ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

С е р г е й  Л а з о.

П о л и в а н о в.

П а в е л  И л ь и ч.

М а т р о с  Л е б е д ь.

У с к о в }

Л у ц к и й }

С и м б и р ц е в } — друзья Лазо.

Д е д  Т е р е н т и й.

С т а р и к.

К а з а н о в }

С м и р н о в } — белогвардейцы.

П о л к о в н и к.

П о р у ч и к.

Ж е н щ и н а.

М а л ь ч и к.

Л а в р о в.

П е в е ц.

А т а м а н  С е м е н о в.

А д м и р а л  Н а й т.

К а п и т а н  К у р а к и.

А м е р и к а н с к и й  м а й о р.

О ф и ц е р ы  на корабле «Бруклин».

Р а б о ч и е, с о л д а т ы, к а з а к и  и другие.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Бушует океан. Глухие удары волн о стенку корабля. Звонкий отбой склянок на корабле.

Н а й т. Я продолжаю, господа… «Рабочее и Крестьянское правительство, созданное революцией 24—25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире». Еще минута, господа офицеры. Вы видите в моих руках большевистскую газету «Правда». Я прочел вам только одну выдержку из декрета Советской России, подписанного их вождем, господином Лениным. Он предлагает мир всем народам и правительствам, в том числе и нам, американцам. Что вы на это скажете, господа?

П е р в ы й  о ф и ц е р. Это действительно очень смешно, господин адмирал.

В т о р о й  о ф и ц е р. Они просят пощады, сэр!

Т р е т и й  о ф и ц е р. Для новорожденного это плохое начало, сэр!

Н а й т. Возможно, друзья мои, что это предложение Советской России есть проявление ее слабости, но… мы не политики. Мы — моряки. Правительство Северо-Американских Штатов приказало нам идти; и вот наша славная эскадра во главе с флагманским крейсером «Бруклин», на палубе которого мы имеем честь находиться, подходит к Владивостоку. По кораблям, друзья мои!

П е р в ы й  о ф и ц е р. А куда мы идем, сэр, если не секрет?

По трапу прозвучали шаги  Д е ж у р н о г о  о ф и ц е р а.

Д е ж у р н ы й. Разрешите доложить, адмирал? Мы входим в Цусимский пролив!

Н а й т. В моих руках пакет, адресованный мне, адмиралу Найту. Я должен вскрыть этот пакет на подходах к Цусимскому проливу. За этим я вас и пригласил. Передать по кораблям: следовать маневрам флагмана.

Д е ж у р н ы й. Слушаюсь, сэр!

Замедленный стук судовых машин. Повторяющиеся голоса команд на английском языке.

П е р в ы й  о ф и ц е р. О, какой красивый город этот Владивосток! А бухта, бухта! Она напоминает мне большой аквариум.

В т о р о й  о ф и ц е р. Эта бухта носит название Золотой Рог.

П е р в ы й  о ф и ц е р. Нас, кажется, опередили. Бухта уже заполнена другими военными кораблями. На них подняты флаги.

В т о р о й  о ф и ц е р. Да. Я вижу: английский, французский, японский. На палубах выстроились матросы.

Н а й т. Это не играет роли. Первый не тот, кто раньше, а тот, кто сильней. С этими мы договоримся. Они наши союзники. У нас общее дело с ними. Видите, они приветствуют нас… Ответный салют и бросить якоря!

Ухают пушки, играют оркестры, гремят якорные цепи.

Г о л о с а  д а м. Плиз!

— Плиз!

— Виват!

— Виктория!

П е р в ы й  о ф и ц е р. Смотрите, нас приветствуют и жители Владивостока. Отлично одетые мужчины и женщины. Дамы бросают цветы!

В т о р о й  о ф и ц е р. Но там в стороне стоят плохо одетые люди. Они молчат, и лица их суровы. Нет, они что-то говорят между собой.

Г о л о с а  р а б о ч и х. Мало французов, англичан, японцев. Еще и американцы на нашу голову… Зачем они к нам — мы их не звали.

— Почему военные корабли? У нас с ними нет войны. Что они хотят? Что это?

— А это, товарищи, называется прямая, открытая интервенция…

Музыка, восторженные крики и возгласы, разноязычные команды стоящих на пристани иностранных моряков и солдат постепенно затихают. Тишина. Бьют изредка склянки на кораблях, отсчитывая время. Слышатся звуки рояля. Спокойно льется мелодия вальса Шопена.

К у р а к и (с акцентом). Хоросо, осень хоросо! Салон васа крейсер «Бруклин» великолепно! Ви адмирал. Всю нось пости, господин Найт… Осень хоросо играете на рояль.

Н а й т. Благодарю. (Вдруг переводит мелодию вальса на песню «По диким степям Забайкалья».)

К у р а к и (фальшиво, но громко подхватил). «…Где золото роют в горах!..»

Н а й т (прерывая игру). А вы хорошо знаете песню про золото Забайкалья, господин Кураки. Капитану японской императорской армии это делает честь.

К у р а к и. Хоросая руска песня, осень хоросая…

Н а й т (наигрывает). Да… хорошая… русская песня. (Пропел.) «Бродяга Байкал переехал…» А скажите, мой друг Кураки… Атаман Семенов, которым ваши деловые круги последнее время так усердно занимаются на границе Маньчжурии и в Забайкалье… это что, действительно солидная фигура среди русского офицерства?

К у р а к и (притворно зевая). Извините, адмирал, но я узе немнозко осень пьяна… и мне трудно понимать вас серьезный разговор… Но… я слыхал, что в васих высоких кругах имеет больсое признание адмирал Колсак? Ага?

Н а й т. Да, черт возьми, эта русская водка, которую мы с вами имели неосторожность выпить за ужином, действительно валит с ног, как говорят русские. (Хлопнул крышкой рояля и рассмеялся.) Ай-ай-ай! Господин Кураки! Как нам не стыдно! Зачем мы говорим… Вернее, не говорим друг другу правду? Мы ведь с вами друзья, а не политики. Вы помните — мы с вами вместе учились в Англии. Вместе окончили Оксфорд. Потом вы были у нас в Америке…

К у р а к и. А вы были у нас в Японии…

Н а й т. Да, да. Мы вместе с вами изучали русский язык…

К у р а к и. Да, да. Вы на Камсатке, где много-много нефти…

Н а й т. А вы в Сибири, где немало руды…

К у р а к и. А теперь вы?..

Н а й т. Как видите, я не скрываю от вас, мой друг… Я — во Владивостоке…

К у р а к и. Засем?

Н а й т. А вы направляетесь в Иркутск. Не так ли? А зачем?..

К у р а к и (после паузы). Простите, господин адмирал! Я все-таки немнозко пьяная. Спокойной носи, господин адмирал…

Н а й т. Спокойной ночи, капитан! (Вслед ушедшему Кураки.) И тут врешь… Утро уже… Так зачем же он едет в Иркутск?..

И вдруг мы слышим беспорядочную стрельбу из винтовок, пулеметные очереди, взрывы гранат, громкий стук копыт о мостовую и лихой казачий посвист.

Г о л о с а. Братцы, казаки! Станичники! Глянь-ка, на стенке афиша большевистская! Ха! Иркутский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов! А казаками и не пахнет. Без нас, значит, Советы эти?!

— А ты ее шашкой, Федор, шашкой ковырни! Вот так! Мы вам покажем Советы!

— Казаки! А вона, гляди, пленных ведут! Руби их, руби-и-и…

Крики умирающих, гиканье, топот и ржание лошадей.

— Руби-и-и!..

Пулеметная очередь.

— А это откуда пуляют? Из пулемета? Ага, вон откуда, с Белого дома! Это был губернаторский дом, а теперь там засели краснопузые! Окружай их, окружай!..

Выстрелы и крики переходят в грохот быстро несущегося поезда. Под стук колес — тихая песня про Байкал. Ее поют солдаты.

Г о л о с а. Егор, подвинься чуток. А то от окна дует… Аж свистит… Слышь, подвинься, голова стынет.

— Да куды ж я подвинусь? На Ивана, что ли? Вся теплушка набита как бочка селедкой. Вон даже командир наш, товарищ Лазо, и то на коленке письмо свое пишет.

Песня.

Л а з о. «Дорогие мои! Милая мама, милый мой братец Степа. Пишу вам это письмо, подъезжая к Иркутску. Здесь юнкера и белоказаки подняли мятеж. Они хотят разбить рабочие отряды и свергнуть советскую власть. Мы спешим им на помощь из Красноярска. Скоро в бой. Это будет мой первый большой бой с контрреволюционерами… все личные бумаги и дневники перешлю по почте. Я их всецело посвящаю…»

У с к о в (хриплым голосом, громко). Ну да хто жа перед боем такие письма пишет, дура?! Товарищ Лазо, вот послушайте, что этот молодой боец пишет домой.

Л а з о. Интересно!

У с к о в (читает). «Сапоги — Ванятке, гармошку — Николке!» Чего получается? Дескать, помираю — вещи завещаю и так и далее! Посля такого письма и самому в бой идти! Родителев напужал, сам расстроился. Спрашивается, какой ты после этого боец за революцию рабоче-крестьянского классу?! Товарищ Лазо, разъясните этому молодому бойцу, какие письма надо писать домой. Я так разумею, дескать, город взяли, контру побили, гармошку, мол, беречь наказываю, приеду — доиграю, сапоги сам доношу, потому как жив и жить буду, чего и вам желаю, дорогие родители! Точка. Теперь сообчай, когда письмо писан». Дескать, декабря месяца, одна тыща девятьсот семнадцатого года. Верна, товарищ Лазо?

Л а з о. Очень верно, товарищ Усков. Спасибо вам за поправку…

У с к о в. Ай-ай-ай! Товарищ Лазо, бумагу свою уронили! Вона в окно вылетела!

Л а з о. Не вылетела. Сам выбросил. Вообще-то ненужная бумага…

Поезд останавливается. Открывается дверь теплушки. Вокзальный шум.

У с к о в. Гляди, Иркутск. Приехали! Смотри, чего написано. Расстояние до Москвы пять тысяч четыреста пятьдесят верст, до Владивостока — четыре тысячи семьсот шестьдесят верст. Ого!

Вокзальные шумы, громкие голоса команды, топанье ног выгружающихся, бряцание оружия, шипение паровоза, гудки.

Г о л о с а. Эй, матрос, где здесь красногвардейский штаб?

— Красногвардейский штаб тебе, да? А вон он, гляди — дверь, а на ней надпись. Штаб, понял?

Хлопает дверь в комнате штаба, то открываясь, то закрываясь, и в эти промежутки мы слышим вокзальный шум, гам, и паровозные гудки, и лязганье буферов, и стук колес.

П а в е л  И л ь и ч. Товарищи! Да закройте же двери! Штаб тут. Заседание. Попов, встань у двери. Не пускай никого, пока не кончим разговор… Так, значит, товарищ Лазо, вы все же думаете атаковать мост днем?

Л а з о. Так точно. Да. Как только рассеется туман. Павел Ильич, кажется, так вас величать?

П а в е л  И л ь и ч. Так-то так, да… Да вот все наоборот у вас. Мы только туманом и прикрывались… И то беляки режут нас из пулеметов.

Л а з о. А мы теперь прикроемся артиллерией. У вас ее не было, вы и прикрывались туманом, а нам, наоборот, нужно, чтобы врага ясно было видно на том берегу. Я смотрел, их пулеметы в штабелях дров укрыты на том берегу. Наша батарея снесет их вместе с дровами, и мы без боя перейдем мост! Как вы считаете, товарищи?

Г о л о с а. Понятно. Хорошо бы так!

П а в е л  И л ь и ч. А может, все же лучше подождать ночи, товарищ Лазо?

Л а з о. Уважаемый Павел Ильич! Нам нельзя ждать, нельзя обороняться! Мы должны наступать, наступать и наступать, взгляните на карту! Мост-то — ключевая позиция. Мы должны взять его немедленно! По нему в город пройдут все наши живые силы, которые скопились здесь. Взяв мост, не останавливаясь, устремляемся к их штабу, громим его и… конец мятежу!

Гул одобрения.

П а в е л  И л ь и ч. Ну что ж. Раз все, слышу, одобряют — твоя правда. Я ведь только машинист паровоза, а ты — человек военный, тебе и карты в руки. Заседание закрыто. Командуй, товарищ Лазо!

Со скрипом открылась дверь.

П о п о в (громко). Куда, матрос?! Сюды нельзя!

Л е б е д ь. Как это — нельзя?

П а в е л  И л ь и ч. Э-э, матрос, тут заседание штаба. Закрой дверь, не лето… Ну ладно, говори, что тебе надо?

Л е б е д ь. Как — что надо?! В город не пускают! Я пять суток из Владивостока в поезде трясся, чтобы одну неделю дома погостить, а тут мост…

П а в е л  И л ь и ч. Видали орла? Мороз тридцать градусов с кисточкой, а он… Грудь нараспашку, тельняшку напоказ, в одном бушлатике, красавец! В городе революцию за горло берут, а матрос в гости собрался…

Л е б е д ь. Так ведь давно ж в Иркутске не был. Родной город.

П а в е л  И л ь и ч. Ну вот возьмешь мостик — и пройдешь в город.

Л е б е д ь. И возьмем, на вокзале ночевать не будем! Кто у вас тут командует?

П а в е л  И л ь и ч. А вот, товарищ Лазо. Знакомьтесь.

Л е б е д ь. Матрос первой статьи Лебедь. Фамилия моя нежная, но сходства с характером не имеет. Предупреждаю во избежание…

Л а з о. Отлично, товарищ Лебедь. Пойдете с ударным отрядом громить штаб белых…

Стук пишущей машинки. Звонок телефона.

Г о л о с. Да, штаб. Полковник Казанов занят.

С м и р н о в. Лазо, господин полковник, всего-навсего прапорщик. Я вместе с ним окончил Московское, его императорского величества военное Алексеевское училище. Затем я служил с ним в Симбирском полку в Красноярске. Лазо — сын мелкопоместного дворянина, наполовину молдаванин… метис.

К а з а н о в. Скажите, дворянин и с красными?

С м и р н о в. Предатель! И выскочка. В Красноярске в октябре он вместе со своей ротой переметнулся к Советам. Жалею, что не расстрелял его тогда. Но, клянусь честью, мы с ним еще встретимся…

К а з а н о в. Меня интересуют его боевые качества, поручик. Он назначен командиром объединенных отрядов Красной гвардии, пришедших на помощь Иркутску из других городов Сибири.

