1

В центре Петропавловска, по Новомечетной улице, в домике бывшего рабочего Хасана Сутюшева, уже два года находилась конспиративная квартира комитета РСДРП.

Хасан десять лет работал на кожевенном заводе, у дубильного чана, даже когда заболел тяжело ревматизмом. Хозяин выбросил его, после того как он не мог уже ни стоять, ни ходить.

Если бы не младшие братья Хасана — восемнадцатилетний Хатиз и четырнадцатилетний Карим, его жене с двумя маленькими сынишками пришлось бы идти по миру.

Хатиз работал служащим у бакалейщика, и ему часто приходилось бывать на меновом дворе. Там он познакомился с Константином Вавиловым и вскоре вошел в революционный кружок, который вел Алексей Шохин.

Живой, любознательный татарчонок заинтересовал Антоныча.

— В городе много татар, Хатиз может быть полезен для связи с ними, — говорил он Алексею. — Брат у него рабочий, из-за жадности хозяина калекой стал. Не упускай парня из виду…

Через Хатиза железнодорожники познакомились с семьей Хасана. Домик у Сутюшевых был небольшой — комната и кухня, но в нем два выхода — на улицу и во двор.

Когда младший брат рассказал Хасану о том, что рабочие, бывающие у них, борются с хозяевами и им надо иметь тайную квартиру для своих собраний, Хасан радостно предложил:

— Пусть к нам приходят. Чужие не заглядывают, никто не узнает…

— А если полиция пронюхает, то тебя в тюрьму возьмут, — предупредил Хатиз. Так ему велел сделать Алеша.

Хасан ругнулся.

— Пускай берут да на руках носят, сам знаешь — ходить не могу. Они заодно с богачами, — сказал он.

Через год Хатиз вошел в подпольную организацию. Ему поручали прятать и передавать нелегальную литературу — ее получали от Омского партийного комитета, — находить квартиру для приезжих пропагандистов, вызывать на явку нужных товарищей… Работая у бакалейщика, он мог отлучаться и днем.

Чутко прислушиваясь к речам приезжих товарищей, к спорам на собраниях, Хатиз жадно, как губка, впитывал все, но слабо разбирался в разногласиях революционных группировок. Для него казались одинаковыми большевики и меньшевики — все, кто был против царя. Но сказать об этом руководителю кружка он не хотел — Алексей еще бестолковым посчитает.

— Почему они спорят? — говорил он своему задушевному другу Мухамеду Абдурашитову, рабочему депо. — Все же хотят сбросить царя.

Мухамед считал настоящими революционерами большевиков, но объяснить разницу тоже не мог.

Однажды Абдурашитов неожиданно зашел к Хатизу на работу. Тот сидел вместе со своим хозяином, занятый проверкой счетов, и удивленно взглянул на приятеля.

— Я пришел за тобой, Хатиз. Твоему брату очень плохо, — сказал Мухамед. — Попроси хозяина отпустить тебя.

— Больного брата надо проведать, — благожелательно откликнулся бакалейщик. — Ступай, Хатиз, работу сделаешь завтра.

Когда друзья вышли на улицу, Хатиз нетерпеливо потребовал объяснения. Брат всегда болен, не из-за него его позвал Мухамед, он был в этом уверен.

— У Хасана сидит молодой товарищ, такой же, как ты. Он даст тебе поручение, и, знаешь, спроси его о том, о чем ты меня спрашивал, — ответил Абдурашитов.

Возле дома они еще издали увидели тетку Минсулу, жену Хасана. Она стояла с лопатой в руках, будто очищая снег возле завалинки. Обычно, если приходил к ним кто из подпольщиков, Минсула сейчас же находила себе работу на улице, но не спешила с ней. Ей было всего тридцать два года, но бедность, болезнь мужа состарили ее раньше времени. В уголках возле бледных губ образовались складочки, и мелкая сетка морщинок окружила светлые глаза. Младший сынишка Ибрагим старательно лепил из снега бабу. Улыбнувшись в ответ на приветствия молодых людей, Минсула сказала:

— Идите, вас ждут!

Хасан полулежал на нарах, подтянувшись к краю. Маленький кухонный столик был поставлен возле нар, и хозяин с гостем пили чай, вполголоса разговаривая.

— Вот мой брат, Хатиз Сутюшев, — сказал Хасан, когда друзья вошли в кухню.

Гость поднялся им навстречу и, окинув Хатиза взглядом больших серых глаз, протянул ему руку.

