет ее, ведь мертва и поныне душа! Где же сердце мое — кровь проталкивать в жилах? Как и душу, его отыскать я не в силах. Этот путь мне бедою из бед обернулся, Да такой, что уж хуже и нет, обернулся. Лучше б я не родился и не был бы жив, Чем познать эту жизнь, столько мук пережив! 1185 Лучше б молния с неба бедою слетела, И следа не оставив от бренного тела! Помогите, внемлите души моей крику, Не щадите, убейте меня — горемыку. Да не ведает мир стыд деяний моих, Да не слышит никто стон рыданий моих. О друзья, разрубите мне тело и кости, И сожгите, и пепел мой по ветру бросьте! И не знал бы я в мире стыда посрамленья, Лучше раз умереть, чем стократ за мгновенье». 1190 Изумясь его бедам, рыдали друзья, Стали кровью рыдать от печали друзья. И они, состраданием к горю согреты, Стали шейху наказы давать и советы. Шейх не слушает слов их, не внемлет советам, Смысл речей до него не доходит, — да где там! На вопрос по законам разумных примет По обычаям страсти дает он ответ. Вот один говорит: «Мудрый муж благодатей! Прах с пути твоего — как сурьма для собратий. 1195 Кто спознался в дороге с тяжелой судьбою, Оживет, если он овладеет собою». Шейх ответил: «О сын мой, владеть-то мне чем? Потерял и себя самого я совсем». А другой говорит: «Это дело шайтана, Лишь в раденье предел наважденьям обмана». Шейх промолвил: «Лишь собранность делу подмога, Я ж растерян душою, в том пользы не много». Третий молвил: «Наставник хранящих завет, Лишь молитва спасет от нагрянувших бед». 1200 Шейх сказал: «Ты таких не растрачивай кличей, — Я — безумен, безумцам неведом обычай». Кто-то вымолвил: «Сам омовение сделай, Да и спутникам знак позволения сделай». Шейх сказал: «Кроме слез, где найдется вода? Кровью печени в очи мне льется вода». Пятый молвил: «Купанием сердце очисти, — Верный путь отряхнуться от зла и корысти». Шейх сказал: «Отрешеньем, как морем, объятый, Я тону. Так чего ж еще ждешь от меня ты?» 1205 А один произнес: «Четки есть у тебя, — От невзгод ты избавишься, их теребя». Шейх ответил: «У четок порвалась бечевка, И меня, как зуннаром, опутала ловко». А другой дал совет: «Подзаймись зубочисткой, — Все исполнишь обет, — меж зубов ее тискай!» Шейх сказал: «Зубочистка — одна суета, Перст смущенья мои закусили уста!» И еще было слово: «Гнетут тебя страхи — Головой преклонись для молитвы во прахе». 1210 Шейх сказал, кровью слез обливаясь, как потом: «Головою прикован я к этим воротам». , Кто-то молвил: «Хоть к Руму лежали пути, Нам не впору ли ныне к Каабе идти?» Шейх сказал: «У Каабы искомое мною Здесь нашел я. Что делать мне с долей иною?» А еще один молвил: «Мы вышли к пустыне, В самый раз нам бы к Мекке направиться ныне». Шейх ответствовал: «Здесь я и Мекку обрел, В Рум пришел я, — зачем мне неведомый дол?» 1215 А один говорит: «Раз дошли мы до цели, Не пора ль о родном нам подумать пределе?» Шейх ответил: «Дарующий блага зиждитель Вместо родины дал нам вот эту обитель». Кто-то молвил: «Узнали бы шейхи сей срам — И воздалось бы карой суровою нам». Шейх сказал: «Дружба с ними нужна мне едва ли, Я друзей обрету и в питейном подвале». Кто-то молвил: «Где святость твоя затерялась? Где ж забвение благ бытия затерялось?» 1220 Шейх сказал: «Здесь и святость блаженней найдется, И в обители сей сто забвений найдется». И в ту ночь все стократ претерпели печали, И несчастиям шейха друзья сострадали. Шейх укоры встречал с равнодушьем усталым, А давали советы — совсем не внимал им. На заре нечестивцы галдеть принялись, На дела правоверных глазеть принялись, Правоверных покрыли глумливой хулою, Расхвалив свою веру безмерной хвалою. 1225 Издевались жестоко над верною верой И своей похвалялись прескверною верой. И равняли они, погрязая в грехах, Мерзость идолов с верой, что дал нам аллах. Ведь и так было множество бед для пришельцев, Стал еще от безбожников вред для пришельцев. Люди шейха и те, что пришли из чертога, Речь вели то добром, то сурово и строго. Нечестивцам при споре и шейх помогал, — Правоверным от этого стыд был немал. 