С м и р н о в. Его боевые качества, господин полковник… э… э…. Я, право, затрудняюсь…

Близкий разрыв снаряда потряс комнату, зазвенели стекла.

К а з а н о в. У меня вопросов к вам больше нет, поручик Смирнов. Боевые качества этого прапорщика, кажется, начинают проявляться. У них появилась артиллерия. У нас ее нет. Следовательно, через два-три часа они могут ворваться в город, а засим… Понимаете?

С м и р н о в. Понимаю, господин полковник.

К а з а н о в. Ничего вы не понимаете, поручик… Подняв восстание, мы безбожно медлили. Мост надо было взять, а вы его обороняли. Даже группу комиссара Поливанова, заседавшую в Белом доме, вы превосходящими силами «штурмуете» трое суток. Позор!! Приказываю. Дом взять. Поливанова и его группу расстрелять!..

Бешеная трель пулеметов, отдельные винтовочные выстрелы, взрывы гранат, крики «ура», стоны раненых.

Г о л о с а (сквозь грохот боя). Товарищ Поливанов! Товарищ Поливанов! Патроны все, что делать?

— Видно, помирать нам статья вышла, то-товарищ комиссар…

П о л и в а н о в. Нет такой статьи помирать революционерам! К нам идет помощь из других городов. Я успел сообщить о мятеже.

Г о л о с. А чем держаться, товарищ комиссар? Патроны все вышли, много раненых…

П о л и в а н о в. Если еще полезут, пойдем врукопашную!

Вновь и еще с большей силой разгорелся бой, крики «ура»… И вдруг все стихло.

Г о л о с. Что это?..

П о л и в а н о в. Всем, кто может встать, приготовиться к рукопашному бою, товарищи! Укрыть раненых! Наблюдающие, внимание!..

В напряженной тишине гулко раздаются шаги роты, идущей по огромному коридору Белого дома.

Л а з о. Рота… стой! К но… ге! Смирно! (Подходит к Поливанову.) Товарищ председатель Иркутского исполкома, командир первой роты второго батальона Пятнадцатого Симбирского полка прапорщик Лазо прибыл в ваше распоряжение.

Радостное возбуждение и голоса: «Братцы, это же наши! Во как, братцы! Спасены теперь. Будем жить, браточки!..»

П о л и в а н о в. Лазо? Так вот вы какой, Лазо? Мне говорили о вас. Сколько же вам лет? Извините за штатский вопрос в такой боевой обстановке.

Л а з о. Двадцать четыре… скоро будет, товарищ Поливанов.

П о л и в а н о в. Погрешил, погрешил! Подумал, что вы еще моложе. Да вы не стесняйтесь, голубчик вы мой! Пришли вы очень вовремя. Ох как вовремя! Вот я и расчувствовался. Гм, гм… (Громко.) Вот, товарищи… Теперь вы видите, что значит не терять надежды до самой последней минуты. Спасибо вам, товарищ Лазо! И вам всем, товарищи, за выручку большое пролетарское спасибо.

Шум, возгласы.

А вас, товарищ Лазо, я просто по-отечески поцелую!

У с к о в. Качать нашего командира!..

Под крики «ура» Лазо качают. Музыка радостными всплесками, постепенно затихающая. И снова тишина. Мерные шаги патруля. Ломается, хрустит ледок под ногами.

Г о л о с а. А ледок-то под ногами уже ослаб.

— Весной потянуло. Только ночью и подмораживает.

— Ну и улица, конца ей нет.

Л е б е д ь. Наш Иркутск весь такой веснами…

Г о л о с. А куда ты нас ведешь, товарищ Лебедь?

Л е б е д ь. А вот в конце этой улицы домик такой есть подозрительный. Все время с закрытыми ставнями, а в щелки свет пробивается. Заглянем туда, братики мои, так, мол, и так, погреться зашли…

Г о л о с. Верная мысль.

Л е б е д ь. С дороги сойдем, по тротуару идти и не хрустеть льдом.

Тишина. Пауза.

К а з а н о в. Вы опять, господин поручик, занавеску на окне сдвинули своим плечом. Задерните ее плотней. Уже два часа ночи, а у нас свет. Красные патрули могут обратить внимание.

С м и р н о в. Пардон, пардон, виноват, господин полковник…

К а з а н о в. И еще… Если можно, поменьше пейте.

С м и р н о в. Изменились вы, полковник, за эти три месяца. Осторожные стали сверх меры.

К а з а н о в. Это не осторожность, мой друг, а здравый смысл. Противника нельзя недооценивать. А ваш знакомый, этот прапорщик Лазо, — серьезный противник. В декабре он в течение одного дня покончил с нашим мятежом. А теперь он здесь, в Иркутске, — военный комендант города и, думаю, тоже не дремлет. Так что прошу вас, поручик, короче излагайте суть.

С м и р н о в. Извольте. Я приехал за вами, полковник, по поручению атамана Семенова. Я рекомендовал вас на пост начальника штаба его армии в Забайкалье.

К а з а н о в. Мне передавали это приглашение атамана Семенова, и я обдумал его.

С м и р н о в. Если вы согласны, то через пару часов к вам придет наш человек, назовет известный нам пароль и проведет вас на станцию Байкал, в дом рыбака, тоже нашего человека. Я же останусь на эту ночь еще в Иркутске для выполнения одного деликатного дельца… Пожелайте мне удачи, господин полковник…

Пауза. Шаги идущего по улице.

Г о л о с. Стой! Почему после двенадцати!.. Куда?! Стой, стрелять буду!

Л е б е д ь. Отставить стрельбу.

Шум борьбы.

Держите ему руки. Почему бежал?

С м и р н о в. Испугался. Я приезжий, не знал, что после двенадцати…

Л е б е д ь. Пошли в комендатуру, там разберемся, какой ты приезжий.

Шаги идущих затихли.

Л а з о. Да, поручик Смирнов, деликатное дело вы затевали в Иркутске, очень деликатное… Часто курите. Волнуетесь?

С м и р н о в. Нисколько.

Л а з о. Тогда перестаньте дымить.

С м и р н о в. Извините, я не знал, что вы… (подчеркнуто) некурящий.

Л а з о. Да, я не курю, даже когда волнуюсь. Вы хотели бы еще рассказать мне что-либо?.. Или вам добавить к сказанному уже нечего?

С м и р н о в. Ничегошеньки, товарищ Лазо…

Л а з о. Отлично. Тогда разговор с вами на этом мы и закончим.

Звонок телефона.

Да, слушаю, товарищ Поливанов… Одну минуту… товарищ Усков! Уведите поручика и отправьте по назначению.

С м и р н о в. «По назначению» — это в «расход», как деликатно выражаются ваши подчиненные?

Л а з о. Чтобы вы не так много курили, поручик, я вам скажу — пока нет.

С м и р н о в (усмехаясь). Пока?

Л а з о. Пока.

У с к о в. Топай впереди, ваше благородие!

Смирнов и Усков уходят.

Л а з о. Да-да, я слушаю! Извините, товарищ Поливанов, я очищал помещение. Консул? Да, звонил. Просил уладить это «маленькое недоразумение». Да, да. А задержанный матросом на вокзале курьер вез из Харбина письма и инструкции агентам атамана Семенова в Иркутске. И поручик Смирнов вчера ночью задержан. И, кстати, опять же Лебедем. Просто цены нет этому матросу… Веду следствие. Есть материал для серьезных выводов. Предполагаю, что атаман Семенов находится уже на границе Маньчжурии и ка днях может выступить. Что?! Уже пересек границу?

Гудят, трезвонят церковные колокола. Цокают копыта лошадей едущих во множестве всадников. Гремит казачья, с гиканьем, с лихим посвистом, песня:

Г о л о с а. Гляди, станичники, гляди! Во силища-а! Кавалерии одной сколько! Всю станицу прошли, а все скачут и скачут, конца-краю нет.

— А за ними, гляди, гляди, пехота, артиллерия, обозы огромадной змеей ползут.

— Пылища-то, пылища. Тьфу!

— Каюк теперча красным! Хана! Гроб с крышкой!

— А кто жа это на белом коне остановился?

— Кто, кто?! Не видишь, что ли? Сам атаман Семенов!

— Да ну, сам? Во, мордастый!

— А это кто, офицерик-то? Коня своего шпорами горячит. Ишь как вертится!

— А ты аль не признал его? Это же командир батальона в Красноярске его благородие поручик Смирнов.

— Верна. Он. А как же это? Я слыхал, что его в Иркутске ЧК сцапала.

— Бежал. Теперь, вишь, с атаманом гуляет. Одна косточка.

— Тише, станичники! Ти-ша-а! Атаман говорит.

С е м е н о в (хриплым голосом). Здравствуй, земля русская! Здравствуйте, казаки-земляки! Я счастлив приветствовать вас, дорогие мои орлы! На первом клочке земли забайкальской, свободной от большевиков!..

Крики «ура», возгласы.

С т а р и к. Прими, атаман, хлеб-соль, по старому обычаю нашему, с полным нашим уважением и не сумлевайся! Мы все поголовно возьмем остры шашки свои!..

С е м е н о в. Спасибо, дед, спасибо. Тронут. Никогда не плакал, а вот… Дай мне, дед, кусочек земли. Вот так. На хлеб ее. Солью ее, родную, слезами омочу… Вот так!..

Г о л о с а. Гляди, гляди, заглотнул шматок земли с хлебом!

— Жует, стерва! Ей-богу, жует!

— Ой, подавился! Мамочки, родные! Никак не заглотнет!

— Ну да, не заглотнет. Вишь, глотку полощет!

— Водкой, поди?

— Будет он тебе водкой! Коньяк хлещет.

С е м е н о в. Кхе, кхе… Ну ладно… Так поклянемся же, станичники, земле русской клятвой нерушимой воинской, что не выпустим сабель из рук своих, пока не уничтожим всех красных…

Снова восторженные крики, шум, гам.

(Перекрывая шум.) Но… Я говорю «но»… предупреждаю, казаки, вас честно! В движении моем по Забайкалью буду предавать смертной казни всех, кто пойдет против меня! Отныне наш грозный клич: вперед до самой Читы! А там уж мы погуляем с вами, казаки, на славу! На трое суток город ваш! Эх, расступись, мать-земля русская! Ура!..

Крики: «Ура!», «Слава атаману!»… Но вскоре восторженные эти крики прерываются беспорядочной стрельбой и возникают уже другие крики и вопли истязуемых людей, отчаянные крики, вопли женщин. И песня как издевательство: «Гей, в Таганроге!..»

С м и р н о в. Пороть! Двадцать шомполов ему! Этому тоже!

К а з а к. А меня за что же? Ваше благородие, за что, спрашиваю, меня-то?

С м и р н о в (передразнивая). Тебя-то? А где твой брат, сволочь?! С красными ушел?

К а з а к. Я за брата не ответчик, ваше благородие. Я честно, верой-правдой служил. Кресты-то Георгиевские на груди, вот они! Ранетай я. Нога не ходит, а то бы!..

С м и р н о в. Раненый? Нога не ходит, а то бы и ты ушел с красными, сволочь, знаю вас! А кресты для отвода глаз надел!

К а з а к. Ты, ваше благородие, не цапай, не цапай кресты-то мои! Я их кровью добывал…

С м и р н о в. «Не цапай»! Тыкаешь на меня! Я тебе кто? Комиссар? Пороть!

М а л ь ч и к. Не трожь батю! Не трожь, контра! Убью!

С м и р н о в. А-а! Кусаться, ублюдок! Дать и ему десяток!

М а л ь ч и к. А-а-а!..

Ж е н щ и н а. Мишатка! Мишатка! За что же его-то? Он же еще дите! Бейте лучше меня! Нате, бейте!

С м и р н о в. А ну всыпать и ей, раз просит!

К а з а к и. Гля! Сама напросилась, молодка!

— Клади ее вот сюды, на бревна!

— Заголяй, заголяй ей повыше! Го-го-го! Га-га-га! Тю!..

Ж е н щ и н а. Убейте лучше, убейте! А-а-а!..

Свист шомполов, удары по телу, крики, вопли женщин, выстрелы, хохот, и стоны умирающих, и песня. Все та же песня: «Гей, в Таганроге-е». Она то затихает, то, подхваченная пьяными голосами, вновь звучит громко, похабно. Но вот сначала тихо, а затем все громче и громче — четкий стук телеграфного ключа и голос  П о л и в а н о в а, диктующего приказ.

П о л и в а н о в. Апреля месяца тысяча девятьсот восемнадцатого года все отряды Красной гвардии города Иркутска, а также отряды шахтеров Черемхова, железнодорожники Читы, Первый Симбирский полк из города Красноярска, Аргунский казачий полк, прибывший с фронта, интернациональную бригаду и отдельный отряд матросов, прибывших из Владивостока, объединить для разгрома семеновских банд в Забайкалье.

Все объединенные силы образуют Даурский фронт.

Командующим фронта назначается военный комендант города Иркутска — Сергей Георгиевич Лазо…

Казачью песню вытесняют мощные голоса, поющие «Вихри враждебные веют над нами!..» Свистки паровозов, лязганье вагонных буферов, громкий гомон людей.

Г о л о с а  к о м а н д и р о в. Первая рота, по вагонам!

— Вторая рота, по вагонам!

— Третья рота!.. Грузись!.. Батальоны-ы!..

П о л и в а н о в. Ну, товарищ Лазо, обнимемся на прощание и… пару слов вам, извините, назидательных, Сергей Георгиевич. Помните, голубчик, теперь вы — командующий фронтом. Не увлекайтесь частными операциями. Держите в поле зрения целое, Весь фронт. И еще… Упаси вас бог недооценить врага. Видите, как нарисовали Семенова наши художники на этом плакате. Страшен, а дурак. Нет. На самом деле он хитрее и злее, чем на плакате. Не обороняйтесь. Наступайте стремительно и быстро, чтобы ему не успели оказать помощь его друзья из-за границы. Большая надежда на вас, Сергей Георгиевич!

Л а з о. Понимаю, товарищ Поливанов. Доверие мне оказано огромное. Оправдаю ли?..

П о л и в а н о в. Центросибирь утвердила вас не случайно. Стоите того, заслуживаете, сумеете. Верим в вас.

Л а з о (волнуясь). Спасибо…

П о л и в а н о в. Жизнь свою берегите. Берегите ее, как солдатскую, каждую.

