И вот однажды во училище-коллéдже медицинскоем Да приключилася дурна история, нечестная. Принесли-ка в ученические стены — от стыпендию И роздали же слегка по группам нескольким, Остальные-то деньжата — в сейф, до утречка. А на утро открывали — нету денежек! Умыкнули семь тыщенок рубликов студенческих. Да как тут все и зашумели, и забегали, А и кого подозревать? Кого ловить-хватать? Тáк вот день пришел и приволок беду с собой, А заодно — майора-следака из части оперной. Он по отделу внутренней секреции силен-то был, Онко Онкович-то Раков он смекалист был. Повелевал-ка всем писать записки обязательны: Кто, где, во сколько, почему существовал в тот день, И не заметил ли чего такого необычного. Все алиби писали — и студенты, и учителя, Директорша, завхоз, уборщица… И все сдавали-то записочки майору Ракову. Долго ли, коротко ли времецко бежало, Вот получает Игорь сын Всеславьевич повесточку. В повестке-ярлычке да таково посланьице: «Извольте, дескать, Игорь сын Всеславьевич, Явиться ко тому ко следаку О. Ракову Такого-то числа, такого года Во кабинет отдела внутренней секреции». Глядит удалый молодец, что делать нечего, Когда по утру ясна зорька занималася, А и студентики гурьбой пошаркали в колледж, Идет он, с замираньем сердца, Игорь свет Всеславьевич, В назначен срок приходит в ментовской отдел. Заходит во пигментный кабинетик, здоровкается и садится нá стул. И тут рассматриват он логово ищеек узаконистых. Висят на стеночке Балканский полуостров, Большие круглые часы, эзотеричный календарик, Знакомый фас вождя и список розыскной рецидивистов наглыих. Стоит зде дым столбом от крепких сигарет. Бурнастый плотный Онко Онкович-то Раков Он курит дистрофический «Кэмэл», А й исподлобья смотрит, глазки щурит. Как есть пигмент — не в ус не дует, и не в бровь, не в глаз,  А всё ж таки царицу опухоль напоминат. И без обиняков, и многозначно улыбаясь, О.Раков предлагает Гоше расколотися, Как грецкий тот орех в тисках зажатый: — Договоримся лучше по-хорошому! Вот бумаженции тебе листок и авторучка, Я выйду на нескоро, ты — пиши. Пиши-ка более подробно: с кем, когда, во сколько Ты взял тыщёнок семь, тых рубликов студенческых. Куда полóжил, сколь уже потратил… Смелее, хлопец! (И захлопнулася дверь.) Писал он Игорь свет Всеславьевич спокойненько, Чиркал все истинную правдушку, ей-ей: «Такого-то числа в таком часу вышел из дома, Минут на двадцать как обычно опоздавши Притопал в медицинское училище. Во классе у Бактерия нунь Фагоцитова, Мол, изучал заразные болезни, фекционные. Да, знали де, что будут выдавать стипендию, Ходили ко директорше да посмотреть на очередь. Каким-то группам-от досталися счастливы денюжки, А нам оны светили опосля же всех. А мы так до полудня зде ишшо да поучилися, Вертелись будто на иголках и завистливо шипели, А к часу первому поихали на практику — В больничке же мы хвори хырургичные смотрели. Таким макаром нé быть хлопцу вором-то, В часу я четырём, дескать, уж дома быв. Покушав, что былó — опять к патологическим историям.» Он точечку поставил Игорь свет Всеславьевич, А тут явился Онко Раков, прочитал, поднял глазища: — Не хорошо обманывать-то старших! И воспрошает Игорь свет Всеславьевич: — Какие доказательства, начальничек? Неужто слабо алиби, туманно ли? Кивает Онко Онкович головушкой: — Найдём, найдём мы доказательства причинные. Пока что вот давай-ка покатаем пальчики. А и действительно, в натуре, покатали пальчики. И грустно, и смешно ему, удáлу добру молодцу. Ведь он, почéстный хлопец, разогорячился, Он тут зачал со раздраженья звонко-то смеятися: — Да вам, ментяшкам-мусорам, да их не вычислить, Коль вздумалися за меня как нынче братися, Видать, сработали шустристо тати ловкие. Вам нужно погадать на решете — авось поможится! Но Раков Онко Онкович не обижается: — Знакома поговорка ли тебе, упрямый детище? Смеётся хорошо лишь тот, да у кого на месте зубы все! Сейчас шагай-гуляй, но я уверен — ишшо встретимся. И выходил он Игорь свет Всеславьевич на волюшку, И брел, куда вели сомнения кручинные, Повесив буйную головушку невесело. Да приходил к любимой Леле нунь Сварожичне, А й говорил-то ей он всё, рассказывал подробненько. Она же Лелюшка и обнимат и успокаиват, И тихо-тихо говорит слова целебные: — Ка бы по всяким пустякам вдруг