1230 И пока мрак сменился рассветом багряным, Скорбь лихая послала беду мусульманам. И когда яркий свет пересилил потемки, Нечестивцы ударили в колокол громкий. И явил небосвод солнца блещущий блик, Словно дочь христиан показала свой лик. Нечестивцы совсем распоясались в споре, Как увидели шейховы страсти и горе. Пыл неверья вовсю овладел их оравой, Нечестивцы расхвастались силой неправой. 1235 Правоверным позорище стало невмочь, Бросив шейха, в стыде побрели они прочь. Шейх посмешищем стал даже детям неверных, Им потеха была в его муках безмерных. Он — несчастный, восторженный, старый, убогий, — Зачарован виденьем, лежал на дороге. Шедший люд издевался отвратно и зло, Он же смог бы стерпеть и стократное зло. Быль и небыль, наверно, его пожалели б, И неверный, и верный его пожалели б, 1240 Только та христианка погибельным жаром Обрекла участь шейха несчастьям и карам. И с пути правоверного сбила его, И позором безверья покрыла его, На страдальца, откинув свой полог смотрела, Как на жертву потайно из щелок смотрела. Но, небрежно смотря на простертое тело, Она мук его взять себе в толк не умела. . Жизнь и веру надеялась разом отнять, А смогла лишь рассудок и разум отнять. 1245 Душу шейха томленьем кручина палила, Тайны с явью смешав воедино, палила. Днем до вечера грудь разрывалась на части, Ночь сменялась зарей — погибал он от страсти. Как за месяц, росли его муки за миг, А за месяц он сколько мучений постиг! И росли без конца и предела страданья, В черный прах превратили все тело страданья. И однажды та дева, безбожница злая, Вновь явила себя, красотою пылая, 1250 Опаляя весь мир блеском злой красоты, Вопросила о тайне его срамоты. «О питомцев ислама глава и вожатый, Их наставник и веры исламской глашатай! Если Мекка тебе — смысла жизни основа, Почему в сей обители ищешь ты крова? Если ты правоверных главой наречен, Что же сдался ты в плен в нечестивый притон? Ведь свернув отдохнуть на ночную стоянку, Утром странники снова бредут спозаранку. 1255 Ну а шейх, целый месяц здесь крова искавший, И покой у чертога чужого искавший, — Разве в доме бесчестья покой обретет? Да и прок от неверных какой обретет?» Шейх смотрел на красу — изумленье вселенной, Слушал звук ее слов, в глубь души впечатленный. И все члены его истомила усталость, И все тело его в корчах мук извивалось. Разум сник и умолк, от бессилия нем, В теле признаки жизни исчезли совсем. . 1260 Людям мнилось, — обрел уже смертный предел он, Словно тысячу жизней прожив, одряхлел он. . Словно труп он лежал —днем и в сумраке ночи, Лишь за девой вослед поворачивал очи. Нечестивцы дивились немало ему, Та злодейка — и то сострадала ему. Подошли нечестивцы к его изголовью, Восхищаясь такой небывалой любовью. Приподняв его голову, люди узрели, Что жива еще жизнь в этом немощном теле. 1265 И любовь его людям сердца проняла, И красавица та отвратилась от зла. И когда она тронула жертву ногою, Вздох страдальца исполнился силой благою. Перед той розоликой очнулся он снова, — Ни кровинки в лице, на устах — ни полслова. Долго-долго безгласен и нем он лежал, Дара речи лишенный совсем, он лежал. И когда от надежд поокрепла в нем сила, Нечестивица злобная снова спросила: 1270 «Мы уже вопрошали о шейховой доле, Чтобы знать, что за беды его побороли. Только шейх не сумел ум сберечь — потерял, И от радости он даже речь потерял! А теперь он в уме, — пусть почтит нас ответом, .Скажет нам о себе — как просили об этом». Шейх вздохнул, и слезами облился в минуту, И сказал: «Заронила ты в сердце мне смуту, На вопрос твой не скрыть мне кручину мою, И какие ж слова я теперь утаю! 1275 И про горе, что выше всех таинств заветных, Я скажу, — пусть вся грудь будет в ранах несметных. Да! Когда я в страданиях лютых влачился, У любви своей в горестных путах влачился, Всех несчастий основа едина была: Лик твой видел я — в этом причина была! Красота твоя, дивным сияньем объята, Мне явилась, как солнце в сверканье заката. Сил не стало, терпения враз я лишился, И ума, и рассудка тотчас я лишился. 