— Михаил Большой, — назвал он себя, крепко пожимая руку Хатизу. С Абдурашитовым они уже виделись.

«Ему тоже лет восемнадцать», — подумал Хатиз, разглядывая незнакомца.

Слегка вьющиеся темные волосы были откинуты назад, открывая полностью высокий, красивый лоб. В глазах теплилась приветливая улыбка, но губы не улыбались. Одет он был в форму воспитанника Омского кадетского корпуса, что удивило Хатиза. Революционер — и кадет!

Михаил заметил его удивление и, смеясь, махнул рукой.

— Не обращай на это внимания, так лучше ехать, — пояснил он, приглашая пришедших сесть за стол.

— Я уже подробно объяснил Хасану, где тебе надо получить сегодня литературу, не буду повторять — время дорого, — сказал Михаил, когда Хатиз с Мухамедом сели возле стола. — Лучше вы расскажите, как работаете с молодежью.

Он нетерпеливо откинул прядку волос, упавшую на лоб, и весело, но требовательно посмотрел на юношей. Те молча переглянулись. Ребята не ходят на кружок, как с ними работать? Михаил понял.

— Работать можно по-разному. О революции с каждым говорить сразу не следует, — заговорил он. — А вот поплясать, песни попеть можно со всеми хорошими ребятами. В литературе, которую ты, Хатиз, получишь, есть листовка с песней, «Марсельеза» называется. И ноты к ней есть. Дай по секрету старшим учащимся, надежным ребятам. Выучат они ее, будут петь и, конечно, спросят тебя, кто ее сложил, когда, почему. Тебе о ней Алеша расскажет, а ты им. Это уже будет революционная работа. Думать заставишь…

Он долго учил их, как работать среди молодежи. Слушали внимательно все трое.

— Я хотел спросить: в чем разница между большевиками и меньшевиками? — спросил Хатиз, когда Михаил замолчал. Он проникся уважением к молодому гостю и уже не считал его ровесником. Как хорошо все объясняет!

— Если коротко сказать, то большевики хотят, чтобы после победы рабочие взяли власть в руки, а меньшевики требуют передать власть богачам, считают, что рабочие сами управлять не смогут…

— Ишь ты! — вскрикнул Хасан, перебивая Михаила. — Чтобы опять на нашей шее ездили?

— Примерно так, — рассмеялся Михаил. — Но ты, Хатиз, попроси руководителя кружка дать тебе брошюру, спроси обо всем, что непонятно. Мы должны учиться сами, а потом других учить, — добавил он, вставая. — А теперь пусть Минсула идет в комнату — замерзла, наверно. Я выйду через двор.

Когда Михаил ушел, Хатиз и Мухамед долго обсуждали слышанное. Хасан, стиснув зубы от боли, лежал молча. Хотелось самому бороться, но… «Почему никто не поучил, когда был молодой, ходил, как все?» — размышлял он горько.

— Если б Михаил чаще к нам приезжал, — мечтательно произнес Хатиз. Мухамед, поймав взгляд Хасана, кивнул.

…С Михаилом Большим друзья встретились лишь через полгода. Он заехал в Петропавловск весной девятьсот пятого и пробыл три дня.

Одетый по-прежнему в форму кадета, Михаил свободно ходил по городу. В первый вечер вместе с Алексеем Шохиным они сумели попасть на вечер в женскую прогимназию.

— Надень рубашку с вышитым воротничком да кудри свои получше расчеши, — учил Михаил слесаря. — Я кадет, а тебя за студента примут. Потанцуем и посмотрим. С учащимися надо крепче связаться, наши люди там безусловно есть. Угадает тебя только Раиса — так она виду не подаст, а гимназистки на твои синие глаза заглядятся, забудут спросить, кто ты, — весело смеялся он.

На вечере Алексей часто поглядывал на своего товарища, старался подражать ему.

Все шло благополучно. Начальница заметила друзей.

— Какие приличные молодые люди! И по-разному, но оба красивы… Приятно смотреть! Повеселят наших девочек. Видно, с реалистами пришли, — говорила она сопровождающим ее классным дамам.

Когда процессия поравнялась с Михаилом, стоящим рядом со смуглой серьезной девушкой, тот ловко поклонился. Дамы ответили благосклонными улыбками.

После их ухода Михаил продолжал разговор со своей партнершей.

— А какая книга вам особенно понравилась из прочитанных? — поинтересовался он.