убиваться! Ведь если не при чем ты, Игорь свет Всеславьевич, То нече носа вешать, плакать, огорчаться. Он Игорь свет Всеславьевич спроговорит: — Да ай же ты, нунь Лелюшка Сварожична! Как «если»? Я же чист, чистее стеклышка!.. А й Лелюшка Сварожична опять своё: — Пойдём-ка лучше по слободке прогуляемся, Со ветерком прогоним прочь тоску-кручинушку… Как и проходит-от ишшо немного времечка, А получат он Игорь свет Всеславьевич другý повесточку. Когда по утру показалось солнце красное, Студентишки гурьбой мчалúся во колледж, А он ступает во пигментный кабинет. А тама всё висит на стеночке Балканский полуостров, Но вот отмечена малиновым карандашом трагедия — Как Блинтон Клин аНАТОмирует Юг Славии; И круглые большие часики приметою, Эзостеричный календарик тут как тут, Знакомый фас вождя вождя и список розыскной рецидивистов наглыих. Дымина такова, что вешай хоть топор, Там Онко Онкович-то Раков снова за столом, Беседу затевает он интимную. С язвительным симптомом И сарконической улыбочкой на роже А и плетет он сети, расставляет он ловушечки. Доверчиво иной-то раз заглянет словно в микроскоп, Пытаясь разыскать правдишки беглой суть. Спроговорит он Раков да во первый-то заход: — Проверили тебя по нашим докуметикам. Да ты же, гоблин, тó ещё успел нагадить! Имеешь гнусное пятно в своей непрошлой жизни, Ты со подельничками гнул бандитску линию… Он Игорь свет Всеславьевич молчит. Спроговорит он Раков во второй заход: — К тому ж тебя, зека, не жалуют студенты-промокашки, И про тебя учителя худое слово молвят, Дескать, ты странный, непонятный, подозрительный. А кое-кто видал в тот незабвенный день, Как ты в пятнадцать сорок пять захаживал в колледж. Вопрос: не за стыпендией ли тысячной? Он Игорь свет Всеславьевич молчит. Спроговорит он Раков да по третьему заходу: — Совпали пальчики — на сейфе точно те же, Гляди в бумажку — вот те экспертизонька! Он Игорь свет Всеславьевич ушам своим не верит, Он Игорь свет Всеславьевич глазам своим не верит, И смотрит сквозь туманну пленочку на заключение, Конечно, липовой бумажки экспертизовой (А в ней и подпись, и гербóвая печать имеются). Вдруг удалого молодца ведь прорвало и понесло, Он как тут начал плакать и слезливо причитать: — Да и за что же вы меня, сиротку, давите? Ведь отсидел я срок-то свой ещё порядочно, А и нагнали на суде, а и простили, Приплюсовали-от условные два годика. А я-то порешил со етим злом завязывать, И кореша мои, подельнички в разъездах вси: А кто в тюрьме на нарах прохлаждаетси, Кто Дасунь славит во чужих зарубежах, Кто под могильною плитою в царстве пекельном. А я ж не брал, не воровал, не трогал, не имел! Поверьте, Онко Онкович, моей слезиночке… Он говорит майор оперативный без утаечки: — Ну вот, развел мне церемонию мокротную! Не буду я тянуть резинку со волынкою, А посажу покамест тя, мальца, во темную темницу, Чтабы напомнить те же стены нунь Бутырские. Авось опомнишься, тогда вернемся к разговору. Отводит-провожает Онко Раков удалого, Отводит-провожает Онко Раков молодца в темницу темную И запирает самочинно дверь на ключик. Сидит он Игорь свет Всеславьевич да час-другой, Сидит и думу думает всё невесёлую, всё грустную. Да разве же ему не доверяют те хорошие учителя? И кто же нагло брешет, будто он был во колледже? Он думал-размышлял, по вздохам собирал себе на оправданьице, Как вот подсаживат к нему дятлá пугливаго. А дятел сразу же — да по какой статье? за что? И даже норовит он понахрапистей — Брось мучиться и расскажи-ка всё как есть! И догадаться тут не трудно удалому молодцу, Что супротив него вновь сеть майора развернулася, Как пить дать, запустили подсадную пташечку. Чтабы и выведать, арестовать, законно наказать. На третий час (уже и пташку, верно дело, допросили) Вот Онко Онкович стальной замочек отпирает: — Подумал, хлопец? И мне нечего сказати? Тогда вали-шуруй до хатоньки родимой, А дальше мы решим, как-то ишшо тебя давити. И выходил он Игорь свет Всеславьевич на волюшку, И брёл, куда вели сомнения кручинные, А й приклонившись, буйную головушку повесив, А й утопив слезливые глаза во зéмлицу сырую. Он приходил домой ко старой доброй матушке, Рассказывал ей всё, рассказывал подробненько. Она-от стара добра матушка его тут успокаиват, И говорит она слова, слова целебные: — Да ай же ты, млад