Сергей уехал, а через неделю мне стало совсем плохо. Пища не задерживалась надолго в желудке, обоняние обострилось и стало как у собаки, которая за версту чует зарытую косточку. Мама всерьез испугалась.

— Отравление — это не шутки, — твердила она, когда силком притащила меня к терапевту.

Лечащий врач посмотрела на меня, послушала, зачем-то заставила показать ей язык, и вынесла диагноз — здорова.

Предела маминому возмущению не было, всю дорогу до дома она костерила врача, которая ничего не смыслит в медицине, а учились в институте за неё бараны. В переводе на нормальный язык означает, что диплом был куплен. Теперь за моё лечение мама возьмётся сама. Прежде всего, чтоб избавить организм от заразы, меня напоили двумя литрами марганцовки, от одного запаха которой я сидела в обнимку с унитазом. После полного промывания желудка (в нем и так давненько ничего не было) меня напоили молоком почему-то с мёдом, как от простуды, и на неделю прописали постельный режим. Мама — «врач» строго следила за моей диетой, взяла отпуск за свой счёт и каждые полчаса справлялась о самочувствии. Несколько дней такой опеки настолько достали, что я согласна была на преждевременную кончину по молодости. Именно по молодости, я не оговорилась, ибо при таком раскладе старость мне просто не грозила. Вероятно, мои мучения продолжались бы до бесконечности, но у брата, он был в командировке, случился приступ аппендицита, его госпитализировали. Наша милая сердобольная мамуля собрала чемодан и быстрее ветра унеслась в город Пермь, так как теперь сыночек находился в большей опасности, чем я. Вы даже себе не представляете, как я была счастлива. Меня оставили в полном одиночестве. Я лежала с закрытыми глазами, а моё воображение живо рисовало образ Серёжки. За день до своего отъезда, он, как всегда, позвонил мне, чтоб пожелать доброго утра и договориться о встрече. Сказал, что взял у друга ключи от дачи и с нетерпением ждёт вечера, когда опять обнимет меня и крепко-крепко поцелует. Я писала стихи, коротая время до нашей встречи.

— Давай я придумаю первую строчку, а ты продолжишь, — предложил он.

— А ведь это идея, давай попробуем.

— Хочу поехать на рыбалку!

— Ничего себе поворот событий! — воскликнула я, обидевшись, — и когда ты собрался мне об этом сказать? До или после свидания? — когда Серёга понял, о чём я подумала, долго смеялся, даже обидно стало.

— Ты моя самая главная рыбалка, вот тебя я и буду сегодня ловить. А это первое предложение нашего совместного творчества. И так, я весь внимание.

— Хорошо. Только дай мне пять минут, — я задумалась, — бедная бумага стерпит всё, да и я не Анна Ахматова, цензор свой человек, не слишком будет критиковать. Готово!

— Читай, — милостиво согласился он.

— Слушай, а ведь здорово получилось, честно признаюсь, не ожидал. Ты заведи-ка тетрадку и все стихи записывай. Чем чёрт не шутит, когда Бог спит, станешь знаменитой поэтессой, а я всем буду рассказывать, что лично с тобой знаком.

Мама вернулась через неделю, уставшая, но вполне довольная собой. Материнский долг на этот период выполнен, и она вышла на работу, потому что не известно, какие ещё сюрпризы могут в скором времени преподнести ее деточки.

Ох, как она оказалась права. Это я насчёт сюрпризов. Месяца через два я поняла, какая хворь ко мне прицепилась. Я одновременно плакала и смеялась, вспоминая, как меня лечили от отравления.

— Я так и знала, так и знала, что добром ваши встречи не закончатся, — Леонора металась из угла в угол, размахивая руками, иногда грозя кулаком невидимому Серёге.