1280 Вот — о бедах мученья сказал я тебе, Про свои злоключенья сказал я тебе. Помоги мне — беды тебе в этом не будет, А погубишь — блаженством и это мне будет! Вот каков мой рассказ, — знай мой жребий унылый, А узнала — теперь погуби или милуй». «О достойный, — та дева ему говорит, — Видно, люди ислама утратили стыд! Почему ж это ты, непростой мусульманин, В изреченьях своих несуразен и странен? 1285 Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней, Сам забавен, а речи — еще позабавней! Тот, кто предан любви, — знай, достойнейший муж, Он — как кладезь добра, да и чести к тому ж. А порок суесловья и малым ребятам Ведь неведом, о ты, нареченный вожатым! Разве слава у шейхов бывала худою? И не стыдно тебе пред твоей бородою? Вот кому девяносто иль сотня годков, Тот и молод, и стар, — этот возраст таков. 1290 Молодой прегрешает незрелым бездумьем, Старый может сболтнуть, одержим слабоумьем. Ты — не малый, не дряхлый, а разумом вял ты, И рассудок, и ум свой уже растерял ты. Что за речи ты вел здесь? Такого вовек Здравомыслящий не говорил человек. Неразумный! Сомнения нет никакого, Что в речах твоих сердцу не следует слово. Тайны знающий муж и в любви верен тайнам И не выдаст ее даже знаком случайным. 1295 Про любовь — пред любимою нужно сказать, А болтать о любви — только глупым под стать. У приверженцев страсти обычай таков ли? У затворников признак отличий таков ли?» Луноликая столько упреков сказала, Что несчастного вовсе стыдом разобрало. И, смущеньем подавленный, шейх говорит: «Дева рая, земной перенявшая вид! Это страсть меня в немощь стенанья повергла, И в безумье, отнявши сознанье, повергла. 1300 Ум, обычай! Что может быть в мире запретней Для безумца, за страсть осужденного сплетней? А за бред, что в безумье сказал я тебе, Я прошу, — извини: я ведь был не в себе. Все, что я рассказал, сущей правдою было, — Так отвечу тебе, сколько б раз ни спросила. Что ответить мне, чтобы понять ты сумела? Ведь изранено сердце и сломлено тело. Все сказал я тебе, — лишь спросила едва, Если ж что утаил — все о том же слова. 1305 Я скажу: уж не я ли — любовью томимый, Уж не я ли хочу единенья с любимой?» Шейх от сказанных слов не отрекся нимало Речь его оправданья плести продолжала. И строптивая дева сказала: «Чудак! Как ни тужься, а все предуказано так: Кто помыслит достигнуть со мною свиданья, Тот обязан исполнить четыре деянья: Пусть повяжет зуннар да напьется он пьяным, Пусть он идолов чтит да простится с Кораном. [119] 1310 Это — лишь за любовь воздаянья залог, А еще есть два дела — расплата в зарок. Те четыре деянья — залог отреченья, Эти два будут тем четырем — искупленье. Целый год нужно будет пробыть свинопасом, Да в молельне огонь сторожить час за часом. [120] Будет шейх в сей обители верным в любви, Будет верен обетам примерным в любви, Что ж, добро! А не то испытаний есть много Сверх зарока того и превыше залога! 1315 И уж если со мной единения хочешь И со мной говорить откровеннее хочешь, — С тем, что сказано было, смириться изволь, У порога любви опуститься изволь. Ну а если в душе твоей страсть охладела, Уходи, до утра не откладывай дела». Шейх ответил: «О горе души моей хилой! Страсть мне сердце сжигает с неведомой силой! Искры страсти к тебе мне все тело сожгли, Стрелы молний всю плоть до предела сожгли. 1320 Я — безумец влюбленный, больной и несчастный, Потерял я рассудок от муки всечасной. Что на ум ни взбредет чаровнице прелестной, Как перечить ей может безумец безвестный! Все, что хочешь, вели, о владычица душ! Не исполню — меч бедствий на шею обрушь!» И едва шейх промолвил последнее слово, Нечестивцы и дева сказали: «Толково!» В том чертоге по-райски палаты убрали, Так, чтоб были убранством богаты, убрали. 