— «Ключи счастья» Вербицкой, — прошептала, краснея, гимназистка.

Михаил забавно вытянул губы и улыбнулся. Лицо девушки стало совсем пунцовым.

— Это глупая книга, да? — спросила она.

— Умной без лести не назовешь, а я льстить не умею, — признался кадет.

Заиграли вальс, и они закружились по залу. Во время перерыва между танцами девушка начала настойчиво требовать, чтобы он посоветовал ей, что же надо читать.

— А у вас досуг для серьезного чтения найдется? — поддразнивающим тоном спросил Михаил. — Наверно, за танцами и читать некогда?

— Мы с Ниной любим читать, — отвечала девушка и показала на свою подругу, возле которой стоял Алексей Шохин.

— Так познакомьте меня с ней, а я вас с Игорем. Это мой товарищ.

Через минуту они весело болтали вчетвером. Девушки записывали названия книг, которые советовал читать Михаил.

— Что вам покажется неясным, спросите Игоря, а книги найдете в библиотеке, они не запрещенные…

— А нам бы хотелось запрещенное почитать, — шепнула, замирая, Нина.

Михаил сделал строгие глаза.

— Если ваша начальница узнает про такой разговор, то вам снизят балл за поведение, а нас попросят вон…

— Никто никогда не узнает! — убеждала горячо Нина. — Мы умеем хранить тайны. Нам реалисты «Марсельезу» дали, мы всем классом один раз запели, и наша классная нас поймала. Но никто не сказал, кто первый выучил и откуда достали, хотя всем снизили балл.

— А нам свою тайну выдали, — поддразнил Алексей.

— Вам можно, — убежденно ответила подруга Нины.

— Ну хорошо! Прочитайте все, что записали, а после Игорь с вами встретится и, может быть… — Михаил таинственно замолчал, потом засмеялся. — Танцевать пошли, а то долго стоим, — напомнил он.

Они опять танцевали, но, не дожидаясь конца вечера, подруги заспешили домой, надеясь, что молодые люди их проводят.

— А как же мы вас увидим, Игорь? — спрашивали дорогой девушки. Они уже знали, что Михаил скоро уедет.

— Вот городской сад откроется, там и встретимся, — ответил Алексей. — Только уговор: если я сам не подойду, не узнавайте меня. Так надо.

Гимназистки, взволнованные необыкновенной встречей — они уже кое-что слышали о революционерах и догадались, кто их спутники, — обещали все выполнять в точности.

Идя к подгорью — Михаил ночевал у Мезина, — он говорил Алексею;

— Связи не теряй. По-моему, девчушки серьезные. Хатиз среди учащихся татар и киргизов пропаганду ведет, кое-что дает понять, а тебе про русских забывать не следует. Лишнего не говори, пусть они тебя Игорем зовут. Молодежь любит таинственность и лучше иных взрослых умеет секреты хранить…

Вечером следующего дня Михаил был на конспиративной квартире у Хасана. Шло заседание комитета партийной организации. Окна комнаты, где собрались подпольщики, Минсула старательно закрыла одеялами и, уложив сыновей спать, сама села у двери, выходящей на улицу.

Минсула не разбиралась в политике, но одно поняла: люди, которые тайно собираются у них, желают, чтобы рабочим стало лучше жить, и за это их преследует полиция. Никто не требовал от нее, чтобы она караулила, но Минсула никогда не ложилась спать, пока длилось совещание, и, сидя возле дверей, чутко прислушивалась, не идет ли кто к их дому.

Из-за закрытой двери глухо донеслось: «Вам надо объединить обе организации…» Губы Минсулы дрогнули.

«Это говорит гость, — подумала она. — Какой он хороший, ласковый! Его все называют „наш товарищ“».

— Наш! — чуть слышно прошептала женщина, напрягая слух, чтобы еще услышать его слова, но голоса за стеной притихли, и Минсула прислушалась: не идет ли кто на улице? Нет! Шагов не слышно. Больше к ним полиция не придет — ведь тогда ничего не нашли. При воспоминании об обыске Минсулу вновь охватил страх.

Как могла узнать полиция, что Хатиз привез к ним мешок с листочками и тоненькими книжечками? Хасан велел положить его в щепки, что лежат в сарае, но Минсула закопала на огороде. А потом пришла полиция. Они искали везде, выкинули все щепки и не нашли.

