Оказывается, наблюдать за самим собой сверху очень интересно! Он же никогда не видал, как во время секса они с Алкой выглядят со стороны! А тут типа порнушку смотришь. Алка стонет, спину выгибает, будто мостик делает, а он сам как заведенный! И вдруг картинки начинают странно расплываться. Натекают одна на другую, как молоко, разлитое по столу. Перемешиваются. То вдруг вместо Алки под Ваней оказывается ее бабка – вот жесть! – и извивается и орет утробно и зычно: «Давай еще! Не останавливайся!» То Алка превращается в маленькую Катьку и Катькиным же голосом просит: «Возьми меня на ручки, у меня ножки устали!» А когда Ваня поднимает ее на руки, Катька вдруг крепко охватывает его поперек туловища длинными ногами и начинает ерзать на нем, как всадник на лошади. «Ты что, нельзя, – ужасается Ваня. – Ты еще маленькая и потом – сестра!» Но Катька не слушает, улыбаясь особенной Алкиной улыбкой, оттягивает ворот футболки, обнажая грудь, а белья на этом месте она вообще никакого не носит, чего носить, если и грудь еще даже расти не начала, так, розовые прыщики, и требовательно притягивает к груди Ванину голову: «Поцелуй!»

– Сдурела? – возмущенный и злой Ваня сбрасывает с себя невменяемую от страсти сестру, та шлепается на пол и, слава богу, все-таки оказывается Алкой.

«Во, бред!» – облегченно выдыхая, сам себе поражается Ваня. Оглядывается по сторонам и все понимает.

Оказывается, он снова парит под высоким потолком. Даже выше того круглого многолампового светильника, что жег глаза в самый первый день.

Правда, это не та, знакомая палата, где он провел последние дни. Хотя эта тоже знакомая, но не та. Внизу две кровати. На них – два тела. Между телами протянуты какие-то трубки, по трубкам течет что-то красное.

Ваня опускается чуть ниже, потому что хочет понять, что же там, внизу, происходит. Что за люди, что за трубки. Меж кроватями сидит медсестра, внимательно наблюдая за током красной жидкости и фиксируя, правильно ли дрыгаются тоненькие стрелки на каком-то приборе. Чуть сбоку – монитор. На нем зеленая прыгающая диаграмма. Время от времени медсестра взглядывает на экран и записывает на бумажку какие-то цифры.

Тот, кто лежит на левой кровати, Ване очень хорошо знаком: бледное лицо, черные волосы, синеватое от проступающей щетины лицо.

«Это мой брат, – спокойно понимает Ваня. – Просто я этого пока не знал. В детстве потерялись, а теперь – нашлись. А мать сказать боялась. Зато теперь как обрадуется!»

На душе становится светло и празднично, так всегда бывает, если вдруг случается то, чего очень долго ждал и уже не верил, а оно – раз и произошло. В Ваниной жизни такое бывало всего один раз. Лет в пять.

Он сильно, просто до дрожи, хотел велосипед. Маленький, блестящий, трехколесный. Такой, на каком каталась по коридору в старой квартире толстая девочка Лейла. И чтоб на руле светился настоящий фонарик. И Ваня все время просил и все время ждал, хотя мать и говорила, что на велосипед денег нет. А потом вдруг приехала бабушка и привезла Ване его мечту. И он неделю не мог заставить себя на него сесть. Только любовался и гладил. И разговаривал с ним как с живым. И даже имя ему придумал – Пират – так бы он назвал щенка, если бы вдруг...

А вот теперь появился брат. Старший. О брате Ваня мечтал, пожалуй, еще больше, чем о щенке. Эх, если бы он нашелся, когда в их доме появился этот урод отчим... Да вся жизнь сложилась бы по-другому! Пусть бы только Катька родилась. И все. А потом...

Почему брат лежит на кровати? Это же больница? Заболел? А он, Ваня, болтается тут, под потолком, бездельничает, вместо того чтобы помочь. Непорядок!

– Ну что там? – слышит Ваня мужской голос и моментально его узнает. И успокаивается, потому что раз брат разговаривает, значит, не так уж ему и плохо.