Л е б е д ь. Да вы не беспокойтесь, товарищ комиссар. Мы вот с товарищем Усковым всегда будем с командиром рядом, знаем, не маленькие.

П о л и в а н о в. Вижу, что не маленькие. Вот вы какой, матрос Лебедь! Я бы на вас в драке ни за что бы не пошел! Ну, будьте здоровы, желаю вам удачи! Встретимся, думаю, скоро в Забайкалье.

Долгий гудок паровоза. Двинулся состав, загремели вагоны, застучали колеса. Все быстрей, быстрей, тише и тише их стук, и только весенний ветер еще доносит всплески затихающей песни:

Снова стучат колеса вагонов, но уже громче и быстрей, и песня уже другая, и мы слышим тихий голос Лазо, пишущего письмо.

Л а з о. «Милая, милая моя мама! Опять выкроил минутку для письма… Спешу в бой. Теперь уже с атаманом Семеновым. Мне оказано огромное доверие. Назначили командующим фронтом. Представляешь, меня? Страшно. Никто не верит, что мне уже двадцать четыре года. Когда же кончится эта моя чрезвычайная моложавость? Как это преодолеть? Что этому противопоставить? Посоветуй, мама!.. Наверное, ясность мысли, стойкость характера, неустрашимость в бою? Да, конечно, это. Помнишь, ты говорила мне, что для того, чтобы уметь управлять другими, руководить их волей, нужно сначала закалить себя в управлении своей собственной воли. Управлять собой — это и есть высшая власть. Так, родная? Спасибо тебе за это… А Семенова мы разобьем обязательно».

Музыка и песня изменились. Ее поют казаки тихо и с тихим посвистом. «Чубарики, чубчики, ка-ли-на-а!..»

Г о л о с а. Куда прете, бородачи! Штаб здеся!

— Мы к атаману. Сказали, что он в большой американской палатке. Это ж она?

— Ну, она.

— Ну вот. Мы от всего полка.

— Хотим успросить атамана: докель бежать будем?

— На самой границе раскорячились. Позади река.

— Так он и будет вас слушать. Заседают они. И япошка с ими сидит… Тихо! Слышь, сам атаман теперь говорит.

С е м е н о в. Мы уже были почти у самой Читы…

К у р а к и. И опять назад бегом… Как это по-русски? Исходная позиция? Ага?

С е м е н о в. Да. Вы правы, господин Кураки. Нас отбросили обратно к границе… Но почему? Я вас спрашиваю, господа офицеры! Недовольство наших друзей вполне обоснованно. Они оказывают нам весьма существенную помощь оружием, провиантом, частично даже людьми…

К у р а к и. Деньга тоза…

С е м е н о в. Деньги дают другие, господин капитан. Американцы, французы, англичане…

К у р а к и. Тем хузе…

С е м е н о в. Да, тем хуже для нас. Вы правы, но не в этом дело. Я спрашиваю вас, господа офицеры!.. Что по этому поводу думает мой начальник штаба полковник Казанов?

К а з а н о в. Осмелюсь заметить, господин атаман, что основная причина наших неудач за последние два месяца — это недооценка сил противника…

С е м е н о в. Чепуха! Какие у них силы?! Плохо вооруженные, разношерстные отряды шахтеров, железнодорожников. Отряд матросов под командованием какого-то Лебедя да вооруженные наспех немецкие и венгерские военнопленные — мадьяры. Винегрет!

К у р а к и. Что есть винегрет?

С е м е н о в. Салат!

К а з а н о в. Я с вами вполне согласен, господин атаман. Но, серьезно анализируя поведение противника, я пришел к выводу, что все эти отряды очень умело направляются единой волей. Обходные маневры в сочетании с внезапными контрударами, последовательность стремительных атак определяют и стиль и характер их командования, и мы не можем этого недоучитывать…

С м и р н о в. Полковник Казанов, остановитесь. Вы захвалили Лазо!

С е м е н о в. Да. Это поразительно. Мой начальник штаба и так расхваливаете противника, что… Фантасмагория, полковник! Стремительность, последовательность, стиль, характер? Черт знает что! Какой у них может быть стиль? Откуда характер? Лазо — мальчишка и не в меру горяч. Вот и весь его стиль. Идет очертя голову. На этом мы его и поймаем! Я разгадал его замысел. Он хочет отрезать нам путь к отступлению в Маньчжурию, полезет на эту сопку. И… обломает себе зубы. А в это время мы со станции Мациевской всей нашей кавалерией обрушимся с фланга на их пехоту, рубим, опрокидываем их, поворачиваем вспять, висим на их плечах и прямой дорогой, без всяких там обходов и заходов, прямой, говорю, дорогой, войдем в Читу! Вот мой стиль. Наша стихия — бой, натиск, буря, смерч!!

Аплодисменты.

Г о л о с а. Великолепно!

— Смело!

— Дерзко!

— Умно!

— Браво, атаман!

К у р а к и. Така. Прямо Сита. Осень хоросо! Браво!..

С е м е н о в. Я резюмирую, господа офицеры: представленный моим начальником штаба полковником Казановым план разгрома красных у сопки Тавынь-Талагой с моими коррективами я утверждаю. Заседание окончено. Вы свободны, господа…

К у р а к и. До свидания, господин Семенов, до скорой встреси… А вы, господин полковник, о сем така осень задумался? Ага?

К а з а н о в. Хочу все же представить себе: о чем сейчас думает этот «мальчишка» Лазо?..

Музыка.

Л а з о. Итак, нам известно, что атаман Семенов сильно укрепил сопку Тавынь-Талагой и ждет нашей атаки в лоб, а сам собрал большую группу кавалерии на станции Мациевской, чтобы во время нашего штурма ударить на нас с фланга. Данные разведки точные, я проверял сам. Теперь прошу внимания, слушайте задачу. Семенов ждет нашей атаки завтра на рассвете. Мы же атакуем его сегодня, как только начнет темнеть. Сигнал к атаке — взрыв на станции Мациевской. Отряд Лебедя, после взрыва на Мациевской, атакует кавалерию Семенова и отвлекает ее от нашего главного удара. Одобряете, комиссар?

П о л и в а н о в. Пожалуй…

В дверях теплушки шум.

У с к о в. Говорю, не велено! Товарищ Лазо с комиссаром заседают. Дисциплина!..

Л а в р о в. Катись ты со своей дисциплиной! (Входит, бряцая оружием.)

П о л и в а н о в. В чем дело, товарищ Лавров?

Л а в р о в. Ага! Товарищ Поливанов, и ты здесь? Хорошо! Сейчас мы это дело размотаем!

Л а з о. Товарищ Лавров недоволен участком, который я отвел отряду анархистов для атаки сопки.

П о л и в а н о в. Жалуетесь на неудобство местности для атаки?

Л а в р о в. Я не жалуюсь, я требую!

П о л и в а н о в. Громковато, товарищ Лавров.

Л а в р о в. Что? Я, не понял?!

П о л и в а н о в. Громко, говорю, кричите, а командующему думать надо перед боем. Думать в тишине…

Л а в р о в. Ну да, ясно. Сегодня он будет думать в этом вагончике, а завтра — стоять на бугорке и в бинокль поглядывать, как мы, гордые альбатросы революции, будем карабкаться на эту сопочку, будь она проклята!

П о л и в а н о в. Верно, только длинно. А короче — ему стоять на бугорке, а тебе — брать эту сопочку, будь она, конечно, проклята трижды.

Л а в р о в. Ага. Ясно. Спелись.

П о л и в а н о в. Вот именно. Спелись, и давно. Пойдем-ка, Лавров, на свежем воздухе побеседуем. А то я врываюсь, ты врываешься, а человеку думать надо перед боем.

Уходят.

У с к о в. Псих он, этот Лавров, что ли, товарищ Лазо, а?

Л а з о. Хуже, Миша. Анархист… А теперь спать, Миша, пока не зайдет солнышко. Ночью — бой.

У с к о в. Я спать всегда согласный, товарищ Лазо. Шапку вешаю сюда, сапоги ставлю рядом, на них портянки, чтобы сразу — раз и в бой… А вы что же не ложитесь, Сергей Георгиевич?

Л а з о. Лягу, лягу, Миша.

У с к о в (не без ехидства). А в той медицинской книжке, что вы мне дали, я читал, что умственный работник должен спать обязательно не меньше восьми часов в сутки. Как ми-ни-мум! Во! А вы?

Л а з о. Э-э, Миша, ты что-то уж очень научно стал говорить! Но я, Мишенька, в медицине мало понимаю, я больше в математике разбираюсь, а по ней выходит, что если каждые сутки спать по восемь часов, то можно проспать целую треть жизни. А это я себе, Миша, никак не могу позволить…

У с к о в. А тогда как же?

Л а з о. А так, Миша. Вот пока ты еще не умственный работник, ты и спи, сколько тебе подсказывает медицина.

У с к о в. А вы, значит, опять письма?..

Л а з о. Нет, Миша, сегодня не пишется… так… раздумья одолевают.

Пауза.

У с к о в. А можно вас спросить?

Л а з о. Всегда можно, как договорились.

У с к о в. Я понимаю. Да, такой вопрос, а тут война… Стесняюсь я сильно. Про любовь вопрос. Какая она настоящая? Не знаю, хоть убей!.. (Долго фальшиво кашляет.) Вот проклятый кашель, прямо замучил!..

Л а з о. Думаю, что истинная совершенная любовь так редка, что нужно отдаваться ей, когда она овладела нами. Не нужно убегать от нее из каких бы то ни было практических соображений. Оттого что молод, оттого что еще учиться надо, оттого что война. Это будет непростительным насилием над личностью. Думаю, что отталкивать любовь — то же, что гасить огонь. Раздувать нужно пламя любви, пусть она ярче озаряет и сильнее согревает наш путь.

У с к о в. Вот это да-а-а!

Л а з о. Но только, Миша, запомни, что в то же время ты должен беречь свои силы и не тратить их попусту. Береги их для того, чтобы отдать только настоящему чувству и быть в состоянии пережить это чувство. Понимаешь?

У с к о в. Понимаю! Зря с девками не гулять.

Л а з о. Правильно. А теперь спать…

Пауза.

У с к о в. Ну что же вы, Сергей Георгиевич! Это не игра. Я уже храпанул два раза, а вы все думаете?..

Л а з о. Думаю я о Лаврове, Миша. Не подвел бы он нас сегодня в ночном бою…

Музыка. Вначале тихая, а потом все громче, громче. Выстрелы, канонада — и вот уже грохот большого боя.

Л а в р о в (кричит). Братики! Бери коней! Бей коноводов-казаков! Они все равно продажные шкуры!

Г о л о с а. Куда?! Не цапай!

— Коней не дадим!

Л а в р о в. Отдашь, сволочь. (Стреляет.)

Еще выстрелы, крики, шум борьбы.

Г о л о с а. Стой, стой! Лавров, Ты что же это?

— Ты понимаешь, что делаешь?! Позор! Твои анархисты бегут! Они оголяют фланги интернациональной бригады. Если семеновская конница зайдет слева — погибли наши люди!

— Лавров, что делаешь? Это же наши товарищи! Их же всех порубают!..

Л а в р о в. Ну и пусть рубают! Не слушай никого, ребята. Своя шкура дороже всяких там интернационалов! Братики, на коней! За мной!

Г о л о с а. Предатель!

— Шкура!

Ржание и топот коней, крики, выстрелы.

Г о л о с. Усков, скачи к товарищу Лазо! Сообщи ему…

У с к о в. Есть!

Бешеный галоп лошади, стоп.

Л а з о. Миша?! Что там на склоне?

У с к о в. Плохо, товарищ Лазо. Анархисты бегут. Они открыли фланг интернациональной бригады, а слева на бригаду идет семеновская кавалерия! Порубают наших!

Л а з о. Ясно… Лавров — предатель! Миша! Скачи в Аргунский полк. Веди его по моему следу. Медлить нельзя ни минуты. Алеша, заводи машину! Ставь пулемет на сиденье! Патроны! Еще ящик! К сопке!

Затарахтел мотор машины. Поехали.

Теперь, Алеша, давай прямо по целине наперерез. Видишь? Справа бежит наша пехота. Слева вдали кавалерия белых. Держи между ними на полном ходу, а я буду стрелять!

Еще сильней загудел мотор машины. Ближе и ближе гиканье и свист скачущих казаков, но вот яростно заработал пулемет — вместо гиканья и свиста уже несутся крики раненых, ругань, проклятья.

А л е ш а. Ага! Повернули, повернули, товарищ Лазо! Здорово вы их! А вот и наши казаки! Аргунцы! Ура-а!

С криком «ура» мимо проносятся, свистя шашками, а р г у н ц ы.

Л а з о. Вперед, товарищи аргунцы! Не отрываться от противника!

Г о л о с а. Спа-си-бо, туварич!

— Спасибо, камрад!

— Виво Лазо! Виво Ленин!

Л а з о. Вперед, товарищи! Все вперед! За мной!..

Грохот боя, громкое и долгое несмолкающее «ура-а-а…» Музыка. Тишина.

П о л и в а н о в. Откровенно говоря, Сергей Георгиевич, я чуть-чуть сомневался в вашем решении начать атаку вечером, а не на рассвете. Теперь понимаю, что был не прав. При свете дня нам бы эту сопку не взять. Уж очень сильно была укреплена.

Л а з о. И еще одно соображение. Надо было предупредить атамана. Семенов тоже ведь думал и далее был уверен, что мы начнем на рассвете. Он тоже готовился к рассвету… Ну, а мы его поторопили.

П о л и в а н о в. И хорошо поторопили. Атаман даже вон и мундир свой парадный и папаху любимую забыл. Говорят, именно в этой американской палатке был его штаб… Однако, что же это вы, голубчик, забыли мои назидания, а?

Л а з о. Какие назидания, товарищ Поливанов? Вы о чем?

П о л и в а н о в. Удивляетесь? Мне ведь всё рассказали. Да как рассказали! С восторгом! Дескать, один, на автомобиле с пулеметом против целого эскадрона семеновцев! Постреливали из пулемета, товарищ командующий, а? Кричали: «Вперед, за мной, в атаку!» Было такое?

Л а з о. Было.

П о л и в а н о в. Ай-яй-яй! Командующий фронтом, который должен руководить всей операцией в целом, в целом! И вдруг такая частность?

Л а з о. Ну, вы, Владимир Алексеевич, как бы вы поступили на моем месте в таких обстоятельствах?

