Великое княжение Иоанна Васильевича III ☨ Великий Новгород ☨ Брак с Софией Фоминичной ☨ Строительство Иоанна ☨ Присоединение Твери Менгли-Гирей Ахмат ☨ Братья и внук ☨ Война с Литвою ☨ Победы на Востоке ☨ Сношения с Западом ☨ Внутренние дела Московского государства ☨ Жидовствующие ☨ О титуле русского государя

Василий Темный благословил своего старшего сына Иоанна Васильевича III великим княжеством Московским и городами Коломной, Владимиром, Переяславлем, Костромой, Галичем, Устюгом, Вяткой, Суздалем, Нижним Новгородом, Муромом, Юрьевом, Боровском, Калугой, Алексиным и некоторыми другими; остальные же четыре его сына – Юрий и Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой – получили лишь по два – по три второстепенных города в уделы.

Таким образом, Иоанн Васильевич получил в наследство область в 30 раз большую той, которую завещал своим детям первый собиратель Москвы, его прапрадед Иоанн Калита.

Такое огромное увеличение московских владений было плодом преемственной деятельности целого рода умных, настойчивых и бережливых предков Иоанна III. Однако размеры этих владений все же составляли лишь незначительную часть всей Русской земли, бывшей под властью Владимира Святого и Ярослава Мудрого.

Во второй половине XV века почти весь Русский Север, с северо-западным углом у Финского залива, составлял область вольного города – Великого Новгорода, к которому на юго-западе примыкала маленькая область другого вольного города – Пскова. Вся же Западная Русь, нынешняя Белоруссия, вместе с областью Смоленской, и вся Малая Русь (Галиция), Волынь, Подолия и Киевская область, с соседними к ней землями – нынешними великорусскими губерниями – Курской и Орловской и даже с частями Тульской и Калужской, входили в состав Литовско-Польского государства. За Тулой же и за Рязанской землей начиналось обширное степное пространство до берегов морей: Черного, Азовского и Каспийского, где оседлому русскому населению не удавалось основаться прочно и где господствовали татары, свившие себе разбойничьи гнезда в Крыму, надежно прикрытом со стороны русской степи Перекопским перешейком, и на южной Волге, в Сарае и Астрахани.

Великий князь Иоанн III Васильевич Царский титулярник

На средней Волге, как мы видели, обосновались татары Казанского царства; наконец на нашем северо-востоке – вятчане хотя и числились за московским князем, но мало слушались его.

Сам стольный город Москва лежал вблизи трех окраин княжества: на севере верстах в 80 начиналось княжество Тверское, самое враждебное Москве изо всех русских княжеств; на юге верстах в 100 шла по берегу средней Оки сторожевая линия против самого беспокойного врага – татар; а на западе – в 100 же с небольшим верстах за Можайском, в Смоленской области, стояла уже Литва, самый опасный из всех врагов Москвы.

Таким образом, достаточно было нескольких переходов для неприятеля, чтобы он мог достигнуть Москвы с севера, запада и юга. Вместе с тем Московское княжество было далеко не самым крупным. Литовское государство, большинство населения которого состояло из русских, и области Новгорода Великого были гораздо обширнее его.

Заметим также при этом, что на всем огромном пространстве Русской земли, кроме крайнего севера и востока, не было деревни, которая не находилась бы под чужим, иноземным, игом: на западе они были под властью Литвы, а на востоке время от времени русским князьям приходилось собирать дань, чтобы отправлять ее татарам в Золотую Орду, которые все же продолжали считаться верховными владетелями Северо-Восточной Руси.

Таким образом, несмотря на большие успехи, достигнутые напряженными трудами предков Иоанна III, при восшествии его на прародительский престол дело, завещанное ими, – собирание Русской земли – было далеко еще не закончено. Правда, он имел за собой лучшие чувства всех русских людей, всей народной тверди, тяготевшей к Москве, и огромную поддержку в лице нашего доблестного духовенства, а также ряд испытанных, верных слуг среди бояр и прочих чинов военно-служилого сословия. Однако немало предстояло трудов и самому 22-летнему великому князю Иоанну, чтобы вести государство по тому пути, который завещали ему его предшественники и первые митрополиты и чудотворцы московские.

К великому счастью для нашей Родины, он обладал для этого всеми необходимыми душевными свойствами. Это был истинный потомок Всеволода III Большое Гнездо и Иоанна Калиты. Человек твердый, умный и необыкновенно трудолюбивый, несомненно, отлично знакомый во всех подробностях с прошлым Русской земли, он чрезвычайно ясно усвоил себе великие заветы своих предков и всю свою жизнь настойчиво стремился приводить их в исполнение. При этом, испытав с юных лет превратности судьбы, он рано познал жизнь и людей и к каждому делу относился с необыкновенной обдуманностью, трезво взвешивая все обстоятельства, прежде чем принять какое-либо решение.

А. Васнецов. Московский Кремль при Иване III

Принимая с детства участие в военных походах, он, едва достигнув 17-летнего возраста, уже одержал блистательную победу над татарами на берегу Оки; однако, ставши государем, Иоанн не увлекся славой завоевателя: обращая самое большое внимание на устройство своих вооруженных сил и, искусно выбирая для начальствования над ними соответствующих военачальников, он тем не менее по примеру пращура своего Всеволода Большое Гнездо с большой неохотой обнажал свой меч, но когда делал это, то, подобно всем великим полководцам, сразу назначал значительные воинские силы для похода, с тем чтобы быстро решить дело в свою пользу.

Если мы прибавим к этому большую почтительность к матери, нравственность в семейной жизни и истинное благочестие, то мы получим довольно полное представление о молодом великом князе московском, призванном волею Божиею совершить великие дела для дальнейшего собирания Русской земли в продолжение 43 лет своего великого княжения.

При этом необходимо заметить, что Иоанном всегда очень разбирались средства для означенного собирания, и усиление Московского княжества имело всегда твердые поводы и причины, которые оправдывались обстоятельствами тогдашних княжеских отношений и общеземскими целями. Собрать землю было легко только после того, как были собраны умы народа в полное убеждение, что в земле, как и в каждом дворе, должно быть единое хозяйство и один хозяин – господарь. Как только развилось и окрепло понятие о земском государе, так началось и прямое собирание Русской земли, и потому настоящим ее собирателем в смысле земского соединения и настоящим государем всея Руси был Иоанн III Васильевич. Он с большим умением воспользовался силой, накопленной его предшественниками, которая заключалась не в земельных приобретениях, а в общенародном убеждении, что для спокойствия земли необходима единая крепкая власть.

К величайшему нашему сожалению, не сохранилось достоверного изображения Иоанна. Но из описания летописца мы знаем, что это был высокий, стройный князь, с проницательным взглядом; он носил длинную бороду и был, кажется, несколько сутуловат.

С первых же шагов своего великого княжения Иоанн показал себя мудрым правителем, свято чтущим договоры и обязательства. Мы видели, что малолетний рязанский князь Василий воспитывался в Москве, а владениями его управляли московские наместники. Понятно, одним своим словом Иоанн мог присоединить его владения к своим, но он отнюдь не сделал этого, а, по достижении Василием 16 лет, отправил его в Рязань, женив предварительно на сестре своей Анне, с которой был связан нежной дружбой. Этим он приобрел себе в рязанском князе верного и послушного сподвижника.

В то же время со своим шурином, князем тверским Михаилом Борисовичем, Иоанн заключил договор, как с братом и равным себе великим князем. С Псковом и Новгородом он держал себя также по старине. Когда псковитяне просили у него ратной помощи против ливонцев, он тотчас же послал ее им, после чего немцы позорно бежали; когда же Псков попросил для себя отдельного от Новгорода епископа в надежде, что Иоанн примет их сторону, так как новгородцы по-прежнему делали многое, чтобы возбудить против себя гнев великого князя, то он, во имя справедливости, поддержал новгородского архиепископа, на стороне которого было право, освященное стариной.

Н. Овечкин. Иоанн III

Первый поход по вступлении Иоанна III на престол был на Казань. В 1467 году служилый татарский царевич Касим донес Иоанну, что его доброхоты в Казани предлагают ему самому сесть здесь на царство, и просил у Иоанна помощи. Он выслал ему сильную рать под начальством князя Стриги-Оболенского. Рати, однако, из-за осеннего времени не пришлось сражаться с казанцами, причем вследствие наступившего ненастья она отходила с такими лишениями, что даже принуждена была есть в постные дни скоромное. Но князьям Ланиилу Холмскому и Хрипуну Ряполовскому и некоторым другим воеводам удалось разбить отдельные татарские отряды в 1468 году, за что татары в том же году подошли к Вятке и заставили ее жителей передаться казанскому хану.

Тогда весною 1469 года великий князь послал на Казань большую рать из боярских детей на судах под начальством воеводы Константина Александровича Беззубцева, из славного рода бояр Кошкиных-Кобылиных; другая рать, собранная из московских городовых людей, шла с князем Нагим-Оболенским. Она должна была соединиться с первой под Нижним Новгородом. Наконец, третья рать, под начальством князя Даниила Ярославского, была двинута из Вологды и Устюга на Вятку, чтобы заставить вятчан идти на казанского царя.

Беззубцев и Нагой-Оболенский соединились в Нижнем. По-видимому, в это время казанская ханша, имевшая у себя огромное влияние на дела, успела прибыть в Москву и упросить Иоанна вступить в переговоры о мире, так как Иоанн послал Беззубцеву грамоту, в которой приказывал ему самому стоять в Нижнем, а отпустить на Казань только охотников. Но когда Беззубцев передал через князей и воевод эту грамоту рати, то все войско, как один человек, отвечало: «Все хотим на окаянных татар за святые церкви, за государя великого князя Иоанна и за православное христианство», и поэтому Беззубцев, исполняя приказ великого князя, остался один в Нижнем.

Ратники же, отслужив молебен за государя и по силе раздав милостыню, на третьи сутки подошли к Казани. Здесь они неожиданно напали на посад, убили в нем и сожгли множество татар и освободили большое количество христианских пленников; затем они отступили на близлежащий остров в ожидании подхода главной рати хана Ибрагима, собравшего большие силы. Действительно, татары не замедлили появиться в огромном количестве; воеводы и ратники собрались крепко обороняться и начали отсылать от себя молодых людей с большими судами. Но молодежь также рвалась в бой; она стала нарочно в такое место, где должна была встретиться с татарами, и вместе со старшими ратниками прогнала неприятеля до города, после чего все благополучно отошли на соединение с Беззубцевым. Последний вскоре блестяще отбил нечаянное нападение татар, произведенное на него после того, как ханша казанская, возвращавшаяся из Москвы, объявила ему о заключении мира.

Еще более блистательными подвигами ознаменовали себя войска князя ярославского, шедшего к Казани реками Вяткой и Камой. Они подошли тогда, когда рать Беззубцева уже ушла из-под нее, и вся казанская сила преградила им судами выход из Камы в Волгу. Тем не менее, несмотря на огромное неравенство сил, русские смело вступили в бой, чтобы пробить себе дорогу. Битва была ожесточенная; секлись, схватываясь руками; несколько русских воевод пало на месте, но наши беззаветные храбрецы во главе с доблестным князем Василием Ухтомским, который скакал по связанным неприятельским судам и бил ослопом неприятелей, наконец пробились и с честью прибыли к Нижнему, откуда послали бить челом Иоанну.

Великий князь до крайности обрадовался этим подвигам и дважды посылал Ухтомскому и Ярославскому по золотой деньге, что считалось в то время величайшей наградой. Скромные герои наши отдали эти деньги священнику, который был с ними под Казанью, прося его помолиться Богу о государе и обо всем его воинстве.

Эти блистательные подвиги не дали, однако, осязательных следствий, так как войска наши действовали порознь. Тогда летом того же 1469 года Иоанн послал под Казань двух своих братьев: Юрия и Андрея Большого, со всею силою московской и устюжской, конной и судовой, которая 1 сентября вогнала татар в город, обвела вокруг него острог и переняла воду. При таких обстоятельствах Ибрагим, видя себя в большой беде, заключил мир по всей воле великого князя и выдал всех пленников, взятых за 40 лет, которых было, конечно, великое множество.

Усмирив Казань, Иоанну пришлось заняться Господином Великим Новгородом.

Мы видели, что только особое заступничество святого Ионы, архиепископа Новгородского, и смерть Василия Темного помешали последнему нанести окончательный удар новгородским порядкам, которые развились во время княжеских усобиц на Руси и которым необходимо было положить конец, когда земля вновь начала собираться к Москве. Однако Иоанн III, верный своему правилу – свято чтить договоры и без крайней нужды не прибегать к оружию, тщательно соблюдал, как мы говорили, по отношению к Новгороду старину и мир, заключенный его отцом.

Конечно, новгородцы отлично понимали, что при первом же случае, когда они нарушат свои обязательства к Москве, то последняя поднимется грозной войной, которая сразу положит конец их независимости.

В вольном городе, как всегда, раздираемом раздорами различных партий, к этому времени возникло разделение между сторонниками Москвы и сторонниками другого собирателя Руси – Литвы, которая одна могла противостоять Москве. Литовские князья были католиками, а новопоставленный для Западной Руси митрополит Григорий человеком весьма сомнительного православия; поэтому отделение Новгорода от Москвы на сторону польско-литовского государя – Казимира – являлось, несомненно, изменою как русскому делу, так и православию.

Зато эта отдача себя под покровительство Литвы сулила сохранение старых вольностей, которыми пользовалось исключительно новгородское властолюбивое денежное боярство, почему среди этого боярства и образовалась сильная партия, решившая поддаться Казимиру, чтобы оградить себя его заступничеством от Москвы. Во главе ее стояла вдова умершего посадника Марфа Борецкая, на пиру у которой имел страшное видение святой Зосима. Эта алчная до власти старуха, несмотря на свой преклонный возраст, так как имела уже взрослых сыновей, изо всех сил старалась привлечь на сторону Литвы возможно больше сторонников и не щадила для этого своих богатств, причем мечтала выйти замуж за того литовского сановника, который будет прислан Казимиром в Новгород наместником, и рассчитывала разделить с ним власть.

Подобное явно враждебное к Москве настроение не замедлило сказаться: скоро в Новгороде начались оскорбления великокняжеских людей и нападения на московские владения. Иоанн III, конечно, отлично понимал, в чем заключалось дело, но решил сначала действовать на новгородцев увещаниями. Он кротко послал им сказать: «Люди новгородские, исправьтесь, помните, что Новгород – отчина великого князя, не творите лиха, живите по старине!»

На это новгородцы оскорбили великокняжеских послов на вече и послали ему такое дерзкое слово в ответ: «Новгород не отчина великого князя. Новгород сам себе Господин».

Но и этот дерзкий ответ не вывел из терпения Иоанна.

Он послал на него сказать новгородцам: «Отчина моя Великий Новгород, люди новгородские! Исправьтесь, не вступайте в мои земли и воды, держите имя мое честно и грозно, посылайте ко мне бить челом, а я буду жаловать свою отчину по старине».

Московские бояре заметили великому князю, что Новгород оскорбляет его достоинство. Но он хладнокровно отвечал им: «Волны бьют о камни и ничего камням не сделают, а сами рассыпаются пеною, как бы в посмеяние. Так будет и с этими людьми новгородскими».

Н. Горюшкин-Сорокопудов. Упавший колокол

Н. Некрасов. Москва при Иоанне III

Между тем в 1670 году умер глубокочтимый Иоанном Новгородский владыка святой Иона, бывший, как мы видели, горячим защитником своего города перед Москвой, причем на его место был выбран Феофил, человек слабой воли и без связей в Москве, а к новгородцам прибыл из Киева на княжение, по их приглашению, Михаил Олелькович, внук Ольгерда, – человек православный, но подручник и сторонник Казимира. В это же время партия Марфы Борецкой стала настойчиво требовать заключения договора с Литвою о переходе Новгорода под ее власть. В городе по этому поводу начались оживленные сходки, совещания и споры.

Новгородцы в это время были уже далеко не такими доблестными людьми, которых мы видели во времена Ярослава Мудрого. Несмотря на то что земля их была всегда в особо благоприятных условиях сравнительно с другими русскими землями, так как она почти не страдала от княжеских усобиц и почти не знала половцев и татар, ведя при этом богатейшую торговлю и обладая богатейшими же владениями на Северо-Востоке Руси, население ее заметно выродилось к концу XV века. Уважение к великокняжеской власти пало, воинская доблесть граждан исчезла, и нажива и властолюбие были главнейшими нравственными двигателями всех, причем денежная знать всецело владела вечем путем подкупа «худых мужиков-вечников». Положение же новгородских крестьян было самое тяжелое по сравнению с крестьянами остальных местностей. Падение общей нравственности вызвало, конечно, сильные непорядки во всех отраслях управления. Описывая новгородские злоупотребления, летописец с горечью замечает, что не было тогда в Новгороде правды и правого суда, был по всей области раздор, крик и вопль, «и все люди проклинали старейшин наших и город наш».

В это время в подгородном новгородском урочище Клопске жил замечательный праведник, про которого мы уже говорили: это был юродивый – блаженный Михаил Клопский. Он еще в 1440 году, встретив Новгородского владыку Евфимия, сказал ему: «А сегодня большая радость в Москве. У великого князя (Василия Темного) родился сын, которому дали имя Иоанн. Разрушит он обычаи Новгородской земли и принесет гибель нашему городу».

Приезд Михаила Олельковича, состоявшийся в 1470 году, и деятельность партии посадницы Марфы по переходу под власть Литвы совпали со страшными знамениями в Новгороде. Сильная буря сломила крест на Святой Софии; колокола в Хутынском монастыре сами по себе издавали печальный звук; на некоторых гробах появлялась кровь. Посадник Немир, также сторонник Марфы и Казимира, заехал однажды в монастырь к Михаилу Клопскому. Тот спросил Немира: «Откуда ты?» – «Был, отче, у своей пратещи (тещиной матери)». – «Что у тебя, сынок, за дума, о чем это ты все ездишь думать с женщинами?» – «Слышно, – сообщил посадник, – летом собирается на нас идти князь московский, а у нас есть свой князь Михаил». – «То, сынок, не князь, а грязь, – возразил блаженный. – Шлите-ка скорей послов в Москву, добивайте челом великому князю за свою вину, а не то он придет на Новгород со всеми своими силами. Выйдете вы против него, и не будет вам Божьего пособия, и перебьет он многих из вас, а еще больше того в Москву сведет, а князь Михаил от вас в Литву уедет и ни в чем вам не поможет».

Слова блаженного сбылись. Узнав о переговорах с Казимиром, Иоанн Васильевич опять послал кроткое увещание Новгороду, припоминая ему, что он издревле знает только княжеский род святого Владимира. Вместе с тем послал увещание новгородцам и митрополит Филипп.

Но оба увещания не помогли, и московские послы были отправлены назад с бесчестием.

Великий князь Иоанн III Васильевич

Иоанн и после этого не разгневался, и еще раз послал в Новгород своего посла Феодора Топоркова с таким словом: «Не отступай, моя отчина, от православия; изгоните новгородцы из сердца лихую мысль, не приставайте к латинству, исправьтесь и бейте мне челом; я вас буду жаловать и держать по старине». Митрополит Филипп также послал новое увещание. Но ничто не помогло. Многочисленное посольство из знатных новгородцев отправилось в Литву и заключило с Казимиром договор о переходе Новгорода под его руку, причем он обещал сохранить его вольности и не трогать православия. Вот начало этого навсегда позорного для Новгорода договора: «Честной король Польский и князь великий Литовский заключили дружеский союз с нареченным владыкою Феофилом, с посадниками, тысяцкими новгородскими, боярами, людьми житьими, купцами и со всем Великим Новгородом…».

Этот договор, как увидим, был вместе с тем и смертным приговором Новгороду.

Узнав про него, великий князь московский решил наконец обнажить свой меч на изменников Русской земли.

В мае 1471 года Иоанн созвал на думу братьев своих, митрополита, архиепископов, бояр и воевод и, объявив, что решил идти на Новгород за его измену, предложил вопрос, выступать ли немедленно или ждать зимы, пока замерзнут болота и реки Новгородской земли. Решили выступить немедленно. Сам великий князь шел с главной ратью на Новгород, а воевода Образцов должен был идти завоевывать Двинскую область. В Москве был оставлен сын великого князя Иван Молодой. В Псков же и Тверь было послано предложение присоединить свои войска к великокняжеским.

Поход этот пользовался общим сочувствием. «Неверные, – говорит летописец, описывая его, – изначала не знают Бога, а эти новгородцы столько лет были во христианстве и под конец начали отступать к латинству; великий князь пошел на них не как на христиан, но как на иноязычных и на отступников от православия».

Скоро великокняжеские войска вступили с разных сторон на Новгородскую землю и стали страшно ее опустошать; к ним не замедлили присоединиться полки псковские и тверские, а новгородцы между тем остались без князя и без помощи. Михаил Олелькович, как и предсказал Михаил Клопскии, поспешил от них уехать в Киев, ограбив по дороге Старую Руссу. Король же Казимир не трогался с места и не послал им ни одного человека. Тогда новгородцы обратились за поддержкой к ливонским немцам; те начали пересылаться с великим магистром, а в это время головные московские полки под начальством князя Даниила Холмского сожгли Руссу и побили две передовые новгородские рати, среди которых господствовало то же раздвоение, как и в самом Новгороде. При этом московские ратные люди, овладев во множестве снаряжением новгородцев – кольчугами, щитами и шлемами, с презрением бросали их в воду, говоря, что войско великого князя богато собственными доспехами и не имеет нужды в принадлежавших изменникам.

Неизвестный художник Портрет новгородской посадницы Марфы Борецкой

Видя, что на постороннюю помощь рассчитывать трудно, новгородские приверженцы Литвы стали наспех собирать собственное войско: они силою выгнали в поход плотников, гончаров и других ремесленников, которые отроду и на лошадь не садились. Кто не хотел идти, тех грабили, били и бросали в Волхов. Таким образом набралось до 40 000 человек; войско это было вверено посаднику Димитрию Борецкому – сыну старухи Марфы. Оно двинулось по левому берегу Шелони, рассчитывая нанести отдельное поражение псковичам, шедшим с запада. Но великий князь предвидел это движение новгородцев и своевременно направил князя Даниила Холмского по правому берегу реки на соединение со псковичами.