1325 Там поставили небу подобный престол, Все, что мыслимо, он красотой превзошел. Там злодейка уселась и негою манит, Что ни миг — шейху гибель, едва только взглянет. Шейха вывели прямо к собравшимся сворам, Чтобы лик его веры измазать позором. Много было питомцев безбожия там, — И свои собрались, и прихожие там. Там вина поналито в сосудах немало, Разной снеди насыпано в грудах немало. 1330 Гулкий колокол, трубы органа рыдали, С верой шейха прощаясь в великой печали. Там стояли священники плотно, подряд,— Ведь впервые свершался подобный обряд! Из молельни огонь притащили вначале И от шейха коран получить пожелали. И когда принесли туда крест да с зуннаром, — Та прелестница волю дала своим чарам. Соскочила с престола, истомой полна, С сотней почестей к шейху ступила она. 1335 Дева чашу взяла, осушив ее разом, Лишь узрел это шейх — позабыл ум и разум. И, вином возбужденная, дерзко взирая, Она снова наполнила чашу до края: «Залпом пей, о достойный, теперь твой черед, Хоть немного останется — будет не в счет!» Шейху волей-неволей пришлось согласиться Пить вино, что ему подала чаровница. А едва только выпил — и слезы потоком, Честь и веру забыл он в безверье жестоком. 1340 Выпил столько, что дымом душа изошла, В винном пламени тело спалилось дотла.. Подносили вина шейху чару за чарой, Ум стеснился от гнета любви его ярой. И когда шейху разум вином одолело, Стал он деву просить о свидании смело. И коварная дева сказала в ответ: «Ты ведь знаешь, какой ты давал мне обет». — «Чаровница, — ответил ей шейх, — молви разом, — Все потребуй, — твоим я послушен приказам». 1345 И старшинам неверных та дева велела Перед шейхом безверье прославить умело. Те бесчестье без меры хвалить принялись, Чудеса своей веры хвалить принялись. Платье веры с него догола ободрали, Все, кто видели срам этот, горько рыдали. И к купели с вином подтащили беднягу, И бесстрашно нырнул он в холодную влагу. В тот же миг принесли нечестивый наряд, Облекли в него шейха с макушки до пят. 1350 Стан его обвязали зуннаром красивым, Правоверный в мгновение стал нечестивым. И в молельне его подвели к истуканам, И пред ними он пал в исступлении пьяном. [121] Там сожгли все одежды, что были на нем, Даже «Слово господне» спалили огнем. [122] Так вот пил он и пил, и все время был пьяным, И спьяна поклоняться он стал истуканам. Не осталось такого срамного занятья, Коим небо его не карало в проклятье. 1355 От Каабы спасла его мигом любовь, Предала на позор забулдыгам любовь. Над несчастным глумились юнцы и гуляки, Над подвижником веры — любители драки. Он не помнил себя от дурмана хмельного, А едва лишь очнется — нальют ему снова. День и ночь он дурмана не мог превозмочь, И не ведал он даже, где день и где ночь. Как-то раз в помрачении диком под утро Дал он волю стенаньям и крикам под утро: 1360 «О повергшая сердце мое в испытанья! Моего существа сокрушила ты зданье. Страсть к тебе все, что было и есть, отняла, Веру в бога разбила и честь отняла. У людей вашей веры обычай таков ли? Честь и веру блюсти свод приличий таков ли? Разве так исполнять свой обет подобает, Рушить верность доверью во вред — подобает? Любо было тебе — ты терзала меня, Тучей молний твоих обжигало меня. 1365 Сколько просьб я исполнил — уж нету суровей, Сколько выполнил разных жестоких условий, — Вместо верности ты небрежение даришь, Не свиданье, а зло унижения даришь. Я ж, несчастный и старый, в недугах зачах И оковы безверья влачу на ногах. Ты меня — что ни день — ядом пьяным терзала, В обещаньях коварным обманом терзала. Так вот мучить, ни разу с участьем не глянув, — Не боишься ты кары своих истуканов?» 1370 Дева молвила: «Ты придержи свой укор И изволь до конца выполнять уговор. Для меня совершил ты четыре деянья, Два осталось еще — за любовь воздаянье. Ты ведь клялся, о муж достославного рода, Что вот здесь, в этих землях, в течение года Ты в молельне, ночами терпенье храня, Будешь зорко стеречь полыханье огня. Днем без устали будешь ты делать иное — Гнать по долам и пастбищам стадо свиное. 