Минсуле стало смешно. Как она громко кричала и ругалась по-татарски за те щепки на полицейского! По-русски плохо говорит, но понимает все, а тут притворилась, что ни одного слова не знает.

— Чего вы у нас ищете? — кричала она по-татарски. — У нас ничего нет, только двое детей. Хозяин лежит больной. Зачем швырял щепки? Кто будет убирать?

— Ну, не кричи, мамаша! Нас обманули, — добродушно пробормотал полицейский по-русски. Даже на него произвели тяжелое впечатление бедность и беспомощность семьи Хасана.

Слова полицейского она запомнила и передала Антонычу. «Но кто же им сказал?» — в который раз задала себе вопрос Минсула.

Об этом же тихо говорили и за закрытой дверью. Когда члены комитета по одному ушли и остались только приезжий и Федулов, последний сказал:

— У нас в организации завелся провокатор, — и напомнил про обыск и про сообщение Минсулы.

— Есть на кого подозрение? — быстро спросил Михаил.

— Как тебе сказать… Точных данных у меня нет, но одному человеку я не доверяю, — ответил Федулов. — Потому его здесь и не было. О получении литературы знали трое — я, Хатиз и Вавилов. Мог ли кто еще в тот день узнать? Хатиз сначала повез мешок к Степанычу. Но у него были гости. Оттуда он сразу приехал к брату, а часа через три к Хасану пришли с обыском. О перемене адреса Хатиз сказал до обыска только Константину как руководителю городской организации.

— Д-да! Подозрение тяжелое, — нахмурясь, промолвил Михаил после длинной паузы. — Ошибиться в ту или другую сторону одинаково страшно. Он про обыск знает?

— Ему сказали.

— Как отнесся к этому сообщению?

— Возмущался неосторожностью Хатиза, высказал предположение, что кто-нибудь из соседей заметил, и предложил другую квартиру, считая, что эта теперь ненадежна…

— Возможно, и так, возможно, и по-другому. О том, что комитет по-прежнему собирается здесь, он знает? — спросил Михаил.

— Нет, с ним согласились и здесь теперь встречаемся втайне от него.

— Будьте осторожны и проверьте хорошенько. Что у него меньшевистская закваска, в этом сомнения нет, но называть сразу же провокатором нельзя.

Оба задумались.

— А кто знает, кроме тебя, о посылке товарищей на рудники?

— Степаныч, Алексей и Гриша. За этих я могу ручаться, — успокоил Антоныч.

— Это хорошо! Связь со Спасским заводом надо сейчас поддерживать обязательно. Используйте вашего Палыча. Вавиловым займись сам, другим не поручай. Сюда приходите пореже, иногда вместе с Вавиловым, бывайте и на квартире, предложенной им, а вообще следует установить явку, о которой бы он совсем не знал…

— Квартиру мы найдем, а проследить за Вавиловым одному трудно. Мне кажется, надо использовать для этой цели Хатиза, он часто встречается с Константином. Можно будет прикрепить его для работы с рабочими менового двора — там бывает и Вавилов и другие служащие Савина. Кроме того, к Вавилову он теперь сам относится очень настороженно, — подчеркнул Антоныч.

— Ну что ж, тебе виднее, — согласился Михаил.

Антоныч приоткрыл дверь и тихонько позвал:

— Хатиз! Зайди сюда…

2

Из Петропавловска выехали на рассвете. Пара степных лошадок трусила по чуть подсохшей дороге. Первое время возчик лениво помахивал кнутом, но, увидев, что молодой седок его закрыл глаза, он положил кнут под себя и стал неторопливо свертывать «козью ножку».

«Нечего зря гнать лошадей, ехать двести верст. Все равно спит, прогулял, поди, ночь», — подумал он. Но ошибся.

Прикрыв черными ресницами глаза, юноша не спал, хотя ночью действительно ему не пришлось отдыхать, только совсем не по той причине, о какой думал старый возчик.

…Разговор с Антонычем и Хатизом затянулся надолго, но и на квартире Степаныча ему не удалось поспать. Старый казак с первой встречи, в прошлом году, проникся глубоким уважением к Михаилу и хотел обо всем поговорить с ним.

Степаныч рассказал ему про своего дружка Федора Карпова, о беседах их в течение зимы. Потом засыпал вопросами. Лишь перед рассветом спохватился, что не дал гостю отдохнуть. Юноша, не открывая глаз, улыбнулся, вспомнив, какое растерянное выражение было у Мезина, когда он говорил: «Ночи-то весенние какие короткие. Оглянуться не успели — и вставать пора!»