Завидя новгородские полки, шедшие по левому берегу Шелони на псковичей, московские воеводы, несмотря на то, что у них было всего лишь немного больше 4000 человек, решили вступить в бой с в 10 раз сильнейшим противником, веря в искусство своих воинов и прекрасный дух, их оживлявший. Они обратились к ним со словами: «Настало время послужить государю; не убоимся и трехсот тысяч мятежников. За нас правда и Господь Вседержитель», и затем во главе рати кинулись, «яко львы рыкающе, – говорит летописец, – через реку ону великую», в глубоком месте, где не было брода. Мужественные московские воины последовали за своими вождями вплавь, причем никто не утонул. Достигнув же противоположного берега, они стремительно бросились на врага с победным кличем: «Москва!.. Москва!..». Новгородцы потерпели страшное поражение: 12 000 человек пало на месте, а 17 000 было взято в плен, в том числе и Димитрий Борецкии с двумя воеводами. Вместе с тем в обозе была найдена и изменническая договорная грамота с Казимиром.

Великий князь получил известие о Шелонской победе в Яжелбицах, в 120 верстах от Новгорода, откуда он перешел к Руссе, уверенный, что сюда не замедлят явиться новгородские послы с просьбой о мире. Но, к своему удивлению, он узнал, что Новгород волнуется по-прежнему и что литовская сторона, несмотря на все неудачи, держит верх. Тогда Иоанн, возмущенный, без сомнения, договорной грамотой с Казимиром, приказал казнить Димитрия Борецкого с 3 знатными пленниками. «Вы за короля задаваться хотели», – сказал он им.

Скоро новгородцы увидели, что дальше сопротивляться им будет немыслимо; власть в городе перешла к московским сторонникам, и владыка Феофил был послан с челобитьем. Иоанн милостиво даровал мир по всей старине, взяв лишь за проступку 15 500 рублей деньгами, причем в своем договоре жители вольного города обязывались ни под каким видом не отдаваться Литве, а быть неотступно с Москвою; владык же своих тоже ставить по старине у гроба святого Петра Чудотворца в Москве.

Одновременно с поражением на Шелони новгородцы были наголову разбиты и в Двинской земле московским воеводой Образцовым, хотя он имел только 4000 человек против 12 000. Однако, несмотря на эту победу, Иоанн и здесь заключил мир по старине: отдал Новгороду его заволоцкие владения, потребовав лишь возвращения всех прежних захватов, сделанных там в московских владениях, преимущественно во время Шемякиной смуты.

Такое счастливое окончание борьбы с грозным московским князем не принесло никакой пользы Новгороду и никого в нем не образумило. Там опять немедленно начались распри сторон и бесчинства сильных денежных людей.

Скоро степенный посадник Василий Ананьин со своими приспешниками, в числе коих были все больше бывшие сторонники Литвы, напал на две улицы – на Славкову и Никитину, которые, видимо, доброхотствовали Москве, и переграбил и перебил их людей, многих даже до смерти.

Такие же бесчинства сторонниками Литвы производились и в других местах. Но теперь у обиженных был защитник – великий князь Иоанн, которому по старине принадлежало право суда в Новгороде. Правда, это право было предано забвению и никто им давно не пользовался, но обиженный и ограбленный люд, тяготевший к Москве, послал об этом напомнить Иоанну Васильевичу, отправив ему жалобу на своих засильников.

И вот 22 октября 1475 года Иоанн выехал из Москвы в Новгород миром, но в сопровождении множества людей. Начиная с Вышнего Волочка великого князя встречали везде послы новгородские с дарами, но встречали также и челобитчики. Чем ближе он подъезжал к Новгороду, тем более высыпало ему навстречу жалобщиков, которые ждали от него суда праведного и нелицеприятного. 21 ноября великий князь въехал в Новгородский кремль и пробыл здесь до 26 января 1476 года. Он милостиво принимал обильное угощение и дары от архиепископа и многих новгородских людей и в то же время назначил великокняжеский суд, причем по старине потребовал, чтобы при разбирательстве, для полного беспристрастия, были бы как его приставы, так и новгородские. Суд состоялся в присутствии Феофила и старых посадников, причем все жалобы были признаны справедливыми. Тогда Иоанн велел взять обвиненных и главных из них посадить за приставами, а остальных отдать на крепкую поруку.

Владыка и посадники явились затем к нему просить помиловать схваченных бояр. Но Иоанн отвечал им: «Известно тебе, богомольцу нашему, и всему Новгороду, отчине нашей, сколько от этих бояр и прежде зла было, а ныне что ни есть дурного в нашей отчине – все от них; так как же мне их за это дурное жаловать?» – и приказал в тот же день отправить скованными в Москву бывшего посадника Ананьина с тремя главными товарищами.

Ф. Солнцев

Трон из слоновой кости великого князя Иоанна III

Впрочем, через несколько дней великий князь снизошел на новые ходатайства владыки и освободил некоторых бояр, отданных на поруки, а затем после ряда пиров, данных в его честь, отбыл в Москву. Строгий и беспристрастный суд великого князя понравился новгородцам. И вот, не ожидая, пока он вновь приедет к ним, они стали брать своих приставов и сами ехали судиться в Москву, забыв старинное свое право: «На Низу новгородца не судить». Сюда за княжеским судом потянулись бояре, поселяне, житьи люди, монахини, вдовы и многое множество разного народа искать управу на свои обиды.

Это показывает, конечно, что сам новгородский народ стал смотреть на московского великого князя как на своего верховного судью. Литовская партия была, разумеется, сильно этим недовольна, но ничего не могла сделать, так как ни Казимир, ни татары не проявляли враждебных действий против Москвы, а между тем в 1477 году случилось обстоятельство, давшее неожиданный оборот отношениям великого князя к Новгороду. В Москву приехало двое новгородских послов – Назар Подвойский и Захар, вечевой дьяк, – и назвали в своем челобитье Иоанна государем, тогда как прежде новгородцы ни одного великого князя не называли государем, а только господином. Иоанн, конечно, обратил внимание на это и отправил своих послов спросить в Новгород: «Какого там хотят государства? Хотят ли, чтобы в Новгороде был один суд государя, чтобы управители его сидели по всем улицам, хотят ли двор Ярославов очистить для великого князя?»

Неизвестно, по чьему поручению назвали новгородские послы Иоанна государем; некоторые летописцы говорят, что это было сделано ими по решению владыки и бояр, но без ведома веча. Во всяком случае, как только московские послы прибыли в Новгород с вопросом Иоанна, там встал жестокий мятеж, причем было убито несколько именитых людей, заподозренных в преданности Москве.

С этого времени, как говорит летописец, «новгородцы взбесновались, как пьяные, и опять захотели к королю». Московских послов, однако, отпустили с честью и приказали им передать Иоанну, что бьют ему челом как своему господину, но государем его не зовут, а просят жить по старине, как договорились в последний раз.

Получив этот ответ, великий князь пришел к митрополиту и объявил ему о клятвопреступлении новгородцев: «Я не хотел у них государства, сами прислали, а теперь запираются и на нас ложь положили». Он объявил об этом также матери – инокине Марфе – и боярам, а затем, напутствуемый благословением всех, осенью того же 1477 года собрался в поход наказать Новгород и двинул к опальному городу сильные полки по разным дорогам.

23 ноября Иоанн стоял уже в 30 верстах от Новгорода. Здесь явился к нему владыка Феофил с посадниками и, назвав его государем, бил челом, чтобы он переложил свой гнев на милость, оставил бы все по старине и впредь на суд новгородцев в Москву не звал. Вместо ответа Иоанн повелел своему войску подойти вплотную к городу и окружить его со всех сторон; затем он послал сказать в город, что они сами знают, что отправили к нему Назара Подвойского и Захара, вечевого дьяка, которые назвали его государем. При этом, выставив все вины новгородцев перед ним, Иоанн закончил свое слово так: «Князь великий вам говорит: захочет Великий Новгород бить нам челом, и он знает, как ему нам, великим князьям, челом бьют».

Новгородцы поняли, конечно, как им следует бить челом, но медлили до последней крайности. Великий же князь между тем окружил город тесным кольцом со всех сторон, вследствие чего там скоро настал недостаток в продовольствии, а московскую рать по приказу Иоанна обильно снабжали всякого рода продовольствием псковичи: хлебом, калачами, пшеничной мукой, рыбою и медом.

4 декабря к Иоанну явился опять владыка Феофил с посадниками; они били челом, чтобы государь пожаловал, как Бог положит ему на сердце, свою отчину жаловать. Но Иоанн неизменно отвечал: «Захочет наша отчина бить нам челом, и она знает, как бить челом».

Послы отправились назад в город и на другой день прибыли с повинной, что, действительно, Новгород посылал в Москву Назара да Захара называть великого князя государем и потом заперлись. Тогда Иоанн приказал им ответить: «Если ты, владыко, и вся наша отчина, Великий Новгород, сказались перед нами виноватыми и спрашиваете, как нашему государству быть в нашей отчине, в Новгороде, то объявляем, что хотим такого же государства, как и в Москве». 7 декабря послы явились с новыми речами. Они просили, чтобы великий князь брал дань с каждой сохи по полугривне, но чтобы все остальное было по старине. Иоанн, однако, решительно этому воспротивился. Тогда послы попросили его, чтобы он указал, как его государству быть в Новгороде: «потому что Великий Новгород Низового обычая не знает».

На это великий князь отвечал им: «Государство наше таково: вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать; волостями, селами нам владеть, как владеем в Низовой земле, чтобы было на чем нам быть в нашей отчине, а которые земли наши за вами, и вы их нам отдайте; воевод не бойтесь, в боярские вотчины не вступаемся, а суду быть по старине, как в Земле суд стоит».

А. Кившенко. Присоединение Великого Новгорода – высылка в Москву знатных и именитых новгородцев

После шести дней размышления новгородцы объявили, что согласны на снятие колокола и уничтожение посадника, но просят не выводить их в Низовую землю и не звать туда на службу. Иоанн их всем этим пожаловал. Тогда послы просили написать об этом договор, с тем чтобы обе стороны целовали на нем крест. Но им объявили, что великий князь не станет целовать креста своим подданным.

«Пусть бояре поцелуют крест», – просили послы, но получили тоже отказ. Отказано было им и в целовании креста со стороны великокняжеского наместника.

После этого новгородцы должны были присягнуть на полное подданство московскому великому князю. Иоанн же, определив, что он будет брать по полугривне с сохи в год, и оказав многие льготы владыке и бедным монастырям, выехал 5 февраля 1478 года в Москву, оставив в Новгороде своих наместников – князей Стригу и Ярослава Оболенских. Перед отъездом он велел схватить главных крамольников: Марфу Борецкую с внуком Василием Феодоровичем и еще шесть новгородцев и отвести их в Москву. Вслед за Иоанном отправили в Москву и вечевой колокол. «И вознесли его на колокольницу, – говорит летописец, – с прочими колоколами звонити».

Так закончилось вольное существование Великого Новгорода. Конечно, многие из его граждан не скоро могли забыть независимое житье и неоднократно заводили крамолу. Но Иоанн твердо подавлял ее своей властной рукой. В 1480 году, узнав о сношениях крамольных новгородцев с Казимиром и с немцами и о том, что в городе заводятся старые порядки, он подошел к нему со своими полками и пушками заставил отворить себе ворота. Затем все заговорщики были строго наказаны во главе с владыкой Феофилом: его взяли под стражу и отослали в московский Чудов монастырь, 100 главных крамольников были преданы смертной казни, а 100 семей детей боярских и купцов переведено по низовым городам.

В 1481 году было опять схвачено четверо новгородских бояр, а затем 30 человек приговорено к смертной казни по поклепу друг на друга в сношениях с польским королем, но когда они перед виселицей стали каяться в этих поклепах, то Иоанн даровал им жизнь.

В 1487 году пришлось перевести из Новгорода во Владимир-на-Клязьме 50 семей лучших купцов и, наконец, в 1488 году перевели из Новгорода в Москву больше 7000 житьих людей за то, что они хотели убить великокняжеского наместника. Их расселили по разным городам Московского княжества, а на их место были посланы в Новгород – из Москвы и других низовых городов – дети боярские и купцы. Эта мера оказалась самой действенной для окончательного приведения Новгорода под власть Москвы.

Во время описанных событий в Великом Новгороде Иоанн был деятельно занят также и многими другими важными делами. В числе их было и заключение нового брака.

В 1467 году скончалась его первая жена – великая княгиня Мария Борисовна, с коей он был обручен в Твери отцом своим Василием Темным, будучи еще маленьким мальчиком. От этой первой жены остался сын – Иван Молодой, которого государь, по примеру Василия Темного, назвал также великим князем с целью отнять у братьев своих всякий предлог к предъявлению старых прав старшинства перед племянником, причем все грамоты писались от обоих великих князей.

К. Лебедев. Марфа Посадница. Уничтожение новгородского веча

Вдовый 27-летний Иоанн Московский был, конечно, для всех весьма завидным женихом. Но особенные виды питались на него в Риме папой Павлом П. Дело в том, что в это время жила в Риме родная племянница последнего царьградского царя Константина Палеолога, убитого при взятии турками Константинополя, дочь его брата Фомы – София. София Фоминична была воспитана в правилах Флорентийской унии, и папа, уверенный, что она благоприятствует латинству, решил посватать ее за Иоанна Васильевича, с тем чтобы при ее посредстве приобщить к унии и Московское государство.

Вдохновителем папы в этом деле был бывший православный Никейский патриарх Виссарион, один из подписавших Флорентийскую унию и получивший звание римского кардинала. В феврале 1469 года в Москву прибыл грек Юрий с письмом от Виссариона, в котором последний предлагал Иоанну руку царевны, причем писал, что она отказала из преданности к православию двум женихам – французскому королю и медиоланскому (миланскому) герцогу. Великий князь отнесся к этому предложению с обычной своей обстоятельностью; он советовался с матерью, митрополитом и боярами, а затем отправил в Рим своего посла: монетного мастера, итальянца Ивана Фрязина (Лжана Баптиста дела Вольпе), принявшего в Русской земле православие. Иван Фрязин не замедлил вернуться в Москву, восхваляя Софию, и привез ее живописное изображение – портрет, или как в то время говорили на Руси, парсуну. Тогда Иоанн отправил вновь того же Фрязина в Рим, чтобы представить его лицо при обручении и привезти затем Софию в Москву.

В Риме ловкий, но не особенно щекотливый в делах совести посол Иоанна выставлял себя ревностным католиком и, умалчивая о своем переходе в православие, уверил всех, что Иоанн весьма склонен к латинству и с удовольствием поможет папе в крестовом походе против турок.

Папа дал Софии богатое приданое, и 29 июня 1472 года она выехала в Россию в сопровождении многих греков и нарочитого папского посла – кардинала Антония Бонумбре, посланного им, чтобы поднять вопрос об унии.

Достоверного изображения Софии Фоминичны, к сожалению, не имеется. Но сохранилось, и, вероятно, вполне достоверное, изображение ее брата Андрея, посетившего впоследствии два раза свою сестру в Москве.

Сохранилось также восторженное описание красоты и очаровательности Софии Фоминичны, составленное одним из граждан итальянского города Болоньи, куда она прибыла по пути в Москву. «София Фоминична, – рассказывает он, – носила плащ из парчи и соболей над пурпуровым платьем, а на голове золотое украшение с жемчугом. Ее свиту составляли самые знатные молодые люди, спорившие из-за чести держать ее лошадь под уздцы».

Невеста московского великого князя была встречена во всей Германии с большими почестями. 1 сентября она прибыла в Любек, где села на корабль, а 21 числа того же месяца вышла на берег в Ревене. Гонцы великого князя тотчас же дали знать по всему пути о ее приезде.

В Юрьеве София была торжественно встречена московским послом, который почтительно приветствовал ее от имени жениха. Высоконареченную всюду приветствовали, разумеется, самым сердечным образом, но с особенной любовью отнеслись к ней псковичи. На шести насадах, в сопровождении множества лодок, они поплыли по своему озеру к немецкому берегу, вышли из судов и, наполнив кубки и позолоченные рога, били ей челом – вином и медом. София Фоминична ласково их приняла и объявила, что сейчас же хочет ехать с ними дальше, чтобы скорее покинуть немцев.

Впереди Пскова ее встретило все духовенство с крестами и хоругвями и все посадники. Вступив на Русскую землю, будущая великая княгиня сразу показала себя строгой ревнительницей православия: она тотчас же подошла к благословению священников, а затем прямо отправилась со спутниками в Троицкий собор; вошел с ней туда и кардинал Антоний. «Не по нашему обычаю одетый – весь в красное, – говорит летописец, – в перчатках, которых никогда не снимает, и благословляет в них, и несут перед ним распятие литое, высоко взоткнутое на древке, к иконам не подходит и не крестится; в Троицком соборе приложился только к Пречистой, и то по приказанию царевны».

Когда до Москвы дошли сведения, что везде, где останавливается София, пред папским послом носят серебряное распятие – Латинский крыж, то великий князь стал думать с боярами, можно ли допустить такое шествие по Москве и наконец послал спросить митрополита Филиппа.

Тот отвечал: «Нельзя послу не только войти в город с крестом, но и подъехать близко; если же ты позволишь ему это сделать, желая почтить его, то он в одни ворота в городе, а я, отец твой, другими воротами из города. Неприлично нам слышать об этом, не только что видеть, потому что кто возлюбит и похвалит веру чужую, тот своей поругается».

Получив этот ответ, Иоанн послал боярина отобрать крыж у Антония и спрятать его в сани; тот было воспротивился, но делать было нечего.

София въехала в Москву 12 ноября 1472 года и тотчас же была обвенчана с Иоанном. На другой день кардинал Антоний, как посол папы, был торжественно принят великим князем. Он сейчас же поднял вопрос о соединении церквей на основании Флорентийского собора; но митрополит выставил против него на спор русского книжника Никиту Поповича, который своими вопросами и ответами поставил папского посла в полный тупик; кардинал не нашелся, что отвечать, и поспешил кончить спор, с досадой промолвивши: «Нет книг со мной».

Таким образом, папская попытка привлечь Русскую церковь к латинству при посредстве брака Иоанна с царевной Софией сразу окончилась полной неудачей: София оказалась вполне преданной православию, а папский кардинал был посрамлен в споре нашим книжником Никитою Поповичем.

Брак Иоанна с Софией Фоминичной имел совершенно иные последствия, чем рассчитывал папа. Новая русская великая княгиня принесла с собой все заветы и предания Византийского царства, столько столетий славного своей крепкой православной верой и своим мудрым государственным устройством. Вместе с тем она принесла с собой в глазах всех православных людей и передачу всех прав византийских государей, после покорения их державы турками, как своему православному супругу – московскому великому князю, так и будущим своим от него православным потомкам.

А это наследие Византии в деле собирания Москвою православных Русских земель имело, конечно, огромное нравственное значение.

После брака с Софией, по отзыву всех современников, в Иоанне произошла заметная перемена. Он стал как бы выше, чем прежние великие князья, держал себя с большим величием, требовал к себе больших знаков внешнего почитания и безусловного повиновения от всех. Перемена эта, конечно, была совершенно необходима, когда Москва из небольшого Московского княжества стала развиваться в могущественное государство, причем общее стремление всей земли и духовенства было, чтобы во главе его стоял неограниченный и самодержавный государь, Божией милостию всем своим подданным в отцов и праотца место поставленный.

Герб княжества Московского

Нет сомнения, что прибывшие с Софией Фоминичной из Италии греки также во многом способствовали установлению взглядов на сущность верховной власти в государстве.

Первым видимым знаком преемственности Московской Руси от Византии было принятие Государственным гербом двуглавого орла, бывшего гербом греческих царей. Со времени брака Иоанна с Софией Фоминичной двуглавый орел вместе с всадником, поражающим копьем змея, делается навсегда нашим Государственным гербом, причем всадник изображает как святого Великомученика и Победоносца Георгия, так и государя, поражающего своим копьем всех врагов Отечества и всякое противогосударственное зло.

Великий князь Иоанн III

Наряду с важными делами по собиранию Руси, Иоанн неутомимо старался также об украшении своего стольного города Москвы и в этом отношении шел совершенно по стопам своего прапрадеда Иоанна Калиты. При Иоанне III Москва из деревянной стала белокаменной.

В деле этом, конечно, важнейшей заботой великого князя было попечение о Божьем храме, который являлся как бы основным камнем для создания народного государственного единства, о кремлевском соборе Успенья Божией Матери, заложенном при Иоанне Калите собственными руками Первосвятителя всея Руси, святым Петром Чудотворцем, в нем и погребенным. Храм этот от времени и многих пожаров сильно обветшал и грозил падением. И вот в 1471 году в ту же летнюю пору, когда войска Иоанновы одержали славную Шелонскую победу над изменниками новгородцами, митрополит Филипп заложил сооружение нового каменного собора и отпустил для этого немалое количество денег из своих доходов. Конечно, и великий князь, получив от новгородцев 15 500 рублей за их вину, тоже вложил свою лепту в эту постройку, которая была поручена московским мастерам камнесечцам – Иоанну Кривцову да Мышкину.

При разборке старого храма были открыты мощи погребенных там митрополитов. Когда приступили ко гробу святого Ионы и сняли с него доску, в тот час «изыди из гроба благоухание много по всему храму; мощи же его явились все целы и нерушимы, прилипе бо плоть кости его и не двигнушася составы его», – говорит летописец. Вскоре у этих мощей последовало два случая чудесного исцеления. С великим освящением и с установлением даже особого празднества были перенесены и мощи святого Петра Чудотворца. Когда митрополит Филипп со многим страхом и слезами повелел разобрать надгробницу, то увидели гроб, весь распавшийся от бывшего пожара, «а мощи, яко свет, блещашися, ничто к ним не прикоснулось, и благоухание многое исходящее от них». Народ с напряженным вниманием следил за всеми мельчайшими подробностями перенесения мощей святых, почивавших в Успенском соборе, и вообще за всем ходом его сооружения. К весне 1474 года церковь была уже «чудна вельми и превысока зело»; ее вывели до сводов, которые оставалось только замкнуть, чтобы на них соорудить большую среднюю главу, как вдруг 20 мая в час солнечного заката храм внезапно разрушился, не повредив, однако, гробов святых Петра и Ионы; сохранились также все иконы, святые сосуды, книги и паникадило в сооруженной рядом временной деревянной церкви.