1375 И до ночи при свиньях и в смраде их будешь, Пастухом в отвратительном стаде их будешь. Год пройдет—ты в любви обретешь торжество, Я сама подготовлю кутеж — торжество. По законам безверья тебя я потешу, В душу радость свиданья вселяя, потешу. Если ж ты не сумеешь пойти той дорогой, Если страсть твоя будет тщедушно-убогой, Да безверье презришь ради веры своей, Убирайся, к Каабе спеши поскорей! 1380 А за то, что ты пил столько дней без просвета Да кутил здесь, — тебя я прощаю за это. Ну и ты не серчай, что сожгли твое платье, И об этом тебя попрошу не кричать я. Если хочешь отплаты — возьми, удружи, Для расходов в пути при себе придержи. И считай: все, что видел, — тебе не знакомо, Конь страстей твоих не был у этого дома». Шейх, услышав такие слова луноликой, Возопил в исступленье любви своей дикой: 1385 «О любовь моя! Сердце мое не круши, Ты— мне жизни отрада и сила души. Все, что хочешь, вели мне, я раб твой покорный, Не исполню — казни меня смертью позорной. Но молчи, о разлуке — ни слова, не надо! Счастья нег не лишай так сурово, — не надо!» И еще он воскликнул: «Ведите свиней, К пастуху его стадо гоните скорей! Помогите мне, грешному, милость явите И в молельню, что пышет огнем, отведите». 1390 И пригнали к подвижнику стадо кабанье, И исполнили также второе желанье. День за днем шейх свиней как пастух сторожил, А ночами — огонь, чтоб не тух, сторожил. Утром колокол грянет в притоне проклятом И расколет тьму ночи зловещим раскатом, Шейх бежит, как шальной, весь в золе и дыму, Сам огонь по безумью — не ровня ему! 1395 И под колокол тянет напев он гнусавый Заодно с нечестивцами — всей их оравой. И всей сворою — к свиньям, считают их рыла, А свиней с ним бессчетное множество было! Так и жил он невольником мрака и зла, Ну а те, с кем судьба его вместе вела, Все пытались спасти его, брались за дело, Но ни на волос это его не задело. И ушли они, шейха спасти не сумели, И остался в неволе он в чуждом пределе. 1400 У Каабы они свой приют обрели, Со стыдом удалившись от этой земли. А у шейха мюрид был, надежный и верный, Вдоволь пивший из чаши любви беспримерной. [123] Шейх, бывало, в дорогу к неведомым странам, Вместе с ним и слуга — за его караваном. А когда шейх отправиться в Рум порешил, Вышло так, что мюрид его в странствиях был. А вернувшись из странствий, подвижник смиренный В тот же час устремился к Каабе священной. 1405 Вот с дороги идет он в святую обитель, Где сейчас должен быть и его покровитель. А обитель пуста, и наставника нет, Он ушел и четыреста присных — вослед. Стал расспрашивать всех он в великой печали, И ему о случившемся все рассказали — Как отправился шейх прямо к румским пределам, И с каким он в дороге спознался уделом. А поскольку помощник у шейха — он сам, Без него все, кто был, разбрелись по домам. 1410 Всех собрать приложил он стараний немало, И о шейхе он выведал все от начала: Как, узрев сновидение, к Руму пошел он, Как в притоне от девы терпел произвол он, Как, измучен любовью, «несчастным он стал, Как в смиренье безволья безгласным он стал, Как, напившись вина, стал гулякой он пьяным, Как он, веру поправ, предан стал истуканам, Как в молельне огню поклонялся он рьяно, Как он в пламени сжег божье слово корана, 1415 Как зуннар он навертывал, веру губя, Как в четыре кольца обернул им себя, Как огонь сторожит он в молельне ночами, Как за свиньями смотрит он целыми днями, И ответил он горько, узнав эти вести: «Вы похуже свиней, нет совсем у вас чести! Шейх — глава ваш, мюридами вас он зовет, Быть у шейха под властью — любому почет. На стезе отрешенья закон есть известный: Что ни сделал наставник — муж доблести честной, 1420 Долг сподвижников — жить в послушании строгом, Не теряя, однако, смиренья пред богом, И при нем, и в разлуке — ему подражать, В каждом деле главе своему подражать. Мне за вашу неверность презренную стыдно, Видеть вашу одежду смиренную стыдно. В благоденствии вы поболтать-то охочи, А в безвременье — прочь, спрятав в сторону очи! Совершив это зло, вы и шейха с тех пор Обрекли на чужбине на тяжкий позор. 