П о л и в а н о в. Я? Гм… Я бы так не смог… Не умею так хорошо, как вы, владеть пулеметом… Гм… гм… Спасибо вам, вы просто спасли интернациональную роту, наших боевых друзей: мадьяр, австрийцев, немцев… Это большое дело, дорогой Сергей Георгиевич!

За палаткой послышался шум подъехавшей машины.

Л а з о. Автомобиль, Владимир Алексеевич? Кто это к нам?

П о л и в а н о в. К нам — никто. Я — от вас. За мной машина.

Л а з о. Вызывают в Иркутск?

П о л и в а н о в. Да. Чувствую, что-то серьезное. Такое, что Семенов и вся его авантюра — сущий пустяк в сравнении с тем, что может надвинуться на нас. Получена телеграмма от Ленина. Вчера не хотел показывать ее вам перед боем. Вот копия: «Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы, наверное, будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил… Ленин».

Л а з о. Вот видите, а вы задержались. Конечно же вчера вам надо было ехать, а вы… обо мне беспокоились. Тоже частность, товарищ комиссар, а?

П о л и в а н о в. Молчу. Грешен. Но хорош был бы комиссар, который уезжает перед боем. Молчу… Еще скучать по мне будете.

Л а з о. Буду.

П о л и в а н о в. Вот… Ну-с, так… Здесь держите ухо востро. Затишье вряд ли будет длительным. Готовьтесь. Что делать вам дальше — сообщу. Берегите себя, дорогой! Бог весть когда еще встретимся. Бог… Ай, сила привычки! А еще комиссар! Эх… Поехали. Не прощаемся, Сергей Георгиевич, не прощаемся… До встречи!

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Тревожно звучит музыка, в мелодию резко входит стук телеграфного ключа и голос  П о л и в а н о в а.

П о л и в а н о в. Обманутые своим командованием, действовавшие по указке империалистов шестьдесят тысяч хорошо вооруженных солдат чехословацкого корпуса, направлявшихся к себе на родину через Сибирь и Владивосток, подняли мятеж и при поддержке белогвардейцев захватили железную дорогу… Мы оставляем Иркутск. Прикрывать отход частей, эвакуацию советских учреждений и раненых из Иркутска приказываю Лазо.

Председатель Центросибири Поливанов.

Тяжело стучат колеса бронепоезда, разноголосый тревожный гомон и крики людей, уханье пушек, взрывы, треск горящего дерева.

У с к о в. Да что же это делается, Сергей Георгиевич?! Весь Байкал в огне! Горят пароходы, станции! Вон паровоз вверх колесами в воде лежит. А люди, люди!..

Л а з о. Молчи, Миша, молчи… Людей прикроем… Не дадим в обиду. Уходим последними…

Стук колес поезда и взрывы глуше и тише, и вот уже совсем ничего не слышно, только нестройный хор мужских голосов тихо напевает песню про Байкал: «…Навстречу родимая мать! Ах, здравствуй, ах, здравствуй, родная…»

Г о л о с (резко). Поручик Смирнов! Займитесь пленными! Распелись тут еще, сволочи! Да не церемоньтесь с ними, нам некогда с ними возиться. Вы меня поняли, поручик?

С м и р н о в. Понял, господин полковник. Будет исполнено. Сотник! Показывай, кто у тебя? Почему группами стоят?

С о т н и к. А это, ваше благородие, мы их рассортировали так, значит, а уж теперь как прикажете, кого, значит, здесь… а кого куда. Вот эта группа — железнодорожники из Читы, значит…

С м и р н о в. Расстрелять!

С о т н и к. Это отряд шахтеров.

С м и р н о в. Расстрелять!

С о т н и к. Ну, а эту кучу еще не успели рассортировать, ваше благородие. Тут и немцы, и мадьяры, и русские всякие, значит…

С м и р н о в. Все равно расстрелять!.. А это что за музыка? Какие-то трубы, барабаны?

С о т н и к. А это оркестр интернациональной бригады ихней, ваше благородие. Венгерцы, значит. Бригада ушла, а оркестр замешкался. Ну, а мы его и прихватили.

С м и р н о в. А-а, венгры?! Скажи пожалуйста, венгры и тоже за советскую власть пришли воевать в Сибирь? И хорошо играют?

С о т н и к. Слыхал, у красных здорово играли, ваше благородие, а нам не хотят.

С м и р н о в. Это ж почему не хотят?! Эй, вы! Я спрашиваю, почему не хотите играть нам? Вас, вас! Вот ты с трубой? Старший? Капельмейстер?

Т р у б а ч. Я есть да, капельмейстер!

С м и р н о в. А почему не хочешь играть нам? Отвечай, сволочь!

Т р у б а ч. Потому что… мы есть играй только революсион мюзик!

С м и р н о в. Ах, вот как?! Тебе тоже революцией! А вот это ты нюхал?! Ну так слушай! Я буду стрелять вас каждого по очереди, пока не заиграете то, что нам надо! Сообразил, цыганская твоя морда?!

Трубач что-то коротко по-венгерски сказал оркестрантам, что нельзя было расслышать, и оркестранты дружно ответили ему: «Я! Я! Я!»

Т р у б а ч. Я быстро советовал со своим оркестр, теперь мы все готовы играй «то, что надо»!

С м и р н о в. То-то же! Начинай! Как махну наганом. Ну! И-и-и раз!..

И оркестр заиграл… «Марсельезу».

Что играете, сволочи?! Что играете?! «Боже, царя…» давай! Ах, так? Тогда я начинаю с барабана!

Выстрел и барабан умолк. Выстрел, и умолкает бас… А оркестр все продолжает играть, прерываемый одиночными выстрелами из нагана, и оттого, что из оркестра выпадают отдельные голоса, мелодия «Марсельезы» с каждым выстрелом звучит по-иному… и вот уже играет одна труба… Выстрел… Умолкает и труба на последней высокой ноте, и звук ее эхом несется над Байкалом долго-долго и постепенно замолкает…

Пауза.

Станция Чита. Фыркают паровозы, лязгают буфера вагонов. Деловая перекличка гудков, рожков стрелочников, голоса сцепщиков вагонов.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Всю станцию забили составами! Разберись тут, кого первого пропущать. Где наши, а где кто? И бронепоезд на парах.

В т о р о й  р а б о ч и й. Бронепоезд наш! Вишь, надпись на нем «За власть Советов!»? Чего тебе еще надо?

П е р в ы й  р а б о ч и й. А того! Бронепоезду приказано открывать путь последнему… А это что на заборе? А ну, Иван, посвети фонарем своим! Гляди, листовка! Читай, я без очков не вижу.

В т о р о й  р а б о ч и й (медленно читает). «Братья трудящиеся! Наши классовые враги — капиталисты и их прислужники — оказались сильнее нас в данную минуту…» Не могу читать!.. Такое…

П е р в ы й  р а б о ч и й. Читай! Давай всю беду до конца!

В т о р о й  р а б о ч и й (читает). «Пусть погибнем мы все, но мы знаем, что вслед за нами придут новые тысячи других, свежих, сильных и мужественных борцов за счастье обездоленных…» Не могу больше. В городе уже белые, понял… А тут… Вон слышишь, в том классном вагоне музыка. Это анархисты. Они, говорят, ограбили банк в Чите. Я сам видел, как они целыми кусками золото тащили в свой вагон. Теперь гуляют, гады. Слышь, слышь, горланят!..

Под гармошку пьяные голоса: «Цыпленок жареный, цыпленок пареный! Цыпленок тоже хочет жить!», «За здоровье нашего дорогого товарища Лаврова!»

Г о л о с. А здорово мы, товарищ Лавров, сорвали банк в Чите!

Л а в р о в. Белые ударили по красным, а мы по банку — и в холодок. А впереди безбедная старость. Так-то работать надо, братишки! Ха! Ха!

Г о л о с а. Да за границей без золотишка не проживешь.

— Можа, нам к атаману Семенову примкнуть. Он тоже туда драпанул, а?

— А что? Я у него служил. За два года ни одного худого слова, окромя как сволочь, от него не слыхал.

— Да чего тама? Хороший был атаман!

Смех.

Л а в р о в. Пошли они все!.. Мы сами себе атаманы!.. Дай-ка душу сполоснуть!

Г о л о с. Брокар будешь пить?

Л а в р о в. Не, духи не пью. Одеколон давай! Теперь на него мода. Голый спирт и запах духовитый. Ну, ваше здоровье! Иех! Ум меркнет, язык немеет.

Г о л о с. А сколько же в этих кусках золота миллионов будет?

Л а в р о в. Сколько есть, все наши.

Г о л о с. Товарищ Лавров! Только дели поровну. Чтоб тебе хорошо и мне хорошо. Тебе палец отруби — болит, и мне палец отруби — болит. Всех равняй.

В т о р о й  г о л о с. Тихо ты про золото! Лазо узнает…

Л а в р о в, Что — Лазо? Лазо теперь не до нас? По всей Чите слух гуляет, что большевики укатили с золотом в Китай. Меньшевики и эсеры — эти милые дружки — уже трезвонят об этом во все свои колокола, так что Лазо теперь только оправдывайся знай. Ха-ха! (Поет.) «Его поймали, арестовали, велели паспорт показать…» Будь здоров, товарищ командующий Лазо!!

Тяжко дышит паровоз бронепоезда.

У с к о в (испуганно). Куда вы одеваетесь, Сергей Георгиевич?

Л а з о. В город, Миша.

У с к о в. Там же белые, а вы еще и без оружия?!

Л а з о. Так надо, Миша.

Входит  П а в е л  И л ь и ч.

П а в е л  И л ь и ч. По вашему приказанию машинист прибыл, товарищ Лазо.

Л а з о. Доброе утро, Павел Ильич!

П а в е л  И л ь и ч. Паровоз на парах. Можно трогать, Сергей Георгиевич.

Л а з о. Вот в чем дело, Павел Ильич… Нас обвиняют в трусости и в грабеже! Я должен явиться на суд.

П а в е л  И л ь и ч. На чей суд?! Это провокация, ловушка! В городе уже белогвардейцы, меньшевики и эсеры с ними заодно. Это они раздувают клевету о том, что не анархисты, а большевистские комиссары ограбили банк и бегут в Китай. Они и суда требуют!

Л а з о. Вот я и пойду в суд, чтобы разоблачить их клевету перед народом.

П а в е л  И л ь и ч. Это будет не суд, а расправа.

Л а з о. Пусть расправа, пусть смерть…

П а в е л  И л ь и ч. Вот как?.. Смерть? Берите голову, нате! Жертвую?!

Л а з о. А знаешь, что если надо — то и голову… Да. Дело не во мне. Народ должен знать правду.

П а в е л  И л ь и ч. Народ знает правду. А я тебя не пушу!

Л а з о. Павел Ильич!.. Да ты что, в конце концов! Ты забылся? Командующий я…

П а в е л  И л ь и ч. Ах, такой разговор?! Понятно. Дисциплина. Ты — командующий, а я — машинист. Но я еще и секретарь партячейки, если ты не забыл?! И твое заявление в партию у меня. Вот оно. Читаю: «Заявление…» Так-так… Вот. «Впереди предстоит огромная, тяжелая и жестокая борьба с интервентами и белогвардейцами… Нас, возможно, ожидает глубокое подполье… пока на помощь не подойдут силы Красной Армии из Советской России. Я прошу вас оказать мне полное доверие — принять меня в ряды Коммунистической партии! Август, 1918 год. Сергей Лазо». Ты писал вчера это заявление или не ты, товарищ Лазо?

Л а з о (после паузы). Я.

П а в е л  И л ь и ч. Ну так вот. Заявление я тебе вернуть не имею права, а вот рекомендацию мою, что я тебе дал, верни или порви, если пойдешь на суд…

Л а з о. Подожди, Павел Ильич! Мне твоя рекомендация…

П а в е л  И л ь и ч. Тебе другие дадут. Ты — командующий.

Л а з о. Ты же знаешь, Павел Ильич, что мне твое поручительство особенно дорого… и ты отказываешься от него?

П а в е л  И л ь и ч. Нет. Еще нет. Но если ты рассматриваешь себя как частную собственность — откажусь, потому что партия и частная собственность несовместимы. Теперь решай, а я пойду на паровоз и буду ждать приказа командующего Лазо.

Хлопнула дверь. Пауза.

Л а з о. Вот так… Что скажешь, Миша?

У с к о в. Сергей Георгиевич… Я… если вы пойдете на этот суд, возьмите и меня с собой…

Л а з о. А это еще зачем?

У с к о в. Я хочу умереть вместе с вами…

Л а з о. Ишь ты! Да вы что, сговорились с Павлом Ильичом?.. А ты что же, рассматриваешь себя как частную собственность? Нате, жертвую? Так?

У с к о в. Я — как вы, Сергей Георгиевич…

Л а з о. В данном случае как я — не надо, Миша. Не надо… А надо вот что… Иди… Беги скорей на паровоз и передай Павлу Ильичу, что Сергей Лазо не прав и просит простить свою горячность и невыдержанность, а командующий Лазо приказывает машинисту продолжать движение бронепоезда «Вся власть Советам!». Быстро!

У с к о в. Бегу!..

Протяжный паровозный гудок — и бронепоезд, тяжело громыхая на стрелках, пошел.

Владивосток. Духовые оркестры играют бравурные марши. Американский. Японский. Печатая шаг, проходят по улицам солдаты. Резкие команды на японском, английском языках. Уличный разноголосый гомон. Крики газетчиков.

П а в е л  И л ь и ч. Вот гляди, Сергей Георгиевич, какой теперь Владивосток.

Л а з о. Да. И речь чужая, и музыка, как говорится, не та. Японцы, американцы… вижу, они чувствуют себя во Владивостоке как дома.

Г о л о с а  м а л ь ч и ш е к - г а з е т ч и к о в. Газета «Голос Приморья»! «Сумерки», «Сумерки»! «Владиво ниппо»! «Дейли ньюс»! Сегодня в номере: Японии будет вручен контроль над Восточной Сибирью!

— Сообщение из России! Генерал Юденич в шестидесяти километрах от Петрограда! Генерал Деникин взял город Орел и наступает на Москву!

— Читайте, запоминайте — американские чулки!

— А вот дневник царя Николая Второго!..

П а в е л  И л ь и ч. Мальчик, газету!

М а л ь ч и к. Какую вам, дяденька, английскую, японскую?

П а в е л  И л ь и ч. Давай русскую.

М а л ь ч и к. Пожалуйста, «Сумерки»! (Убегает.)