– Ничего хорошего, – отвечает медсестра. – Нужна еще кровь.

– Так берите!

– Куда больше? – отвечает ворчливый мужской голос, незнакомый.

Оказывается, у второй кровати сидит еще и какой-то мужик, тоже в зеленой врачебной форме.

«Что-то там у них не ладится», – понимает Ваня. Иначе чего бы этот мужик вдруг сдернул шапочку и принялся тереть свой морщинистый, весь в испарине, лоб?

– Нельзя больше, – виновато поясняет медсестра. – Что мы потом с вами делать будем? Критическая норма.

– Берите! – приказывает брат. – У меня неделя отгулов, отлежусь, восстановлюсь. Не терять же нам парня!

– Ты бы, Миша, не геройствовал, – устало возражает мужик. – Кто он тебе? Сват? Брат? Не жертву спасаем – убийцу! Кому оно надо?

Ваня не слышит, что отвечает брат. Ему вдруг становится интересно, кто лежит на второй кровати. Что за убийца?

Он спускается чуть ниже и, паря точно на уровне светильника, заглядывает в лицо этого второго. Нет, этого он не знает. Светлые короткие волосы, серое, будто припудренной синькой, лицо. От подглазьев к крыльям носа, охватывая треугольником губы и подбородок, ползут мертвенно-черные тени. Кто это? Что-то знакомое все-таки проглядывает в чертах лица. Может, встречались в городе. Хотя где он мог пересечься с убийцей? Никогда ни с какими уголовниками не корешился, даже не видал, как они выглядят. А с чего вдруг Ванин брат дает ему кровь?

– Ну, что там? – требовательно спрашивает брат.

– Вроде получше, – неуверенно-радостно отвечает медсестра.

– Лучше, лучше, – вторит ей пожилой врач и снова промокает лицо. – Считай, спас парня. Только для чего? Для тюрьмы? И что он там, безрукий, делать станет? Может, для него как раз помереть – лучший выход? По крайней мере, ни суда, ни позора.

– Иголку выньте из меня, – устало просит брат, – надоело. Я посплю?

* * *

Петр Максимович Зорькин и сам плохо понимал, что на него нашло. Обложенный присланными из архивами документами, он плевался, чертыхался и – ничего не понимая – продолжал читать документы дальше!

Материалы судебного процесса в Архангельске. Группа скинов, подростки от четырнадцати до восемнадцати, совершили больше десятка (то, что удалось доказать) вооруженных нападений на кавказцев. Целью группы было изгнание всех черных из города. Пацаны приносили клятву арийца, ходили в повязках со свастикой. На акции брали черный анархистский флаг. Всем, кроме лидера (ввиду несовершеннолетия, что ли?), дали условные сроки. Однако то, что организация была расистской, суд так и не доказал.

Банда скинов-чистильщиков в Москве. «Зачищали» столицу от бомжей. Доказано четырнадцать убийств, сколько на самом деле – неизвестно.

Киров, Краснодар, Пермь, Екатеринбург, Ростов, Самара...

«Чурки проклятые, – тоскливо выдохнул Зорькин. – Ну чего вам дома в теплых краях не сидится? За каким хреном вы в Россию лезете?»

Тут же вспомнилась собственная злость на двух парней-таджиков, ремонтировавших по весне кровлю их дома. Жена все уши прожужжала: вмешайся да вмешайся! Домофон сломали, антенну разобрали, в подъезде бардак, жильцы скоро этих чурок с крыши спустят! Зорькину надоело, и он поднялся на чердак. И увидел... Два грязных матраца, электроплитка, зачуханный пакет с едой.

– Вы что, тут живете? – строго вопросил Зорькин. Парни смутились, быстро скатали матрацы.

– Регистрация есть?

– Конечно!

Но ни регистрации, ни каких бы то ни было документов у работяг не оказалось, это выяснил участковый, которого вызвал Петр Максимович.

– Все в порядке, – доложил он супруге. – Парней вышлют на родину, а директору фирмы, который их незаконно использовал, наваляют по первое число!