Причиной такого несчастья и такой печали для всего города послужило плохое искусство мастеров, так как старый способ постройки каменных храмов, коим была так знаменита Русь XI и XII веков, был совершенно забыт в это время. Вместе с глубокой скорбью о разрушении храма весь московский народ видел преславное чудо и благодатное заступление Божией Матери в том обстоятельстве, что при разрушении церкви никто из людей не пал жертвою этого несчастья, хотя весь день в ней усердно работали камнесечцы, а на подмостки всходили до темноты многие любознательные посмотреть, как подвигается работа. Чтобы начать вновь строить церковь, великий князь послал было за псковскими мастерами, славившимися своим искусством, но когда они отказались от столь ответственной работы, то он решил отправить для сего нарочитого посла в Италию, в город Венецию, и выбрал Семена Толбузина.

Строительная деятельность Аристотеля Фиораванти в Московском Кремле. Миниатюра летописного свода. XVI в.

Семен Толбузин, первый из русских, отправленный послом к иноземному государю, успешно выполнил свое поручение и в 1475 году возвратился в Москву, привезя славного мастера муроля Рудольфа Фиораванти дельи Альберта, прозванного за его хитрость Аристотелем, по имени знаменитого греческого ученого мужа – воспитателя великого царя Александра Македонского. Правитель Венеции никак не хотел отпускать от себя Аристотеля, которого приглашал также и турецкий султан в Царьград, и только после многих просьб, в знак особой дружбы к Иоанну, разрешил ему ехать в Москву за жалованье 10 рублей в месяц, цену по тому времени огромную. Помимо знания строительного искусства, Аристотель мог также отлично лить колокола и пушки и стрелять из последних. Подробно осмотрев разрушенный храм, он похвалил гладкость сооружения, но похулил известь, что не клеевата, да и камень, сказал, что не тверд.

Аристотель решил все сломать до основания, чтобы начать строить из кирпича. Аля этого 16 апреля 1475 года последовало новое перенесение мощей святых митрополитов Петра, Феогноста, Киприана, Фотия и Ионы в церковь Святого Иоанна, что под колоколы.

В течение недели Аристотель особым дубовым брусом, окованным с конца железом, который раскачивали на канатах, развалил все оставшееся сооружение, а затем приступил к своей работе. На четвертое лето в 1478 году славная постройка была окончена вчерне, а совсем – в 1479 году, а 12 августа торжественно освящена митрополитом Геронтием.

Радость в этот день всего города Москвы была неописуема. Великий князь повелел раздать милостыню на весь город всем нищим, а духовенство с боярами угостил знатным обедом. Через несколько дней состоялось торжественное перенесение в новый храм мощей святых митрополитов, а также и праха князя Юрия Даниловича, старшего брата Иоанна Калиты, здесь похороненного.

В 1482 году Успенский собор был украшен иконописью мастерами-иконниками: Дионисием, попом Тимофеем, Ярцем и Коною, на что дал средства владыка Ростовский Вассиан, знаменитый своим благочестием и любовью к Родине. «Бысть же та церковь чудна, – говорит про Успенский собор летописец, – величеством, и высотой, и светлостью, и звонностью, и пространством, яко же и прежде того не бывало в Руси, опричь Владимирская церкви».

Сооружением заново соборного храма было положено только начало новому устройству города, причем великий князь имел немало забот и трудов по вызову мастеров из Италии, где в это время был полный расцвет так называемой поры возрождения наук и искусств, чему очень сильно способствовали греки, которые после взятия Царьграда турками во множестве поселились в Италии и пробудили в среде ее образованных жителей любовь к изучению греческого языка, а вместе с тем и всех памятников древней греческой жизни, среди коих было много образцов высокого искусства. Правители городов и сами папы римские стали ревностно изучать древнеязыческое искусство; скоро в Италии появились замечательные живописцы, ваятели и искусные зодчие, украсившие ее города знаменитыми и поныне храмами, картинами и статуями.

Конечно, вместе с поклонением древнему искусству эта пора возрождения наук и искусств принесла в латинские государства, где с падением обаяния папы сильно падало благочестие, также и чисто языческие взгляды и понятия, причем совершенно по-язычески высшей целью жизни было поставлено наслаждение.

В. Поленов. Успенский собор. Южные врата

К этой цели – наслаждению земными благами – западные народы неуклонно стремятся и по сей день, успев, к несчастью, привить эти взгляды и многим русским людям. Но в XV веке перед нашими предками стояли столь огромные по своей трудности и столь высокие по своему значению насущные задачи – собираться вокруг православного московского государя и грудью своею и кровью служить оплотом для Западной Европы против нашествия мусульманского Востока, что они не могли даже и думать о наслаждении жизнью; развитие же в Италии искусств дало нам возможность приглашать опытных зодчих для устроения Москвы и необходимых других мастеров.

Однако вследствие отдаленности Москвы от других государств, а главное, вследствие враждебности наших соседей – поляков и немцев, не желавших к нам пропускать нужных людей, проходили годы, пока в Москве стали появляться эти очень желанные и необходимые итальянские художники. В ожидании их Иоанн воспользовался искусством псковских мастеров и в 1484 году приказал построить новый каменный дворцовый храм Богоявления, а митрополит в том же году – церковь Риз Положения.

В 1485 году прибывшими первыми после Аристотеля итальянцами – мастерами Петром-Антонием и Марком Фрязиными – стали сооружаться новые кремлевские стены, постройка которых с башнями, или стрельницами, и тайниками (подземными ходами) продолжалась до 1495 года. В самом Кремле за это время было сооружено несколько храмов, в том числе разобраны старые и заложены новые каменные церкви первоначальной постройки Иоанна Калиты: Святого Иоанна Лествичника, что под колоколы, и собор Святого архангела Михаила для могил прародителей государевых; строителем последнего был Фрязин Алевиз Новый.

Вместе с тем великий князь решил выстроить для себя в Кремле каменные палаты на месте деревянных. Сооружение их началось одновременно с перестройкой Благовещенской церкви мастерами Марком и Петром-Антонием Фрязиными, которые в 1491 году построили большую палату, названную Грановитой по случаю обделки ее наружных стен по-итальянски – гранями.

Постройка же остальных дворцовых палат затянулась надолго и окончилась уже при преемниках Иоанна.

Ф. Солнцев. Иконостас Успенского собора в Московском Кремле

С этого времени Кремль, жилище великих государей московских, представлял собою как бы большой монастырь, потому что был наполнен большими и красивыми церквами, среди которых, как игуменская келья в монастырском дворе, расположен был Государев дворец. Великолепная белокаменная ограда с затейливыми стрельницами, окаймлявшая Кремль, имела несколько ворот, причем благочестивая народная мысль, почитавшая обиталище своего государя в качестве святыни, осветила и главные кремлевские ворота – Спасские – народным обычаем входить в них, снимая шапки, с непокрытой головой. Когда и как установился этот обычай, не выяснено, но, по-видимому, он установлен не по государеву указу, а именно по благочестивой воле всенародного множества; рассказывают, что в старину кто, проходя воротами, не снимал шапки, того народ заставлял класть перед образом Спасителя 50 поклонов.

Достойно особого замечания, что итальянцы, устраивавшие каменную Москву и ее сердце Кремль, бывшие учениками великих мастеров итальянской блестящей поры возрождения наук и искусств, придя со своими большими научными знаниями в деревенскую и деревянную Москву, тем не менее возводили в ней все новые каменные сооружения отнюдь не по итальянским, а по старорусским образцам и заветам. Так, Успенский собор был построен по образцу славного собора Владимирского, сооруженного Андреем Боголюбским; по тому же образцу построен Архангельский собор Алевизом Новым; по образцу и складу новгородских церквей сооружена церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот и колокольница, стоящая рядом с Иваном Великим; по образцу древних одноглавых русских храмов выстроены были и церкви: Рождества Богородицы на Государевых сенях и Благовещения на Старом Ваганькове.

Даже Грановитая палата, отделанная по итальянскому способу гранями, была только частью государева помещения, состоявшего по старому русскому обычаю из ряда палат и помещений, соединенных между собой сенями и переходами. Таким образом, пригласив итальянских мастеров, чтобы воспользоваться их знаниями и искусством в строительстве, или, как говорят ныне, их техническими знаниями, Московская Русь во главе со своим великим князем Иоанном Васильевичем крепко и во всем держалась своего ума и обычая и вовсе не желала отворять широко двери таким нововведениям, которые могли бы изменить коренные черты ее старинных вкусов и укладов.

Украшая и перестраивая свой стольный город, Иоанн Васильевич, разумеется, продолжал ревностно свое великое служение Родине и на всех других поприщах.

Вместе с полным подчинением Москве Новгорода ему пришлось окончательно подчинить себе и новгородских выходцев – непокорных вятчан, которые, пользуясь своей отдаленностью, мало признавали свою принадлежность к общему всем русским людям Отечеству; мало того, они стали держать прямо сторону Казани против Москвы. Конечно, это уже была явная измена и православию, и Родине. Митрополит два раза писал вятчанам увещательные грамоты: «Называетесь вы именем христианским, а живете хуже нечистивых: Святую церковь обижаете, законы церковные старые разоряете, господарю великому князю грубите и пристаете к его недругам издавна, с поганством соединяетесь да и одни, сами собою, отчину великого князя воюете беспрестанно…». Но митрополичьи грамоты не помогли, и в 1489 году великий князь послал против вятчан 64-тысячную рать под начальством князя Даниила Щени и Григория Морозова. Это подействовало: как только московские полки подступили к городу Хлынову, большие люди Вятской земли вышли им бить челом – просить мира и покорились великому князю на всей его воле, после чего 3 главных изменника были биты кнутом и повешены; кроме того, было выведено много лучших людей с семьями, которых великий князь пожаловал именьями близ Москвы; в Вятку же были посланы его наместники.

А. Васнецов. В Московском Кремле

Псков удержал свои старинные вольности во все время великого княжения Иоанна, который ценил, конечно, его постоянную покорность, а также и его неизменную преданность православию и русскому делу.

Действительно, с тех пор как в непосредственном соседстве со Псковской землей объединилась Литва и основался Ливонский орден, Псков, стоя на рубеже Русской земли, в продолжение трех веков вел с ними упорную двухстороннюю борьбу, располагая по большей части лишь средствами своей небольшой области, простиравшейся верст на 300 неширокой полосой с юга на север, от верховьев реки Великой до реки Наровы.

Рязань во все время великого княжения Иоанна III тоже сохраняла свою самостоятельность благодаря тому, что рязанский князь во всем поступал согласно видам Москвы.

Долгое время продолжались добрые отношения у Иоанна Васильевича и с его шурином – тверским князем Михаилом Борисовичем, который по договору с Иоанном обязан был быть на Орду, немцев и поляков заодно с Москвой. Однако в 1485 году, вероятно, вследствие зависти Михаила к Москве, он стал держать дружбу с Казимиром Литовским и женился на его внучке, причем заключил с ним договор, по которому оба они обязывались помогать друг другу при всех обстоятельствах.

Этот договор был, разумеется, прямой изменою Москве. Узнав о нем, Иоанн тотчас же объявил Твери войну, и рать его вторгнулась в ее область. Так как помощь от Казимира не являлась, то Михаил стал просить о мире, который Иоанн не замедлил ему дать; по этому миру тверской князь обязался считать Иоанна и его сына своими старшими братьями, сложить свое крестное целование к Казимиру и вперед без ведома Москвы с ним ни в какие сношения не вступать.

Скоро после этого многие тверские бояре начали переезжать к великому князю московскому; конечно, этим не мог быть доволен Михаил; он завел опять тайные сношения с Литвой, но гонец его был перехвачен, и грамота к Казимиру доставлена в Москву.

Тогда Иоанн вновь собрал войско и 8 сентября 1486 года обложил Тверь, причем всем пушечным нарядом руководил славный мастер Аристотель; 10-го числа были зажжены посады, а 11-го приехали в московский стан все тверские бояре и били челом Иоанну; Михаил же Тверской бежал на Литву. При этих обстоятельствах Иоанн присоединил Тверь к своим владениям и посадил в ней своего сына Ивана Молодого, причем, по-видимому, обошелся очень сурово с тверскими боярами, предавшими своего князя, так как главного из них, князя Михаила Холмского, он послал в заточение в Вологду за то, что, поцеловавши крест своему князю Михаилу, он отступил от него; «Нехорошо верить тому, кто Богу лжет», – сказал при этом государь.

Кроме Твери, при Иоанне Васильевиче были окончательно присоединены княжества Ярославское и Ростовское, владельцы которых уступили их за деньги Москве. Наконец, при Иоанне же был присоединен и Верейский удел; старый князь Михаил Андреевич Верейский ходил в полном послушании московского государя, но сын Михаила Василий, женатый на племяннице Софии Фоминичны, разгневал по вопросу о приданом великого князя и бежал в Литву, причем отец его завещал Верейское княжество после своей смерти Иоанну, который в свою очередь предложил Михаилу вернуться в Москву, но уже в качестве служилого князя.

Немало огорчений пришлось перенести Иоанну Васильевичу и от своих родных братьев: старший из них, Юрий, умер в 1473 году бездетным, причем в завещании ни слова не сказал о своем уделе – Дмитрове, Можайске и Серпухове. Иоанн присоединил его к московским владениям, что, конечно, вполне совпадало с высшими государственными потребностями. Но на это обиделись остальные три брата: Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой; недовольна была и старая великая княгиня, инокиня Марфа. Иоанн уступил матери и братьям, и дал последним несколько городов, однако не из удела умершего Юрия, и обязал их иметь, в случае своей смерти, сына своего Ивана Молодого старшим братом и не искать под ним великого княжения. Братья не были довольны этим договором, но должны были смириться, выжидая более благоприятных обстоятельств.

Между тем поддерживаемый в своих великих замыслах по собиранию Руси под сильную власть московского государя молодой супругой своей Софией Фоминичной, Иоанн искусно и деятельно вел свои дела по отношению к соседям. Казимир, король Польский и великий князь Литовский, был, конечно, самым злейшим врагом Москвы и охотно делал все от него зависящее, чтобы нанести ей возможно более вреда. К счастью для нас, он не обладал для этого достаточной силой, и главным образом потому, что не имел большой власти в своих собственных владениях: когда в 1470 году он прибыл на сейм, собранный в Петрокове, и требовал денежного вспоможения, польские паны ему отвечали: «Ты нам о денежном вспоможении не говори до тех пор, пока не выдашь нам подтверждения прав и не означишь верно в грамоте, какие области принадлежат Польше и какие Литве».

Разумеется, при таких условиях, когда все отношения подданных к государю основываются на их правах, Казимиру немыслимо было вести борьбу с Московским государством, вся сила которого именно и состояла в глубоком сознании всеми подданными своих обязанностей по отношению к государю и к Родине; для них они не задумывались жертвовать не только деньгами, но и жизнью.

Но если Казимиру была не под силу открытая борьба с Москвой, то он всюду, где мог, действовал против нее исподтишка, своими злыми кознями. Он, как мы видели, возбуждал против Москвы Новгород и Тверь и, несомненно, пытался входить в сношения с младшими братьями Иоанна; наконец, он всеми способами старался наводить на Москву татар, которые, как мы знаем, были разделены на несколько отдельных орд, из коих главными были: Золотая, Крымская и Казанская.

Между ханом Золотой Орды Ахматом и ханом крымских татар Менгли-Гиреем шла смертельная вражда. Иоанн Васильевич очень искусно воспользовался ею и сумел приобрести себе в умном и предприимчивом Менгли-Гирее Крымском верного союзника на всю свою жизнь, который помогал нам не только своими действиями против Ахмата, но также и своими набегами на Литву. Казимир пытался несколько раз привлечь на свою сторону Менгли-Гирея, но напрасно. В отношении же хана Золотой Орды Ахмата и Ибрагима Казанского происки Казимира против Москвы имели больше успеха.

В 1478 году, когда Иоанн окончательно привел под свою державу Новгород, в Казань пришло ложное известие, что он потерпел поражение от новгородцев и сам убежал раненый. Хан Ибрагим воспользовался этим, собрал рать и вторгся в московские владения; когда же к нему пришла справедливая весть об успехах Иоанновых под Новгородом, то он отдал приказ своему войску немедленно вернуться назад, причем оно исполнило этот приказ так ревностно, что побежало, бросивши даже пищу в котлах.

Вид города Казани с южной стороны Литография по рисунку В. Адама

Чтобы наказать его, Иоанн послал свои войска к самой Казани, и Ибрагим должен был заключить мир по всей его воле. Скоро затем Ибрагим умер, оставив двух сыновей от разных жен: старшего Алегама и младшего Магмет-Аминя; последний был сыном честолюбивой и умной ханши Нур-Салтан, не замедлившей выйти замуж за Менгли-Гирея Крымского, верного союзника Москвы. В Казани началась между братьями усобица, и младший – Магмет-Аминь – лично прибыл в Москву просить содействия против Алегама. Иоанн принял его сторону и в 1487 году послал на Казань большую рать под начальством князей Даниила Холмского, Александра Оболенского, Семена Ряполовского и Семена Ярославского, которые, овладев городом, посадили в нем Магмет-Аминя; Алегам же был послан в заточение в Вологду. Этим Казань была приведена в полную зависимость от Москвы, причем и Менгли-Гирей Крымский был благодарен ей за возведение на казанский стол его пасынка Магмет-Аминя.

Иначе сложились дела у Иоанна Васильевича с ханом Золотой Орды Ахматом. Казимир Литовский хотел остановить успехи Иоанна над Новгородом посредством этого Ахмата и подговорил его идти на Москву, но последний собрался только летом 1474 года, когда первый новгородский поход окончился и Иоанн вернулся со своими войсками в Москву. Узнав, что хан уже в Алексине, великий князь в тот же час, отслужив обедню и ничего даже не вкусив, двинулся с полками к Коломне, к Берегу, как тогда называлась река Ока, за которой, действительно, как за берегом, расстилалась, как океан, необъятная степь.

Другие полки успели также вовремя собраться на Оке. Увидя множество русских полков, как море колеблющихся в светлом вооружении, Ахмат быстро побежал домой, сжегши, к сожалению, по пути город Алексин, жители которого геройски защищались.

После этого Иоанн заключил мир с Ахматом, и в том же 1474 году пришло в Москву большое татарское посольство, да 3200 купцов привели 40 000 лошадей на продажу.

В 1476 году прибыло в Москву новое посольство от Ахмата; оно, как рассказывает «Казанский летописец», опираясь на давний обычай, потребовало дани и предъявило при этом Иоанну ханское изображение, или «басму», с тем чтобы он ей поклонился.

«Великий же князь, – говорит летописец, – нимало не убояся страха царева, но приим басму лица его и, изломаша ее, на землю поверже и потопта ногами своими», после чего приказал послов убить, а одного отправить к Ахмату с таким словом: «Ступай и объяви хану: что случилось с его басмою и послами, то будет и с ним, если не оставит меня в покое». Таким образом, Иоанном III было окончательно свергнуто с московских великих князей позорное татарское иго; есть известие, что он поступил так под влиянием Софии Фоминичны, гордость которой не могла переносить унизительной зависимости от татар и платежа дани хищникам Московского государства.

Однако Иоанну пришлось вскоре пережить немало треволнений из-за этого разрыва с Золотой Ордой.

В 1480 году Ахмат собрал против Москвы огромное войско, получив уведомление от Казимира Литовского о начавшейся в это время ссоре Иоанна с братьями: Андреем Большим Углицким и Борисом Волоцким.

Причиной этой ссоры было их недовольство тем обстоятельством, что Иоанн, всецело занятый своим великим делом собирания Руси вокруг Москвы, естественно стал преследовать старинное право отъезда бояр к другому князю в случае их недовольства великим князем. Один из его наместников, князь Лыко-Оболенский, так притеснял подведомственных ему жителей, что Иоанн по жалобе последних отнял у него наместничество и приказал вернуть им все, что было беззаконно забрано. Лыко обиделся и отъехал к Борису Волоцкому. Государь приказал брату выдать ему виновного боярина, но Борис отказался. Тогда Иоанн повелел схватить Лыко и отвести в оковах в Москву. Борис вознегодовал на это и послал сказать брату Андрею Углицкому: «Вот как он с нами поступает: нельзя уже никому отъехать к нам», после чего братья решили защищать свои права вооруженной рукой, для чего собрали рать в своих владениях.

В это время государь был в Новгороде; узнав о выступлении войск Андрея и Бориса в Тверскую область, он поспешил в Москву, где весть о начинающейся усобице подняла большую тревогу. Иоанн тотчас же отправил боярина к братьям уговаривать их кончить дело миром, но те не послушались, и в 20-х числах июля рать их двинулась к новгородским волостям. Тогда Иоанн вторично послал уговаривать их к примирению известного епископа Вассиана Ростовского, и последнему удалось склонить Андрея и Бориса послать своих бояр для переговоров в Москву; но сами они направились к литовскому рубежу и, остановившись в Великих Луках, стали пересылаться с Казимиром, прося помощи против старшего брата. Казимир в непосредственной помощи им войсками отказал, но дал город Витебск на прокормление их женам и вместе с тем поспешил известить Ахмата, что в Московском государстве усобица и чтобы поэтому он скорее шел на Москву.

Узнав о движении Ахмата, Иоанн быстро собрал свои войска на берегу Оки и сам отправился в Коломну. Тогда хан, видя, что река эта крепко занята, взял направление к западу, к Литовской земле, чтобы войти в московские владения, переправившись через реку Угру.