1425 Вам не боязно бога, стыда в вас не стало, Зло содеяв, пришли как ни в чем не бывало! Вы пришли, бросив шейха в далекой чужбине, Служба шейху и сам он противны вам ныне. Хоть и числите в праведной свите себя, И дервишами даже вы мните себя, Благочестие, четки, свой сан вы срамите, Посох, святость одежд и тюрбан вы срамите. [124] Если б шейх был псарем при собачьей ораве И воспитывал псов, целой сворой их правя, 1430 И притом гнев небес был бы так же суров, — Разве он обманулся бы в верности псов? Те удрали б, другие бы рядом остались, Вместе с ним, вопреки всем преградам, остались И со злобой терзали б его лиходеев Иль рыдали б по нем, вой печальный затеяв. Человеку со псом не сравнится никак: Там, где верность нужна, — люди хуже собак. Ну а будь у вас храбрость и к делу раденье, Были б совесть и малое хоть разуменье, 1435 Раз уж срок подошел быть такому несчастью, Чтобы шейха та дева опутала страстью, Каждый раз, как мученье ему подошло, Вместе с ним вам терпеть нужно было бы зло. Вы ж, в оплошности вашей свершив небреженье, Сто бесчестий явили взамен отрешенья. Разве жалкий хвастун зваться мужем достоин? Кто ж хвалы в своем чванстве досужем достоин?» Каждым словом, которым он стал отвечать, К их устам прилагал он молчанья печать. 1440 И когда он укоров им высказал много, Он добавил: «Безделье — делам не подмога». И отправился в Рум он с намереньем смелым, И пошел он к безбожным и гнусным пределам. И мюриды решили с ним вместе идти, Будь что будет — делить с ним невзгоды пути. Вот уж долго бредут они чуждой страною, Видят: шейх среди поля с оравой свиною. И следа не осталось в нем веры — нимало, Даже признаков разума — как не бывало. 1445 Как Меджнун, он в смятенье, оборван и пьян, И сдружился с ним, видно, безумья дурман. Смотрит — будто не знает, и — в сторону взглядом, Отвернулся и взором блуждает за стадом. Как увидел глава ходоков это дело, Застонал он, и сердце его онемело. И в тоске он облился потоками слез, И, взглянувши на спутников, он произнес: «Восхваленье воздайте творцу всеблагому, Здесь не место теперь вам, ступайте-ка к дому. 1450 Шейх, достойный и мудрый, наставник искусный, — Что с ним сделали козни любви его гнусной!» И пошел он обратно и прямо—во храм, В дом, где верный приют сокрушенным сердцам. И в господней обители в праведном рвенье День и ночь возносил он пред богом моленья. Только он вознести мог молитвы и просьбы, Чтобы шейху от скверны спастись довелось бы, Потому что в тех помыслах верным он был, Среди преданных мужем примерным он был. 1455 Он молился так долго— с тоской и терпеньем, — Что господь снизошел к его горьким моленьям. Как-то ночью, предавшись рыданьям обильным, Стал от горестных слез он больным и бессильным. А под утро совсем стал от немощи хвор: Лишь откроет глаза — и смежается взор. Видит: благостным светом окрестность залило И из блеска сиянья явилось светило. Да не солнце, а сто перед ним их явилось — Сотня светочей, жаром палимых, явилось. 1460 То пророк всех пророков как вестник сошел, Свет добра, Хашимидского рода посол. [125] На лице его — светлой улыбки сиянье, На устах его — речи живящей журчанье. И увидел тот муж кладезь тайн пред собою, И простерся он ниц со смиренной мольбою: «Ты в высотах пророчеств всех сильных сильней, Не лишай ты заблудших подмоги своей! Мне несчастья мои объяснять нету нужды: Ведь известны они тебе все и не чужды!» 