Вечером во двор – повиниться перед жильцами – прибыл начальник кровельщиков. Сочувственно слушал жалобы, негодовал по поводу сломанной антенны и мертвого домофона, обещал разобраться. И жильцы – вот чудо! – понося и обвиняя чурок, ни словом не упрекнули их босса – истинно русского: нос картошкой, пегие реснички, – директора ООО. Будто таджики все определяли и решали сами, будто не его указания они исполняли!

Спустившие пар и полностью удовлетворенные, жильцы разошлись. А уже утром парни, как ни в чем не бывало, стучали молотками по кровле... Хорошо, что супруга съехала на дачу и больше Зорькина не доставала. Домофон же и телеантенна не работают до сих пор.

«Вот чего я тогда на них окрысился? – мучил себя сомнениями следователь. – Почему дело до конца не довел? Не заставил милицию с директором разобраться? Парни-то при чем? Нашли работу за гроши. Сколько таких кровель они по городу отремонтировали? Сколько чердаков местом их жительства стало?»

Чурки. Иначе их никто и не называл, включая самого Зорькина. Языка не знают, бессловесные, безответные, безотказные. Чурки и есть. Поленья. Не от хорошей же жизни они на чердаках ютятся...

«Ну и ехали бы в свой чуркистан! – Зорькин зло сгреб ворох бумаг в ящик стола. – Я же к вам не еду!»

– Максимыч, – ввалился в кабинет Дронов. – Тебе из канцелярии передать просили. Материалы по погрому на Просвете. Интересуешься, что ли?

– Интересуюсь, – тоскливо согласился Зорькин.

– Ас первоисточником поговорить не хочешь? – расплылся Леха.

– С каким? Со скинами, что ли? Так я и так каждый день с ними лясы точу, скоро сам «Хайль Гитлер!» кричать стану.

– Да я ж там живу, Максимыч, ты что, забыл? Все лично видел. Могу за чашку кофе дать профессиональную консультацию.

– Кофе вон, – показал Зорькин, – а консультация мне не нужна. И так все ясно.

– Чего тебе ясно, Максимыч?

– Да то, что распустили мы молодежь, вот и куражатся.

– Так, да не так, – хитро прищурился Дронов. – Хочешь, я тебе на раз докажу, что у нас на Просвете был никакой не погром, а заранее спланированная акция?

– Понятно, спланированная, они ж там не для игры в жмурки собрались.

– Не собрались, а собрали, Максимыч. Смотри! – Дронов с удовольствием отхлебнул кофе и загнул указательный палец: – Первое: машины поджигали бутылками с «коктейлем Молотова», а не обычным бензином! Бензин – что? Сгорел за пять секунд, только краску опалил, и все.

– Правильно, подготовились же!

– Максимыч, а ты хоть знаешь, что такое этот коктейль? Это специальная такая горючая смесь с замедлителем горения, чтоб, как жвачка, прилип к машине и жег ее долго-долго! Но главное там присобачить правильный фитиль. Поэтому, коллега, вывод: «коктейль Молотова» скинам дали готовым, сами бы они его ни в жисть не сварили!

– Кто дал-то?

– Откуда я знаю? Наверное, тот, кого этому долго учили. А вот и два, – Дронов загнул второй палец, – погромщики вдруг, ни с того ни с сего, стали бить витрины! Причем, заметь, по одной стороне – правой. И били так аккуратненько, не целиком, а по стеклышку!

– Классный аргумент! – кивнул Зорькин. – При погроме витрины побили! Странно было б наоборот, не кажется?

– Нет, Максимыч, не кажется. Не принято у нас на всяких таких шествиях имущество крушить! А конкретно за этими погромщиками я из окошка следил. На витрины они бросались точно по команде. Уж в этом-то я разбираюсь! Но самое интересное: никто сквозь выбитые стекла в магазины не полез! Ни за водкой, ни за пивом, ни за колбасой!

– И что тут странного?

– Честность, коллега, ни с чем не сравнимая честность и порядочность погромщиков.

– Ну, все? – стал откровенно злиться Зорькин.