Иоанн зорко следил за его движениями и своевременно послал приказ сыну своему Ивану Молодому и младшему брату Андрею Меньшому перейти от Оки к реке Угре, так что, когда хан подошел туда, то также нашел занятыми все броды и перевозы. В Москве между тем сели в осаде: мать великого князя инокиня Марфа, митрополит Геронтий, Ростовский владыка Вассиан и наместник московский князь Иван Патрикеев, из знатных литовских выходцев, пришедших в Москву при Василии Темном. Великая же княгиня София Фоминична была послана вместе с казною на Белоозеро.

Ф. Солнцев. Царские ложки, ножи и вилки

Н. Некрасов. Иоанн III топчет ханскую басму

Иоанн Васильевич, как только узнал о наступлении Ахмата, так тотчас же, кроме выдвижения главной рати к Оке, послал приказание воеводе звенигородскому – князю Василию Ноздреватому – сесть с небольшим отрядом и с войсками крымского царевича Нордоулата на суда и спуститься вниз Волгою, чтобы разгромить беззащитную Золотую Орду, зная, что Ахмат оставил в ней только жен, детей и старцев; великий князь был уверен в том, что, как только хан узнает об этом нападении, тотчас же кинется назад защищать свои улусы.

Вместе с тем Иоанн сообщил о наступлении Ахмата своему верному союзнику Менгли-Гирею, и тот поспешил напасть на литовские владения, чтобы отвлечь Казимира от наших границ. Отдав таким образом все распоряжения для преграждения дальнейшего наступления Ахмата и для защиты Москвы, Иоанн, в ожидании действий князя Ноздреватого и царевича Нордоулата в Золотой Орде, оставил при войске князя Даниила Холмского с сыном Иваном Молодым; сам же он отправился в Москву, чтобы повидаться с матерью, а также, без сомнения, и для того, чтобы употребить все свои силы для примирения с братьями, отъехавшими к литовскому рубежу в Великие Луки. Пылкое московское население, уже привыкшее к целому ряду побед, одержанных мудростью и искусством своего великого князя, было недовольно его возвращением в столицу и настоятельно желало, чтобы он скорее вступил в большое сражение с татарами на реке Оке. Такого же взгляда держалось и духовенство.

Не успел Иоанн въехать в Кремль, где его встретил митрополит и епископ Вассиан Ростовский, как последний обратился к нему со следующим горячим словом: «Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, бою с татарами не поставивши и не бившись с ними; зачем боишься смерти? Не бессмертный ты человек, смертный, а без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю; дай мне, старику, войска в руки и увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами». Великий князь с подобающим уважением к сану и возрасту Вассиана выслушал это горячее слово, но, разумеется, не изменил своего решения, а, поселившись в Красном Селе близ Москвы, стал выжидать развития событий; при этом, без сомнения, опасаясь за излишнюю пылкость Ивана Молодого, он послал грамоту, чтобы тот немедленно ехал в Москву.

Но последний решил лучше навлечь на себя отцовский гнев, чем отъехать от войска. Видя, что сын не слушает грамоты, Иоанн приказал князю Холмскому схватить его силою и привезти в Москву. Однако Холмский не решился употребить насилие над молодым великим князем и стал его уговаривать исполнить приказание отца; но на это тот отвечал решительно: «Умру здесь, а к отцу не поеду» – и скоро одержал блестящий успех над отрядом татар, пытавшимся тайно переправиться через Угру.

Через две недели государь отправился обратно к войскам, успевши за это время примириться с братьями, причем Андрей Большой получил Можайск, а Борис Волоцкой крупные земельные угодья; они также отправили свои войска на Угру. При отъезде Иоанна из Москвы митрополит Геронтий благословил его следующими словами: «Бог да сохранит царство твое силою честного креста и даст тебе победу на врагов, только мужайся и крепись, сын духовный! Не как наемник, но как пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы, потщись избавить врученное тебе словесное стадо Христовых овец от грядущего ныне волка; и Господь Бог укрепит тебя и поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству». Все же духовенство после этого слова сказало: «Аминь, буди тако, Господу ти помогающу!»

Прибыв к своим войскам, Иоанн, разумеется, по-прежнему отнюдь не спешил вступать в сражение всеми силами с татарами; при этом, без сомнения, чтобы выиграть время в ожидании успеха действий князя Ноздреватого и Нордоулата, он начал даже переговоры с Ахматом. Хан обрадовался этому и отвечал: «Жалую Ивана; пусть сам приедет бить челом, как отцы его к нашим отцам ездили в Орду». Но Иоанн не поехал. Тогда Ахмат послал ему сказать: «Сам не хочешь ехать, так сына пришли или брата». Не получивши ответа, хан послал опять сказать: «Сына и брата не присылаешь, так пришли Никифора Басенкова», которого очень любили в Орде. Иоанн, искусно выигрывая время переговорами, не послал и Басенкова.

Между тем среди московского воинства немногие могли знать истинные причины столь скромного и несоответствующего, на первый взгляд, поведения великого князя и роптали на его нерешительность вступить в решительное сражение, причем обвиняли его близких бояр Ощера и Мамона, которые советовали ему не вступать с татарами в бой.

Волновалась и Москва, а пылкий старец Вассиан, узнав о переговорах с ханом, прислал государю на Угру красноречивое послание, в котором, между прочим, писал:

«Молю Величество твое, боголюбивый Государь! Не прогневайся на мое смирение, что прежде дерзнул устами к устам говорить твоему Величеству твоего ради спасения, потому что наше дело напоминать Вам, а Ваше слушать нас… Ныне слышим, что басурманин Ахмат уже приближается и христианство губит; ты пред ним смиряешься, молишь о мире, посылаешь к нему, а он гневом дышит, твоего моления не слушает, хочет до конца разорить христианство… Дошел до нас слух, что не перестают шептать тебе в ухо льстивые слова, советуют не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение волкам словесное стадо Христовых овец… Не слушай, Государь, этих людей, хотящих честь твою преложить в бесчестие и славу твою в бесславие, хотящих, чтобы ты сделался беглецом и назывался предателем христианским; выйди навстречу безбожному языку агарянскому, поревнуй прародителям твоим великим князьям, которые не только Русскую землю обороняли от поганых, но и чужие страны брали под себя. Говорю об Игоре, Святославе, Владимире, бравших дань на царях Греческих, о Владимире Мономахе, который бился с окаянными половцами за Русскую землю, и о других многих, о которых ты лучше нашего знаешь. А достохвальный великий князь Димитрий, твой прародитель, какое мужество и храбрость показал за Доном над теми же сыроядцами окаянными! Сам напереди бился, не пощадил живота своего для избавления христианского. Так и ты поревнуй своему прародителю, и Бог сохранит тебя. Если же вместе с воинством своим и до смерти постраждешь за Православную веру и Святые церкви, то блаженны будете в вечном наследии… Не столько за грехи и неисправление к Богу, сколько за недостаток упования на Бога, Бог попустил на прародителей твоих и на всю Землю нашу окаянного Батыя, который разбойнически попленил всю Землю нашу, и поработил, и воцарился над нами, не будучи царем… Тогда мы прогневали Бога, и Он на нас разгневался как чадолюбивый отец; а теперь, Государь, если каешься от всего сердца и прибегнешь под крепкую руку Его, то помилует нас Милосердный Господь».

Это красноречивое послание все же не подействовало на крепкого духом и волей Иоанна. Он отнюдь не желал без крайней надобности вступать в большое кровопролитное сражение, успех которого всегда может быть сомнителен, но, зорко следя за татарами, терпеливо ожидал воздействия на Ахмата извещения о делах, которые будут творить в Орде Ноздреватый и Нордоулат.

В конце октября стали крепкие морозы, и реки покрылись льдом, почему Угра уже перестала служить преградой. Иоанн приказал всем войскам, своим и братьев, отойти несколько назад к Кременцу, где можно было, в случае надобности, биться соединенными силами. Это приказание было встречено с большою печалью и унынием в русских войсках, считавших постыдным такое отступление от татар.

Однако через несколько дней сказалась вся великая мудрость в действиях Иоанна. 11 ноября Ахмат поспешно побежал назад, не пролив русской крови и не выведя ни одного пленника из пределов нашей земли. Бегство Ахматово, по объяснению «Казанского летописца», последовало, как и ожидал мудрый Иоанн, вследствие полученных ханом известий о разгроме Золотой Орды отрядом князя Ноздреватого и царевича Нордоулата. Конечно, и наступившие жестокие морозы тоже заставили татар поспешить домой.

Спустя два месяца Ахмат, подобно Мамаю, погиб от руки убийцы: он был сонным зарезан ханом Тюменской Орды Иваком. Иоанн же с великой честью и славой вернулся в Москву.

Рассматривая за время нашествия Ахмата поведение московского народа, воинства и духовенства – с одной стороны, а с другой – поведение самого Иоанна, которое было столь несоответственно с чувствами всех его подданных, мы видим, что оно было вызвано исключительно нежеланием без крайней нужды вступать в решительное сражение всеми силами. Народная гордость требовала немедленной расправы с татарами, готовая для этого пролить кровь множества доблестных сыновей отечества; мудрый же Иоанн, не гоняясь за ратной славой и уповая, что «сердце царево в руце Божией», твердо решил щадить, насколько будет возможно, эту драгоценную кровь своих доблестных подданных, невзирая на то, что он не был понят ни ими, ни знаменитыми Отцами Русской церкви, и достиг в этом блистательного успеха.

После благополучного отражения Ахмата и заключения мира с братьями Иоанну в том же 1480 и следующем 1481 году пришлось воевать с ливонскими немцами, чинившими обиды псковичам, которые, впрочем, неоднократно и сами наносили немцам жестокие поражения.

Иоанн и прежде заступался за Псков, и еще в 1477 году его славный воевода князь Даниил Холмский навел на ливонцев такой страх, что они заключили перемирие на 30 лет по всей воле Пскова и Иоанна, но в 1480 году немцы нарушили его. Тогда Иоанн послал свою сильную рать, которая вторгнулась в Ливонию, чиня всюду большие опустошения; когда в начале 1482 года она взяла два укрепленных города Феллин и Тарваст и бесчисленное количество пленных, то ливонцы били челом Иоанну и заключили с ним десятилетнее перемирие до 1492 года.

Вместе с заботами о восстановлении обаяния русского имени на крайнем западе своих владений Иоанн не переставал утверждать свое владычество и на крайнем востоке и северо-востоке, строго следуя в этом отношении по стопам своих предков. Мы говорили уже, что святые Стефан, Питирим и Иона были первыми просветителями диких обитателей Пермской земли; Иоанну III приходилось уже посылать свои войска на пермяков за их неисправление и привести всю Пермскую землю под свою руку.

Точно так же покорил он и обитателей далекой Югры, вогуличей и остяков; они числились подвластными Новгороду, но мало подчинялись ему. В 1483 году государь послал свои войска против вогуличей, которые были наголову разбиты на устье Пелыми; отсюда московская рать пошла вниз по реке Тавде (мимо Тюменя) в Сибирскую землю; затем она двинулась вниз по Иртышу, а с Иртыша на Обь в Югорскую землю и вернулась к осени в Устюг, взявши в плен много князей, людей и всякого добра.

Конечное покорение этих земель завершено было в 1499 году. Князь Семен Курбский с другими воеводами, предводительствуя 5000 человек, плыл разными реками до Печоры, заложил здесь крепость и 21 ноября отправился на лыжах к Уральским горам, к знаменитому Каменному поясу. «Сражаясь с усилием ветров и засыпаемые снегом, – говорит Н.М. Карамзин, – странствующие полки великокняжеские с неописанным трудом восходили на сии во многих местах неприступные горы, где и в летние месяцы не является глазам ничего, кроме ужасных пустынь, голых утесов, стремнин, печальных кедров и хищных белых кречетов, но где под мшистыми гранитами скрываются богатые жилы металлов и цветные камни драгоценные». Пройдя таким путем 4650 верст и совершая свои передвижения зачастую при свете северного сияния, наши неустрашимые воины достигли городка Ляпина (ныне Вогульское местечко в Березовском уезде), где съезжались все местные владельцы, предлагая мир и вечное подданство московскому великому государю. Каждый из этих князьков сидел на длинных санях, запряженных оленями. Воеводы Иоанновы ехали также на оленях, а воины на собаках. Всего за этот поход было взято 40 укрепленных городов. Таким образом, благодаря необыкновенному мужеству русских воинов и их преданности своему государю они покорили за много тысяч верст от Москвы обширную область.

И. Попова. Святой Стефан Пермский

В. Мокрушин. Дружина

В 1484 году Иоанн потерял свою мать инокиню Марфу; к этому времени из братьев его остались в живых только двое: Андрей Углицкий, или Большой, и Борис Волоцкой, так как Андрей Меньшой умер еще в 1480 году. Смерть матери была, конечно, большой утратой для Иоанна, но неизмеримо большей явилась она для Андрея Углицкого, который был ее любимцем, почему, уважая мать, государь и прощал ему многое. К несчастью для себя, Андрей не хотел понять перемены в своем положении после кончины матери, как не понимал и глубоких перемен, происходивших во всем Московском государстве во время великого княжения своего мудрого брата. Он боялся его, хотел бежать в Литву и вместе с тем не исполнял его воли. Наконец в 1491 году в явное нарушение договора с Иоанном Андрей не послал свои полки вместе с великокняжескими на помощь Менгли-Гирею против татар Золотой Орды; тогда Иоанн решил его заточить. Он пригласил к себе Андрея, спокойно поговорил с ним, потом вышел, а в горницу вошел князь Семен Ряполовский со многими князьями и боярами и, обливаясь слезами, едва мог сказать Андрею: «Государь Андрей Васильевич! Пойман ты Богом, да государем, великим князем всея Руси, братом твоим старшим», после чего Андрей был лишен свободы до конца своих дней.

Митрополит, памятуя святую обязанность православных пастырей печаловаться за несчастных, стал просить об освобождении Андрея. Но государь отвечал ему: «Жаль мне очень брата, и я не хочу погубить его, а на себя положить упрека; но освободить его не могу, потому что не раз замышлял он на меня зло, потом каялся, а теперь опять начал зло замышлять и людей моих к себе притягивать. Да это бы еще ничего, но когда я умру, то он будет искать великого княжения над внуком моим, и если сам не добудет, то смутит детей моих и станут они воевать друг с другом, а татары будут Русскую землю губить, жечь и полонить, и дань опять наложат, и кровь христианская опять будет литься, как прежде, и все мои труды останутся напрасны, а вы будете рабами татар». Так, для блага своего государства подавлял в себе Иоанн родственные чувства к брату. Что же касается Бориса Волоцкого, то он держал себя сравнительно сносно и его не тронули до конца жизни; он оставил свои удельные владения двум сыновьям, которые перешли к великому князю московскому только после их смерти.

Немало забот и волнений доставлял Иоанну и вопрос о престолонаследии. Как мы знаем, от его первого брака у него был сын Иван Молодой, который с детства был назначен его преемником, с наименованием великим князем, причем грамоты обыкновенно писались от обоих великих князей и государей всея Руси.

В 1482 году Иоанн женил сына на Елене, дочери славного Стефана, господаря Молдавского княжества, возникшего в древней отчине князя Даниила Романовича Галицкого, в низовьях Прута и Днестра, из остатков римских поселенцев и нескольких других народностей, приведенных в движение нашествием татар. В XV веке Стефан Молдавский доблестно противоборствовал завоевательным стремлениям турок, «творя», по выражению Карамзина, «с малыми силами великое». При этом он опасался также поляков и крымских татар и потому искал дружбы Иоанна, зная, что его боится Казимир и что с ним дружит Менгли-Гирей.

От брака Ивана Молодого и Елены родился сын Димитрий, а от брака Иоанна III с Софией Фоминичной родился в 1472 году сын Василий.

В 1490 году Иван Молодой, будучи 32 лет от роду, разболелся ломотой в ногах и вскоре умер.

После смерти сына перед государем естественно явился вопрос: кто должен наследовать великое княжение: сын Василий или внук Димитрий? По старому обычаю, конечно, должен был наследовать Василий по отчине и по дедине; но по новым московским порядкам больше прав имел на наследство Димитрий, как сын старшего сына, еще при жизни отца названного великим князем и соправителем. С другой стороны, однако, и Василий имел огромное преимущество: он родился от греческой царевны, принесшей с собою в Москву как бы царское наследие Византийской империи.

Мнения по этому поводу разделились. Старые бояре, которым были не по душе все новшества, привезенные Софиею, а главное, мысли, внушаемые ею мужу и сыну о высоком значении московского государя перед прочими князьями и боярами, были за Димитрия; наоборот, люди менее родовитые и знатные, дети боярские и дьяки, были за Софию и Василия, так как знали, что они ставят личную усердную службу своему государю выше древней породы и знатности. Среди последних в 1491 году составился заговор в пользу Василия, причем они решили тайно погубить Димитрия, но заговор этот открылся, возбудив, конечно, сильное негодование Иоанна, который казнил нескольких виновных и при этом рассердился на жену свою и сына: 19-летнего Василия он заключил под стражу, а Софии стал остерегаться. Его же сноха Елена и бояре торжествовали.

Чтобы закрепить в глазах народа права малолетнего Димитрия на престол, Иоанн решил торжественно венчать его на великое княжение, что не делалось со времен Владимира Мономаха. 4 февраля 1492 года в Успенском соборе пред аналоем, на котором лежали Мономахова шапка и бармы, были поставлены три седалища: для великого князя, внука его и митрополита. После молебна Богородице и святому Петру Чудотворцу Иоанн обратился к владыке с просьбою благословить внука на великое княжение, указывая на пример прародителей, завещавших свои столы старшим сыновьям: «Отцы наши, великие князья, сыновьям своим старшим давали великое княжение; и я было сына своего первого Ивана при себе благословил великим княжением; но Божиею волею сын мой Иван умер, а у него остался сын первый Димитрий, и я его теперь благословляю при себе, а после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским, и ты бы его, отец, на великое княжение благословил».

К. Лебедев. Боярин

Митрополит благословил Димитрия, затем старый великий князь венчал его шапкой и бармами Мономаха, а по окончании молитвы и многолетия митрополит сказал Иоанну: «Божиею милостию радуйся и здравствуй преславный царь Иван, великий князь всея Руси, самодержец, и с внуком своим великим князем Димитрием Ивановичем всея Руси на многая лета». Затем он обратился с поучением к юному Димитрию, которое повторил и Иоанн, сказав ему: «Внук, князь Димитрий! Пожаловал я и благословил тебя великим княжением; и ты имей страх в сердце, люби правду и суд праведный и попечение от всего сердца о всем православном христианстве!» После этого Димитрий вышел из церкви в шапке и бармах; его трижды осыпал в дверях золотыми и серебряными деньгами один из младших сыновей Ивана; то же повторили и перед Архангельским и Благовещенским соборами.

Однако торжество Елены и Димитрия и унижение Софии и Василия продолжалось недолго. В 1499 году открылась важная крамола среди бояр, поддерживавших Елену; знатнейших из них после расследования дела, князей Патрикеевых и Ряполовского, приговорили к смертной казни, причем князю Семену Ряполовскому отрубили голову на Москве-реке; князей же Патрикеевых Иоанн, снисходя на просьбы духовенства, помиловал: отец и старший сын постриглись в монахи. В чем состояла крамола бояр, неизвестно, но несомненно одно, что эта крамола была важная; притом она находилась в связи с действиями Елены против Софии, и бояре были наказаны за высокоумничанье, то есть за самовольные действия против распоряжений великого князя. Вслед за опалой Ряполовского и Патрикеевых последовала и опала Елены, которая была, как выяснено, ярой последовательницей ереси жидовствующих, о чем мы скажем подробнее несколько ниже.

После этого Иоанн стал мало-помалу возвращать свои добрые чувства Василию и не радеть о Димитрии. После тяжелой душевной борьбы и тщательно обдумав, что более послужит ко благу государства, Иоанн решил окончательно назначить своим преемником Василия, а для предупреждения смуты пожертвовать внуком; он наложил на него и его мать опалу и приказал заключить под стражу, не велев впредь поминать их на ектеньях.

Василий же 14 апреля 1502 года был торжественно посажен на великое княжение Владимирское, Московское и всея Руси самодержцем по благословению Симона-митрополита. Отправляя посла своего к старому союзнику своему Менгли-Гирею, Иоанн дал такой наказ в случае, если посла спросят о причинах опалы Димитрия: «Внука своего Государь наш было пожаловал, а он стал Государю нашему грубить; но ведь всякий жалует того, кто служит и норовит, а который грубит, того за что жаловать?» Такой же ответ должен был дать и посол, отправленный в Литву, в случае вопроса о перемене наследника.

Несмотря на эти тяжелые семейные обстоятельства, несомненно, сильно отозвавшиеся на престарелом великом князе, он неустанно вел дела своего обширного государства с обычной ему ясностью взгляда, осмотрительностью и, где нужно, необычайной настойчивостью и твердостью.

Отношения к Менгли-Гирею Крымскому продолжали быть неизменно хорошими. Ими очень дорожил Иоанн Васильевич, имея в виду не только Золотую Орду, но и Литву; поэтому он отправлял послами в Крым всегда самых знатных бояр, которые должны были оказывать Менгли-Гирею отменную честь и величание, но, по возможности, отговариваться от поминков, то есть подарков, на которые так были падки алчные татары.

Менгли-Гирей тоже очень ценил дружбу Иоанна и заключил с ним договор, чтобы последний дал ему пристанище на Руси, если с ним случится какая-либо беда. В 1475 году Крым был завоеван турками, и Менгли-Гирей остался в нем ханом в качестве подручника султана; это нисколько не изменило его добрых отношений с Москвою, причем чрез его посредство завелись и наши первые сношения с Турцией. Поводом к ним послужило притеснение русских купцов турками в Азове и Кафе, торговых городах, населенных генуэзцами, татарами и турками. В 1492 году Иоанн послал через Менгли-Гирея грамоту султану Баязету II, которая начиналась так: «Султану великому Царю! Между басурманскими государями ты великий Государь, над Туркскими и Азямскими государями ты волен, ты польский (сухопутный) и морской Государь. Султан Баязет! Иоанн, Божиею милостию единый правый Господарь всея России, отчич и дедич и иным многим землям от севера и до востока Государь, величеству твоему слово наше таково…». Далее следовали жалобы на утеснения русских купцов от турок в Кафе и Азове и предложение, какие установить правила во время их пребывания в этих городах. Грамота оканчивалась так: «Еще одно слово: отец твой славный и великий был господарь; сказывают, хотел он, чтобы наши люди между нами ездили здоровье наше видеть, и послал было к нам своих людей, но, по Божией воле, дело не сделалось; почему же теперь между нами наши люди не ездят здоровье наше видеть?..».