Игорь сын Всеславьевич! Коль-если ты не воровал, то и отстанет Раков же… Он Игорь свет Всеславьевич на ты словечки пуще прежнего горюется: — Да ах же ты, любезна добра матушка! О чем ты говоришь? Как «если»? Ведь я чистенький… Ах, неужель и ты не веришь мне, дитятке своему? И вот минует-то маненько пасмурных деньков, Начальник-опер-невус Раков Онко Онкович, Глядишь, сам заезжает к дому Игорька На мятом проржавевшем «москвичонке». Хватает молодца-студента он под белы рученки, Сажат без объяснения в машинку и скорей везёт, Везет быстрей в отдел же внутренней секреции. Там, во пигментном кабинетике, всё то ж: И странные следы неведомой болезни — Юг Славии ракетами искромсанный Как инвазийными гельминтами-червями; Большие круглые часы, кои сто лет не ходют, И календарь со истеричным перевёрнутым числом Сего тысячелетнего исхода. И вновь верблюжия сигарка зажжена, И говорит он Онко Онкович-то Раков: — Я, правда, не нашёл преступников-злодеев, Но то не значит, будто ты невиноватый! Немножко слов добавить я хотел Ко той привычной мне актерской помазне, Что в прошлые разы своей отравленной душонкой пачкал ты. Ты! Ты ж не блатарь, не богатырь могучиий, И на тебе креста нет золотого, хоть пол-пуда. А знать давно пора, что какова здесь масть-такая власть! Вас — сотни тысяч, вы — легионеры, черти, бесы. СПИДометр ужасный именно вы включаете. Спокойно не даёте жить, мир разрушаете. Вы — педерасты, проститутки, лесбиянки, Вы — воры, и бандиты, и убийцы, Вы — наркоманы, психопаты, вырожденцы. Ваш генетичный код под Сатаной мутировал Из вероятно благородных человеков в твари подлые. Я бил бы вас всегда и просто так, Зверюшек лютых, бешеных, опасных! И, мне поверь, я буду вас учить, учить пока живой, Как жить, как важно сознавать, что плохо быть уродом. А честно жить вы не хотите, не желаете, И понимать, соображать и… черт возьми! Когда же наконец дойдет до ваших каменных мозгов, Что Русь родная, Матушка Россия агонирует? И что страну трясёт, коль бьют славян по крови, И что привычка вредная у Билла — онатонизмом заниматися, И прорастать к соседям в клетки, и ракетоблудить. Он, Канцер-Зверь, метастазúрует в славянский дух, Сжимает, комплексовщик, бесконтрольное колечко. Вот где та опухоль, вот — американома! А надо бы разжать, расплавить, разаНАТОмировать, Пора бы радикальное леченье провести — не меньше. Да Зверь — он что?! Есть и хозяин у него — Он-то хозяин, богатырюшко Авгей Сраилевич. Он прикатил колечко из авгеевой конюшеньки, А из авгеевой конюшни вонь по всей Земле. Он богатырюшко Авгей сам-то не сражаетси, А он пускает в ход извилины свои-от ядовито-мудрые, А он спускает со цепи пса злого — Канцер-Зверя плодовитого. А Канцер-Зверь — ет штука много плодовитая, Ёна выблёвыват тыщи-мульёны-то змеёнышей поганыих. Змеёныши оны метастажúруют по всему белу свету. Но где тот богатырь российский, где Авгею супротивничек? Чтоб мог устроить бы ему большую мойку с банею, Прочистить и промыть ему бороздочки-извиленки, А чтоб не думалося да Росею пожевати-кушати. А лучше вырвать сердце и со печенью авгейское Да добрым людям на великое гляженье, Старухам старым на великое роптанье. И покрошить ёго на мелкие кусочечки, И не оставить-то ёму да всё на семена. А если б ты был богатырь, а ты авгейский прихвостень! Вот мне и надобно ведь посадить тебя в темницу темную. И это дело о семи тыщенках незакончено, Покамест я тебе и опухоль, но доброкачестна. Иди-ка и подумай хорошенько обо всём, что сказано, А раз ещё дороженьку мне перейдешь секретную В моих делах-то уголовныих — не обижайся! И мучить буду, и давить, и бить по почкам, А чтобы ты диагноз ставил: распустились почки! Он Онко Онкович смеялся белозубо, И отпускал на волю вольную да Игорька Всеславьева. Вот он идёт да Игорь свет Всеславьевич как будто пьяненькой, Как будто выпил целую цистерну спирту-водочки, Но не упал свиньёю в грязь, а был закрученный, Задавленный, распятый до тогошеньки, Что мир скорей пытался Игоря познати-разгадати, Пытался удалого молодца узнать, аль нежели наоборот. Он сам и не заметил, как в училище колледжное да угодил, Навстречу-от ему нунь Макошь Паникратовна. Он ведь директурше рассказывал откуда он, что испытал, Ишшо вдобавок словно маленький росточек Пророс его-то сон нездешний, сказочный.