– Дай кофе допить, – ухмыльнулся Дронов. – Неужели неинтересно? Тогда, может, ты мне скажешь, почему там ментов совсем не было? А появилась наша доблестная гвардия только час спустя, когда все заканчивалось.

– Ну вот это ты не в бровь, а в глаз! – Зорькин даже хмыкнул. – А когда наши менты вовремя появлялись?

– Не скажи, Максимыч! Смотри... На Пионерской, как только митинг демократы собирают, всю площадь тройным кольцом обкладывают! ОМОН, пожарные, «скорая».

– Ну ты сравнил! Так то ж демократы! – снова хмыкнул Зорькин, и вдруг сам ужаснулся тому, что сказал. – О митингах-то заранее известно!

– А о шествии скинов, типа, никто не знал? Тогда чего машины с ОМОНом у метро и на всех перекрестках делали? Случайно отдохнуть встали? Погромщики уже расходиться начали, тут как менты выскочат! Да как налетят! Да как начнут смутьянов дубинками молотить! Тех, конечно, кто вовремя, по команде, не смылся. Это тебе – три. А есть еще и четыре! – Дронов придвинул почти к носу Зорькина крепкий кулак. – Я лично видел, как по толпе, среди подростков, сновали здоровенные такие мужики в камуфляже. То бутылочку зажигательную в машинку пульнут, то к витринке сапожком приложатся... А в перерывах – бла-бла-бла по мобильникам!

– Ты что хочешь сказать... – Зорькин побледнел.

– Да уже сказал, Максимыч!

– И кто это все затеял, как ты думаешь?

– А вот это не моя компетенция! – хохотнул Дронов. – Но точно знаю, или наши, или другие наши. Третьего не дано. Как там, кстати, твой убивец?

– Плохо, – думая о своем, отмахнулся Зорькин. – Снова едва не окочурился. Чего-то там с легкими, началось внутреннее кровотечение, а доктора проморгали. Когда спохватились, у него уже сердце останавливалось. Если б лечащий врач свою кровь не дал, все, уже бы и похоронили. Прикинь, врач-абхаз спасает русского фашиста, цель жизни которого – уничтожение кавказцев.

Дронов просто застыл на пороге от изумления:

– Слушай, у этих чурок вообще-то мозги есть? Их мочат, а они кровь дают. Ты бы стал спасать убийцу? Я – точно нет. Не понимаю...

– Вот и я ничего не понимаю, – эхом отозвался Петр Максимович.

* * *

Следователь достал. Как только Ване стало чуть лучше и он перестал летать под потолком, тот являлся в палату, как на дежурство. Придвигал к кровати стул, пристраивал на коленях потертую коричневую папку, протирал платком вытянутые из футляра узенькие очечки и начинал нудить. Вопроса у следователя всего два: как Ваня попал в организацию и чем они там занимались? То есть спрашивал следак, конечно, больше, все время менял слова, предложения строил по-разному, чтоб сбить Ваню с толку. Дурака нашел! Ему же руку отрезали, а не голову! Чтоб он какому-то чужаку сдал своих?

В уверения следователя, что свои его предали и свалили все на него, верилось не очень. Скорее всего, это такой конспиративный ход, чтоб сбить ментов со следа. А потом все расскажут честно, и следак поймет, что Ваня вообще ни при чем, что он даже и одного раза ударить того чурку не успел. Хотя если б успел вовремя, то вмазал бы. За Бимку, за Катьку, да все беды, что происходят от этих черножопых. И нисколько бы не жалел. Заслужил – получай!

Мысленно Ваня даже пытался себе представить, как бы все происходило, если бы он был со всеми с самого начала. Допустим, он смотрит это по телевизору...

Вот они дружной командой идут по переулку. Вот видят, как черный, забрав из музыкалки девчонку, пилит к машине. Костыль бросает боевой клич, они разом окружают этого ублюдка и начинают метелить. Ваня слышит крики, звуки ударов, даже стоны. Но как только начинает воображать себя выталкивающим кулак или выбрасывающим вперед ногу в тяжелом ботинке с металлическим носком – все! Картинка мгновенно исчезает, будто на телевизор накинули плотную марлю. Типа той, что летом мать вешает на окна от мух.