В ответ на эту грамоту Баязет отправил в Москву посла, но его не пропустили литовцы. Тогда в 1497 году Иоанн отправил в Турцию своего посла Михаила Плещеева. Чрезвычайно любопытен наказ, данный Плещееву: он рисует нам, так же как и наказы другим послам, насколько внимательно относился Иоанн к их выбору и с каким достоинством он предписывал им держать себя, чтобы не уронить в глазах иноземцев «высокую особу Русского Государя», лицо которого они «изображали», по словам Иоанна, а также какие обстоятельные сведения должны были собирать послы, находясь за границей. Плещееву было наказано править поклоны султану и сыну его, наместнику в Кафе, стоя, а не на коленях, не уступать места никакому другому послу и сказать посольские речи только султану, а не пашам. И Плещеев в точности исполнил этот наказ: он не хотел иметь никакого дела с пашами, не поехал к ним обедать и с гордостью отверг все предложенные ему подарки. После его посольства торговля с турками возобновилась.

Гораздо важнее, чем посредничество в наших сношениях с турками, была услуга, оказанная Менгли-Гиреем Москве по отношению к Золотой Орде. Мы видели, что Ахмат был убит ханом Ногайской Орды Иваком вскоре после бегства своего с реки Угры. Вражда между Ахматовыми сыновьями и Менгли-Гиреем продолжалась, несмотря на то, что, подчинив себе Крым, турецкий султан, как верховный повелитель всех мусульман, потребовал их примирения; в 1502 году Менгли-Гирей напал на сына Ахмата Шиг-Ахмата и нанес Золотой Орде тяжелый и окончательный удар. Шиг-Ахмат бежал в Турцию, но не был там принят, как враг Менгли-Гирея; тогда он направился к недругу последнего – к польскому королю, но король вероломно заключил его в неволю, желая иметь в руках узника, освобождение которого могло постоянно страшить Менгли-Гирея.

Таков был конец Золотой Орды, столь грозной и знаменитой на протяжении более трех веков!

Предметом постоянных сношений Иоанна с Менгли-Гиреем были также дела казанские. Мы видели, что Иоанн посадил там при помощи русских войск Магмет-Аминя; это был человек буйный, жестокий и до крайности корыстолюбивый, который вскоре возбудил против себя общее негодование казанских вельмож, вынудивших его бежать из нее в Москву, где ему дали Каширу и Серпухов, а в Казань послали его родного брата Абдыл-Летифа. Абдыл-Летиф тоже недолго сидел в Казани; в 1502 году он был схвачен Иоанном Васильевичем за измену и привезен на Белоозеро, где и заточен; в Казань же был опять послан Магмет-Аминь. По поводу этих перемен великий князь приказал своему послу сказать Менгли-Гирею: «Великий князь пожаловал Абдыл-Летифа, посадил на Казань, а он ему начал лгать, ни в каких делах управы не чинил, да и до земли Казанской стал быть лих».

Магмет-Аминь, несмотря на благодеяния государя, был ему также неверным слугою, и в 1505 году, схватив великокняжеского посла и внезапно ограбив русских купцов, он подошел к Нижнему Новгороду, причем Иоанн не успел его наказать, так как, как увидим ниже, умер в том же 1505 году.

К. Брюллов. Турок, садящийся на коня

С Литвой у Иоанна были за все время его великого княжения далеко не дружеские отношения, хотя при жизни Казимира дело до открытой войны не доходило. Повод ко взаимным неудовольствиям подавали мелкие пограничные князья, постоянно между собою ссорившиеся, а также и пограничные разбои; кроме того, ввиду утеснения Казимиром православных, русские князья, имевшие свои владения в Литве, большею частью потомки черниговских князей, стали в большом количестве переходить в московское подданство; так перешли на сторону Москвы князья Воротынские, Белевские и многие другие, чем Казимир был крайне недоволен и неоднократно выражал это Иоанну.

Казимир умер в 1492 году, и владения его разделились между сыновьями: Яну Альберту досталась Польша, а Александру – Литва.

Иоанн тотчас же известил о Казимировой смерти Менгли-Гирея и предложил ему открыть совместные военные действия против Литвы; скоро московские отряды стали брать пограничные литовские города.

В Литве же, видя, что будет крайне трудно бороться с Иоанном и Менгли-Гиреем, начали думать, как бы примириться с Москвою, причем, чтобы склонить Иоанна к миру, решили просить руки его дочери Елены Иоанновны для великого князя литовского Александра.

Но на это предложение был получен ответ, что нечего и думать о сватовстве до заключения мира, который должен быть по всей воле великого князя московского, то есть ему должны быть отданы все его приобретения за эту войну: города Мещовск, Серпейск, Вязьма и другие, а также и земли всех перешедших в Москву литовских князей, число которых постоянно увеличивалось.

Во время этих пересылок о мире и сватовстве в Москве открылся заговор на жизнь Иоанна, вследствие чего в январе 1493 года на Москве-реке были сожжены в клетке литовский князь Иван Лукомский да Матвей Поляк, латинский переводчик. Лукомского послал в Москву еще Казимир, взявши с него клятву, что он или убьет великого князя Иоанна, или ядом окормит, причем Казимир прислал к нему свой яд, который был найден и послужил уликой. Схваченный Лукомский оговорил еще нескольких человек, которые были также казнены, и, таким образом, гнездо литовских доброхотов в Москве было в корне разрушено.

Дело Лукомского не помешало дальнейшим переговорам о мире. С литовской стороны усердным ходатаем был пан Ян Заберезский, наместник Полоцкий; он деятельно переписывался с московским первым боярином князем Иваном Патрикеевым.

Наконец, в 1494 году в Москву явились большие литовские послы, которые объявили, что они уполномочены заключить мир, и для укрепления вечной приязни просят руку княжны Елены для Александра. Затем начались оживленные переговоры об условиях этого мира, причем Иоанн не только настоял на том, чтобы за ним остались все его приобретения, но также, чтобы в договоре он был написан «государем всея Руси», что имело чрезвычайно важное значение, так как в то время Русь, как мы знаем, была разорвана на две части, из которых одна была под властью Литвы.

Еще до переговоров об условиях мира послы были у великой княгини Софии и перед тем спрашивали, увидят ли они дочерей ее. Им отвечали, что они их не увидят. Только по окончании мирных переговоров Иоанн объявил, что согласен на брак дочери с Александром при соблюдении непременного условия, что «ей неволи в вере не будет». Послы поручились в этом головой. На другой день они были вновь приняты Софией Фоминичной и увидали старшую княжну Елену Иоанновну; затем последовало обручение: пан Станислав Гаштольд, староста Жемоитскии, заменял жениха. После этого Иоанн отправил своих послов к Александру подписать мирный договор и особую клятвенную грамоту относительно Елены, в которой, между прочим, было сказано: «Нам его дочери не нудить к Римскому закону; держит она свой Греческий закон».

Александр хотел видоизменить последнюю грамоту и написать ее так: «Александр не станет принуждать жены к перемене закона; но если она сама захочет принять Римский закон, то это ее воля». Однако Иоанн решительно отказался признать это видоизменение, и Александр должен был написать грамоту именно так, как требовал государь; только после этого было позволено литовским послам явиться за невестой.

Великий князь Иоанн III. Гравюра

Послы прибыли в Москву в январе 1495 года. Иоанн держал им такое слово: «Скажите от нас брату и зятю нашему: на чем он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял, чтобы нашей дочери никаким образом к Римскому закону не нудить; если бы даже наша дочь и захотела сама приступить к Римскому закону, то мы ей на то воли не даем, и князь бы великий Александр на то ей воли не давал же, чтобы между нами про то любовь и прочная дружба не рушилась. Да скажите великому князю Александру: как даст Бог, наша дочь будет за ним, то он бы нашу дочь, а свою великую княгиню жаловал, держал бы ее так, как Бог указал мужьям жен держать, а мы, слыша его к нашей дочери жалованье, радовались бы тому. Да чтобы сделал для нас, велел бы нашей дочери поставить церковь нашего Греческого закона на переходах у своего двора, у ее хором, чтобы ей близко было к церкви ходить…».

13 января после обедни в Успенском соборе Елена была торжественно передана литовским послам. Перед отъездом Иоанн дал ей ряд обстоятельных наставлений, как ей быть в дороге и вести себя при встрече с женихом.

Он наказывал ей, чтобы во всех городах, через которые придется проезжать, она посещала соборные храмы и слушала бы молебны; если по дороге какие-либо паны захотят дать в ее честь обед, то приглашать на него их жен, а самим панам не велеть быть; Шемячичей и других князей-изменников, отъехавших из Москвы, ни под каким видом не допускать к себе бить челом, даже и после того, когда она станет великой княгиней литовской. Если встретит Елену сам великий князь Александр, то ей из тапканы (повозки) выйти и челом ударить и быть ей в это время в наряде; если позовет ее к руке, то к руке идти и руку дать; если велит ей идти в свою повозку, но там не будет его матери, то ей в его повозку не ходить, ехать ей в своей тапкане. В латинскую божницу не ходить, а ходить в свою церковь; захочет посмотреть латинскую божницу или монастырь латинский, то может посмотреть один раз или дважды. Если будет в Вильне королева, мать Александрова, ее свекровь, и если пойдет в свою божницу и ей велит идти с собой, то Елене провожать королеву до божницы и потом вежливо отпроситься в свою церковь, а в божницу не ходить.

Александр встретил Елену верхом за три версты от города; от его коня до ее тапканы было разослано сукно, а по нем камка с золотом. Поздоровавшись с невестой, Александр велел ей опять идти в тапкану, а сам сел на коня и все вместе въехали в Вильно. Венчание происходило в тот же день, причем во время его совершения уже стали происходить споры из-за разницы вероисповеданий: латинский епископ и сам Александр не хотели позволить, чтобы русский священник Фома, приехавший с Еленой, говорил бы молитву, а княгиня Мария Ряполовская держала венец, но главный из наших бояр князь Семен Ряполовский настоял, чтобы по приказу Иоаннову означенный священник Фома говорил молитву, а княгиня Мария держала венец.

Это начало не предвещало ничего доброго в отношениях зятя с тестем, несмотря на то что молодая великая княгиня литовская Елена Иоанновна делала все от нее зависящее, чтобы сохранить мир между отцом и мужем.

Отпуская бояр, сопровождавших его невесту, Александр отказал построить домовую православную церковь для жены, говоря, что в городе имеются близко греческие храмы. Затем он стал требовать отозвания в Москву и всех русских людей, оставленных Иоанном при дочери. Это, конечно, вызывало неудовольствие великого князя московского, который не переставал требовать постройки православной церкви для дочери; он настаивал также, чтобы Александр продолжал именовать его в грамотах государем всея Руси, от чего последний уклонялся. В свою очередь Александр выражал неудовольствие, что, женившись на дочери Иоанна, друзья последнего – молдавский господарь Стефан и Менгли-Гирей – по-прежнему тревожили литовские владения.

В ноябре 1497 года Иоанн отправил в Литву своего посланника, который должен был сказать Елене: «Я тебе приказывал, чтобы просила мужа о церкви, о панах и паньях Греческого закона, и ты просила ли его об этом? Приказывал я тебе о попе, да и о боярыне старой, и ты мне ответила ни то ни се. Тамошних панов и паней Греческого закона тебе не дают, а наших у тебя нет. Хорошо ли это?»

Но Александр не только не думал строить греческой церкви для жены, но и старался, вопреки своей клятвенной грамоте, данной Иоанну, побудить ее к переходу в католичество. В этом его поддерживало все латинское духовенство во главе с папой Александром Борджиа, знаменитым клятвопреступником и отравителем, который писал Александру Литовскому, что совесть последнего останется совершенно чиста, если он употребит все возможные средства, чтобы склонить Елену к латинству.

Ф. Солнцев

Становой шелковый кафтан

В 1498 году Иоанн получил достоверные сведения, что Александр не только неволит жену принять латинство, но вместе со Смоленским епископом Иосифом, изменившим православию, собирается обратить в латинство и всех наших единоверцев, православных подданных Литвы, за что папа обещает Александра причесть к лику святых. Подьячий Шестаков писал по этому поводу из Литвы наместнику города Вязьмы, князю Оболенскому, следующее: «Здесь у нас произошла большая смута между латинами и нашим христианством: в нашего владыку Смоленского дьявол вселился да в Сапегу еще, встали на православную веру. Князь великий неволит государыню нашу, великую княгиню Елену, в латинскую проклятую веру; но государыню нашу Бог научил да помнила науку государя отца своего, и она отказала мужу так: „Вспомни, что ты обещал государю, отцу моему; а я без воли государя, отца моего, не могу этого сделать. Да и все наше православное христианство хотят окрестить; от этого наша Русь с Литвою в большой вражде. Этот списочек послал бы ты к государю, а государю самому не узнать“».

Получив эти сведения, Иоанн тотчас же отправил в Литву Ивана Мамонова и велел сказать дочери наедине от себя и от матери Софии Фоминичны, чтобы она пострадала до крови и до смерти, а греческой веры не меняла.

«Так и поступила сия юная добродетельная княгиня, – говорит Н.М. Карамзин, – ни ласки, ни гнев мужа, ни хитрые убеждения коварного отступника, Смоленского владыки, не могли поколебать ее твердости в законе: она всегда гнушалась латинством, как пишут польские историки».

Между тем гонение в Литве на православие продолжалось, причем Александр обещал Киевскую митрополию епископу Иосифу Смоленскому. Этот неверный пастырь в угоду Александру ездил с Виленским католическим епископом и бернардинскими чернецами из города в город и старался склонить православных жителей в латинство, ложно извращая слова Христовы: «Да будет едино стадо и един пастырь», а папа Александр Борджиа послал объявить в красноречивой булле (послании) свою радость о том, что еретики наконец озаряются светом истины.

Неразумное усердие Александра к латинству вызвало большое возмущение среди его православных подданных, как простых людей, так и знатных вельмож, которые, видя утеснение своей вере, стали поддаваться московскому государю вместе со своими отчинами еще в больших размерах, чем прежде. Первым из них был именитый князь Семен Вельский; за ним последовали князья Мосальские и Хотетовские и многие бояре; наконец, по причине гонений за веру перешли к московскому князю и бывшие до сих пор его заклятые враги: князь Василий Иванович Рыльский, внук Шемяки, и сын приятеля Шемяки князь Семен Иванович Можайский. Оба они поддались со своими огромными владениями на Литве: князь Василий с городами Рыльском и Новгородом-Северским, а князь Семен Можайский с Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем.

Наконец Александр спохватился, увидя, что зашел слишком далеко в преследовании православия. Чтобы отвратить войну с Москвой, он послал к Иоанну своего наместника смоленского Станислава, написав в грамоте полностью все наименование Иоанна и назвав его государем всея Руси; при этом он требовал, чтобы и Иоанн Васильевич исполнил со своей стороны их договор, по которому московский великий князь не мог принимать впредь переходивших из Литвы князей вместе с их волостями. Александр требовал также выдачи князя Семена Вельского и других, которых будто бы «он никогда не думал гнать за веру».

С. Иванов. Приезд иностранцев. XVII в.

«Поздно брат и зять мой исполняет условия, – отвечал Иоанн Васильевич. – Именует меня наконец Государем всея России; но дочь моя еще не имеет придворной церкви и слышит хулу на свою веру от Виленского епископа и нашего отступника Иосифа. Что делается в Литве? Строят латинские божницы в городах русских; отнимают жен от мужей, детей у родителей и силою крестят в закон Римский. То ли называется не гнать за веру? И могу ли видеть равнодушно утесняемое православие? Я ни в чем не преступил условий мира, а зять мой не исполняет их!»

Вслед за этим Иоанн отправил своего гонца к Александру передать ему складную грамоту, коей государь складывал с себя крестное целование и объявлял войну Литве за принуждение княгини Елены и всех наших литовских единоверцев к латинству. Грамота кончалась словами: «Хочу стоять за христианство, сколько мне Бог поможет».

Так объявил Иоанн своему зятю войну, решив обнажить свой грозный меч на защиту православия.

Получив складную грамоту, Александр, всячески желая отклонить войну, объявил, что он каждому своему подданному дает полную свободу в вере и намерен отправить новых послов в Москву. Иоанн позволил им приехать, но между тем уже брал города в Литве. Московские войска были разделены на две рати: одной начальствовал знакомый нам Магмет-Аминь, вместо которого сидел в это время в Казани Абдыл-Летиф, причем в действительности именем Магмет-Аминя действовал и управлял всем воевода Яков Захарьевич из знаменитого рода бояр Кошкиных-Кобылиных; рать эта шла на Серпейск, Мценск, Брянск, Путивль, беря по дороге города, которые в большинстве случаев добровольно ей передавались; с радостью также передались ей князья Трубчевские, или Трубецкие, потомки Ольгерда. Усиленный их дружиною, воевода Яков Захарьевич занял без кровопролития всю Литовскую Русь от нынешней Калужской и Тульской губернии до Киевской. Другая московская рать под начальством родного брата Якова Захарьевича, боярина Юрия Захарьевича Кошкина, вступила в Смоленскую область и заняла Дорогобуж.

Не имея опытных полководцев среди латинян-литовцев, Александр решил вверить свои войска православному русскому князю, потомку Даниила Романовича Галицкого, Константину Острожскому, чрезвычайно искусному воину. Вступив в начальствование вооруженными силами Александра со званием гетмана литовского, он двинулся к Смоленску.

В это время Иоанн прислал к Дорогобужу и тверскую рать под начальством князя Даниила Щени, причем велел ему начальствовать над большим полком, а Юрию Захарьевичу Кошкину – над сторожевым. Юрий Захарьевич обиделся и написал в Москву, что ему нельзя быть ниже князя Даниила в сторожевом полку: «То мне стеречь князя Данила!» Эта обида весьма замечательна: она прямо указывает на уже существовавшее среди бояр местничество, развившееся впоследствии до весьма значительных размеров, о чем нами своевременно будет подробно рассказано. Узнав об обиде Юрия Захарьевича, великий князь велел ответить ему: «Гораздо ли так делаешь? Говоришь, что тебе непригоже стеречь князя Данила: ты будешь стеречь не его, а меня и моего дела; каковы воеводы в большом полку, таковы и в сторожевом, так не позор это для тебя». После этого Юрий Захарьевич успокоился.

Между тем Константин Острожский со своими литовцами смело наступал через болотистые и лесистые места на наши войска, расположенные у речки Ведроши на Митьковом поле. 14 июля 1500 года, в славную годовщину Шелонской битвы, передний московский полк, теснимый литовцами, стал отступать за Ведрошь, чтобы заманить противника на другой берег реки. Этим началось сражение. Долго успех его колебался между той и другой стороной, так как у противников были приблизительно равные силы, по 80 000 человек, бившихся с большим одушевлением. Но опытные в ратном деле воеводы Иоанна искусно расположили тайную засаду, которая внезапным ударом смяла неприятеля. Тогда литовцы стали искать спасения в бегстве; однако наша пехота успела зайти им в тыл и подрубила мосты. Началось страшное побоище: 8000 неприятелей пало на месте и множество утонуло в реке; князь Константин Острожский, смоленский наместник Станислав, князья Друцкие, Мосальские и огромное количество панов и простых воинов было взято в плен; весь обоз и огнестрельные снаряды также достались русским.

Великий князь Иоанн получил известие о победе в Москве. Радость его и всего стольного города была неописуема; он тотчас же послал спросить о здоровье своих главных воевод, что почиталось великою честью. Пленных разослали по разным городам, а князя Константина Острожского отправили в оковах в Вологду, где за ним крепко смотрели, но отлично содержали. Скоро государь предложил ему перейти в русскую службу; Константин присягнул Иоанну и получил чин воеводы вместе с большими поместьями, но, как увидим, через несколько лет изменил и был затем злейшим нашим врагом.

Вслед за известием о Ведрошской победе Иоанн получил донесение и о других блистательных успехах русского оружия: войска новгородские, псковские и великолукские под начальством племянников великокняжеских Ивана и Феодора Борисовичей взяли Торопец; всеми делами в этом отряде, подобно Якову Захарьевичу Кошкину у Магмет-Аминя, ведал опытный боярин Андрей Челяднин. Вместе с тем новые подданные московские, князья Семен Можайский и Василий Рыльский-Шемятич, с боярами, князем ростовским и Семеном Воронцовым наголову разбили литовцев под Мстиславлем, положив 7000 на месте. Этим закончились решительные действия Москвы против Литвы; один из младших сыновей великого князя, Димитрий Иоаннович, был послан под Смоленск, но не мог им овладеть, а ограничился взятием Орши и опустошением литовских областей.

Ф. Солнцев

Становой шелковый кафтан

Война тем не менее продолжалась еще четыре года, в течение которых шли переговоры о мире, начатые Александром; вместе с тем Москве приходилось вести действия и против ливонцев, которых успел поднять на нее тот же Александр.

Мы видели, что ливонцы заключили в 1482 году перемирие с Иоанном на 10 лет; когда срок его приближался к концу, то в 1492 году государь заложил против Нарвы на русском берегу реки Наровы каменную крепость с высокими башнями – Ивангород. Немцы возобновили перемирие еще на 10 лет, но через несколько месяцев они всенародно сожгли в Ревеле русского купца, уличенного в преступлении, причем когда другие русские жаловались на это, то легкомысленные ревельцы отвечали: «Мы сожгли бы и вашего великого князя, если он сделал бы то же». Эти слова были переданы государю, который пришел от них в большой гнев; он изломал свою трость и молвил: «Бог суди мое дело и казни дерзость». Затем он потребовал, чтобы ему были выданы чины ревельского городского самоуправления, но получил отказ. Наш летописец говорит, что ревельцы обижали новгородских купцов, грабили их на море, без обсылки с Иоанном, и без расследования дела варили его подданных в котлах, и чинили несносные грубости его послам, ездившим в Италию и Немецкую землю.