П а в е л  И л ь и ч. Вот читай, Сергей Георгиевич. Эти «Сумерки» уже третий день про тебя объявление дают. (Читает.) «Хочешь заработать пять тысяч иен?» Хорош заголовок?

Л а з о. Ну что ж. Многообещающий.

П а в е л  И л ь и ч. А вот послушай дальше… (Читает.) «По поступившим сведениям, бывший командующий Даурским фронтом прапорщик Лазо скрывается где-то в Амурской области… Каждому, кто доставит его живым или мертвым или укажет местонахождение, будет немедленно выплачено пять тысяч иен наличными…»

Л а з о. Вот уж не ожидал, что меня можно будет продать за пять тысяч иен наличными!

П а в е л  И л ь и ч. Тихо. В толпе могут быть шпики… Ну ладно. Посмотрели на заграницу — и хватит. Видишь высокую сопку? Это Орлиная. Там по вечерам белогвардейцы и местная буржуазия устраивают гулянья. Походи там у большого камня, вроде тоже гуляешь, к тебе подойдет «дядя Володя».

Л а з о. А кто этот «дядя Володя»?

П а в е л  И л ь и ч. Увидишь, узнаешь…

Музыка бравурных маршей и разноголосый гул толпы затихают. Их вытесняют звуки вальса «На сопках Маньчжурии», тоже исполняемого духовым оркестром.

Г о л о с а. Господа, это и есть «большой камень». Самое удобное место на Орлиной сопке для обозрения.

— Правда, какой чудесный вид на бухту Золотой Рог. Восторг!

— Но есть и пошире обозрение. Пойдемте на тот край. Оттуда не только видна бухта, но и весь Амурский залив, весь океан!.. Пойдемте, пойдемте!

Проходят.

П о л и в а н о в. Господин, не найдется ли у вас спичек?

Л а з о. Я не курю.

П о л и в а н о в (тихо). Сергей?

Л а з о. Товарищ Поливанов!! Так это вы и есть «дядя Володя».

П о л и в а н о в. Ну, Володя не Володя, а вроде Володи. Обнимай меня! Вот так… Гм… Гм… Соскучился. Сентиментальности… Гм… Гм….. Сколько же мы с тобой не виделись? Осень и зима восемнадцатого, а теперь уже весна девятнадцатого. Апрель — никому не верь… Да. Здорово ты насолил белым в приамурской тайге, если они не жалеют за тебя такие деньги. Вот ты какой теперь, с бородкой? Настоящий партизан, сразу и не узнаешь… Вызвал я тебя из тайги на подпольную работу, Сергей, в этом городе.

Л а з о. Что же я должен делать в городе?

П о л и в а н о в. Давай отойдем сюда, за дерево. Присядем. Теперь слушай. Будет трудно — не жалуйся. Будет опасно — не бойся. Вот тебе паспорта разные. Меняешь имя, меняешь адреса, меняешь работу. Берешься за любую, даже самую грязную. Меняешь обличье. Зарастай бородой, стригись, брейся наголо, ловчи, хитри, обманывай. Вот чему тебя учит комиссар! Гм… Гм…

Л а з о (посмеиваясь). Да. Не ожидал я такого от старого коммуниста.

П о л и в а н о в (серьезно). Запомни, Сергей, подпольная работа требует от нас не только мужества, дерзкой смелости и решительности. Она требует дьявольской смекалки, таланта перевоплощения и бездну фантазии!

Л а з о. Артистом я никогда не был, Владимир Алексеевич.

П о л и в а н о в. А теперь придется. В лицо тебя здесь никто не знает, кроме Павла Ильича, связь с подпольным комитетом только через него. Ну, прощаемся. Здесь задерживаться не следует. Жди от меня скоро вестей, полагаю, хороших. Да, вот еще что: полковник Казанов, бывший начальник штаба у атамана Семенова, — теперь уже генерал и работает у американцев и японцев, а с ним и теперь уже полковник Смирнов — он, кажется, тебе знаком?

Л а з о. Вот он меня знает в лицо.

П о л и в а н о в. Тем более будь осторожен. Они будут яростно охотиться за тобой во Владивостоке, когда пронюхают, что ты здесь. Колчак уже отброшен к Уфе… Сейчас он снова собирает силы и объявил повсеместную мобилизацию трех возрастов, в том числе и по Приморскому краю.

Л а з о. Да. По нашим сведениям из тайги, в связи с этой мобилизацией усилился поток людей в партизанские отряды Приморья. Не хотят идти крестьяне в белую армию. Вот так.

П о л и в а н о в. Таким образом, сам Колчак помогает нам формировать партизанские отряды в Приморье. На эту работу нас с тобой и посылает подпольный крайком партии в тайгу. Уходим туда двадцать второго, ровно через две недели.

Шум, крики.

Г о л о с а Какая еще тут дисциплина?!

— Тут — тайга!

— У нас свои законы!

— А потом, гляди, еще погоны повесят! А потом — в морду?!

— Ты чего мелешь? К нам их партия прислала! Вот тот, видишь? — комиссар Поливанов, а с ним рядом сам товарищ Лазо. Ай, не слыхал про такого?

— Комиссаров нам не надо!

— Да ты что, очумел? Вон спроси у товарища Лебедя. Он с Лазо в Забайкалье воевал.

— Гля, гля, ребята, наш председатель наган вынает!

Выстрел, и стало тихо.

Л е б е д ь. Товарищи партизаны и братки! Поскольку вы меня выбрали председателем собрания и поскольку после докладов товарища комиссара Поливанова и товарища Лазо начинаются сурьезные прения, прошу всех сдать оружие во избежание… Я и сам вот кладу свой наган на стол. А стрелял я в небо для поддержания революционного порядка и тишины.

Л а з о. Нет, товарищ Лебедь, я с вами не согласен. Это вы сгоряча. Оружие партизанам сдавать нельзя ни при каких обстоятельствах. Оружие рабочим и крестьянам дала Октябрьская революция. Это оружие мы с вами взяли для того, чтобы сбросить власть помещиков и разгромить их защитников, белогвардейцев и интервентов. Это оружие нужно крепко держать в руках.

Гул одобрения.

Но без железной дисциплины, товарищи партизаны, нам врага не победить.

Громкий цокот копыт.

Г о л о с. Тпру-у! Товарищи, тикай! В село скачут колчаки! Спасайся кто может!

Шум, крики, беготня.

Л а з о (перекрывая шум). Стой, кто не трус! Стой на месте! Слушай мою команду! Цымухинский отряд — влево. Задача — занять подходы к этой улице. Отряд Лебедя — к реке! Шахтеры, за мной! Пулемет сюда! Ложись в цепь!

Нарастающий цокот копыт. Крики «ура!»…

Подпускай ближе, ближе! Вот теперь — огонь…

Пулеметная очередь, залпы винтовок, взрывы гранат, стоны раненых, ругань и затихающий цокот копыт. Тишина.

Пауза.

С м и р н о в. Генералу Казанову пакет! Солидно звучит, а? Не то что в Забайкалье. Не правда ли, генерал?

К а з а н о в. Полковник Смирнов, я полагаю, тоже для вашего уха звучит приятней, не правда ли? Но ближе к делу. Как вы думаете, полковник, где теперь находится наш общий знакомый — прапорщик Лазо?

С м и р н о в. Он во Владивостоке, господин генерал. Мои контрразведчики его нащупали. Но он успел ускользнуть.

К а з а н о в. Куда?

С м и р н о в. Скрывается в городе.

К а з а н о в. В городе он был в апреле, сейчас у нас июль… Да… июль девятнадцатого года, милейший полковник. И вот донесение: партизанские выступления в Приморье учащаются. Планомерность их ударов, последовательность… Чувствуете почерк? Все тот же, что и в Забайкалье… В тайге Лазо и успешно командует партизанскими отрядами. Теперь вы понимаете, почему я вас вызвал?

С м и р н о в. Экспедиция в тайгу?

К а з а н о в. Карательная, мой друг, карательная. В ней примут участие японцы и посильное — американцы. Глянем на карту. Вот Сучан. А вот левее села, в долине, вдоль хребта Сихотэ-Алиня, — Сергеевка, Фроловка, Казанка. В одной из них находится штаб партизан и его командующий прапорщик Лазо.

Пауза.

Т е р е н т и й. Да мы понимаем, товарищ Лазо. Верна-а. И агитаторы партизанские по селам скрозь и у нас в Казанке то же самое нам толкуют, значит. Народ подымают. На этом же самом крылечке, вот тут с нами толковали. Молодежь, она сразу же вся за вами. Ну, а мы, старики, значит, люди степенные, стало быть… Мы… как тебе сказать, ежели по совести, колебаемся…

Л а з о. А отчего колеблетесь, Терентий Иванович?

Т е р е н т и й. Так ведь оно как? Вам-то, пролетариям, терять все одно нечего, кромя цепей, значит… Встал… Пошел… А мужик, он что? Он на привязи сидит. Лошаденка, коровенка, а главное дело — земля. Вот он, наш якорь!..

Л а з о. Так вот о земле-то и речь, Терентий Иванович. Защищать ее, землю-то нашу, надо от интервентов и белогвардейцев. Они карательную экспедицию в таежные села направили. Жгут дома, насилуют, порют крестьян.

Т е р е н т и й. Слыхали. Однако нашу Казанку пока бог миловал. Стороной обходят.

Бешеный галоп множества лошадей, казачий посвист, гиканье, выстрелы…. и тишина. Только слышно, как всхлипывают бабы да свистят шомпола, ударяясь о спины людей.

С м и р н о в. А крепкие старички в Казанке. По двадцать пять горячих получают, а под шомполами ни одного звука… даже не кряхтят, сволочи. (Командует.) Теперь всех на колени! Тут на площади, перед церковью… Господин Кураки, вы хотели поговорить с крестьянами. Пожалуйста, вашу речь они выслушают, стоя на коленях. А-ну, тихо!

К у р а к и. Осень хоросо… Господа карасатаяна! Теперь вы все хоросо знаете, кто васа правитель, кто васа верховная власть. Васа власть — его превосходительство адмирал Колсака, есть, ага! Така? Понятно? Сто? Тебе, дедуска, понятно?

Т е р е н т и й. Теперь оно понятно, ваше благородие. Куды там! Мы ведь, мужики, народ тугой, нам люди толкуют-толкуют, что к чему, а мы все свое: земля да земля…

К у р а к и. Земля? Осень хоросо, дедуска, говори есе!

Т е р е н т и й. Я и говорю. Не понимали, значит, темнота… А вот теперь оно все прояснилось… Так что спасибо вам, господа офицеры. Очень уж хорошо вы нам растолковали, насчет власти особливо. Теперь уж, чтобы колебаться… Упаси бог!..

К у р а к и. Ага! Бог! Осень хоросо! Отдыхай, дедуска! Все отдыхай!.. Мы — тоза отдыхай. Вот така, господа офисеры! Ви, русские, не умеет хоросо сказать с васей карасатаяна. Усит нада у японский офисер, который каздый есть дипломат!

М а й о р. Господин полковник Смирноф! Мы, американцы, не очень хорошо понимай психологии расиен крестьян. Скажите мне, вам не показалось в голосе этот старик некоторый доля иронии?

С м и р н о в. Нет, господин майор. Старик говорил без иронии, и поэтому я бы предпочитал сегодня ночевать в другой деревне.

М а й о р. О, сенкью! Я вас отлично понял и немедленно буду уводить свой солдат из этой место.

К у р а к и. Я тоза буду уводить свой солдат.

С м и р н о в. Тогда по коням!..

С песней уезжают из села казаки.

Т е р е н т и й. Ну, старики… теперь пошли!

С т а р и к и (грозно). Пошли все!.. А где он теперь, Лазо?

Пауза.

Л а з о. Смотрите, товарищи, что получается в итоге. У противника на Сучане — три тысячи пятьсот хорошо вооруженных солдат и казаков. А у нас с вами — одна тысяча пятьсот бойцов. Получается один к двум, да еще и с хвостиком.

Т е р е н т и й. А хвостик этот вы нам поручите, товарищ Лазо, старикам, значит… Мы обрубим хвост этот.

Л а з о. А сколько вас, стариков, Терентий Иванович?

Т е р е н т и й. Со мной все десять.

Л а з о. А хвост — все пятьсот. Пятьдесят на каждого из вас получается.

Т е р е н т и й. В самый раз. Потому каждый из нас по двадцать пять полос от их шомполов на спине носит, а за каждую такую полосу все старики порешили: по два человека с них, не меньше. Клятву дали. Мы охотники и слободно белку в глаз с одного выстрела достаем. В тайге попробуй разгляди меня! Так что…

Л а з о. Ну что же… Хорошо, Терентий Иванович. Будешь командиром своих охотников-снайперов. Согласен?

Т е р е н т и й. Старики меня с тем и послали. Я согласный.

Л а з о. Отлично. Товарищи командиры! По приказу крайкома партии мы должны парализовать движение поездов и кораблей интервентов, работающих на сучанском угле и везущих в Сибирь Колчаку оружие. Сучанскую железнодорожную ветку охраняет большой отряд американцев. И начнем мы с вами сегодня же с окружения их лагеря.

Пауза.

Чужая речь, веселые звуки патефона, хохот.

Л е б е д ь. Смотри, товарищ Лазо, американцы-то расположились! Как у себя дома!

У с к о в. Завтракают под музыку, гады!

Л е б е д ь. Мы их окружили, подошли на один выстрел, а они и в ус не дуют. Вот беспечность-то!

Л а з о. Не беспечность это, а наглость. Привыкли чувствовать себя хозяевами на чужой земле и думают, что с ними везде будут церемониться.

Л е б е д ь. Товарищ Лазо, поезд с углем уже подходит к перевалу! Сейчас будет взрыв!

Л а з о. Приготовиться!

Взрыв потряс долину.

Огонь!

Заработали пулеметы, эхом прокатились залпы из винтовок.

У с к о в. Во всполошились, мама родная! Гляди, гляди, бегут америкашки. В шляпах, в трусиках, вроде как наперегонки скачут! Ура!

Л а з о. За мной!..

Крики «ура», выстрелы, треск сучьев в лесу… Тишина, и только слышится тяжелое дыхание одного бегущего человека.

Г о л о с а  с т а р и к о в. Заходи, заходи ему оттелева!

— Режь ему дорогу! Окружай!

Шум падающего тела.