Ваня принимается за просмотр снова и снова – то же самое! Как назло! Как будто кто-то не дает ему заглянуть в самое интересное место! Засада.

– Повторяю вопрос... – Следак гундосит скучно и противно, как химичка на уроке. – Когда ты узнал о существовании организации и как туда попал?

Как-как.. Да никак он не узнавал. На подготовительных курсах в институте познакомился с Римом. Правда, тогда он еще не знал, что это – Рим. Обычный парень – Серега Сарычев из того же района, что и Ваня, из соседней школы. Вместе ехали домой, потом от метро Ваня собрался на тренировку, а Серега – на собрание. Ваня тогда еще посмеялся: «На комсомольское, что ли?» «На пионерское, – ухмыльнулся Серега, – ты на детской груше кулаки точишь, а мы на черных!» «На каких черных? – не понял Ваня. И решил пошутить: – На неграх, что ли?» «Иногда и негры попадаются, – уклонился Серега. – А вообще не твоего ума дело. Иди в свой детский сад, заучка! У нас тренировки настоящие, взрослые. Спецназовцы проводят».

Ваню заело. Во-первых, на «детский сад» обиделся, потому что секция бокса в детском спортивном клубе, куда он ходил вот уже несколько лет, числилась лучшей в городе. У их тренера одних чемпионов России человек десять! А во-вторых, «заучка» – было прямым оскорблением! К тому же слова про настоящие тренировки со спецназовцами, честно говоря, Ваню зацепили.

– Базар фильтруй, – прищурился он.

– Не веришь? – точно так же прищурился Серега. – Доказать? Пошли!

Вот так, первый раз прогуляв тренивовку, Ваня и попал в организацию.

Помещение, где они оказались, начиналось с вывески на неприметной двери «Подростковый клуб "Феникс"».

Входишь – небольшая комната, типа раздевалка. Крючочки для одежды по стенам, плакат кока-колы в простенке меж окнами, два письменных стола, несколько стульев. За столом у двери, ведущей куда-то внутрь, сурового вида пацан. Коротко остриженные, почти под ноль, как и у Сереги, светлые волосы, в ухе серьга в виде свастики. На мощном торсе – видно, что парень всерьез занимается спортом, – черная, в обтяжку, футболка с тремя белыми буквами «TNF» и белым же черепом. Интересно, что эти буквы означают?

– Дежуришь? – рукопожатием поздоровался Серега.

Парень исподлобья молча уставился на Ваню. Разглядывал так долго и так пристально, что Ване стало не по себе.

– Это кто? – спросил наконец дежурный у Сарычева.

– Новичка привел, – сообщил тот. – Боксер.

– Давно знаешь?

– Учимся вместе, – пожал плечами приятель.

– Пойду спрошу, – поднялся пацан. – Обождите.

– Кто это? – шепотом спросил Ваня.

– Часовой, – делано равнодушно ответил Серега. – Дисциплина-то военная, положено.

– А что у него за футболка? «TNF» и череп, никогда такой не видал.

– А чего ты вообще видал? – скривился Сарычев. – «TNF» – это Tottenkopf по-немецки, мертвая голова. Дивизия СС такая была. Герои! Туда лучших из лучших брали. Они шороху по всей Европе навели! Можно вообще-то и по-другому расшифровать – «Terror National Front». Сечешь по-английски?

– Обижаешь, – приободрился Ваня. – А что это за террористический национальный фронт? Террористы?

– Типа того, – хмыкнул Серега. – Только тут главное слово не «Terror», a «National». Доходит?

Пока Ваня думал, что ответить, вышел дежурный.

– Веди, – разрешил он. – Сегодня Борман что-то интересное обещал.

Оказавшись за второй дверью, в просторном светлом зале, Ваня, честно говоря, поначалу просто припух. На стене прямо против входа частоколом щерились грозные черные буквы, скученные на белом полотнище: «Вера разъединяет, кровь объединяет».