При этих обстоятельствах Иоанн вступил в союз с датским королем, врагом Ганзейского союза, в состав которого входили приморские немецкие города. Датский король предложил государю свою помощь против шведов, с которыми Иоанн был в войне, но потребовал, чтобы за это были открыты враждебные действия против немецких купцов в Новгороде. Ввиду этого, то есть чтобы наказать ревельцев за неисправление и оказать помощь союзнику, Иоанн приказал в 1495 году схватить в Новгороде всех немецких купцов (49 человек), посадить их по тюрьмам, а товары отнять.

Ливонские немцы, несмотряы на полученную обиду, не решились поднять оружие против Иоанна, который в это время как раз выдал дочь за Александра Литовского и был с ним в мире, так как они понимали, насколько грозна стала теперь для них Москва. Орден вместе с Ганзейскими городами начал только упрашивать Иоанна об освобождении задержанных купцов, что и было исполнено последним, однако без возвращения товаров.

Кенигсбергский командор, или военачальник, писал своему магистру (Немецкого ордена) по этому поводу: «Старый Государь Русский вместе со своим внуком управляет один всеми Землями, а сыновей своих не допускает до правления; не дает им уделов; это для магистра Ливонского и для Ордена очень вредно: они не могут устоять перед такой силою, сосредоточенною в одних руках».

Когда же у Москвы началась война с Литвою, то немцы решили тоже воевать с нами, и в 1501 году ливонский магистр Вольтер фон Плеттенберг заключил союз с Александром Литовским, после чего открыл враждебные действия против нас задержанием псковских купцов. Иоанн выслал псковичам на помощь двух своих воевод, над которыми, однако, немцы в 10 верстах от Изборска одержали верх благодаря значительному превосходству их пушечного наряда перед русским. Затем ливонцы сожгли город Остров и хитростью избили многих жителей Изборска, заманив их в засаду. Но эти удачные действия оказались бесполезными, так как в ливонских войсках открылся сильный кровавый понос, которым занемог и сам Плеттенберг, и они поспешили вернуться домой, справедливо опасаясь Иоанновой мести. Действительно, он не замедлил выслать против них в 1502 году новую рать под начальством князя Александра Оболенского и отряд служилых татар; рать эта встретила немцев под городом Гелмедом и разбила их наголову, несмотря на то, что перед началом боя был убит Оболенский. «И биша поганых немцев, – говорит псковский летописец, – на десяти верстах и не оставиша им ни вестоноши (вестника, чтобы дать знать о несчастье), а не саблями светлыми секоша их, но биша их москвичи и татарове, аки свиней шестоперы».

В том же году Плеттенберг снова явился под Изборском и Псковом, но, заслышав о приближении князей Даниила Щени и Василия Шуйского, стал отходить.

Русские войска настигли его у озера Смолина, где произошла одна из кровопролитнейших битв, в которой Плеттенберг отбивался со славою и мог бы одержать победу, если бы не случилось измены. Орденский знаменосец Шварц, будучи смертельно ранен стрелой, закричал своим: «Кто из вас достоин принять от меня знамя?» К нему кинулся один из рыцарей – Гаммерштет, но Шварц ему знамени не отдал; озлобленный этим, Гаммерштет отрубил ему руку; однако умирающий Шварц все-таки ему знамени не отдал, а схватил его другой рукой и стал грызть зубами; тогда Гаммерштет бежал к русским и помог им истребить значительную часть немецкой пехоты. Немцы тем не менее успели отойти к своей границе в порядке и очень гордились этим. Русские же воеводы, несмотря на оказанную им Гаммерштетом услугу, с таким презрением относились к нему, что он должен был уехать от них в Данию.

Этими действиями закончилась помощь, оказанная Александру Литовскому Ливонским орденом в борьбе его с Москвой.

Ф. Солнцев

Старинные латы

Небольшим было и содействие, оказанное Александру его естественными союзниками – королями польским, чешским и венгерским, которые были его родными братьями.

Прося о поддержке против Москвы, посол Александра говорил его брату Владиславу, королю венгерскому, что он должен оказать ему помощь не только по кровному родству, но и во имя латинской веры, утвержденной в Литве Ягайлой: «С тех пор до последнего времени Русь покушается ее уничтожить: не только Москва, но и подданные княжата Литовские; на отца вашего Казимира они вставали по причине веры; по той же причине встают теперь и на нас, сыновей его. Брат ваш Александр некоторых из них за это казнил, а другие убежали к Московскому князю, который вместе с ними и поднял войну, ибо до него дошли слухи, что некоторые князья и подданные нашего Государя, будучи русской веры, принуждены были принять римскую».

Братья войск своих не послали, но обещали Александру ходатайствовать перед Иоанном. Как мы говорили выше, государь при начале войны также разрешил Александру прислать своих послов в Москву для продолжения переговоров о мире. Прибывший в 1500 году смоленский наместник Станислав Кишка стал от имени Александра оправдываться во взводимых на последнего обвинениях.

Древний Изборск с могилой князя Трувора. Литография

Но Иоанн отвечал, что ему доподлинно известно о принуждении Александром всех православных в Литве к переходу в латинство: «К дочери нашей, к русским князьям, панам и ко всей Руси посылает, чтобы приступали к Римскому закону! Сколько велел поставить римских божниц в русских городах, в Полоцке и других местах? Жен от мужей и детей от отцов с имением отнимают, да сами крестят в Римский закон: так-то зять наш не принуждает к Римскому закону?..»

В 1501 году в Москву приехали послы королей венгерского и польского, которые просили Иоанна о мире, утверждая, что война его с Александром приносит большой вред христианству, так как все христианские государи хотят быть заодно против турок, причем они грозили помочь своими войсками брату, если государь не заключит с ним мира.

На это Иоанн отвечал, объясняя причины войны: «Мы зятю своему ни в чем не выступили; он нам ни в чем не исправил. Так если король Владислав хочет брату своему неправому помогать, то мы, уповая на Бога, по своей правде против недруга хотим стоять, сколько нам Бог поможет: у нас Бог помощник и наша правда». Тем не менее Иоанн обещал заключить с зятем мир на условиях, которые он сочтет приемлемыми.

Александр прислал нового посла, который объявил Иоанну, что за смертью Яна Альбрехта его государь провозглашен и королем польским, каковое обстоятельство, впрочем, нисколько не увеличивало силы Александра, так как между литовскими и польскими панами шла крупная вражда и раздоры. Вслед за послом великого князя литовского прислал свою грамоту Иоанну и папа Александра VI Борджиа, усердно прося заключить мир, чтобы соединиться всем христианам против турок. Грамоту эту привез венгерский посол, который от имени своего короля говорил, что общий поход против турок задерживается исключительно из-за войны Москвы с Литвою.

На это Иоанн ему отвечал: «Мы с Божиею волею, как наперед того за христианство против поганства стояли, так и теперь стоим и впредь, если даст Бог, хотим, уповая на Бога, за христианство против поганства стоять, как нам Бог поможет, и просим у Бога того, чтобы христианская рука высока была над поганством». Затем, указав на причины войны, Иоанн продолжал: «Короли Владислав и Александр объявляют, что хотят против нас за свою отчину стоять. Но короли что называют своею отчиной? Не те ли города и волости, с которыми князья русские и бояре приехали к нам служить и которые наши люди взяли у Литвы? Папе, надеемся, хорошо известно, что королей Владислава и Александра – отчины Польское королевство да Литовские земли от своих предков, а Русская земля от наших предков, из старины наша отчина…».

Наконец, Иоанн дал опасную (охранную грамоту) для больших литовских послов, которые приехали для мирных переговоров. Вместе с ними и Елена Иоанновна, ставшая королевой польской, прислала с Иваном Сапегою горячее письмо к отцу, умоляя его заключить с мужем мир и уверяя, что он не принуждает ее к латинству.

«Государю отцу моему Ивану, – начиналось оно, – Божьею милостью Государю всея Руси и Великому князю Володимирскому, Московскому, Новгородскому, Псковскому, Тферскому, Югорскому, Пермскому, Болгарскому и иных, Олена, Божьею милостью, Королева Полскаа и Великаа Княгиня Литовскаа, Русскаа, Прусскаа, Жемотскаа и иных, дочи твоа, тобе, государю и отцу своему, челом бьет…», а заканчивалось, после уверений в правоте своего мужа, словами: «…со плачем тобе, государю моему, челом бию: смилуйся надо мною, убогою девкой своею, не оставь челобитьа моего, не дай недругом моим радоватись о беде моей и веселитись о плачи моем. Бо, господине государю, коли увидят твое жалованье на мне, служебници твоей, ото всих буду честна и всим грозна; а не будет ласки твоее, сам, Государь и отец мой, можешь разумети, что ж вси мя отпустят прироженные и подданные Государя моего. И для того послала есмь до тебе, Государя и отца моего, челом биючи канцлера своего, наместника Бряславского и Жижморского, пана Ивашка Сопегу; и ты бы, Государь и отец мой, пожаловал, выслухал его, и учинил на челобитье мое, и смиловался надо мною. А я, до моей смерти, богомолица и служебница твоа и подножье твое. Писан у Вильни, Генваря 2 день… Служебница и девка твоа, Королева и Великаа Княгиня Олена, со слезами тебе, Государю и отцу своему, низко челом бьет».

Такие же письма были написаны Еленой Иоанновной к матери Софии Фоминичне и братьям Василию и Юрию.

Отправляя послов, Александр поручил им не соглашаться на то, чтобы писать Иоанна государем всея Руси, по крайней мере, хотя бы на тех грамотах, которые будут посылаться в Польшу или Литву, и затем постараться заключить мир на таких условиях, какие были до войны.

Ф. Солнцев. Кубок-петух великого князя Иоанна Васильевича III

А. Васнецов. Гонцы. Утро в Кремле

Но московские бояре объявили им решительно: «Тому нельзя статься, как вы говорите, чтобы по старому докончанию быть любви и братству. То уже миновало. Если Государь ваш хочет с нашим Государем любви и братства, то он бы Государю нашему отчины его, Русской земли, поступился».

Делать было нечего, послы Александра уступили, и 25 марта 1503 года было заключено перемирие на шесть лет.

Перемирная грамота была написана от имени великого князя Иоанна, государя всея Руси, сына его великого князя Василия и остальных детей. По грамоте этой Александр делал Москве громадные уступки. Он обязывался не трогать земель Московских, Новгородских, Рязанских, Пронских и уступал земли: князя Семена Можайского (Стародубского), Василия Шемячича, князя Семена Вельского и князей Трубецких и Мосальских; города: Чернигов, Стародуб, Путивль, Рыльск, Новгород-Северский, Гомель, Любеч, Почеп, Трубчевск, Радогощ, Брянск, Мценск, Любутск, Серпейск, Мосальск, Дорогобуж, Белую, Торопец, Остер, всего 19 городов, 70 волостей, 22 городища и 13 сел. Таковы были блистательнейшие следствия войны, предпринятой Иоанном для защиты православия среди русского населения Литовских областей и выигранной благодаря славным победам его доблестных воинов и их искусных в ратном деле и верных своему государю вождей.

После того как договор был скреплен крестным целованием, Иоанн потребовал у послов, чтобы Александр непременно поставил у дочери в сенях греческую церковь и дал православных слуг, добавив при этом: «А начнет брат наш дочь нашу принуждать к Римскому закону, то пусть знает: мы этого ему не спустим, будем за это стоять, сколько нам Бог пособит».

Затем он призвал посла Елены Ивана Сапегу и держал ему такое слово: «Ивашка! Привез ты к нам грамоту от нашей дочери, да и словами нам от нее говорил: но в грамоте иное не дело написано, и не пригоже ей было о том нам писать. Пишет, будто ей о вере от мужа никакой присылки не было, но мы наверное знаем, что муж ее, Александр-король, подсылал к ней, чтобы приступила к Римскому закону. Скажи от нас нашей дочери: "Дочка! Памятуй Бога, да наше родство, да наш наказ, держи свой Греческий закон во всем крепко, а к Римскому закону не приступай ни которым делом; церкви Римской и папе ни в чем послушна не будь, в церковь Римскую не ходи, душой никому не норови, мне и всему нашему роду бесчестия не учини; а только по грехам что станется, то нам и тебе, и всему нашему роду будет великое бесчестие, и закону нашему Греческому будет укоризна. И хотя бы тебе пришлось за веру и до крови пострадать, и ты бы пострадала. А только, дочка, поползнешься, приступишь к Римскому закону волею ли, неволею, то ты от Бога душою погибнешь и от нас будешь в неблагословении; я тебя за это не благословлю, и мать не благословит; а зятю своему мы того не спустим; будет у нас с ним за то беспрестанно рать"».

Со своими послами, отправленными в Литву для взятия присяги с Александра в соблюдении договора, Иван послал дочери слово совершенно такого же свойства, как и наказ, отправленный чрез Ивана Сапегу.

Кроме того, он дал ей и поручение: разведать, не найдется ли в Западной Европе невесты среди царствующих домов для старшего его сына Василия; при этом послам наказывалось: «Если королева Елена укажет государей, у которых дочери есть, то спросить, каких лет дочери да о матерях их и о них не было ли какой дурной молвы?» Елена отвечала: «Разведывала я про детей деспота Сербского, но ничего не могла допытаться. У маркграфа Бранденбургского, говорят, пять дочерей, большая осьмнадцати лет хрома, нехороша; под большею – четырнадцати лет, из себя хороша… Есть дочери у Баварского князя, каких лет, не знают, матери у них нет; у Стетинского князя есть дочери, слава про мать и про них добрая. У Французского короля сестра обручена была за Альбрехта, короля Польского, собой хороша, да хрома, и теперь на себя чепец положила, пошла в монастырь…».

После заключения перемирия у Иоанна с мужем Елены происходили весьма частые пересылки, главным образом по поводу взаимных недоразумений пограничных жителей, причем отношения между тестем и зятем были по-прежнему далеко не дружественные. Александр, разумеется, не мог простить Москве отторжения стольких волостей от Литвы и однажды даже послал сказать Иоанну, что пора ему возвратить Литве земли, взятые у нее по перемирному договору, так как ему жаль своей отчины. На это государь велел ответить Александру, что и ему также жаль своей отчины, Русской земли, которая за Литвою, – Киева, Смоленска и других городов.

Из этих слов ясно видно, как смотрел Иоанн на будущие отношения Руси к Литве. Он предвидел, что предстоит кровавая и продолжительная борьба, пока не будет собрана воедино его отчина, вся Русская земля, под рукою православных самодержцев московских, и в этом же духе наказывал своим послам говорить и Менгли-Гирею, чтобы последний не мирился с Литвой, а если Менгли-Гирей скажет, что великий князь сам перемирие взял, то отвечать ему: «Великому князю с Литовским прочного мира нет; Литовский хочет у великого князя тех городов и Земель, что у него взяты, а князь великий хочет у него своей отчины, всей Русской земли; взял же с ним теперь перемирие для того, чтобы люди поотдохнули да чтобы взятые города за собой укрепить…».

Одновременно с приездом в 1503 году больших литовских послов в Москву за миром Иоанн разрешил приезд и послам Ливонского ордена, причем дал им опасный лист такого рода: «Иоанн, Божией милостью, Царь и Государь всея Руси, и великий князь, и сын его, князь великий Василий Иванович, Царь всея Руси, магистру Ливонской земли, архиепископу и епископу Юрьевскому и иным епископам и всей земли Ливонской: присылали вы бить челом к брату нашему и зятю Александру, королю Польскому и великому князю Литовскому, о том, что хотите к нам слать бить челом своих послов. И мы вам на то лист свой опасный дали». Послы, приехав в Москву, ожидали заключения перемирия с Литвой, а затем их отправили по старине в Новгород подписать перемирие с наместниками великокняжескими, так как заключать с ними мир самому великому князю в Москве считалось для немцев слишком большой честью.

Мы видели, что Иоанн еще до окончания войны с Литвой заключил союз с королем датским Иоганном, который искал шведского престола. Вследствие этого союза наши войска в 1496 году ходили к Выборгу, но не могли его взять, хотя употребляли при осаде огромные пушки – в три с половиной сажени длины. А в 1497 году русские вторглись в Финляндию, опустошили ее до Тавасгуса и наголову разбили шведские войска, положив 7000 человек на месте. В то же время наши полки, составленные из устюжан, двинян, онежан и важан, отправились от устьев Северной Двины Белым морем в Лапландию, завоевали берега восьми рек и привели в русское подданство обитателей побережья реки Лименги.

Война со шведами окончилась, когда Иоганн Датский стал шведским королем.

Создание Иоанном III обширного и могущественного Московского государства повлекло за собой, как мы видели, и частые сношения с различными государями, причем в Западной Европе только впервые узнали, что восточнее Польши и Литвы существует большая, независимая от них держава. Это открытие сделал немецкий рыцарь Николай Поппель, путешествовавший из любопытства по отдаленным странам и заехавший в 1486 году в Москву. Возвратясь домой, он объявил германскому императору Фридриху, что великий князь московский не только не подвластен польскому королю, но гораздо сильнее и богаче его.

Вследствие этого в 1489 году Поппель вновь прибыл в Москву уже в качестве императорского посла, причем просил Иоанна разрешить говорить с ним наедине. Иоанн в этом ему отказал; тогда Поппель в присутствии бояр стал просить руку одной из дочерей великого князя от имени императора для племянника последнего, владетельного маркграфа Баденского. Иоанн ответил на это, что хочет с императором любви и дружбы и отправит к нему своего посла. Поппель вновь стал просить позволения говорить с великим князем наедине. Иоанн наконец согласился и, поотступив от бояр, стал его слушать, а дьяк Феодор Курицын записывал посольские речи. Поппель начал с просьбы, чтобы его слова не были переданы полякам или чехам, иначе ему придется поплатиться головой, а затем продолжал так: «Мы слышали, что ты посылал к Римскому Папе просить у него королевского титула (звания) и что Польскому королю это очень не понравилось, и посылал он к Папе с большими дарами, чтобы Папа не соглашался. Но знай, что Папа в этом деле не имеет никакой власти, а только император. Поэтому, если желаешь быть королем своей Земли, то я буду верным слугой твоей милости и буду хлопотать перед императором, чтобы твое желание исполнилось».

На эту хитрую речь императорского посла Иоанн велел сказать ему следующие достопамятные слова: «Сказываешь, что нам служил и впредь служить хочешь, за это мы тебя здесь жалуем да и там в твоей земле тебя жаловать хотим. А что ты нам говорил о королевстве, то мы, Божиею милостию, Государи на своей Земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы; просим Бога, чтобы нам и детям нашим всегда дал так быть, как мы теперь Государи на своей Земле, а поставления, как прежде, мы не хотели ни от кого, так и теперь не хотим».

Германский император Фридрих III

Пристыженный Поппель больше не заикался о поставлении Иоанна в русские короли немецким императором.

В том же 1489 году из Москвы был отправлен посол к императору Фридриху и сыну его Максимилиану грек Юрий Траханиот, коему было наказано: «Если спросят: цесарь (император) спрашивал у вашего Государя, хочет ли он отдать дочь за племянника императорского маркграфа Баденского, то отвечать: за этого маркграфа Государю нашему отдать дочь неприлично, потому что Государь наш многим Землям Государь Великий, но где будет прилично, то Государь наш с Божиею волею хочет это дело делать. Если начнут выставлять маркграфа владетелем сильным, скажут: отчего неприлично вашему Государю выдать за него свою дочь, то отвечать: во всех Землях известно, надеемся, и вам ведомо, что Государь наш великий Государь, урожденный изначала, от своих прародителей; от давних лет прародители его были в приятельстве и любви с прежними Римскими царями, которые Рим отдали Папе, а сами царствовали в Византии… так как же такому великому Государю выдать дочь свою за маркграфа? Если же станут говорить, чтобы великому князю выдать дочь за императорского сына Максимилиана (будущего императора), и послу не отговаривать, а сказать так: захочет этого цесарь, послал бы к нашему Государю своего человека. Если же станут говорить накрепко, что цесарь пошлет своего человека, и посол возьмет ли его с собой, отвечать: со мной об этом приказа нет, потому что цесарский посол говорил, что Максимилиан уже женат, но Государь наш ищет выдать дочь свою за кого прилично: цесарь и сын его Максимилиан – государи великие, наш Государь тоже великий Государь; так если цесарь пошлет к нашему Государю за этим своего человека, то я надеюсь, что Государь наш не откажет».

Траханиот был принят императором с величайшими почестями и в 1490 году вернулся вместе с послом Максимилиана Делатором, который от его имени просил Иоанна о союзе против польского короля, а затем начал говорить о сватовстве, просил видеть дочь великого князя и спрашивал, сколько за ней дадут приданого. Бояре отвечали ему, что великий князь согласен на брак дочери с Максимилианом (овдовевшим в это время), но с условием, чтобы тот дал грамоту, что жена его останется православной и будет иметь православную церковь и священников до смерти; относительно же позволения видеть великую княжну и приданого, ему было сказано: «У нашего Государя нет такого обычая: не пригоже тебе прежде дела дочь его видеть. Государь наш – Государь великий, а мы не слыхали, чтобы между великими Государями были ряды о приданом. Если дочь нашего Государя будет за твоим Государем, королем Максимилианом, то Государь наш для своего имени и для своей дочери даст с ней казну, как прилично великим Государям».

После этого ответа Иоанн приказал боярам заключить союзный договор с Максимилианом, стремившимся тогда добыть венгерский стол, свою отчину, на который намеревался сесть Владислав, сын Казимира Польского. В договоре этом говорилось: «Если король Польский и дети его будут воевать с тобою, братом моим, за Венгрию, твою отчину, то извести нас и поможем тебе усердно без обмана. Если же и мы начнем добывать великого княжения Киевского и других земель Русских, коими владеет Литва, то уведомим тебя, и поможешь нам усердно, без обмана».

Перед отъездом Делатор был принят великой княгиней Софией, которой он поднес от Максимилиана серое сукно и попугая, а великий князь пожаловал его в «золотоносны», то есть дал ему золотую цепь с крестом, горностаевую шубу и золоченые серебряные остроги, или шпоры, как бы в знак посвящения в рыцарское достоинство.