1465 И сказал шах пророков стоблагостным ладом: «Да цветут упованья твои вертоградом! Верным помыслам, добрым стремленьям — хвала! И высоким твоим побужденьям — хвала! Ты такую покорность явил и смиренье, Что творец милосерден к тебе за терпенье. И мольбам и смиренным рыданиям внял он, И стенаньям твоим с состраданием внял он. Тайнам божьего промысла в яви цвести, И в степи отрешенья, на верном пути 1470 Всем взыскующим доля назначена строго: От нее не спасет никакая подмога. С шейхом вашим судьба поступила сурово, Ведь никто не видал еще в жизни такого. Бог спасенье послал от напастей твоих, Славь творца, ты спасен от несчастий твоих! Много мук претерпел ты — за эти лишенья Бог тебе милосердие шлет в избавленье». И от тайны, открытой посланником бога, Пролил радостных слез тот проситель премного. 1475 Застонал он, и разум оставил его, Ум от немощи разом оставил его. Ветер утра, насыщенный мускусом пряным, Мускус ночи овеял камфарным туманом. [126] У простертого ниц вдруг сознанье блеснуло, И вскочил он, очнувшись от шума и гула. И за то, что дала божья воля ему, Он вознес восхваленья творцу своему. Тут поспели друзья, расспросили, узнали И — за ним, в путь-дорогу, в далекие дали. 1480 Вот спешат они шагом стремительно скорым, Словно ветер по травам и водным просторам. По горам да по долам, со склона на склон Шли туда, где глава их был страстью сражен. И пришли. И прозрел помраченный бедняга, И открылось ему сокровенное благо. Ветер сада господня вдохнул он душою, И исполнился дух его силой большою. И рыданья стыда снова вспыхнули в нем, И пылал его стон покаянным огнем. 1485 И одежды безверия скинул он яро, И порвал он узлы и тенета зуннара. От неверья душа была мраком одета, Светоч истины дал ей сияние света. И узрели те люди свое торжество: Твердость их утвердилась и в сердце его. И, увидевши чудо того превращенья, Вознесли они богу стократ восхваленья. И сказали: «Глава наш в служенье высоком, Знай, дана тебе помощь в спасенье пророком!» 1490 И когда шейх услышал об этом рассказ, Все, что думал, друзьям он поведал тотчас. Мужу верности мудрой открыл он объятья — За бесстрашье и верность во всем без изъятья. И сказал он: «О чадо, любимое мною, Нить души моей, в сердце хранимая мною! Был ты верен, иных устремлений не знал, В верной дружбе вовеки сомнений не знал. Как у бога мне вымолить — речью какою, Чтобы он одарил тебя щедрой рукою?» 1495 И не смог удержать он счастливого плача, В ноги шейха повинную голову пряча. Много выпало им и тревог и невзгод, Прежде чем наступил для покоя черед. А затем все сказали: «Послушай, вожатый! Раз воздал нам всевышний столь щедрой отплатой, Уходить из опасного края нам надо И к Каабе идти, поспешая, нам надо». Шейх омылся, в хырку облачился опять, И друзья были радость не в силах сдержать. [127] 1500 С твердой верой пошли они к дальним святыням, Быстрым шагом пошли по степям и пустыням. Шейх шагает к мекканским святыням покуда, Взор на ту луноликую кинем покуда. В полудреме красавице видится сон, Что светило, померкнув, пошло под уклон, Будто голос Исы вдруг доходит до слуха: «Видно, сердце твое к зову верности глухо. Шейх Санан, достославных мужей предводитель, Что приютом себе выбрал вашу обитель, 1505 Из-за гнета ему причиненного зла И обидясь, что ты с ним сурова была, Кров обители вашей навеки покинул, Ради крова родной ему Мекки покинул. Поспеши и, проникнувшись шейховой верой, Повинись перед ним, в их обычай уверуй!» И красавица вмиг пробудилась от сна, И за шейхом решила пуститься она. И когда она вспомнила все, что свершила, Ее душу стыдом, как огнем, опалило, 1510 Застонала она и— в дорогу скорее, И к святыням Каабы пошла не робея. Слезы звездами с неба роняла она, Как Лейли по Меджнуну, рыдала она. И пошла вслед ушедшим, и мчалась резвее, Чем летит лепесток, завихрясь в суховее. Шаг за шагом идя, чуть жива была дева, Грех отмщала ей кара небесного гнева. А в пустыне совсем она стала худа, Одолел ее ужас, приспела беда. 1515 Извела ее немощь, сковала усталость, А пред нею бескрайняя даль простиралась. Говорит она: «Боже, слаба я и хила, Кровь сожгла мое сердце и взор мой затмила. Я больная, несчастная, — милостив будь, Одинока ужасно я, — милостив будь. Хоть иного я, кроме позора, не знаю, Где ж, помимо тебя, мне опора? — Не знаю!» Так она о судьбе одинокой рыдала, О беде безысходно глубокой рыдала. 