Сбоку, черным на красном, вопил другой плакат: «Ушами не хлопай, мочи черножопых!» Стоящий у стены стол аккуратно прикрывал красный флаг с громадной белой свастикой в черном круге по центру. С портрета в деревянной рамочке посередине стола понимающе щурился Гитлер, рядом, аккуратно приставленная к стене, чтоб сразу бросалась в глаза, черно-красная книжка «Майн Кампф».

Поначалу Ване показалось, что он попал куда-то в кино. Ну, не в само кино, а туда, где его снимают.

– Прикольно! – улыбнулся он. – Катьке расскажу, что настоящие съемки видал.

– Здорово, Рим! – подошел к ним невысокий крепыш в камуфляжной майке. На его до блеска выбритом, будто залакированном, черепе синели знакомые английские буквы: «I'll kill you».

– Новенького привел?

Сарычев кивнул.

Подтянулись остальные, человек десять – двенадцать, короче, толпа. За руку здоровались с Серегой, внимательно обшаривали глазами Ваню. По возрасту, как определилось, присутствующие были вроде их одногодки. Может, кто чуть младше, кто чуть старше. Все как на подбор бритые или совсем коротко, типа Сереги, как его тут зовут – Рима, острижены. У каждого – татуировка, а то и не одна. Накачанные, спортивные, совсем как ребята у них в секции, только очень серьезные: никто не улыбается...

– Русский? – спросил у Вани рыжий веснушчатый коротышка.

Он кивнул.

– Фамилия как?

– Баязитов.

– Как? – На него уставились несколько пар жестких острых глаз. – Баязитов и – русский? Ты кого привел? – повернулся к Риму рослый белобровый качок, весь в татуировках и тяжелых металлических цепях, – видимо, старший. Он, кстати, и по возрасту отличался от остальных. Лицо такое, будто ему уже лет двадцать пять, не меньше.

Почему-то Ваня сообразил сразу, что именно их всех так насторожило.

– Да это я по отчиму Баязитов, – пояснил он. – А на самом деле – Ватрушев.

– А отчим кто? Чурка?

– Татарин... был, – пожал плечами Ваня. – Пришили его.

– Жалел?

– Еще чего! Этого урода...

– А чего мать за него вышла? Любила? – продолжал допытываться татуированный.

– Беременная была...

– Вот! – довольно осклабился старший. – Живой пример. Насилуют наших женщин, брюхатят, а потом... Чего погоняло не сменишь? – в упор взглянул он на Ваню. – С таким ходить не западло?

– Уж меняю, – соврал вдруг Ваня. – Скоро паспорт на Ватрушева будет.

– А вообще как к чуркам относишься? – подобрел белобровый.

Вопрос поставил Ваню в тупик. Отчима он ненавидел совсем не за то, что тот родился татарином, а за то, что был по жизни натуральным козлом. Другие чурки Ваню никогда не волновали. Национальностью друзей он вообще не интересовался, над материными страхами в отношении кавказцев открыто потешался. Даже тот, который чуть не убил Бимку, был для Вани гадом, сволочью, подонком, но – без национальности. Однако тут – Ваня чувствовал – требовался жесткий и однозначный ответ. Мужской. И Серега Сарычев смотрел на него с выжидательным прищуром, типа: вопрос не для детского сада!

– Понаехали, блин, – выдохнул Ваня презрительную фразу, которую слышал в день по десять раз: в трамвае, метро, булочной. – Плюнуть некуда.

Чего сказать больше, он не придумал, но, как выяснилось, и этого вполне хватило, потому что тут же раздался общий одобрительный гул и все как-то сразу расслабились.

– Правильно мыслишь, – кивнул белобровый. – Пришел по адресу. Спортом интересуешься?

– КМС по боксу..

– Молоток. Нам подготовленные бойцы нужны. Рим, возьмешь над ним шефство. Ну, там, с литературой познакомишь, о нашей деятельности расскажешь. Имя есть?

– Иван... – пожал плечами новичок.

– Да не свое, конспиративное. Мы же в оппозиции, понимать надо. Я, например, Борман.