Поудобнее устроившись в возке, молодой путник задумался.

До родного города с широкими улицами, поросшими травой, с деревянными домиками, спрятавшимися в тени берез, акаций и карагачей, ехать двое суток, и никого и ничего не надо опасаться. Сейчас он не Михаил Большой, а Валериан Куйбышев, окончил Омский кадетский корпус и едет на каникулы домой. Он может отдаваться воспоминаниям, отдыхать. Дома ждет не только отдых, но и борьба. Ни за что не согласится он стать офицером! «Как огорчится мама!» — с болью подумал он, но немедленно усилием воли заставил себя думать о другом, радостном. Отдых необходим перед новой серьезной работой.

Тонкие, с характерным разрезом губы сложились в улыбку. Валериан вспомнил себя совсем маленьким мальчиком, учеником «маминой школы», — с десяти лет его уже увезли из любимого Кокчетава в Омск, и он начал учиться в кадетском корпусе.

Мать сидит за пяльцами в гостиной. Вокруг нее сестренки; они тоже заняты вышиваньем, вязанием кружев — рукодельницы! Брат Толя увлекся выпиливанием, а он, Воля, как звали его в семье, уткнулся в книжку, читает про Суворова и постепенно забывает про всех окружающих, не слышит даже, когда его громко зовут: «Воля! Воля!»

«Еще бы!» — улыбаясь, думал Валериан. Он же в то время считал себя Суворовым, а звали Волю.

Перед ним как будто потянулась цепочка ребят — это его солдаты. Черноглазый Касым — «адъютант» «Суворова». «Суворов» — он, Валериан. Они идут в горы, где среди леса лежат гранитные камни. Возле самого высокого он ставит караул. Стоять на часах не легко — «Суворов» очень требователен.

Игра продолжалась и тогда, когда он приехал впервые на каникулы кадетом. А вот в следующем году все пошло по-другому.

Ему исполнилось двенадцать лет. У старшей сестры Нади в Омске он получил прокламации и привез с собой в Кокчетав. Вместе с Касымом ночью сходили к «Суворовской крепости» и там, в углублении под камнями, надежно спрятали их. Маленькие солдатики-часовые теперь стояли на карауле не просто у камней.

— Я тоже хочу читать листовки, но не умею, — печально говорил верный «адъютант». Он один был посвящен в тайну.

— Ничего, Касым! Я попрошу маму, она зимой научит тебя, — утешал его Валериан. В этом году он уже считал себя не Суворовым, а революционером…

…Валериан открыл глаза и сел. Возчик, быстро выхватив кнут и махая им над лошадьми, закричал:

— Ну, заснули!

Юноша усмехнулся.

— Это и были первые шаги, — прошептал он с волнением и неожиданно засмеялся. Ему вспомнилось, как он унес потихоньку у матери моток берлинского гаруса и они с Касымом, свернув листовки в трубочки, каждую обвязали гарусными нитками, а потом разбросали под окнами и дверями домов, в солдатской казарме…

«Конспиратор!» — думал, смеясь, Валериан. Гарус выдал его отцу сразу же…

— Веселое знать, что вспомнили? — обернувшись, спросил возчик.

— Да, очень! — ответил юноша и сразу погрустнел.

Отец! Какой он чуткий, но дороги у них разные. «Это ты?» — спросил он тогда и в ответ на его слова: «Да, я!» — сказал: «Иди, мой мальчик, играй!»

Отец мог иметь серьезные неприятности из-за него…

«И сейчас папа поймет меня, поможет уехать в Петербург, освободиться от военщины, — размышлял он. — Тяжелее с мамой!»

Валериану вспомнилось, как сердилась мать, когда, начиная со старших классов, он стал говорить денщикам «вы». «Какой же ты будешь офицер?» — негодовала она. И вот офицером он никогда не будет…

«Милая мама! Такая внимательная к людям, ее любят все, особенно ученики. Она за зиму выучила читать Касыма, а вот денщику сказать „вы“, по ее мнению, нельзя. Так воспитали в гимназии!»

Бессонные ночи, проведенные в Петропавловске, начали давать знать о себе. Валериан вновь прилег, подсунув под голову чемодан и согнув ноги. Взглянув на степь, начинающую покрываться зеленой травой, он вспомнил почему-то о карцере, где сидел за то, что послал протест против январских расстрелов за одной своей подписью, высокомерное, злое лицо кадета Ребрецова, и глаза его сомкнулись.