— Хорош гусь, ничего не скажешь. А ты! Ты как могла на такое решиться, голову-то что, дома под подушкой оставляла, когда на свиданку бегала? А? Чего молчишь? Воспользовалась моментом, когда я на тебя обиженная ходила, вот и натворила бед. Да и я сама хороша, нечего было дуться, когда подруга в беде. Дура я, надо было тебя запереть покрепче, пока этот не уедет. Да тёте Полине наказать, чтобы глаз с тебя не спускала.

— И долго теперь после драки кулаками махать будешь? — успела я вставить словечко, пока подруга сделала небольшой перерыв перед очередной взбучкой. Что теперь делать, я и сама не представляла.

— Теперь наши городские кумушки от души повеселятся, надолго хватит темы для сплетен, сама-то я всё переживу, маму жалко. Пока всем рты закроет, со всем женским населением поругается. Вот только ума не приложу, как ей об этом сказать? А вдруг сердце не выдержит.

— Да…, натворила ты дел. Убить бы тебя, но мало того, что поздно, ещё и очень жалко. Где я потом ещё такую дурочку найду, от которой сплошные неприятности. Но рассказать всё равно придётся, животик, как голову, под подушкой не оставишь, придётся с собой брать, выгуливать и лелеять.

— Мне и так несладко, ещё ты прикалываешься, — я разрыдалась.

Леонора пристроилась рядышком, и теперь мы причитали обе на разные голоса. Мы так увлеклись, что не сразу заметили маму, которая была близка к потере не только сознания, но и голоса. Минут пять она пребывала в шоке от услышанного, а потом безуспешно пыталась активизировать свои голосовые связки. Когда ей это наконец-то удалось, на нас с Леной от испуга икота напала. Со стороны сценка была ещё та. На полу две зареванные девицы, икающие на разные тональности, нависшая над ними разгневанная тётка с квадратными глазами и орущая, как будто обнаружила мышь у себя в кармане. В довершение картины в комнату с топором в руке ввалился мой старший брат Толик. Бедолага спросонья подумал, что забрались грабители, решившие не оставлять свидетелей живыми. Это он нам потом рассказал, когда вся эта заварушка закончилась. Размахивая во все стороны топором, он, как индеец, вышедший на тропу войны, издал боевой клич:

— Убью!!!

Маму чуть удар не хватил, а мы с подругой, как по команде, перестали икать, пережив вторичный испуг. «Клин клином вышибают», — говорят в народе. Помогло. Мама, милая моя мамуля, которая только что готова была стереть меня в порошок, а потом развеять по ветру, приобрела второе дыхание (откуда силы-то взялись?), выхватила у сына топор и зашвырнула под кровать. Раскрыв руки, как будто собиралась взлететь, она накинулась на Толяна, выталкивая его из комнаты.

— Ишь, ирод, чего удумал! Я тебе помахаю топорищем-то. Ты вначале своих нарожай, а я погляжу, как ты их со свету сживать станешь. Ну, нагуляла девка, не досмотрела я, так что её — горемычную теперь совсем прихлопнуть. Так ведь она, чай, не муха, а родная сестра тебе. Ты бы, чем топором махать, нашёл этого паршивца да жениться заставил. А то ведь после такого позора сестра в девках останется, кому она с дитем нужна?

После всего пережитого мы с Ленкой не только плакать, даже говорить не могли. Наш годами накопленный словарный запас улетучился, зато небывало активизировался у мамы. Было уже не понятно, то ли она все ещё брата разносит, то ли мою горькую судьбу брошенки оплакивает. Оторопевший Толик тихонько вошёл в мою комнату и пристроился рядом снами на полу.

— Мариша, растолкуй мне недоспавшему, что это было? Я не въеду, кто на ком должен жениться и когда я успел забеременеть? Да и вообще кого это я нарожать должен? Из нас кто-то явно спятил.

Лена первая обрела дар речи, ей-то бояться нечего. Если кто из нас двоих сегодня останется в живых, то точно не я. А кандидату в покойники слова никто не давал. Вот я и помалкивала.