Описанные посольства не привели к каким-либо важным последствиям. Брак великой княжны с Максимилианом не состоялся, конечно, из-за решительного требования Иоанна насчет сохранения дочерью православия; что же касается союза против Польши, то Максимилиан скоро примирился с ней. Однако отношения с русским двором продолжали оставаться дружескими, и в 1504 году Максимилиан опять прислал своего посла в Москву, спрашивая, не нужно ли нам его ратной помощи или совета, а также прося прислать несколько белых кречетов, водившихся на нашем Крайнем Севере и высоко ценившихся для охоты.

Иоанн отвечал Максимилиану, что он уже удачно окончил войну с Ливонией, и послал ему одного белого и четырех красных кречетов.

В 1505 году Максимилиан опять прислал две грамоты, от себя и сына своего Филиппа, в коих Иоанн и сын его Василий названы царями, с просьбой освободить пленных ливонских немцев, взятых в последнюю войну. Государь приказал на это ответить: «Если магистр, архиепископ, епископы и вся земля Ливонская от нашего недруга литовского отстанут, пришлют бить челом в Великий Новгород и Псков к нашим наместникам, и во всем нашим отчинам, Новгороду и Пскову исправятся, то мы тогда, для вашей братской любви, посмотря на их челобитье и исправление, дадим пленным свободу».

Кроме сношений с европейскими государями, Иоанну приходилось также принимать послов и от некоторых азиатских владетелей; но главное свое внимание он обращал на запад, и постоянной его заботой было выписывание искусных мастеров по различным отраслям производства, которым наши добрые соседи – поляки, Литва, немцы и шведы – старались всячески затруднить проезд в Русскую землю.

Помимо поименованных выше итальянцев зодчих, известность по себе оставили: пушечный мастер Фрязин Павлин Лебосис, отливший великую пушку в 1488 году; колокольный мастер Фрязин Петр; органный игрец католический священник белых чернецов Августинова закона Иван Спаситель (Сальватор), принявший у нас православие; серебряные мастера Олберт Немчин и Карл из Медиолана и лекари: Антон-немец и жидовин мистро-Леон из Венеции.

Особенно ценил Иоанн хороших мастеров, знавших руду золотую и серебряную и умевших отделять от земли золото и серебро.

Посланные по его приказу на Печору два таких мастера-немца, Иван да Виктор, отыскали в 1490 году на реке Цильме серебряную и медную руду на пространстве 10 верст.

И. Горюшкин-Сорокопудов. Базарный день

Предположения Иоанна найти среди царствующих западноевропейских домов невесту для сына и жениха для одной из дочерей не увенчались успехом вследствие разницы вероисповеданий. Тогда государь решил сочетать их браком дома – в Русской земле. При этом, находя неприличным иметь зятем владетельного маркграфа Баденского, племянника императора, Иоанн нашел вполне соответствующим для себя породниться с одним из своих верных слуг; он выдал вторую свою дочь Феодосию замуж за сына своего доблестного военачальника князя Даниила Холмского; великий князь Василий Иоаннович тоже женился в 1504 году на русской – на Соломонии Сабуровой, девушке незнатного рода, но пришедшейся ему по душе на смотринах, на которые, по византийскому обычаю, было собрано со всей земли около 1500 девиц благородного звания.

27 октября 1505 года великий князь Иван Васильевич III окончил свой многотрудный жизненный подвиг на 67-м году жизни и на 44-м – великого княжения, пережив Софию Фоминичну на 2 года.

Чувствуя приближение конца, Иоанн собрал детей и бояр и приказал громко читать духовную; в то же время он велел освободить много заключенных в темницах, а должников между ними выкупить за свой счет. После причащения и соборования митрополит Симон хотел постричь его, но он отказался, очевидно, желая умереть государем, а не монахом.

Старинный храмовый колокол

Всегда следуя в течение своей жизни преданиям старины, он и в завещании своем, по обычаю предков, наделил волостями всех пятерых сыновей. Но тогда как старшему великому князю Василию было дано 66 городов и в том числе самые значительные, остальным четырем – Юрию, Димитрию, Семену и Андрею – были оставлены лишь небольшие уделы с весьма ограниченными правами и полным подчинением старшему брату, великое княжение которого они должны были держать честно и грозно, а после него и того из сыновей Василия, кто будет его преемником. Свято соблюдая заветы предков по собиранию Русской земли и всегда проявляя во всех своих действиях удивительную обдуманность и замечательное чувство меры, Иоанн в течение своей долгой жизни сделал ряд огромных земельных приобретений и оставил своему наследнику уже весьма могущественное государство, превосходящее по своим размерам по крайней мере в три раза то, которое он получил от отца своего Василия Темного.

Как мы видели, деятельным помощником Иоанна во всех его делах был сам русский народ, стремившийся объединиться в крепкое государство вокруг стольного города Москвы, которая представляла столько дорогого и заветного для каждого русского сердца и ума. Это горячее чувство любви к Родине отразилось, конечно, на всех многочисленных походах, которые предпринимал Иоанн во имя собирания Русской земли: мы постоянно видели в его ратях необыкновенное воодушевление и замечательное стремление к смелым наступательным действиям, причем слово «Москва» было боевым кличем, объединявшим всех.

Вместе с тем мы видели также, что войска Иоанна и их державный вождь были всегда воодушевлены самыми возвышенными понятиями о чувстве долга и благородстве; так, московские воины побросали в воду захваченные доспехи новгородцев, не желая пользоваться добром изменников русскому делу и православию; московские воеводы гнушались общения с немецким изменником Гаммерштетом, несмотря на оказанную им нам большую услугу в битве с немцами; сам великий князь велел заточить князя Холмского, предавшего ему своего господина – тверского князя, не желая иметь в числе своих слуг предателя; наконец, наши военачальники князья ухтомский и ярославский после победы над татарами в 1469 году, дважды получив от Иоанна высшие в то время знаки отличия – по золотой деньге для ношения на груди, отдали их священнику, чтобы он молился о государе и о всем его воинстве. Мужество, бескорыстие и горячая любовь к Родине были отличительными свойствами сподвижников Иоанна III.

Постоянная потребность в многочисленной воинской силе, доходившей иногда до 180 000 человек, и необходимость содержания бдительных сторожевых отрядов в степи заставляли, разумеется, Иоанна уделять военному делу немало своих забот.

Помимо служилых людей или старшей дружины, бояр, детей боярских и дворян, в походы посылались сурожане, суконники, купчие люди и прочие москвичи, «которые пригоже по их силе», а также брались люди посошные, по одному с нескольких сох, казаки в полки татарские – служилых татарских царевичей, поселенных в разных московских волостях.

Кроме жалованья деньгами и отдачи городов на кормление или же некоторых статей великокняжеских доходов (путей) в пользование – в награду за военную службу, самым могущественным средством для вознаграждения военно-служилого сословия и для его увеличения являлась по-прежнему широкая раздача поместий.

Вообще, с половины XV века все личные землевладельцы были обязаны нести военную службу в Московском государстве, и в нем было как бы правилом, что, кто владеет землею, тот должен и проливать кровь для ее защиты.

Высшим военным сословием было, разумеется, как и прежде, боярство, причем все бояре, занимая различные государственные должности, оставались по-старинному прежде всего соратниками своего государя.

Однако при Иоанне III в среде самого боярства начала происходить важная перемена вследствие поступления на государеву службу многих князей Рюриковичей и Гедиминовичей, которые становились выше старого московского боярства; наплыв в среду этого боярства многочисленных служилых князей из бывших удельных, как увидим ниже, повлек за собой весьма крупные последствия.

Несмотря на многочисленные войны, благодаря счастливому их окончанию и отсутствию внутренних усобиц 43-летнее время правления Иоанна было одним из счастливейших и самых спокойных для Московского государства; торговля развилась весьма сильно и вообще очень поднялось благосостояние жителей.

По свидетельству итальянца Иосифа Барбаро, в Москве было такое изобилие в хлебе и мясе, что говядину продавали не на вес, а по глазомеру; зимой же в нее привозилось великое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, продававшихся по крайне дешевой цене. При этом право варить мед и пиво и употреблять хмель перешло при Иоанне III, как рассказывает Барбаро, с целью уменьшения пьянства в исключительную собственность казны.

Заботясь о сохранении народного здравия и нравственности, Иоанн строго следил также, чтобы к нам не заносились заразные болезни, и все приезжающие из-за границы подвергались тщательному надзору. Это было важной заботой и последующих московских государей.

А. Быстров. Боярин

От времен Иоанна III до нас дошла древнейшая переписная, или писцовая, окладная книга; в книгах этих подробно описывались пригороды, волости, погосты и села с указанием количества земли, принадлежащей каждому владетелю, с целью ее обложения податью в пользу великого князя. Земля для этого обложения делилась на сохи, причем величина сохи менялась от качества земли: так, соха доброй земли определялась величиной ее, потребной для посева 800 четвертей, средней – 1000 четвертей, а худой – 1200 четвертей. После покорения Новгорода Иван установил там размер подати до полугривны с сохи, что, вероятно, соответствовало размеру земельной подати и в других частях государства. Посадские и слободские люди платили подати в зависимости от величины и степени зажиточности их дворов. Наконец, были обложены податью, или тамгою, и всякого рода товары.

Крестьяне при Иоанне III оставались по-прежнему свободными, но было точно и окончательно установлено, что переходы от одного владельца к другому могли происходить только один раз в году, именно за неделю до Юрьева дня и неделю спустя его.

Определение это вошло в так называемый Судебник Иоанна III, или судный устав, составленный в 1497 году дьяконом Гусевым. В начале Судебника говорится: «Посулов (взяток) боярам и окольничим и дьякам от суда не брать и судом не мстить и не дружить никому». Судебник Иоанна III значительно отличается от Русской Правды Ярослава Мудрого: месть и самоуправство не допускаются, но наказания гораздо суровее, чем по Русской Правде. Смертная казнь и торговая (битье кнутом) полагались по Судебнику за многие преступления: за второе воровство, разбой, убийство, душегубство и разные другие лихие дела, причем по-старому оставлено как судебное доказательство «поле», или «судебный поединок», а также введены пытки. Введение в Судебник смертной казни и разного рода пыток явилось всецело заимствованием из Западной Европы. Сравнивая Судебник Иоанна с Судебником Казимира Польского 1468 года, мы встречаем в последнем виселицу и пытки, причем виселица полагалась уже за первое воровство свыше полтины, а по Магдебургскому праву, данному литовским великим князем западнорусским городам: Полоцку, Минску и Смоленску, употреблялись постоянно как наказание отсечение головы, посажение на кол и потопление.

Важным преимуществом русского законодательства перед западноевропейским было то обстоятельство, что у нас перед уголовным законом были все безусловно совершенно равны. Так, в 1491 году по приговору суда всенародно секли кнутом князя Ухтомского, дворянина Хомутова и бывшего архимандрита Чудовского монастыря за составление подложной грамоты, сочиненной ими, чтобы получить в собственность чужую землю.

Сурово наказывал Иоанн Васильевич и приезжих иностранных мастеров, если они этого заслуживали. Мы говорили, что сын великого князя Иван Молодой умер в 1490 году, разболевшись ломотой в ногах. Его взялся лечить приехавший из Венеции жид овин мистро-Леон, объявивший великому князю: «Я вылечу сына твоего, а не вылечу – вели казнить смертной казнью». Иоанн согласился на это условие и позволил лечить сына. Жидовин стал давать ему вовнутрь зелье и жег ноги стеклянными сосудами, причем лечил так усердно, что Иван Молодой сперва слег, а затем и умер. Похоронив его, великий князь, во исполнение условия приказал отрубить голову мистро-Леону, как минуло 40 дней по смерти сына. Другой врач, немец Антон, которого Иоанн держал в большой чести, лечил служилого татарского князя Каракучу и уморил его смертным зельем «на посмех», как говорит летописец; за это Иоанн выдал лекаря Антона сыну Каракуча, и он был зарезан татарами на Москве-реке. Меры эти, конечно, поражают нас своею крайней суровостью; но не надо забывать, что в XV и XVI веках среди иноземных лекарей было множество самых отъявленных шарлатанов.

Заботясь о привлечении в свое государство сведущих мастеров-иноземцев, великий князь отлично понимал при этом, что если восточные пришельцы – монголы завоевали Русскую землю силою, то пришельцы с запада будут стараться завладеть ею хитростью, и потому зорко следил за всеми ними. Первым попался услужливый монетчик Иван Фрязин, через которого велись переговоры о сватовстве Софии Фоминичны. Он взялся доставить венецианского посла Тревизана к хану Золотой Орды Ахмату через московские владения и выдал его за своего родственника-купца. Когда обман открылся, то великий князь приказал посадить Тревизана в тюрьму, откуда он был выпущен только после усиленных просьб управителя Венеции, а Иван Фрязин был взят под стражу перед самым въездом Софии Фоминичны в Москву, затем закован в железо и заточен.

Когда завязались наши сношения с Германией, то в 1492 году король Максимилиан прислал в Москву немца Снупса с письмом к великому князю, в котором он просил оказать означенному Снупсу содействие в изучении Русской земли и в путешествии за Каменный пояс к реке Оби. Иоанн принял Снупса ласково, но решительно отказал ему в просимой помощи под предлогом трудности пути; в действительности он видел наши недавно приобретенные северо-восточные земли, где открылся новый источник богатства для России, так как, несомненно, был хорошо осведомлен о том, что в Западной Европе во второй половине XV века развилась необыкновенная жажда открытий новых земель с целью обогащения. Теперь вместо крестовых походов там стали предприниматься походы промышленные в надежде найти золото, драгоценные камни и другие богатства. Особенно привлекали жажду наживы всех западных европейцев рассказы о баснословных богатствах Индии. В поисках морского пути в Индию была открыта в 1498 году Америка смелым итальянским мореплавателем Христофором Колумбом, а португальский мореплаватель Васко да Гама в том же 1498 году, обогнув с юга Африку, дошел до Индии.

Но еще за 30 лет до Васко да Гама около 1470 года наш тверской купец Афанасий Никитин без всякой посторонней помощи также открыл путь в Индию, и притом при гораздо более трудных обстоятельствах, чем Васко да Гама. Афанасий Никитин, имея в России долги, решил пробраться с дорогим жеребцом в Индию, надеясь выгодно его продать там и вернуться затем на родину с богатыми и редкими товарами.

До нас дошло чрезвычайно любопытно составленное им описание его «Хождения за три моря». От Твери до Астрахани он плыл Волгой и через Дербент и Баку пробрался в Персию. Будучи по дороге ограблен татарами и подвергаясь все время огромным опасностям, он прибыл наконец в Индию, где посетил множество городов и славный Эллорский храм. «Вер в Индии всех 84, – рассказывает он, – и все веруют в Будду, а вера с верою не пьет, не ест, не женится». Что нам особенно дорого в повествовании Афанасия Никитина – это горячая вера в Бога, которая не оставляла этого замечательного русского человека в самые тяжелые времена, и необыкновенно трогательная привязанность его к православию и к своей Родине. Описывая свои злоключения, он говорит: «Мне, рабу Божию Афанасию, взгрустнулось по вере; уже прошло четыре Великих поста, четыре Светлых Воскресенья, а я, грешный, не знаю, когда Светлое Воскресенье, когда пост, когда Рождество Христово и другие праздники, не знаю ни среды, ни пятницы; книг у меня нет; когда меня пограбили, то книги у меня взяли; я с горя пошел в Индию, потому что на Русь мне не с чем было идти, не осталось товару ничего… Господи Боже мой! На Тя уповаю, спаси мя! Пути не знаю, как выйти из Индостана; везде война! А жить в Индостане – все истратишь, потому что у них все дорого: я один человек, а по два с половиною алтына в день издерживаю, вина и сыты не пью». Наконец Никитин благополучно вернулся домой через Персию, Черное море и Кафу.

Огромное значение, как и в прежние времена, имело при Иоанне III наше духовенство.

Б. Немтинов. Путешествие Афанасия Никитина по Индии

В начале его великого княжения митрополитом Московским был Феодосии, старец ревностный и добродетельный, который чрезвычайно способствовал своим усердием охранению в неприкосновенности величайшей христианской святыни – храма Гроба Господня. В Иерусалиме в это время как раз было большое землетрясение, от которого пал купол в означенном храме. Когда об этом узнал египетский султан, коему была подвластна Святая земля, то он решил уничтожить храм до самого основания и поставить над Гробом Господним мечеть. Иерусалимский патриарх Иоаким умолил его, однако, не делать этого, и султан согласился на его просьбу при условии, если ему внесут огромные по тогдашнему времени деньги: 5500 итальянских золотых. Для сбора этих денег патриарх намерен был сам ехать в Россию, но по дороге заболел и скончался в Кафе, а вместо него прибыл его племянник Иосиф, которому Феодосии своим усердным старанием и помог собрать на Руси нужные деньги и тем спасти Гроб Господень от мусульманского поругания.

Будучи крайне недоволен многими священниками, ведшими неправедную жизнь, Феодосии очень вооружался против этого, еженедельно собирал многих из них для поучения, постригал вдовых в монахи, расстригал нераскаявшихся и в конце концов навлек на себя сильное неудовольствие паствы, так как многие церкви остались без священников. Тогда ожидали конца мира, и великое множество частных людей имело свои домовые церкви. Крайне удрученный этим неудовольствием, Феодосии отказался от митрополии, заключился в Чудовом монастыре и, взяв себе в келью одного прокаженного старца, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его смрадные струпья.

Ближайшим преемником Феодосия были Филипп, а затем Геронтий; Филипп, как мы помним, не допустил, чтобы несли Латинский крыж пред кардиналом, приехавшим с царевной Софией, а Геронтий был одним из увещавших Иоанна вступить в битву с Ахматом на реке Угре.

Из епископов, святительствовавших при Иоанне III, кроме известного уже нам Вассиана, знаменитого своим горячим словом во время того же нашествия Ахмата, стяжал себе неувядаемую память Чудовский архимандрит, а впоследствии Новгородский архиепископ Геннадий как горячий ревнитель православия, немало пострадавший за него своей непоколебимой стойкостью, но успевший к концу своей деятельности оградить Русскую церковь от крайне пагубного и тлетворного вторжения в ее недра жидовства.

Во время управления русской митрополией преемником Феодосия Филиппом I, занимавшим митрополичий стол с 1464 по 1474 год, какой-то иудей Феодор, прибыв в Московское государство, вероятно, из Литвы, крестился и так повел свои дела, что митрополит поручил ему, как знающему иудейский язык, перевести на славянский Псалтырь, что тот и сделал. Псалтырь эта сохранилась в собрании рукописей Кирилло-Белозерского монастыря и, по новейшим исследованиям наших ученых, оказывается иудейской молитвенной книгою «Махазор», причем, по словам одного из исследователей, М.Н. Сперанского, «ни в одном из псалмов этого перевода нет пророчеств о Христе», которых так много в истинной Псалтыри, так как Феодор-жид, «фанатически преданный иудейству… перевел вовсе не Псалтырь Давида, а молитвы иудейские, употребляемые при богослужении, в которых ярко просвечивает иудейская оппозиция (неприязнь) учению о троичности лиц Божества».

Темная личность Феодора-жида была только предшественником гораздо более опасных разрушителей нашей веры.

В 1470 году, как мы говорили, новгородцы пригласили себе литовского князя Михаила Олельковича. С ним вместе из Киева прибыл и ученый жид Схария, который был хорошо научен «чародейству же и чернокнижию, звездознанию и астрологии», как его впоследствии описывает один из обличителей. Этот Схария и взялся за прочное насаждение жидовства в лоне нашей церкви. Первым его учеником был священник Дионисий, которого он, без сомнения, привлек тайнами иудейского чернокнижия, или каббалы, являющимися смесью вавилонских и египетских тайных учений, переделанных иудейскими учеными раввинами на свой лад. В каббалу входит астрология, то есть искусство узнавать судьбу каждого человека посредством наблюдения за звездами и различных таинственных вычислений над ними, а также магия, или искусство производить чары с помощью заклинаний и других волхвований. Заманчивые и таинственные сведения, которые сулит изучение каббалы, служат на протяжении множества веков, вплоть до настоящего времени, сильнейшей приманкой для людей легковерных и не особенно твердых в христианстве, причем по мере углубления в занятия эти у них мало-помалу в корне разрушается вера во Христа, так как наставники-каббалисты, пользуясь своим влиянием на учеников, постепенно убеждают их, что полное посвящение в тайные науки возможно лишь при условии отречения от Христа.

XIV и XV столетия ознаменовались особенным увлечением западноевропейского общества занятиями каббалистическими науками, преимущественно же астрологией. Уже упомянутые нами в предыдущей главе отреченные книги, во множестве появившиеся на Руси в XIV и XV веках, в переводах с западноевропейских языков: «Аристотелевы врата», или «Тайная Тайных», «Рафли», «Шестокрыл», «Трепетники» и «Лопаточники», хотя и приписывались египетским и арабским мудрецам, но, как выяснено целым рядом исследований, имеют самую близкую связь с иудейской каббалой, и, по-видимому, значительная часть их составлена жидовскими раввинами, из коих в Средние века особой известностью пользовался некий Моисей Маймонид; странствовавшие под видом врачей и знахарей раввины во множестве распространяли его сочинения на разных языках и рассказывали чудеса про его врачебное искусство и необыкновенные познания в тайных науках. Одним из таких странствующих раввинов-каббалистов, которых в это время имелось много в Западной Европе, и был, очевидно, Схария. Дионисий не замедлил совершенно поддаться опытному жиду-совратителю и привел к нему вскоре другого священника – Алексея, тоже ставшего усердным учеником Схарии; последний, видя успех своего растления православных священников, выписал еще двух жидов-учителей из Литвы: Шмойлу Скарявого и Моисея Хапуша.

Оба новообращенных священника так усердствовали в новом учении, что хотели даже обрезаться, но жиды их до этого не допустили, говоря, что, в случае падения на них подозрений, обрезание будет служить уликою и что жидовства они должны держаться тайно, явно же оставаться христианами и строго исполнять наружное благочестие. Это наружное благочестие первых еретиков обратило на них общее внимание и содействовало быстрому распространению их учения, причем новообращенные жидовствующие всеми силами старались получать священнические места, чтобы успешно действовать на свою паству.