Т е р е н т и й. А-а! Споткнулся о корягу, слава богу! Ну уморил ты меня! Здоров бегать, дьявол!

Г о л о с а. Старики, айда сюды! Терентий мериканца пымал! Гля, вон сидит на ем и козью ножку сворачивает. Умора!

— Пымал-таки, Терентий?

Т е р е н т и й. Да вот он, подо мной сопит.

Г о л о с. Носом в землю и за голову схватился! Чего это он так?

Т е р е н т и й. Спужамшись. Должно, думает, я его по башке трахну. Мягкое одно выставил. Вона и ливорверт свой уронил. А ну покажись, какой ты?

Г о л о с. Старики, а ведь это знакомый наш. Каратель! Верно, он.

Т е р е н т и й. Вона ты хто?! Тогда другой разговор с тобой пойдет! Что, не узнаешь нас? А ну, Митроха, покажи ему свою спину, — может, признает.

Г о л о с. На, гляди, жаба! По твоему приказу солдаты шомполами по моей спине ходили. Гляди, гляди, гад!..

М а й о р. Ноу, ноу! Ай ду нот ит! Шомполь нет я!

Т е р е н т и й. Ишь ты, не признает свою работу. А ну, старики, ломай ветки! Нехай восчувствует свое подлое дело на своей спине…

М а й о р. Меня не можно это! Ай есть Америка!

Т е р е н т и й. Ты есть бандит, а не Америка! Честные американцы дома сидят, а чужие земли не ходят грабить. Сымай с его штаны, ребята!

Послышался хруст веток под шагами человека.

Г о л о с. Лазо идет, Лазо!.. Вот, товарищ Лазо, докладываю. Пымал, значит, Терентий мериканского офицера. Чего с ним теперь?

Л а з о. Догадываюсь, товарищи, что вы хотели делать, но мы не варвары, как они нас называют… и с пленными не воюем… Плиз, господин майор! Садитесь вот на этот пенек, вот вам лист бумаги, карандаш, положите бумагу на мой планшет. Теперь пишите своему командованию. Сорок ваших солдат мы согласны обменять на сорок арестованных вами партизан. А за вас мы возьмем, майор… Сколько вы за себя будете просить?

М а й о р. О-о! Три партисан!!

Л а з о. Я думаю, за себя — дороговато, а для нас — маловато. Я бы за одного Терентия Ивановича отдал ваших десять солдат.

М а й о р. О, десять партисан! Пишу. Пожалуйста, написал! Читайт!

Л а з о. Так… По-русски вы говорите плохо — это понятно, но вы же пишете по-английски, а делаете столько ошибок.

М а й о р. Я волновал… э-э… э… Ошень волнений…

Л а з о. Понятно. Допишите от меня, что русский народ в Приморье предупреждает американское командование, что если вы не уйдете с нашей земли подобру-поздорову, то мы вас будем бить еще крепче, чем сегодня. Вы запомните это, господин майор, и запишите… А впрочем, давайте, я лучше сам напишу. Здесь должна быть особая точность в переводе на английский, чтобы не было никаких кривотолков… За ваших сорок солдат вы освободите сорок наших партизан и десять шахтеров. Читайте и подписывайте!

М а й о р. О-о! Откуда такой хороший знаний наш язык?

Л а з о. Изучал и ваш язык…

Большая пауза.

К а з а н о в. Зря, господин майор, вы сдержали свое слово, данное Лазо. Вы отпустили сорок партизан и десять шахтеров. А вы знаете, что эти шахтеры — большевики-подпольщики?

М а й о р. Кто они — это не играй роли. Я дал честное слово американский офицер, господин генерал Казаноф.

К а з а н о в (недоволен). Честное слово… что стоит ваше американское слово здесь, в России? Наивно, майор. Ну хорошо, с вас спрос небольшой, вы незнакомы с нравами русских… Списываем ваш промах. А вы, полковник Смирнов, вам доверено возглавлять карательную экспедицию в тайге. И что же?

С м и р н о в. Мы заняли всю Сучанскую долину, господин генерал, от моря до хребта Сихотэ-Алинь.

К а з а н о в. И повернули обратно?

С м и р н о в. Партизаны ушли за хребет Сихотэ-Алиня, он недоступен для перехода. Осенние дожди, ветер. Нашим пушкам, броневикам, обозам дальше дороги не было.

К а з а н о в. М-да… Партизаны прошли, а вам дороги нет… Наши потери?

С м и р н о в. Семьсот убитых и раненых русских офицеров и солдат.

К у р а к и. Пяты соты — японских!

М а й о р. Три раза сто — американ!

К а з а н о в. Потери партизан?

С м и р н о в. Точно установить число убитых партизан затруднительно было, господин генерал. Они разбивались на мелкие отряды, рассеивались по тайге, не принимая с нами большого боя.

К у р а к и. Мы осень мало видел мертва партисана. Така.

К а з а н о в. М-да… Картина ясная, но не веселая. До свидания, господа.

Все встают и уходят.

Полковник Смирнов, задержитесь.

С м и р н о в. Слушаю вас, господин генерал.

К а з а н о в. В тайге нам зимой делать нечего, полковник. Что в городе? Где Лазо?

С м и р н о в. По нашим сведениям, Лазо вернулся во Владивосток.

К а з а н о в. На этот раз сведения у вас точные, мой друг. Усильте поиски Лазо в городе…

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Л а з о. Как же вы меня нашли, товарищ Лебедь?

Л е б е д ь. А вот это самое смешное, товарищ Лазо. Что вы всю зиму шуруете во Владивостоке, я, конечно, знал, а где — хоть убей! Явку не знаю, а повидать вас позарез надо! Ну устроился я в порту на катерок, а в свободное время хожу по городу, смотрю, не встречу ли вас…

Л а з о. Ну-ну…

Л е б е д ь. Уже с ног сбился и вдруг гляжу, вроде вы, товарищ Лазо. Походка же ваша и фигура, а только что такое? Небритый, лохматый, грязный весь, в муке, идете по улице, шатаетесь… Пьяный, и только. Думаю, неужели наш командир тут в городе свихнулся, пьянствует?!

Лазо смеется.

Так оно теперь смешно, а мне тогда аж страшно за вас стало. Тут жандармы целые районы прочесывают, вас ищут, а вы… Выручать, думаю, надо командира, ну я и пошел за вами потихоньку. А оно вот что, а?! Ну артист вы, товарищ Лазо, чистый артист. Как это вы? (Поет.) «Позарастали стежки-дорожки…»

Л а з о (подпевает). «Где проходили милого ножки…»

Оба смеются.

Л е б е д ь. Ну, товарищ Лазо. Здорово, ей-богу! На улице пьяный, а дома, вижу, учите математику. Угадал?

Л а з о. Это высшая математика, товарищ Лебедь. С большим трудом достал эту дорогую мне книжицу. Соскучился я без математики… М-да… Но что ты ко мне пришел, товарищ Лебедь, это рискованно. Очень. Завтра придется менять квартиру и работу.

Л е б е д ь. Куда же вы теперь, товарищ Лазо?

Л а з о. Соображу. Пойду, пожалуй, в парикмахеры или смазчиком вагонов, это, пожалуй, лучше.

Стук в дверь.

Это обыск! Скорей, бутылки на стол, селедку, хлеб, так. Книгу в мусор. Товарищ Лебедь — в окно. Скорей. Тут во дворе сарайчик, около него гора дров. Придется померзнуть, пока не свистну. Быстро!

Л е б е д ь. Есть, тов…

Л а з о. Тихо. (Пьяным голосом запел.) «Позарастали стежки-дорожки…» (Закрывает за Лебедем окно.)

Стук в дверь повторяется уже громче.

Г о л о с. Вот я тебе сейчас покажу и стежки и дорожки! Да так, что от тебя останутся одни рожки да ножки, сукин сын! Открывай!

Л а з о (открывая дверь). Отворяю, отворяю… (Отворил дверь.) О-о! Сама полиция ко мне! Заходите! Целых четверо! Вот это уважили! Милости прошу! Садитесь. Закуски, правда, не много, но водка еще есть.

О ф и ц е р. Водку, значит, глушишь, подлец?!

Л а з о. Ужинаю. С мороза пришел, ну и… Выпейте, ваше благородие, я вас очень прошу, тоже ведь замерзли небось. И вон у того нос аж посинел, тоже, видно, выпить не дурак.

О ф и ц е р. Ну-ну! Нос… Кто такой? Где работаешь?

Л а з о. Муку мелю, ваше благородие.

О ф и ц е р. Документы?

Л а з о. Это у меня есть. А как же? Только вот затрепались маленько в муке, а так документы у меня дай бог каждому.

О ф и ц е р. Помолчи ты!.. Хотя бы побрился, когда фотографироваться шел, болван! Обыскать комнату!

Г о л о с. Есть! А чего тут искать, ваше благородие? Табуретка, кровать без тюфяка, стол с поломанной ножкой да вот куча мусора в углу. И вся обстановка. (Смех.) А, нет, вот книжка какая-то в мусоре!

О ф и ц е р. Откуда это у тебя книга? Почему на полу валяется?

Л а з о. На мельнице в мусоре нашел.

О ф и ц е р. И читал?

Л а з о. А как же? Я когда трезвый, то по складам шибко читаю.

О ф и ц е р. Гляди-ка, грамотный! По складам. Это же высшая математика, дура! Что же ты тут понял?

Л а з о. То-то и оно, ваше благородие, ни хрена не понял, только голову натрудил. Цифры, крючки, закорючки…

О ф и ц е р. Крючки, закорючки! Эх ты, дядя! Тебе букварь читать, а не эту книгу. Пошли.

Л а з о. Ваше благородие, оставьте книжку!

О ф и ц е р. А на что она тебе, «профессор»?

Л а з о. Как на что? Для курева! Бумаги-то нет.

О ф и ц е р. Для курева вот тебе пару листиков, хватит. Держи! Ха-ха-ха!

Хлопнув дверью, полицейские ушли.

Л а з о. Черт бы вас побрал! Пропала хорошая книга!.. (Отворил окно, свистнул.) Лебедь, замерз?

Л е б е д ь. Прихватило малость.

Л а з о. Выпей водки. (Наливает.)

Л е б е д ь. С превеликим! (Пьет.) Ха! А может, и вы, а то допью.

Л а з о. Нет. Я только рот полощу ею, чтобы от меня пахло, когда надо. Селедкой не закусывай, она у меня уже месяц лежит для бутафории. Ночуешь у меня. На рассвете уйдем вместе. Ну, садись поудобнее, рассказывай, как у вас там в тайге?

Л е б е д ь. Да все то же. Ковыряем шпалы, валим под откос поезда. Шахтеры помогают динамитом, железнодорожники сообщают нам, когда пойдут эшелоны с углем. Все, как вы наказывали. В селах беляками и не пахнет. Новый, двадцатый год уже открыто с населением встречали. Силы накопились у нас немалые. Вот бы и ударить по городу!

Л а з о. Рано, товарищ Лебедь. Интервенты еще могут за белогвардейцев заступиться, они им родней. А нам с интервентами войну начинать нельзя. Ты же знаешь, таков строгий наказ Ленина. Товарищ Поливанов теперь в Москву поехал, в апреле он вернется, и тогда будет ясно, как и что нам делать. А пока вам в тайге продолжать свое дело, а нам здесь, в городе, — свое. В гарнизоне белых уже два полка согласны перейти к нам. Матросы и рабочие города — с нами. Среди солдат и моряков интервентов началось брожение. Особенно в японских частях.

Л е б е д ь. Еще какое брожение, товарищ Лазо! Прямо бунт. Я сам — свидетель этому.

Л а з о. Расскажи-ка, это очень интересно.

Л е б е д ь. Вчера наш катер стоял в Амурском заливе. Ночью вдруг стрельба, суматоха. А утром глядим — целая рота японских солдат стоит на плацу около своих казарм, обезоруженные, а на груди у каждого — красный бант. В общем, взбунтовались, не хотят воевать с нами. Отправки домой требуют. Их окружили свои же, офицер что-то кричит, а они все разом как запели, а в них — из пулеметов… А запели они… Верите ли — мороз по коже… в них стреляют, а они на своем языке «Марсельезу»…

Слышится пулеметная дробь и «Марсельеза». Вначале ее поет хор, а затем кто-то тихо играет эту мелодию на рояле. Бьют склянки на «Бруклине». Звуки рояля внезапно обрываются.

Н а й т. Вам, господин Кураки, вижу, эта песенка не очень нравится?

К у р а к и. А вам, господин Найт?

Н а й т. Наши солдаты и моряки ее еще не поют.

К у р а к и. Запоют, если вы будете так… «играть», господин адмирал, как все время «играете»… Здесь, на Дальнем Востоке, красная зараза, подобно губительной сыпи, покрывает насих солдат. Мы узе два раза меняли контингенты оккупасионных войск. Огромные затраты! А вы нам советуете уходить!..

Н а й т. Не только мы и не столько мы вам советуем уходить. Мировое общественное мнение, мой друг… Забастовки, массовые протесты против нашей интервенции в Токио, Иокогаме, Хакодате.

К у р а к и. В Сикаго!

Н а й т. И в Чикаго, мой друг… «Руки прочь от России!» Ничего не поделаешь…

К у р а к и. Но бросить эти богатства?! Фирма «Кита Карафута Секию» мозет заработать на одном только Северном Сахалине больше, сем у себя на родине, во всей Японии! Фирма «Кита Карафута Секию» — моя фирма! Я не хосу обратно сейсас в Японию!..

Н а й т. Вот теперь вы откровенны, мой друг. (Смеется.)

К у р а к и. Я сказал вам то, сто вы и сами знаете, и нисего лиснего.

Н а й т (еще громче смеется). Ну и что же вы намерены теперь предпринять, мой друг?

К у р а к и. Мы всегда были за более ресительные меры, господин адмирал, но нам неизвестно, какое будет васе относение к этому, господин адмирал?

Н а й т. Мы не вмешиваемся во внутренние дела других стран.

К у р а к и. Вас не волнует, что красные готовят сверзение во Владивостоке друзественного нам правительства?

Н а й т. Мой друг, но какое же это правительство? Правительство без народа — осколок. Оно стоит на грани катастрофы. А генерал Казанов… Как вам сказать… Его деловые качества несравненно выше его государственных достоинств. Он — милый человек, но…

К у р а к и. …но хлопок он вам узе весь продал? Така?