— Ты, Толечка, только не волнуйся, а то неровен час, родишь на свет нездоровенького, — у подруги проснулось чувство юмора, значит, оправилась после пережитого.

— Полегче на поворотах, а то ведь не посмотрю, что девица, так врежу по шее, мало не покажется, — одернул он.

Братец мой не робкого десятка, рост 184 сантиметра, под девяносто килограммов. Натуральный блондин с васильковыми глазами. Длинные ресницы и красивые, изогнутые дугой брови. Ему бы не водителем баранку крутить, а на подиум манекенщиком. Сверху бицепсы, накачанный торс, а ниже бёдер упругие ноги, состоящие из одних мышц. Он у нас каждое утро бегает по десять километров, а зимой ледяной водой обливается. Не курит. Представили, какой экземплярчик получается. И вот с этой грудой мышц мне предстояло иметь откровенный разговор. Благо, мозгами природа его тоже не обделила.

— Рассказывай да поподробнее, — велел мне старший брат, а Леоноре предложил помалкивать — без адвокатов разберётся. Мама все-таки несколько раз заглядывала в комнату, но войны не на жизнь, а на смерть не наблюдалось. Мы так и сидели втроём на полу. Я прижималась к Лене, возле неё было не так опасно находиться, а брат напротив меня, как раз перегородив пути к отступлению, вернее к бегству, если потребуется. Я оглянулась по сторонам: хорошо, что окно не успела закрыть, можно в него сигануть при случае, первый этаж — не расшибусь. Если только коленки об розы расцарапаю. Но это сущие пустяки.

Не задав ни одного лишнего вопроса, Толик внимательно выслушал всё, что я, глотая слёзы, рассказала. Но когда моя исповедь подошла к концу, мой братец поднялся на ноги, потянулся так, что кости захрустели, и вынес приговор.

Меня, малолетнюю искательницу приключений на свою задницу, пока оставляет в живых, но только по одной-единственной причине: в моём пока ещё маленьком животике находится его любименький, розовенький, голосистенький племянничек, которого он, представьте себе, уже полюбил и ждёт — не дождется, когда тот появится. Я не осмелилась, пока буря не утихнет совсем, сказать Толику, что вполне даже может появиться вместо мальчика очаровательная девочка, которая, когда вырастет, может также влюбиться, как её мама. Но жить-то хочется, вот и промолчала. Хотя уже прекрасно поняла: родственники от шока отошли и новость переварили. Возмутительницу спокойствия примерно наказали словесно, страху за содеянное нагнали, чтоб не повадно было. А ежели чего, мамуля самолично обещала достать из чулана широкий отцовский ремень, да так отходить по мягкому месту, что буду до конца своей никчёмной жизни, по стойке смирно стоять, сесть больно будет. А совратителя любимой доченьки надобно наказать серьезно. Я чуть со стула не свалилась. Италия здесь что ли, вендетту устраивать. А решили мои родственнички так: к ребенку на пушечный выстрел не подпустят, если окаянный на пороге объявится. С протянутой рукой не ходим, живём не хуже других, одного дитятку как-нибудь прокормим. Так мама сказала. А Толик пробасил, что ребенка надо не как-нибудь кормить, а самым лучшим образом, и чтоб слов таких в адрес его любимого племянника он не слышал. Потом в один голос заявили, что ребёнку (вы не думайте, что это обо мне говорилось) необходим свежий воздух, витамины и сказки на ночь.

— Единственная, кому необходима психушка, это я. Если я не выползу на свежий воздух, то прямиком туда и загремлю. От твоих родственников можно спятить, даже предположить трудно, что они выкинут в следующую минуту. Теперь за тебя можно не беспокоиться, — покачала головой Ленка.

— Да ладно тебе, — миролюбиво ответила я и добавила, — после этого случая с Серёгой я считала себя белой вороной в семье. Оказывается, это наследственное. Семейка-то у нас с прибабахом. Все без исключения.