— Скоро буду в родном городе, маленьком зеленом Кокчетаве, — прошептал он, засыпая.

3

— Ну что это за озорники! Вот подождите, придет отец, он вас живо ремешком отстегает! — грозила сынишкам Катя Потапова, сидя с шитьем перед окнами своего домика.

Десятилетний Саша и восьмилетний Миша, не обращая внимания на слова матери, продолжали бороться. Саша несомненно был сильнее, но не мог справиться с младшим братишкой, более подвижным и ловким, чем он. Они оба запылились с ног до головы, поочередно падая на дорогу; а иногда и оба сразу; наконец, устав от возни, измазанные, раскрасневшиеся, подошли к ней.

— И вовсе папа не станет стегать ремешком! — задорно произнес старший. — Он говорит, что рабочие должны уметь бороться…

Катя засмеялась.

— Смотри-ка, какие борцы! Откуда только слов-то набрали…

— Да папа же с дядей Алешей так говорили, — перебил ее Саша.

Мать озабоченно покачала головой. «И когда успел подслушать? Вдруг еще кому вот так скажет…»

— Глупенький! Они же взрослые и борются не на пыльной дороге, — ответила она и, забеспокоившись, добавила: — А болтать так не следует.

— Я тебе сказал. Чужим и Мишка не скажет. Мы не маленькие, — успокоил ее Саша.

Миша шмыгнул носом, будто подтверждая слова брата, но увидел идущего отца и кинулся к нему навстречу. Григорий подхватил сына и, смеясь, побежал с ним к жене.

— Что ж ты борца-то на плечо сажаешь? Он ведь у нас уже большой, учится бороться и побеждать, — окинув ласковым взглядом мужа с сынишкой, пошутила Катя и рассказала мужу о словах Саши.

— Правильно, богатыри! — подтянув к себе старшего сына, сказал Григорий, продолжая смеяться. — Кто ж у вас победитель? Сашка, наверно? Он ведь старший.

— И вовсе не он! — обиженно протянул Миша, сидя у отца на коленях.

— Ого! Младший, значит, не хочет старшему уступать? — улыбнулся Григорий. — А ну-ка, со мной оба поборитесь! Справитесь?

Ребятишки с восторженным визгом повисли на отце, уцепившись с двух сторон.

Катя поднялась с завалинки.

— Пойду ужин собирать. Идите, борцы, мойтесь. И не поймешь, на ком больше грязи.

— Вымоемся, мать, не брани! — подхватив сыновей под мышки, Григорий пошел вслед за женой.

Скоро вся семья сидела за ужином. Ребята чинно хлебали окрошку с молодой картошкой, свежими огурцами и зеленым луком.

Когда встали из-за стола, Григорий попросил жену:

— Сходи, Катя, за Надей, я ей гостинец принес. А мы немного почитаем, да и на боковую.

Катя быстро взглянула на мужа и, ни о чем не спрашивая, повязалась платком и ушла. Ребята принесли книжки.

— Подождите. Непорядок! Надо со стола убрать, — остановил их отец.

Саша принес воды в ковше и начал мыть ложки, Миша сбегал за полотенцем. Григорий шутил с ребятами, поддразнивал их, и они не переставая звонко смеялись. Отец редко так рано приходил, чаще всего они уже спали к его приходу.

Мальчики любили мать, но тянулись больше к отцу и чувствовали себя безгранично счастливыми, когда он разговаривал и играл с ними.

— Ну, Миша, давай свой урок, — предложил отец, когда было убрано со стола и младший сын, сияя глазами, начал читать сказку об упрямом козлике.

После него старший прочитал рассказ «Ванька Жуков».

— А теперь спать! В следующий раз побеседуем о прочитанном, — сказал отец, и ребята без спора отправились на свою постель в сенях.

Григорий взглянул в раскрытое окно и, заметив в свете потухающей зари два женских силуэта, направляющихся к их дому, быстро вышел. Лучше на улице обо всем договориться. Вдруг опять хитрец Сашка не спит?.. Осторожность не мешает.

4

— Ну, пошли быстрей, а то всю рыбу без нас выловят! — весело предложил Алексей своим товарищам.

Собралось человек пятнадцать, все деповские. На плечах у рыболовов торчали длинные удилища. Федот Мухин, кроме удочки, нес корзину с продуктами и ведро, а у Семина за спиной позванивали медный котелок и жестяной чайник. Пошли мимо городского сада, намереваясь повернуть к Старице.