1520 Скорбь несчастной была так горька и сильна, Что бессильно на землю упала она. И простерлась во прахе, лишившись рассудка, И страданье ее было страшно и жутко. И прозрели неладное шейх достославный И шагавший с ним рядом мюрид его главный. Распознали они луноликой беду, Ее муки и скорби великой беду. Шейх и верный мюрид его вспять повернулись, И другие, чтоб с ними шагать, повернулись. 1525 И у каждого сотни догадок роятся: «О создатель, зачем же назад возвращаться?» И они вместе с шейхом пришли в те места, Где лежала та дева — сама красота. И хоть шейх безучастен был к прежним желаньям, Совладать он не смог с подступившим рыданьем. Он прижал к себе деву, склонившись с ней рядом, И с ресниц его слезы посыпались градом. Лепесткам была сладость нектара дана, И нарциссы-глаза пробудились от сна. 1530 И, увидев, что шейх ее держит в объятьях, Дева слезы лила, не умея сдержать их. И она застонала в бессилье жестоком, И лились ее слезы кровавым потоком. И сказала она: «Муж святого пути! Где, скажи, мне слова покаянья найти? Даже злое дитя, что бросает каменья, В зной под сенью дерев обретает спасенье. Даже ветви, что тысячью терний колючи, По весне расцветают от благостной тучи, 1535 Грех деяний моих необъятно велик, Свет добра в твоем сердце стократно велик. Все мои злодеяния знаю я точно, . Пред твоим милосердьем я зла и порочна. Все дела мои злы и без меры ужасны, Я сама и грехи моей веры ужасны. Я сказала бы, как ты величьем высок, Только жизнь мне недолгий оставила срок». - И усердье к исламу она возвестила, И пророка Исы имена возвестила. 1540 И сказала еще: «Все! Конец моим бредням, Веру мне объяви перед вздохом последним». И омыл ее лик шейх потоками слез, И до девы величие веры донес. И она, с тяжким вздохом приняв эту милость, Перед шейхом навеки с душою простилась. Правоверных объяло волнение снова, Вознесли они вопли смятения снова. И безверью, и вере понятье дано,— Ох, чудно это дело, взаправду чудно! 1545 Да, в любви столь чудесных свершений немало, И чудес, что всех тайн сокровенней, немало. Ведь любовь — океан с бездной вод беспредельной, В каждой капле его — небосвод беспредельный. Да, любовь — целый мир необъятных широт, И любовь — это небо бездонных высот. Но и небо затмить может тучей ненастной, Муха может взлететь выше птицы прекрасной. Лишь единая искра любви загорится, Сотням молний сверкающих с ней не сравниться! 1550 В море страсти и капле способность дана Мир потоками бедствий разрушить сполна. Меч любви — сотен тысяч побоищ свершенье, — Ни возмездия им, ни отплаты, ни мщенья! Испытавший в любви сто напастей и бедствий Не спасется вовек от несчастий и бедствий. Сад любви небывалою мукой объят, В кровь безвинно погибших окрашен тот сад. Там пушинки ресниц—как смертельные жала, Ими сонмы страдающих насмерть сражало. 1655 От единой лишь родинки гибнет в увечьях Все бессчетное войско очей человечьих. Во владеньях любви шах и нищий равны, В мире праведность с долею низшей равны. Нет в любви, кроме гнета и тягот, иного, Кроме бедствий, что на сердце лягут, иного! Вот и шейх, возгоревшись великой любовью, Посрамлен был всесветно столь дикой любовью. А потом, как и я, присмирившись навек, На чужие сердца не ходил он в набег. 1560 Говорят, у меня бед не больше бывало, — Да, не больше, а все же их было немало! Эй, постой, Навои, прекращай эти речи, О любви не суди — забредешь ты далече! [128] Если срок, хоть и малый, а будет мне дан, О любви моей тоже сложу я дастан. И судящий всегда обо всем справедливо Сам увидит, верна моя речь или лжива. Шейх утешился в горе своем понемногу И собрался к священной Каабе в дорогу. 1565 Он ту деву в чертоге любви схоронил, Средь священных гробниц и святейших могил. От Каабы пустился бродить он по свету, И к Каабе вернулся он, верный обету. И пока рок не свел его снова с любимой, Он молитвы творил, покаяньем томимый.