У нас карантин.

Это значит, что мам не пускают нас посещать. Вообще-то пап тоже не пускают. И дедушек не пускают. И бабушек не пускают. И старших сестер не пускают — это вот даже хорошо. Но пап, дедушек, бабушек и старших сестер приходит посещать немножко, а мам — много. Поэтому мамы стоят внизу и ругаются с нянечкой бабой Светой.

Мы сидим на подоконниках в четвертой палате и все видим. Это хорошая палата для смотрения на двор. Я сижу, и Толик сидит, а Пашка лежит в кровати — у него нога на растяжке — и спрашивает:

— Ну? Чего там?

— Ничего, — говорю. — Кричат.

Окна закрыты, но и так видно, что кричат. Особенно Толикова мама кричит. И еще одна мама кричит — толстая. А все остальные их поддерживают. И моя тоже поддерживает. Но баба Света мам не пускает. У нее приказ от старшей сестры. А у старшей сестры — приказ от Андрей Юрьича. Потому что ходит грипп.

Юрка после завтрака всех спрашивал на обеденный компот: «Как это грипп может ходить, если у него нету ног?» Он только меня не спрашивал, потому что это была моя загадка. Это меня мама научила в прошлое посещение, когда грипп уже немножко ходил, но карантина еще не было.

Но про компот Юрка от себя уже придумал. Только у него ничего не вышло, потому что я, когда узнал, пошел и всем отгадку сказал. Пусть на своих загадках компот зарабатывает.

А мамы внизу все кричат. Они показывают бабе Свете сумки, и пакеты, и свертки, где лежат, наверное, всякие вкусные вещи. Для нас.

Толикова мама показывает большую сумку с нарисованной Пугачевой. Сумка совсем круглая.

— Наверное, опять арбуз, — говорит Толик.

Он не радуется. Ему не хочется арбузов. Он уже съел сто тыщ арбузов — для почек.

Пакет моей мамы толстенький и белый. Я тоже знаю, что там. Творог. Ненавижу творог! Колбасы хочу. Твердой. Копченой. С жиром кружочками. Которую просто так фиг прожуешь — зубы сломать можно. Но зубы я и так сломал. Ну, не по-настоящему, конечно, — просто мне два зуба насовсем вырвали, и Андрей Юрьич запретил мне твердые и вкусные вещи есть. «Творожок очень для подрастающего организма полезен, гражданка! Покормите-ка вы этого гражданина творожком…» Это он моей маме говорил, а мама все слушает, что Андрей Юрьич говорит. Как маленькая, честное слово!

— Ненавижу творог, — говорю я. — Пашка, тебе твоя мама колбасы не обещала принести?

— Обещала, — говорит Пашка.

Как хорошо, когда нога сломана, а не эти зубы! Можно колбасу сколько хочешь есть.

— А где она? — говорит Толик. — Я ее не вижу чего-то.

Я внимательно смотрю на мам. Точно, Пашкиной мамы не видно. Ее вообще-то плохо видно: она маленькая и в платочке, как крестьянка из учебника. Но если присмотришься — вполне видно. А сейчас — нет.

— Нету твоей мамы, Пашка, — говорю я.

— Она тебе чего сказала, когда в последний раз звонила? — спрашивает Толик.

— Сказала, что придет, — говорит Пашка.

— И колбасу принесет? — спрашиваю я.

— Ага, — говорит Пашка.

Голос у него несчастный. Мама не пришла. Конечно, карантин есть карантин, но прийти покричать с другими мамами она могла же ведь, правда?

Мы смотрим вниз: а вдруг мы пропустили незаметную Пашкину маму? Но вместо Пашкиной мамы мы видим дядьку. Он огромный, и усы у него такие — очень военные. И форма тоже военная — синего цвета.

— Моряк, — говорит Толик.

— Моряк — с печки бряк, — говорю я. — Сам ты моряк! Это летчик, инженер — видел, у него на рукаве значки какие?

Про летчиков я все знаю, хотя, конечно, инженер — это не совсем летчик. Истребитель — более летчицкий, я думаю.

А летчик внизу с бабой Светой разговаривает. Не кричит, а разговаривает. И вдруг баба Света его пропускает!

Я думал, что он какой-нибудь ее знакомый — внук, например, или еще кто, — но пока я так думал, он в нашу палату входит. В четвертую то есть.

И Пашка как закричит:

— Дядя Слава!

Это его дядя, оказывается. Только не правильный дядя, а дальний какой-то, из Казахстана. Но дальние дяди — они даже лучше, интереснее. А уж дальний дядя-летчик — даже инженер, все равно! — в сто тыщ раз интереснее.

Дядя Слава принес, оказывается, все пакеты от наших мам. Его баба Света пропустила, потому что сразу видно — он такой здоровый, у него никакого гриппа нету. Это даже баба Света понимает: у кого может быть грипп, а у кого нет. Дядю Славу никакой грипп не возьмет.

И он раздает нам мамские пакеты. У меня, конечно, творог. В пачке и сладкий, я такой еще могу съесть, если быстро и не глядя.

Но я смотрю на колбасу, которую достал Пашка. В коробочке. Порезанная круглая коричневая копченая колбаса с жиром кружочками. А Толик смотрит на мой творог. Ему творог нельзя. Жирная пища потому что.

А дядя Слава смотрит, как мы смотрим, и говорит:

— Народ, я все понимаю, но у меня приказ ваших мам — чтобы вы съели то, что для вас. И не меняться. Как вы думаете, могу я нарушить приказ и обмануть женскую часть человечества?

Он не может, это мы видим.

Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на колбасу.

Толик ест арбуз, который ему порезал дядя Слава. Мы молчим, потому что слушаем дядю Славу, как он рассказывает про турбины. Турбины бывают с наш дом или даже больше, это я знаю. Но бывают, оказывается, еще и совсем маленькие турбины. Маленькие — а правда, совсем настоящие турбины!

Мы слушаем. И совсем мне не хочется этой твердой-твердой копченой колбасы с жиром кружочками…