Сразу же за садом их встретил Хатиз с группой городской молодежи. С удочками шли Абдурашитов, Карим, младший брат Хатиза, и еще человек десять его ровесников.

— Нашего полку прибыло! — закричал Алексей. — Сегодня всю рыбу выловим.

Когда вышли в степь, Шохин вполголоса затянул «Сотни лет спала Россия…» К нему стали присоединяться другие, те, кто знал слова.

— Книжку с собой взял? — спросил потихоньку Шохин Хатиза.

— Есть! — ответил тот, притронувшись на мгновение к своей тужурке.

— Значит, кое-что поймаем сегодня, — усмехнулся Алексей и еще звончее, заливистее запел.

Кругом степь, чужие уши не услышат. Впереди виднелся берег Старицы, покрытый ивняком.

Остановившись среди тальника, старшие начали устанавливать удочки, а младшим Алексей велел заняться кострами — надо чай вскипятить. Ушли рано, не завтракали.

Карим, забрав чайник и котелки, пошел за водой, другие ребята кинулись ломать сухой тальник. Скоро на полянке горели два костра. Солнце выплыло из-за горизонта и осветило степь и Старицу первыми утренними лучами. По нему плыли легкие облачка, розовеющие на востоке. Тишина стояла такая, что ни один листок не колыхался.

Рыба дружно клевала. Заядлые рыбаки, забыв про все, бегали от удилища к удилищу; мелкая рыбешка то и дело шлепалась в большое ведро с водой.

Шохин, устроившись под кустом, внимательно читал брошюру, переданную ему Хатизом. Начнет солнце припекать, удочки перестанут кланяться, тогда можно поговорить…

Когда ребята криками известили, что завтрак готов, клёв действительно прекратился. Рыба ушла вглубь, подальше от жарких лучей солнца.

— Поздновато вышли, а все же на уху для всех хватит, — сказал Федот, подойдя к лежащему на траве Алексею.

— Хорошо, что рыба сознательная, не клюет, когда не надо. А то тебя целый день от удочек не оторвать, — заметил Алексей, лукаво подмигивая Мухину.

— Ну, уж ты скажешь! — чуть смущенно ответил Федот и, нарвав прибрежной осоки, старательно прикрыл рыбу, прежде чем поставить ведро в тень куста.

Чай пили, сидя прямо на зеленой лужайке. Когда насытились, ребята начали рассказывать свои новости.

— У нас в реальном поют «Марсельезу», — важно сообщил черноглазый мальчуган. — Учителя с ног сбились, все хотят узнать, кто первый принес текст и где листок с песней: директор требует. Только напрасно стараются: старшие — народ крепкий, маменькиных сынков нет, а малыши сами ничего не знают.

Рабочие засмеялись: рассказчик сам от малышей далеко не ушел.

— А вы знаете, кто эту песню сложил? — спросил Алексей.

— Нет! Расскажите! — сразу послышался десяток голосов.

— Пожалуй, расскажу. Только помните: никому нельзя говорить, от кого вы слышали, — сказал Шохин строго, но в глазах у него промелькнула усмешка.

— На нас можете положиться! — горячо заверил первый паренек.

Товарищи дружно поддержали его, и Алексей рассказал о французской революции конца восемнадцатого века и о тех, кто через восемьдесят лет, в семьдесят первом, шел на баррикады с этой песней. Его слушали с глубоким вниманием не только ребята, но и старшие рыболовы. Когда он кончил рассказ, молодежь неожиданно запела «Марсельезу», и все встали. Пели с горячей страстью. Пели так, словно песня была клятвой — не боясь гибели, идти под красными знаменами.

Когда общий порыв остыл, Алексей сказал:

— Тебе, Хатиз, с твоей командой, чистить рыбу и варить уху, а мы, старички, отдохнем под кустиками — нам ведь завтра на работу.

Ребята с шумом и смехом кинулись к ведру с рыбой, а старшие рыболовы вместе с Шохиным прошли вперед и прилегли под кустами ивняка. Федот присел возле Алексея, обхватив руками согнутые коленки, и вопросительно взглянул на него.

— Хочу рассказать вам, товарищи, о событиях в России. Дошла до нас весточка, — начал вполголоса Алексей.

Чтоб лучше слышать, все сблизились в тесный кружок.