Н а й т. От вас ничего нельзя скрыть, мой друг. Но вернемся к общему положению. Оно для нас сейчас не очень благоприятно. На севере отброшен генерал Юденич, на юге России разгромлен генерал Деникин, адмирал Колчак расстрелян в Иркутске. Красная Армия быстро продвигается сюда… Но…

К у р а к и. Сто «но»?

Н а й т. Только как личному другу… могу сообщить вам, что в апреле против Советской России выступит Польша, а из Крыма, при солидной поддержке англичан и французов, на русских пойдет барон Врангель…

К у р а к и. О! Эта новость воодусевит насих солдат! Это хоросо осень! С юга — Врангель, с запада — Польса, а с востока…

Н а й т. А с востока мы уходим, мой друг…

К у р а к и. Уходите… совсем?

Н а й т (не отвечая). Скажите, мой друг… Э-э… Вы знаете этого… э-э… Лазо?

К у р а к и. Лазо? Я его не видел, но у меня есть его фотография. Я ее насел в Забайкалье. У атамана Семенова. Смотрите!

Н а й т. О! Хороший лоб… умные глаза… У него неглупая голова и чертовски большая популярность. Это опасный противник, не правда ли, мой друг?

К у р а к и. Да, это — опасный противник. Это, к созалению, так.

Н а й т. Хотелось бы посмотреть на этого Лазо, на живого или в крайнем случае… на мертвого?

К у р а к и. Луссе — на мертвого.

Н а й т. Вы так думаете?

К у р а к и. Вы тозе так думаете, господин адмирал.

Н а й т (рассмеялся). Вас буквально ни в чем нельзя обмануть, мой друг! Выпьем шампанского? Ваше здоровье!

К у р а к и. И васе, господин адмирал!

Звон бокалов. Звон склянок на корабле, его заглушают звуки гармоники, на которой кто-то неумело играет вальс «На сопках Маньчжурии».

П о л и в а н о в. Миша, что ты заладил все этот вальс? Давай что-нибудь повеселей, а то какие же это у нас именины?

У с к о в. Так я, товарищ Поливанов, только «На сопках» и умею.

П о л и в а н о в. Вот беда! Ну ладно, давай «На сопках», только повеселей.

Усков играет вальс в более быстром темпе.

Итак… вопрос об интервентах. Они знают о нашем выступлении в городе и заявили о своем нейтралитете. Но они не уйдут из города, будут искать нового повода к конфликту, и особенно в том случае, если мы объявим советскую власть.

Л е б е д ь. А как же иначе, товарищ Поливанов?

П о л и в а н о в. Мы выступаем под лозунгом передачи власти земству, то есть организуем коалиционное правительство, куда, конечно, войдут и наши товарищи.

Л е б е д ь. Коалиция — это значит и меньшевики, и эсеры, и анархисты?

П о л и в а н о в. Вы правильно меня поняли, товарищ Лебедь.

Г о л о с. Работать с меньшевиками и всякой другой сволочью? Нет!

Шум.

П о л и в а н о в. Спокойно, товарищи! Возмущение ваше закономерно, но создание во Владивостоке буферного государства — это идея Ленина, его категорическое требование. Советская Россия сейчас не может воевать с Японией, так же как и с Германией, и Ленин правильно требует от нас, чтобы мы любыми способами избегали столкновения с японцами…

Л е б е д ь. Ну, если Ленин…

П о л и в а н о в. Последний вопрос — о Русском острове. Там стоит офицерский корпус в две тысячи человек. На эту силу рассчитывает генерал Казанов и его правительство. Но, по нашим сведениям, и среди них, как и среди солдат-интервентов, началось брожение. Хорошо, если бы мы с ними смогли поговорить в открытую. Поставим перед ними вопрос: с кем они? С русским народом или против него? Скажем, одному из нас, без оружия, ну вроде парламентера, пойти смело к ним и потребовать от них тоже нейтралитета, а? Рискованно, конечно. Но риск этот необходим и целесообразен.

Л а з о. Поручите это мне, товарищи. Я пойду на Русский остров.

Л е б е д ь. А я провожу товарища Лазо, на катере его туда доставлю. Там у меня дружки есть.

П о л и в а н о в. Решено. К офицерам на Русский остров пойдет товарищ Лазо!..

Громче звучит вальс «На сопках Маньчжурии», исполняемый на гармошке. И вдруг шум, крик, звон разбитого стекла.

Г о л о с а. К стенке его!

— Чего с ним разговаривать?

— Он продался большевикам!

П о л к о в н и к. Господа офицеры! Прекратите наконец! Стыдно! Он же один. Послушаем. Говорите, прапорщик Лазо!

Л а з о. Да, я — бывший прапорщик Лазо, я пришел к вам на Русский остров и стою перед вами безоружный. Вы можете взять меня заложником, господа, убить можете, но выслушайте…

Г о л о с а. Дайте сказать!

— Долой!

— Шлепнуть его!

— К стенке его!

Л а з о. Вы успеете, господа! Вы неплохо можете заработать на мне. Ваш генерал Казанов дает за мою голову уже пятьдесят тысяч иен. Но я все-таки не хочу думать, что среди русского офицерства найдется хоть один, который захочет получить деньги таким путем! Я пришел к вам говорить от имени партии Ленина, от имени партии коммунистов! Я пришел спросить вас, за кого вы — русские люди, молодежь русская? За кого вы? Этот чудесный русский город — последний на вашей дороге! Вам дальше некуда отступать. Дальше — чужая земля. Чужое небо… У нас с вами разные идеи. Это верно. Мы — противники в борьбе. Но мы — русские люди. Наша родина — Россия! И каждого из нас родила русская мать!

П о л к о в н и к. Что вы от нас хотите?

Л а з о. Офицерский корпус Русского острова сохраняет нейтралитет, когда мы войдем в город…

Снова крики, шум, ругань, угрозы.

Г о л о с. Коммунисты, большевики продали русскую душу!

Л а з о. Неправда! Коммунисты русскую душу не продавали по заграничным кабакам, мы ее не меняли на заморское золото и пушки! Мы не наемными, а собственными руками защищаем нашу землю. Мы грудью нашей, всей нашей жизнью будем бороться за родину против иноземного нашествия!.. Вот за эту землю русскую, на которой я сейчас стою, мы умрем, но не отдадим ее никому!..

Тишина.

П о л к о в н и к. Господа офицеры, надо подумать. Надо, наконец, серьезно подумать, черт возьми! Этот человек говорит нам правду, горькую правду! Идите, прапорщик Лазо. Мы подумаем. Ответ — вечером.

Л а з о. Благодарю вас, полковник! Честь имею! (Уходит.)

Крик, шум, выстрел. Затем тишина.

П о л к о в н и к. Я сказал — подумаем. Или кто ослышался? Никто не пойдет за этим человеком, и никто его не тронет. И предупреждаю, стрелять я буду уже не в потолок…

Г о л о с. Но его нельзя отпускать, полковник!

П о л к о в н и к. Но стыдно задерживать безоружного парламентера! Или вы хотите, чтобы он один имел над всеми нами моральное превосходство? Он сказал нам правду. Вы знаете мой характер, а у меня на глазах слезы. Видите?! Теперь вы понимаете, что вам не следует задерживать этого человека… Тем более что мне терять больше нечего, и это вы тоже знаете…

Г о л о с. А если я все же пойду за ним?..

П о л к о в н и к. Нет, господин штабс-капитан, вы не сможете идти с простреленным желудком…

Тишина.

Вот так-то лучше… А теперь слушайте. Я думаю, что мы разумно поступим, если пойдем на это предложение большевиков. Мы здесь на острове как у Христа за пазухой! Пусть генерал Казанов со своим гарнизоном расхлебывает эту кашу. Наш маленький нейтралитет лучше, чем большое поражение. Завтра мы на кораблях союзников уйдем в океан. Прощай, Россия!.. Прощальный вечер в городе в ресторане «Золотой Рог». Напьемся, господа!

Возгласы одобрения… И вот уже заплакали скрипки… Низкий грудной женский голос, поющий под рыдающую гитару «Очи черные, очи жгучие…» Гул пьяных голосов, музыка, хлопушки. Сквозь все это мы слышим отдельные выкрики, обрывки разговоров.

Г о л о с а. Господа, господа! Сейчас артистами театра «Би-ба-бо» будет исполнено… (Голос потонул в шуме.)

— Милый дядя, пойми!.. Мы наживем миллион на миллион! Только лови момент!

— Генерал Казанов, говорят, скупил весь хлопок и перепродал его американцам, а доллары сложил в чемоданы…

— Не может быть! Тогда я разорен! Боже мой! Боже…

Общий шум.

— На Кубани нас били… На Дону — били… В Забайкалье, в Сибири…

— Здесь тоже…

— Скучно вы говорите, господа, скучно!

— Скажи веселей!

— Я уеду в Японию, а здесь пропади все пропадом!

— В Японии ты сойдешь за гейшу — у тебя миловидное личико. Ха-ха-ха!

— Надо думать о будущем серьезно, господа!

П о л к о в н и к. Никакого будущего у нас нет, поручик.

П о р у ч и к. Но это уже цинизм, господин полковник!

П о л к о в н и к. Это факт, поручик, мы — мертвецы…

П о р у ч и к. Однако вы пьете водку, следовательно, живы.

П о л к о в н и к. Инерция, поручик, инерция… А-а! Мой дорогой, мой любимый, талантливый мой певец Алеша! Вы один не забыли меня. Догадываюсь. Вы подошли ко мне, чтобы спеть. Ах, какая у вас в петлице чудесная хризантема!

П е в е ц. Презентую ее вам в знак особого почтения, господин полковник!

П о л к о в н и к. Нет-нет. Мне она уже… Она вам больше к лицу.

П е в е ц (беря аккорд на гитаре). Тогда только для вас. Ваш любимый романс: «Глядя на луч пурпурного заката».

П о л к о в н и к. Именно заката. На улице уже рассвет. У них рассвет, у нас — закат… Вот мой бумажник, в нем еще миллиона полтора. Возьмите, дорогой.

П е в е ц. Но это слишком, господин полковник!!

П о л к о в н и к. Дело в том, мой милый, что мне уже никакие деньги больше не понадобятся. Берите и скорей пойте! (Строго.) Скорей!

Певец поет, аккомпанируя себе на гитаре. Выстрел. Звон упавшей на пол гитары.

П е в е ц. Боже мой! Господа, господа офицеры! Полковник застрелился! А-а!..

Г о л о с а. А это что? Что такое?! Почему погас свет?! Дайте свет! Свет! Свет!..

Последний стон гитары вытесняется звуком заводского гудка. Он все громче и громче, его подхватывают паровозные гудки, гудки пароходов и катеров. В ресторане паника — крики, визг, а музыка гудков переходит в музыку оркестра и мощную песню идущих по городу людей.

Г о л о с а. Господа, господа, в город входят красные!

— Какие красные?! Закрой окно, дура! Холодно!

— Но это же красные! Какие лохматые у них шапки!

— Это — партизаны! Партизаны идут! А-а! Спасите!

— Не ори, шлюха!..

На улице слышна песня: «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!..»

Г о л о с а (в ресторане). Смотрите, смотрите, на трамваях пулеметы, грузовики полны вооруженных рабочих!

— Моряки, солдаты! Солдаты нашего полка и без погон! Сволочи! Переметнулись к большевикам!

— Но это же невероятно, господа! В городе наши друзья-союзники! Огромная сила! Солдаты союзных держав! Что же они?

Г о л о с а (на улице). Да здравствуют большевики! Ура-а!.. Лазо! Да здравствует Лазо! Лазо!

С м и р н о в. Господин Кураки, как это понять?

К у р а к и. Потома, господин Смирноф, потома… Ви лусся глядит в окно. Это кто на трамвай верхом стоит? Это есть Лазо?

С м и р н о в. Да, это он.

К у р а к и (злобно). Осень хоросо. Осень хоросо.

На улице музыка, песни, ликование… Обычный разноголосый шум улицы. Голоса продавцов газет и цветов.

Г о л о с а. Купите подснежники, кому подснежники?! Первые весенние подснежники!

— Газета за первое апреля! «Красное знамя»! Газета «Красное знамя»! Под давлением трудящихся своих стран и боясь проникновения революционного влияния в свои войска, иностранные консулы объявили о прекращении интервенции на Дальнем Востоке!

— Военные корабли покинули Владивосток! Все, кроме японских!

— Сегодня в номере! Временное правительство опубликовало ноту протеста против японской интервенции! Прочь из Владивостока японские корабли!

Шум и крики на улице затихают. Хлопнула дверь.

К у р а к и. О-а! Адмирал Найт? Вы у меня? Какая неозиданность! Вас крейсер «Бруклин» усел из Владивостока, остановился в десяти милях от Русского острова. Что, сломалась масина или мало угля? (Смеется.) Извините, я в кимоно. Я дома, но почему вы тозе в статском?

Н а й т. Можно было бы ответить на все эти ваши вопросы, господин Кураки, и с не меньшим сарказмом. Но время — деньги. Отвечу только на последний вопрос. В штатском потому, что война кончена, господин Кураки. Уходим из этой страны. Заехал неофициально. Проститься со старым другом.

К у р а к и. Осень польсен. Просу без серемоний. Слусаю вас?

Н а й т. Как вам нравится последний меморандум Временного правительства? Газетчики кричат по городу: «Долой интервенцию!» Интервенция — это мы. И я и вы. Вам тоже предлагают убираться ко всем чертям, мой друг… Это правительство, как мне кажется, — ширма, за которой скрывается то, что составляет истинные намерения большевиков, правительства Ленина в Москве.

К у р а к и. Я склоняю голову перед васей прозорливостью…

Н а й т. А не бросилось ли вам в глаза, господин Кураки, что в военном, именно в Военном совете Приморского правительства собрались одни коммунисты, Лазо и…

К у р а к и. …Луцкий и Симбирцев — поэт и правая рука Лазо. Луцкий есе хузе — он в соверсенсстве владеет японским языком и хоросо, слиском хоросо знает мою страну!

Н а й т. Гм… Неприятные люди. И что же вы намерены теперь предпринять?

К у р а к и. Это будет зависеть от того, сто предпримете вы, мой искренний друг. И есе от того, сто сказут нам больсевики на русско-японской согласительной комиссии, которая собирается завтра. Они долзны будут принять наси условия. Им нисего не остается делать. У нас — сила, и их Ленин это осень хоросо понимает! Саю хотите, адмирал?

Н а й т. О, благодарю! Я спешу! Сегодня мы снимаемся с якоря, и… между нами… я у вас не был… Честь имею! (Уходит.)

