Крайне взволнованная неожиданным знакомством с величайшим человеком всего Востока, Настя вернулась в свою комнатку. По пути словно в тумане видела она, как ей низко кланяются слуги и даже начальники сераля, которые раньше не обращали на нее никакого внимания, даже приказ отдавали, будто лошади говорили «но»…

Она отвечала на поклоны, но почти незаметно, так как из-за внезапности перемены в ее положении не знала, не издевается ли над ней здешняя прислуга. Впрочем, умом она понимала, что это не так.

Все время, пока она шла по коридорам, у нее было впечатление, что весь гарем не спит, да и не спал всю эту ночь ни минуты. Из раза в раз приоткрывались занавеси комнат и будуаров с обеих сторон коридора, из-за которых выглядывали лица то ее любопытствующих товарок-невольниц, то одалисок в дорогом облачении, то даже жен султана. Последним Настя кланялась по протоколу, как и раньше. Она чувствовала на себе их удивленные взгляды, полные интереса и зависти, а иногда и нескрываемой ненависти… Жар подступал к ее глазам. Каждый нерв был раздражен. Она ощущала страшное волнение: не знала, как идти, как держать руки и голову. Ее словно прогоняли под огнем и ударами розг. Она еле сдерживала слезы.

Оказавшись перед входом в свою комнату, она сразу увидела самого Кизляр-агу в ранге великого визиря, с тремя группами слуг: в одной были евнухи, державшие паланкин, в другой – несколько белых невольниц, а в третьей – несколько черных, которых она совсем не знала, из другого крыла сераля.

Машинально склонилась она перед ней Кизляр-агой. Но он поклонился ей еще ниже, произнеся: «О хатун!». Вместе с ним поклонились и слуги.

Она знала, что титул «хатун» не принадлежал ей, так как она была рабыней, а освобождение требовало исполнения формальностей. Поэтому любезность создавала впечатление издевки. Но Кизляр-ага, человек серьезный, сказал ей:

– Да благословит Аллах имя твое, хатун, и пусть он принесет с тобой добро и ласку в светлый дом падишаха! Это твои слуги! Сейчас мы проведем тебя в твой будуар – тебе не годится задерживаться в этой каморке даже на секунду после того, как твоей руки коснулся великий султан Османов.

Жестом он указал на закрытый паланкин, чтобы она расположилась в нем. До крайности взволнованная, Настя пошла было за своим нехитрым скарбом. Но Кизляр-ага остановил ее:

– Все твои вещи, хатун, уже в паланкине…

Она была рада укрыться от взглядов, мелькавших в коридоре. Но какая-то странная стыдливость вчерашней рабыни отталкивала ее от шелковых занавесей паланкина. Она предпочла идти пешком.

Шла среди евнухов длинными коридорами сераля в обществе Кизляр-аги, со стыдливым румянцем на лице. После уже невозможно было вспомнить увиденное в коридоре. В памяти осталось лишь желание попрощаться перед уходом со своей госпожой, которая была добра к ней. Но проницательный Кизляр-ага и на этот раз догадался, шепнув ей:

– Лучше в другой раз…

Оказавшись в предназначенном для нее будуаре, Настя глубоко вздохнула и окинула взглядом свои покои, убранством превосходившие покои ее прежней госпожи. В воздухе стоял чудесный арамат ладана. Она думала, что все это происходит благодаря длинной беседе с падишахом, а может, благодаря его взволнованному виду, что должны были заприметить слуги после нее.

– Если эти покои тебе придутся не по нраву, можешь получить другие, – сказал учтиво Кизляр-ага.

– О, это прекрасные покои, – сказала она и посмотрела в окно. Там уже светало и было слышно пение ранних птиц в садах сарая.

– Спасибо за первое доброе слово, хатун! – сказал удовлетворенный Кизляр-ага. – Я рад, что угодил твоему вкусу.

Он дал знак евнухам и слугам выйти – все вышли, кроме двух невольниц, что должны были помочь новой госпоже переодеться. После и сам он, отвесив множество поклонов и высказав многочисленные пожелания, удалился из будуара.

Белая и черная невольницы засуетились и принесли своей госпоже ночное одеяние. Но Настя была так утомлена волнениями этой ночи, что не хотела переодеваться. Приказав служанкам выйти, она сама сняла верхнюю одежду и в рубашке невольницы улеглась на прекрасный персидский диван, завесив его великолепной тканью из Кашмира.

Только теперь ей стало легче.

Она несколько раз глубоко вздохнула и прикрыла веки. Но заснуть не могла. Кровь как молот стучала в ее висках, а перед глазами проплывали картины событий, пережитых вечером и ночью, с момента, когда муэдзины закончили распевать пятый азан на вершинах стройных минаретов.

«Сейчас, наверно, в Рогатине звонят заутреню», – подумала она и встала коленями на мягкий диван, наклонившись так, что закрыла лицо обеими руками и заплакала, молясь своему Богу. Уверенность в том, что Бог услышал ее молитвы перед продажей на Аврет-базаре, давала ей надежду на возвращение домой за счет знакомства с султаном. Она горячо благодарила Бога.

Но усталость взяла свое, и она заснула.

Пока она молилась, необычайная новость о том, что, видимо, при десятом падишахе Османе будет царствовать могущественная султанша Мисафир, достигла самых дальних комнат сераля…