— Везде прошли первомайские демонстрации, во всех крупных городах. В Варшаве полиция несколько сот рабочих расстреляла и ранила…

— Сволочи! — сквозь зубы выдавил литейщик Котлицын, сдерживая свой гулкий бас, и сел, поджав ноги по-казахски.

— По призыву социал-демократов в Варшаве, в ответ на расстрелы, забастовали рабочие всех предприятий, — окинув взглядом товарищей, продолжал Алексей.

Все приподнялись.

— Наши путиловцы бастуют. Металлисты всегда идут впереди, другим дорогу показывают…

— А мы-то! Ждем все! — с горечью произнес Мухин.

— В Иваново-Вознесенске уже третью неделю бастуют семьдесят тысяч рабочих. Голодают. Полиция не раз стреляла, когда они собирались на Талке — речушка такая там. Большевики руководят стачкой, впереди всех идут…

Слушавшим казалось, что Алексей упрекает их в трусости.

— Скажем нашим, — глухо, негодующе загудел Котлицын. — Аль хотят на готовенькое?

— Тише греми! — прервал его токарь Семин. — Забыл про ребят? Рассказывай, Алеша, поподробнее, а потом обсудим, что нам делать…

— Завтра каждый у себя в цехе расскажет обо всем. Забастовку скорей объявлять надо, вот что делать, — деловито и решительно проговорил Котлицын.

— Политические стачки охватили все центральные губернии. Крестьяне восстают, жгут барские поместья, батраки бастуют, — взволнованно продолжал Алексей. — И главное, товарищи! На броненосце «Потемкин» подняли восстание моряки. Царский трон закачался…

— Алеша! Уха сварилась! — донесся издали крик Хатиза.

Все поднялись и пошли к ребятам, — а то еще догадаются, — тщетно пытаясь скрыть волнение.

Возвращались домой на закате. Полнеба горело яркими сполохами. Старица среди зелени кустов казалась малиновой лентой, оброненной из девичьей косы. Шли тихо: взрослые — охваченные думой о завтрашнем дне, ребята — устав от беготни и криков. Возле города Алексей предложил Хатизу с молодежью идти другой дорогой.

— Алеша, вчера на меновом дворе я видел, как с Вавиловым разговаривал полицмейстер, — шепнул Хатиз.

— А о чем говорили, не слышал?

— Нет. Далеко стояли, нельзя было подойти незаметно.

— Что ж, это еще ничего не значит. Константина все знают как конторского служащего Савина, — подумав, ответил Алексей. — Побольше прислушивайся, что говорят о нем рабочие, следи незаметно за ним.

От городского сада рабочие пошли узенькими переулками, каждый к своему домишку. К парку Алексей подошел один. Неожиданно он увидел Григория с женой, выходивших из парка. По расстроенным лицам друзей он понял, что случилась какая-то беда.

— А мы сегодня с Катей гуляем, как богатые. Ты что, на рыбалку ходил? — громко заговорил Григорий, здороваясь.

Но когда Алексей в тон ему начал хвалиться удачной ловлей, он, оглянувшись, зашептал:

— Наших девушек — Надю и Нюру — полиция захватила с прокламациями еще с утра, и до сих пор они не вернулись. Уничтожьте с Антонычем все лишнее. Девушки, кроме Кости и меня, никого не знают, но осторожность не мешает. Потому мы с Катей целый день на глазах у городового гуляли…

Прислушиваясь к шепоту Григория, Алексей продолжал рассказывать о рыбной ловле, чувствуя боль в левом виске. Молотком стучала мысль: «Вчера говорил с полицмейстером, сегодня взяли девчат…» Сообщение Хатиза теперь предстало перед ним в ином свете.

Стараясь успокоиться, он внушал себе: «О том после! Сейчас важно другое…» Крепко пожав руки друзьям, со словами: «Устал за день, пойду», Алексей зашагал по мостовой, торопясь к Антонычу, на свою квартиру.

«О работе девушек Вавилов хорошо знал, даже не раз сам передавал им воззвания. Что это? Случайное совпадение или…» — размышлял он, все ускоряя шаги. Летний вечер был теплым, воздух — как парное молоко, но его бил озноб.

Внезапно Алексей вспомнил о другом. Не один месяц готовят они забастовку. А что, если девушки не вынесут истязаний в полиции, выдадут Гришу, как отразится на рабочих его арест?

«Одного забрать не могут, Константин, если он не провокатор, тоже попадет в тюрьму. Двух выхватят», — подумал, перешагивая порог калитки.