К у р а к и (после того как хлопнула дверь). Ангел, не селовек. Ангел. (Зло.) Я вас хоросо понял, адмирал Найт! Вы хотите, стобы мы за вас делали грязную работу, как говорят русские — «кастаны на огонь тосковать». О, проклятый русский язык!.. Нет, господин адмирал! Хозяевами здесь будем мы! (С угрозой.) Завтра мы русских поставим в такие условия!.. Ультиматум!.. Ультиматум!

Пауза.

Л у ц к и й (горячо). Товарищи! Да какой же это нейтралитет? Это — ультиматум! Даже на русско-японской согласительной комиссии, которая вчера закончилась и без того тяжелым для нас соглашением, японцы требовали, по существу, ликвидации большевистских организаций, партизанских отрядов и военного отдела в Совете, то есть нас с вами. Черт знает что! И мы даже чуть не пошли на это!..

С и м б и р ц е в. Но мы-то на это не пошли, что же ты кипятишься, Луцкий?

Л а з о. Правильно, товарищ Симбирцев. Не пошли все же. А ты не горячись, Луцкий. Мы вынуждены временно уступать японцам. Мы не можем допустить столкновения с ними. Они именно этого и хотят.

Л у ц к и й. Так они начнут сами!

Л а з о. Даже если и так. Если они выступят сами, все равно мы должны будем уходить от вооруженного конфликта любыми средствами. Молодая Советская республика отстаивает дело мира и на войну с кем бы то ни было не пойдет. Это — указание Ленина, и мы должны его неуклонно выполнять здесь — на Дальнем Востоке!

Л у ц к и й. Дорогой Сергей! Я все это отлично понимаю, но японцы обвинили нас уже в том, что в наших войсках якобы наблюдается непонятное им передвижение. Сами же они занимают в городе ключевые позиции. Они укрепили Тигровую сопку, изрыли ее окопами, обнесли колючей проволокой, поставили пушки и пулеметы. А это что? Смотрите, с нашего балкона отлично видно. Их эскадра развернута в боевой порядок и все орудия направлены на город!

Л а з о. Вижу. Орудия японской эскадры готовы разнести город по первому сигналу. Именно поэтому, даже с точки зрения военной, боя с японцами в городе нам принимать никак нельзя.

С и м б и р ц е в. Я удивляюсь, почему японцы так обнаглели. Ведь американцы объявили о прекращении интервенции и ушли?!

Л а з о. Посмотри в бинокль, куда они ушли. Их крейсер «Бруклин» стоит у Русского острова, в десяти верстах от города. Они заняли наблюдательную позицию. Пойми, хозяева интервенции хотят полюбоваться, как выполняют задания их приказчики.

С и м б и р ц е в (горячо). Но ведь это же лицемерие?!

Л а з о. Всеволод! Милый доверчивый поэт!..

Резкий звонок телефона.

Л у ц к и й (взял трубку). Алло!.. А кто его спрашивает? Сергей, это тебя, капитан Кураки. (В трубку.) Передаю трубку, господин Кураки.

С и м б и р ц е в. Любопытно! В такой ранний час?..

Л а з о. Слушаю вас, господин Кураки!.. Да. Вы любите наш народ?.. Похвально. Не потому ли вы решили так далеко пойти по земле нашего народа?.. Отсюда до Байкала, как известно, около пяти тысяч верст… А что бы вы сказали, господин капитан, если бы солдаты любой другой страны прогулялись с оружием в руках по Японии?.. Ах, это исключено?! Не зарекайтесь. Не зарекайтесь, говорю… Да, да. Посмотрите по словарю, что это значит по-русски. История иногда и более злые шутки творит с теми, кто не считается с ней… Угу… До скорого…

Л у ц к и й. Что он говорил?

Л а з о. Друзья! Мне очень не нравится этот звонок в столь ранний час… И этот обмен любезностями!.. Он заверил меня, что сегодня они ратифицируют наше соглашение с ними, и… подозрительно навязчиво говорил о любви к нашей стране и к нашему народу…

Л у ц к и й. Это их излюбленный прием — говорить любезности и комплименты перед какой-нибудь очередной гадостью, которую собираются устроить. Скорее всего, они проверяют, где находишься ты, Сергей.

Л а з о. А ты знаешь, я так и понял. По-моему, они затевают что-то серьезное. Товарищи, нам немедленно надо быть на Полтавской, три. Там все наши связи с воинскими частями и партизанами, находящимися в городе. Идемте туда! Скорее, товарищи!..

Тихий плеск воды. Бьют корабельные склянки. По лестнице простучали быстрые шаги.

К а п и т а н (сильно волнуясь). Господин адмирал!.. Господин адмирал!.. Э-э-э…

Н а й т. Что вы заикаетесь, капитан? Что вы хотите мне сказать?

К а п и т а н. Я бы не стал вас беспокоить в постели, сэр, но в городе уже час как идет сильная перестрелка. Полагаю, там начинается серьезное вооруженное столкновение…

Н а й т. Этого надо было ожидать.

К а п и т а н. Да, сэр, недоразумения возможны, но это настоящее военное наступление. Я видел…

Н а й т. Ничего мы не видели, капитан. Мы ушли из города. Мы — нейтралитет!

К а п и т а н. Да, но, сэр, в дальномер отчетливо видно, как японцы убивают мирных жителей. В городе идет бой. И… я бы сказал, жестокая резня… расправа! Полагал бы, сэр, надо запросить японское командование.

Н а й т. Запросите, когда кончится перестрелка.

К а п и т а н. Но, сэр! Тогда уже будет поздно!

Н а й т (резко). Для кого?!

К а п и т а н. Извините, сэр, я вас не сразу понял…

Н а й т. Сдайте свои полномочия заместителю и… и распорядитесь принести мне кофе с коньяком…

К а п и т а н. Слушаюсь, сэр.

Н а й т. И содовой, содовой! У меня изжога, черт вас возьми!..

Орудийные залпы, трескотня пулеметов, взрывы гранат, винтовочные выстрелы и крики: «Банзай! Банзай!..» Треск горящих бумаг. Близкий взрыв снаряда, звон стекла.

Л а з о. Все живы, товарищи? В соседний дом!

Звонок телефона.

Да. Полтавская, три. Да, да. Лазо у телефона! Луцкий и Симбирцев тоже здесь. Со мной. Выводите отряды рабочих, матросов, солдат из города на Черную речку. Там свободный путь в горы. О нас не беспокойтесь. Да, да… Всеволод, документы, списки партизан, подпольщиков, коммунистов — все в огонь. Товарищ Луцкий, попытайтесь еще раз соединиться по телефону с отрядом Лебедя!

Снова звонок телефона.

Л у ц к и й. Алло! Лебедь. Да, Лазо здесь. Здесь, передаю трубку. Товарищ Лазо! Лебедь сам звонит.

Л а з о. Товарищ Лебедь? Лебедь! Лебедь?! Ты меня хорошо слышишь? Я говорю, я… Да, Лазо!.. Боя не принимать! Ни в коем случае боя не принимать! Отходите в горы через Лузианское ущелье! Все партизанские соединения уже ушли из города. Твоя атака бесполезна! Отставить! Лишние потери! Береги людей! Выводи их из боя!.. Да. Приказ. Приказ Ленина! Ле-ни-на!.. (Положил трубку.) Ну, кажется, все. Японцы задумали сделать партизанским частям в городе ловушку, вовлечь их в сражение и разгромить превосходящими силами. Но это им не удалось. Партизаны уже выходят из города. Эти силы нам еще пригодятся. Придет время… (Взволнованно.) Друзья мои!.. Товарищи! Мы сделали все, что могли… Мы выполнили приказ партии, приказ Ленина.

Г о л о с. Нас окружают японские солдаты. Заходят во двор.

Шаги по лестнице.

Идут сюда!..

Защелкали затворы винтовок.

Л а з о. Приказываю боя не принимать!.. Борьба только начинается… Нам дорог каждый человек. Японцы нас не тронут.

Г о л о с. А тебя? Тебя, товарищ Лазо?!

Резкий лязг медных тарелок, глухие удары барабанов, визг флейт. Духовой оркестр играет японский марш. Его звуки вытесняются русским старинным маршем «Под двуглавым орлом». Громко печатая шаг, по мостовой проходят солдаты.

Кричат газетчики: «Газета «Эхо»!..«Сумерки», «Сумерки»! «Дейли ньюс»! «Нью Ниппо»!.. Сегодня в номере: новое русское правительство, образованное в городе Владивостоке, объявило о своем полном понимании и уважении интересов Японии на Дальнем Востоке».

Г о л о с а. Еще одно белогвардейское правительство на нашу голову.

— Свободу Лазо! Свободу Лазо и его товарищам!

— Долой интервенцию!

Крики, выстрелы, беготня людей.

— Свободу Лазо!..

В камере тишина.

Л а з о. «Освободят ли нас, не знаю. Скорее всего, нет, и это мое письмо к тебе, милый братик, возможно, последнее. Именно поэтому хочется сказать тебе самое главное, что важно понять в твоем возрасте. Слушай же. Ты обязательно должен понять, что нет несчастней людей, которые не знают, что им делать и что делать с собой. Для таких людей обязательный рабочий день является истинным благодеянием. Оглядываясь на прожитую свою жизнь, я мог сделать только один вывод, что труд, деятельность каждого человека, многих, разделяют нас на две неравные части: одна — о развитии в широком смысле этого слова, другая — о практической жизни. Значение первого неизмеримо больше второго. Под развитием понимаю все проявления, все запросы нашей мыслящей и чувствующей личности, которая хочет жизни полной, широкой, значительной, часто не будучи еще в состоянии определить, какая именно будет эта жизнь. Но это стремление расширить свою жизнь, сделать ее ярче, лучше, значительней, выявить в ней свои мысли и стремления — есть одно из самых благородных стремлений человека, пойми это! И чем больше человек вкладывает в свое развитие непреклонности, бескорыстия, чем больше он стремится через личное к человеческому, к коммунистическому, тем значительней наша жизнь и тем легче переносятся невзгоды и страдания и вместе с тем — чаще солнце любви и участия освещает наш путь, тем более нитей связывает нас с другими людьми. Обними маму, успокой ее…»

Л у ц к и й. Напрасно пишешь, Сергей. Все равно твое письмо уже не дойдет. Не выйдет из этого подвала контрразведки…

С и м б и р ц е в. Ах, Луцкий, ты — непроходимый маловер. Не выйдет. А я вот тоже написал стихи. Не всех же нас расстреляют. Товарищи передадут.

Л а з о. Всеволод, ты написал стихи? Прочти!

С и м б и р ц е в. Только не судите строго. Слушайте… (Читает.)

Л а з о. А ты знаешь, Всеволод, это хорошо!

Громыхнула дверь. Звякнули ключи. Тяжелый топот кованых сапог.

С м и р н о в. Встать! Лазо, Луцкий, Симбирцев — выходи! Этим троим связать руки.

Шум борьбы, тяжелое дыхание людей.

Что, товарищ бывший прапорщик Лазо, не нравится с завязанными ручками?

Л а з о. Конечно, не нравится, но ведь так вам безопасней с нами разговаривать…

С м и р н о в. Ну вот и отлично. А теперь прогуляемся перед рассветом. Здесь недалеко глухой полустанок, а в тупичке паровозик на парах. Облюбовал я этот паровозик… Машинист, видно, старательный, топка так и полыхает…

Пыхтит паровоз.

У с к о в. Павел Ильич, а зачем пары на полный ход приказали разводить?

П а в е л  И л ь и ч. А кто их знает? Белогвардейская сволочь! Ты вот посмотри-ка газетку, я достал. «Красное знамя» подпольно вышла.

У с к о в. Ох ты, какой заголовок! Свободу Лазо! Во какими буквами! Его освободят, Пал Ильич? А? Рабочие, весь народ протестует, требует. Отпустят его?

П а в е л  И л ь и ч. Боюсь, что нет, Миша. Народ его любит, — значит, враги ненавидят. Сомневаюсь, жив ли он? Наши узнали, что он и его товарищи, Луцкий и Симбирцев, теперь в белой контрразведке, а там главный — этот зверь полковник Смирнов. Они что делают, изверги… Жгут в паровозных топках коммунистов живыми… Вот что я тебе хочу сказать, Миша. Я старею… Сегодня ты мой помощник, а завтра, гляди, придется паровоз тебе самому вести вперед. Запомни. Такого на нашем паровозе не должно быть. Нет. Лучше смерть.

У с к о в. Ни за что! Я лучше взорву паровоз и сам погибну!

П а в е л  И л ь и ч. Тебе верю, Миша. Он тебя воспитал. А помнишь, Миша, как мы с ним тогда в Чите на бронепоезде поспорили? Накричал я тогда на него. Он — командующий, а я кто? Простой машинист.

У с к о в. Помню, как же. Он тогда сам признал, что неправ был. Мы, говорит, Миша, не частная собственность. Ваши слова повторил. Помню.

П а в е л  И л ь и ч. Да, Миша. Признать свою неправоту сейчас же после такого горячего спора не всякий сможет. А он смог. В этом не только мужество, но ясный ум и сердце настоящего большевика…

У с к о в. Пал Ильич! Смотри! Что это они?! Ведут кого-то с завязанными руками, без шапок, штыки наперевес, а впереди полковник. Троих ведут, а впереди?!

П а в е л  И л ь и ч. А-а! Сергей Георгиевич? Голубчик! Родной мой! Да неужто к нам на паровоз?!

У с к о в. Я к нему! (Кричит.) Сергей Георгиевич! Я — с вами! Пустите его! Контра — белая вошь! Горло перегрызу!

Выстрел.

А-а-а!

С м и р н о в. Болван! Фанатик! Это у тебя такой помощник… был? Я спрашиваю тебя, машинист. Твой это помощник?

П а в е л  И л ь и ч. Мой. Мой паровоз не примет…

Л а з о. Машинист, они тебя просто убьют. Отойди… Я помню, мне сказал один хороший человек, что мы не частная собственность и жизнь наша принадлежит народу! Отойди! Отойди!

П а в е л  И л ь и ч. Нет. Только через мой труп…

С м и р н о в. Ах, вот что? И ты, значит, такой же, как и твой помощник! Ну что ж, можно и через твой труп.

Выстрел.

Сильный музыкальный аккорд на высокой трагической ноте прозвучал и… замер.

Возникает музыка.

КОНЕЦ