– Есть! – обрадовался Ваня, вспомнив свое школьное прозвище, которым его наградил учитель физики, когда во время урока в него, отвечающего у доски, кто-то пульнул огрызком яблока. – Ньютон!

– Ньютон? Прикольно. Не жид, случаем? – насторожился главный.

– Нет, – хихикнул кто-то из парней, – ученый, старый, седой такой, ариец. Законы всякие умные придумывал.

– Законы – это хорошо, – кивнул татуированный. – За Россию для русских сражаться готов? – снова пристально взглянул он на Ваню. – Стать чистильщиком, санитаром?

– Кем? – не понял Ваня.

– Солдатом расовой войны? Воином-освободителем? Уничтожать черную нечисть и возрождать великую Россию?

От этих прочувствованных и суровых слов Ваня чуточку оробел, поскольку никогда раньше никто к нему с подобным не обращался, но тут же взял в себя в руки и почему-то вытянулся по стойке «смирно»:

– Всегда готов!

* * *

Ну что там у нас сенаторы? – Стыров потер сухие горячие руки и нажал кнопку телевизионного пульта. – Устрашились коричневой чумы?

«Закон прошел единогласное одобрение Верхней палаты, – радостно доложила красивая дикторша. – Уже сегодня этот акт будет направлен на утверждение Президенту Российской Федерации».

– Ну вот же! – довольно хмыкнул Стыров. – Можете, когда захотите! Что там у нас для главы государства приготовлено? Хорошие пугалки, яркие.

– Он с удовольствием вгляделся в цветные фотографии плакатов, с которых кричащими буквами вопила надпись: «Смерть жидам!»

– Сколько их будет? – Полковник заглянул в сопроводиловку. – Черт, не многовато ли? Хотя если иметь в виду российские расстояния... Значит, появятся эти живописные заминированные полотна уже послезавтра, сразу от Калининграда до Сахалина. Гуд!

Он еще раз внимательно вгляделся в фотографии, пытаясь понять, что именно не давало глазам отлепиться от снимков.

Какая-то лажа. В чем? Фон? Хороший фон, правильный. Текст? Корявые размашистые буквы, будто чертила яростная мстительная рука.

Буквы...

Вот! Ну, конечно! Профи, твою мать! Ничего доверить нельзя, ничего! Будто в песочнице играют в солдатиков. ..

– Банщикова ко мне!

– Майор, – сверлил он через минуту темечко подчиненного, – глянь-ка свежим взором. Ничего странного не наблюдаешь?

– Нет, товарищ полковник, – честно ответил Банщиков. – А что? Мы их через экспертов пропустили, через психологов.

– Разогнать вас всех надо, – ледяным тоном сообщил Стыров. – И весь отдел твой, и всех экспертов. Может, в Эрмитаж пойдете? Или в Русский музей?

– Не понимаю, – подобрался майор.

– Не понимаешь? Лучше гляди! Почему на всех плакатах почерк один? Что, Веласкес на космическом корабле над Россией-матушкой промчался, по пути разрисовывая фонарные столбы? Или все вокруг идиоты? Как ты с экспертами?

– Но, товарищ полковник, такой и задачи не стояло, чтоб различия в глаза бросались.

– Значит, теперь стоит. Исправить. Немедленно.

– Да как? – чуть ли не взвыл вспотевший майор. – Все уже самолетами отправлено. Завтра же ночью вешать начнут.

– Значит, верни самолеты! – заорал Стыров. И тут же осекся: – Что, заменить не успеем?

– Никак нет...

– Черт! И отменять нельзя.

– Товарищ полковник, я уверен, никто, кроме вас, на это внимания не обратит! – заторопился Банщиков. – Сравнивать, что ли, станут? Как? Для этого надо несколько плакатов в одно место свезти! А мы же их после парочки-троечки взрывов сами поснимаем...

– Поснимаем... Вот и пресса поснимает. А на фотографиях и сравнит, как я сейчас! Ладно. Имей в виду, если что... если хай поднимется, я тебя с твоими экспертами...

– Разрешите идти, товарищ полковник? – вытянулся Банщиков.

– Иди, – хмуро позволил Стыров.