При этом, если они «видели человека твердого в православии, – говорит известный наш историк С. Соловьев, – перед таким и сами являлись православными; перед человеком, обличающим ересь, они и сами являлись строгими ее обличителями, проклинали еретиков; но где видели человека слабого в вере, тут были готовы на ловлю». Еретики отличались ученостью и имели книги, каких не было у православного духовенства, которое потому и не могло успешно бороться с ними. Конечно, они не сразу открывались своим ученикам в жидовстве, а предварительно старались возбудить их сомнение в некоторых местах Нового и Старого Заветов, криво толкуя их, и в то же время заманивали их воображение недомолвленными рассказами о прелестях каббалистики и только после того шаг за шагом переходили к полному отрицанию и хуле христианства, не признавая ни Божества Спасителя, ни Божественного Его Воскресения. При этом жидовствующие, строго блюдя наружное благочестие на людях, когда оставались одни между собой, самым возмутительным образом надругались над православной святыней – иконами и крестами, позволяя себе над ними неслыханные кощунства. Увидя, что дело разрушения православной веры благодаря усердию новообращенных, несомненно обольщенных прелестью открытий, которые им сулила каббала, стало на вполне прочные основания, жид Схария счел благоразумным скрыться со своими жидами-помощниками из Русской земли.

Русские же жидовствующие безвозбранно продолжали свое развращающее и преступное дело. Скоро слава о благочестивой жизни и мудрости двух главных новгородских еретиков – Дионисия и Алексея – достигла до того, что обратила на них внимание великого князя Иоанна Васильевича, когда он был в Новгороде в 1480 году, и оба они были им взяты в Москву, причем одному было велено быть протопопом в Успенском соборе в Кремле, а другому – в Архангельском.

Таким образом, гнусная ересь заползла в самое святое место для русских людей. Отсюда оба попа стали усердно распространять пагубное учение среди известнейших и могущественнейших людей, окружавших великого князя, и скоро приобрели себе многих усердных сообщников, в числе которых были: невестка великого князя Елена, вдова Ивана Молодого и мать наследника престола Димитрия, Симоновский архимандрит Зосима и славный своею грамотностью и ученостью думный дьяк Феодор Курицын, пользовавшийся величайшим и особо трогательным расположением великого князя; он заведовал сношениями с иностранными государями и сам ездил к ним послом; к нему примкнул и другой Курицын – Волк.

Конечно, самым могущественным соблазном для уловления жидовствующими этих славных людей было завлечение их в занятия астрологией.

Вместе с этими занятиями астрологией жидовствующие, без сомнения, стали также всеми мерами распространять и отреченные книги.

В продолжение 17 лет секта существовала в Новгороде, Москве и других местах, куда ее разнесли, оставаясь совершенно неизвестной правительству, так как упорное запирательство и употребление при этом всевозможных клятв составляло одно из основных правил еретиков. Наконец в 1487 году она была случайно открыта в Новгороде. Пьяные еретики затеяли между собою ссору и в ней стали нарекать друг на друга, причем выдали и свою тайну о принадлежности к секте.

Об этом сообщили архиепископу, которым был в это время Геннадий. Он донес сейчас же в Москву великому князю и митрополиту Геронтию.

Великий князь с обычным своим здравомыслием отвечал ему: «Того береги, чтобы то лихо в Земли не распростерлося». Геннадий немедленно нарядил следствие, в котором ему помогло раскаяние священника Наума, отрекшегося от жидовства и сообщившего важные сведения о существе и учении секты. Но обыск, произведенный Геннадием, вследствие решительного запирательства сектантов привел к немногому: было задержано только четыре человека (два священника и два дьякона), которых он отдал на поруки. Скоро они нашли случай бежать в Москву, где, как мы видели, у них имелись могущественные покровители. Геннадий послал за бежавшими все обыскное дело в Москву. Здесь, несмотря на настойчивые запирательства сектантов, великим князем и митрополитом было признано, что трое из них в пьяном виде надругались над святыми иконами. Государь приказал бить их на торгу кнутьем и отправил затем к Геннадию с приказанием: «Ты созови Собор, обличи их ересь и дай им наставление: если не покаются, то отошли их к моим наместникам, которые казнят их гражданской же казнью» (битье кнутом на торгу).

Вместе с тем Геннадию предписано было производить дальнейший розыск об ереси. Он усердно занялся этим и открыл новых еретиков, причем на покаявшихся накладывал епитимью, а упорствующих отсылал к наместникам для гражданской казни. Все свои розыски о нераскаявшихся еретиках Геннадий направлял в Москву, прося окончательно осудить их, созвав для этого собор. Но на эти просьбы он не получал никакого ответа. Без сомнения, московским жидовствующим духовенством и дьяком Феодором Курицыным дело было выставлено перед великим князем и митрополитом как сильно преувеличенное, а сам Геннадий – беспокойным человеком. Эта московская ослаба послужила большим соблазном для раскаявшихся новгородских еретиков; они побежали в Москву, стали здесь беспрепятственно ходить в церковь и алтарь, а некоторые даже и служить литургию, надругиваясь над святынею. В этом протопоп Дионисий, взятый великим князем в Москву вместе с Алексеем из Новгорода, дошел до крайней дерзости: во время богослужения он плясал за престолом и ругался над крестом. Причиной такого надругательства, говорит известный ученый Е. Голубинскии в своей «Истории Русской Церкви», была «не одна только прямая и простая ненависть к христианству как к вере, но и тот языческий взгляд, существовавший у волхвов (и доселе остающийся у колдунов), что – чем сильнее будут оскорбления христианской святыни, тем действеннее будут волхвования».

А. Максимов. На городской площади

Между тем умер митрополит Геронтий, и на его место был поставлен тайный последователь жидовствующих – Симоновский архимандрит Зосима, человек распутный и пьяный. На это поставление уговорил великого князя пользовавшийся его большим доверием соборный протопоп Алексей, «своими волхвованиями подойде державного, да поставить на престоле святительском скверного сосуда сатанина, его же он напои ядом жидовского».

Таким образом, во главе всей Русской церкви стал жидовствующий митрополит. Опасность была воистину велика.

Как только Зосима сел на митрополичьем столе, он начал сейчас же теснить Геннадия; прежде всего, он потребовал от него исповедания веры. Это прямо означало, что Геннадий подозревался в неправоверии. Конечно, последний отлично понимал, кто строит против него козни, но не только не устрашился своих врагов, а наоборот, усилил против них свою ревность. Он отказался послать Зосиме свое исповедание, объяснив, что он уже дал его по обычаю, при поставлении в архиепископский сан, и со своей стороны напоминал Зосиме, что последний обещал настаивать перед великим князем о преследовании еретиков и казни их: «Если князь великий того не обещает и не казнит этих людей, то как нам тогда срам свести со своей Земли? Вон фряги, смотри, крепость какую держат по своей вере; сказывал мне цезарский посол про Шпанского короля, как он свою Землю-то очистил». При этом Геннадий прямо указывал на государева дьяка и любимца Феодора Курицына как на корень всего зла: «От него вся беда стала; он отъявленный еретик и заступник еретиков перед Государем».

Вслед за письмом к митрополиту Геннадий отправил послание и к архиереям: Ростовскому, Суздальскому, Тверскому и Пермскому; он убеждал их всех требовать безотлагательного созвания собора и самого строгого суда над еретиками ввиду того, что они держат свою ересь в тайне, а явно остаются ревностными православными. «От явного еретика человек бережется, – писал он, – а от сих еретиков как уберечься, если они зовутся христианами? Человеку разумному они не объявятся, а глупого как раз съедят».

Геннадиево послание оказало немедленно же свое действие. Зосима не мог противиться общему требованию духовенства, и собор открылся 17 октября 1490 года, хотя, по проискам митрополита, Геннадия на него не пригласили. Тем не менее собор обвинил еретиков и проклял их; часть сослали в заточение, а некоторых отправили Геннадию в Новгород, причем сам Зосима во главе собора вынужден был вынести им приговор, начинавшийся так: «Речью глаголю вам, прелестником и отступником веры Христовы, тобе, Захарию черньцю, и тобе, Гаврилу, протопопу Новгородскому, и тобе, Максиму-попу, и тобе, Денису-попу, и тобе, Василию-попу, и тобе, Макару-дьякону, и тобе, Гриди-дьяку, и тобе, Васюку-дьяку, и тобе, Самухе-дьяку, и всем вашим единомысленником, мудрствующим с вами злую ваша окаянную и проклятую ересь, что есте чинили в Великом Новогороде злая и проклятая дела неподобная: мнози от вас ругалися образу Христову и Пречистые образу, написанным на иконах, и инии от вас ругались кресту Христову, а инии от вас на многиа святыя иконы хулные речи глаголали, а инии от вас святые иконы щепляли и огнем сжигали, а инии от вас крест силолоен (крест из дерева алоэ) зубы искусали, а инии от вас святыми иконами и кресты о землю били и грязь на них метали, а инии от вас святыя иконы в лоханю метали, да иного поруганиа есте много чинили над святыми образы написанных на иконах. А инии от вас на самого Господа нашего Иисуса Христа Сына Божия и на Пречистую Его Богоматерь многиа хулы изрекли… Ино все то чинили есте по обычаю жидовскому, противясь божественному закону в вере христианстей…».

Святой Геронтий. Икона. ХVII в.

Геннадий велел посадить осужденных на лошадей лицом к хвосту в вывороченном платье и в берестовых остроконечных шлемах с надписью: «Се есть сатанино воинство». В таком виде их провезли по всему Новгороду, выставляя на позор народонаселения, и в заключение сожгли на их головах шлемы. Однако собор 1490 года нисколько не обессилил ереси в Москве, где главные жидовствующие, и в том числе митрополит, остались неоткрытыми.

Дерзость еретиков особенно усилилась, когда прошел 1492 год: на этот год падало седьмое тысячелетие со времени сотворения земли по Библейскому счислению, и многие, по суеверию, ожидали конца мира, а между тем год благополучно окончился, и все оставалось по-прежнему. «Если Христос был Мессия, – говорили еретики православным, – то почему же он не явился в славе, по вашим ожиданиям».

Но в это время на поддержку Геннадию для борьбы с жидовством выступил могущественный союзник, знаменитый игумен Волоколамского монастыря Иосиф Санин, с ранней молодости прославивший себя подвигами сурового подвижничества и не устрашившийся просить пострижения у Пафнутия Боровского, страшного старца, который, как мы говорили, имел особый дар отгадывать по лицу приближавшегося к нему человека все, что у того делается на душе.

Пафнутий, увидя павшего к его ногам юношу, узнал тотчас же, с кем имеет дело, и постриг его в тот же день. Избранный после смерти Пафнутия игуменом Боровского монастыря, Иосиф хотел ввести устав еще гораздо более строгий и, когда увидел, что братия этим недовольна, то ушел в Волоколамские леса, где основал обитель с правилами строжайшего общежительного устава: он запретил женщинам всякое сношение с братией, а сам, подчиняясь этому, отказал себе в свидании с престарелой матерью. Здесь он скоро прославил себя особо трудными подвигами высшего подвижничества и, кроме того, приобрел славу как муж, знаменитый своей ученостью и начитанностью.

Видя возрастающую наглость жидовствующих и соблазнительное поведение митрополита, Иосиф решительно поднялся против него и в самых сильных выражениях написал послание к Суздальскому епископу Нифонту, призывая его с остальными русскими иерархами стать на защиту православия. «В великой церкви Пречистой Богородицы, на престоле Святых Петра и Алексия сидит скверный, злобный волк в пастырской одежде, Иуда-предатель, бесам причастник, злодей, какого не было между древними еретиками и отступниками… Если не искоренится этот второй Иуда, то мало-помалу отступничество утвердится и овладеет всеми людьми. Как ученик учителя, как раб Государя молю тебя: поучай все православное христианство, чтобы не приходили к этому скверному отступнику за благословением, не ели и не пили с ним». Всех обличительных посланий, или «Слов», против жидовствующих преподобный Иосиф Волоцкой написал 16; собрание их известно под именем «Просветителя», причем они написаны настолько сильно и живо, что до сих пор нельзя равнодушно читать те места «Просветителя», в которых говорится о нечестивых мнениях и действиях жидовствующих.

В. Васнецов. Святой Пафнутий

Приведенное выше послание Иосифа к Нифонту Суздальскому, написанное, вероятно, заодно с Геннадием, возымело свое действие. В 1494 году Зосима, отговорившись немощью, добровольно сложил с себя звание митрополита и удалился в монастырь, а на его место был поставлен Симон, игумен Троице-Сергиевой лавры.

Поставление Симона митрополитом было произведено самим великим князем Иоанном в Успенском соборе. Знаменуя, что соизволение государя дает Русской церкви первосвятителя, Иоанн торжественно повелел Симону «принять жезл пастырства и взойти на седалище старейшинства».

Преподобный Иосиф Волоцкии. Икона. Первая половина XVI в.

Тем не менее и удаление Зосимы нисколько не ослабило ереси в Москве. Искусно влияя на великого князя через дьяка Феодора Курицына и невестку Елену, к которой он как раз в то время особенно благоволил, охладев к Софии Фоминичне, жидовствующие добились назначения архимандритом новгородского Юрьева монастыря инока Кассиана, державшегося жидовства, с тем чтобы он опять поднял на ноги новгородских еретиков, сильно ослабленных деятельностью Геннадия. Скоро Юрьев монастырь сделался средоточием жидовствующих: там происходили их совещания и совершались надругания над священными предметами.

Геннадий, конечно, знал о непорядках в Юрьевом монастыре, но многого сделать не мог, так как московские еретики, а вместе с ними и бояре князья Патрикеевы, благожелатели Елены и ее сына, настраивали великого князя, постоянно нуждавшегося в земле для раздачи ее военно-служилому сословию в виде поместий, отнять часть новгородских архиепископских земель для боярских детей.

Тем не менее Геннадий продолжал, насколько мог, свою борьбу с жидовством. Сознавая при этом, что с ним надо бороться не только наказанием, но и убеждением, и что для этого нужны просвещенные священники, он первый начал говорить о необходимости училищ для духовных, созданных в древней Руси святым Владимиром и Ярославом и исчезнувших при страшном татарском иге. «Бил я челом, – писал он митрополиту Симону, – Государю великому князю, чтобы велел училища устроить; ведь я своему Государю напоминаю для его же чести и спасения, а нам бы простор был: когда приведут ко мне ставленника, грамотного, то велю ему ектенью выучить, да и ставлю его и отпускаю тотчас же, научив, как божественную службу совершать. Но вот приведут ко мне мужика, я велю ему Апостол дать читать, а он и ступить не умеет; велю дать Псалтырь – он и по тому едва бредет; я ему откажу, а они кричат: «Земля, господине, такая, не можем добыть человека, чтобы грамоте умел»; но ведь это всей Земле позор, будто нет в Земле человека, кого бы можно в попы поставить!.. Для того-то я и бью челом Государю, чтобы велел училища устроить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится…».

Усердно заботясь о просвещении священников и о борьбе с ересью, Геннадий вместе с тем успешно руководил огромным трудом, который довел до конца. Это был полный новый перевод Старого Завета на церковнославянский язык.

Торжество еретиков продолжалось, к счастью, недолго. Смерть их главы Феодора Курицына, умершего после 1497 года, была для них огромной потерей, так как, несомненно, главным образом он усыплял бдительность Иоанна, уверяя его, что никакого жидовства нет, а есть невинное занятие угадывания судьбы по звездам, к каковому занятию, по естественному стремлению знать свою судьбу, были склонны почти все государи в тот век.

«Звездозаконию бо прилежаху, – говорит Иосиф Волоцкой про Феодора Курицына и протопопа Алексия, – и многим баснотворением и астрологии и чародейству; сего ради мнози к ним уклонишася и погрязоша в глубине отступления».

Затем в 1499 году опала поразила Патрикеевых и их партию. Иоанн охладел к невестке и внуку и примирился с Софией Фоминичной, постоянной горячей ревнительницей православия, которая с сыном Василием поддерживала частые отношения как с Геннадием, так и с Иосифом Волоцким. С возвращением доверия Иоанна Васильевича к жене последняя устроила доступ Иосифу к великому князю, который и без того его высоко чтил. Оставшись с государем наедине, Иосиф стал усердно упрашивать его о принятии строгих мер против еретиков.

Е. Волков. У монастыря

С. Афонина. Иосиф Волоколамский

«Прости меня, отче, как простили меня митрополит и владыка. Я знал про новгородских еретиков», – сказал Иоанн, каясь, без сомнения, в том, что он взглянул на них слишком легко, полагая, что главным их занятием была астрология. «Мне ли тебя прощать?» – отвечал Иосиф. «Нет, отче, пожалуй, прости меня». – «Государь, – сказал ему на это Иосиф, – если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то и за прежних Бог тебе простит». В том же духе действовали на Иоанна и его духовник с митрополитом.

Наконец в конце 1504 года был созван собор на еретиков. Но в нем уже не мог принять участия Геннадий. Лело в том, что в предыдущем 1503 году был тоже созван церковный собор, на котором участвовал и он, для рассмотрения вопроса о повышении нравственности среди духовенства, вопроса, поднятого самим же Геннадием. Собор этот постановил ряд суровых определений, в числе коих было воспрещение служить вдовым священникам обедню, ввиду того, что они часто вели жизнь недостаточно чистую по их сану, а также запрещение митрополиту, архиепископам и епископам брать за поставление духовных лиц всех степеней какую-либо плату, причем за нарушение сего полагалось лишение сана. Лицо, которое первое подверглось во всей строгости этому соборному постановлению, был сам Геннадий!.. Едва он прибыл в Новгород, как на него последовало обвинение, что он ставит священников «за мзду», и он должен был, сложив свой сан, удалиться в Чудов монастырь. «Догадываются, что свержение Геннадия было делом еретиков», – говорит С. Соловьев.

На соборе 1504 года обличителем жидовствующих явился Иосиф. Главнейшие виновные – дьяк Волк Курицын, Димитрий Коноплев и Иван Максимов – были переданы в руки гражданского суда, а затем сожжены в клетке 28 декабря в Москве. Некрасу Рукавову отрезали язык и отправили в Новгород; там его сожгли вместе с архимандритом Касьяном, братом и некоторыми другими. Менее виновных отправили в заточение в тюрьмы, а еще менее виновных – в монастыри. Иосиф Волоцкой не одобрял отправления еретиков в монастыри и говорил Иоанну: «Этим ты, Государь, творишь мирянам пользу, а инокам погибель» – и требовал более суровых наказаний.

Удар, нанесенный ереси собором 1504 года, был очень силен, но, однако, не окончательно искоренил ее, как мы увидим в нашем последующем изложении.

Кроме участия в соборе 1504 года, созванном для разбора ереси жидовствующих, Иосиф Волоцкой принимал также участие и в соборе 1503 года, на котором, как мы говорили, рассматривался вопрос о поднятии нравственности среди духовенства. На этом же соборе был поднят вопрос и о владении монастырями землею.

Мы видели, как образовывались многие из русских монастырей. Обыкновенно благочестивый человек, чувствовавший в себе призвание к подвижничеству, удалялся в пустынь – дремучий лес, ставил себе здесь убогую келью и начинал свой подвиг. Скоро к нему стекалось несколько братии, таких же подвижников, рубилась церквица, и возникало общежитие, где все были заняты суровой работой для снискания себе пропитания. Вслед за этим вблизи новой обители начинали селиться крестьяне; образовывались небольшие починки, превращавшиеся мало-помалу в населенные деревни. Правительственная власть всегда охотно шла на поддержку возникавшим обителям и уступала им обширные земли, на которые садились крестьяне и начинали их обрабатывать. Это был один из источников появления земельной собственности у монастырей.

Другим источником были вклады в монастыри, делаемые многими богатыми и благочестивыми людьми на строение души, то есть чтобы в память их после смерти совершались бескровные жертвы на литургиях и производилась раздача милостыни бедным. Вклады эти состояли весьма часто из земельных пожертвований. Таким образом, бедные обители, основанные благочестивыми подвижниками, стали мало-помалу богатеть, и к концу XV века монастыри являлись уже очень крупными земельными собственниками на Руси, и многие из них имели весьма сложное хозяйство. Конечно, иноки, назначаемые для ведения этого хозяйства, отвлекались от чисто монашеской жизни, но зато, владея земельным имуществом, монастыри могли идти навстречу народным нуждам, не отказывать просящим в помощи и кормить в неурожайные годы голодающих.

К воротам монастыря преподобного Иосифа Волоколамского прибыло во время голода до 7000 человек из окрестных сел, прося хлеба. Другие побросали перед монастырем своих голодных детей, а сами разошлись. Иосиф приказал келарю ребят подо брать и содержать в монастырской странноприимнице и взрослым раздавать хлеб. Через несколько дней келарь доложил: ржи нет, и братию кормить нечем; на это Иосиф приказал казначею купить ржи, но тот ответил: «Денег нет». Тогда игумен велел занимать деньги и покупать рожь, а братскую трапезу сократить до крайней скудости. Конечно, подобное отношение монастырей к бедным вполне оправдывало владение ими землей.

П. Селиванов. У обители

Однако среди русского духовенства были и другие взгляды на этот предмет, и на соборе 1503 года по этому поводу был поднят вопрос знаменитым Нилом Сорским, мужем праведным и кротким (в миру Майковым), положившим начало на реке Соре новому на Руси виду монашеского жития, именно скитскому, который состоял в том, что иноки поселялись вдвоем или втроем, питались от плодов собственных рук и поддерживали друг друга в «умном делании», то есть в борьбе с дурными помыслами и страстями, и непрестанной внутренней молитве. Скит, по учению Нила Сорского, мог состоять из нескольких келий, где жило по два или по три пустынника, но затем обитель не имела права владеть землею и казною и даже принимала милостыню лишь в случае крайней нужды. Взгляд Нила на то, что монастыри не должны владеть землею и вообще имуществом, поддерживали и так называемые заволжские старцы, жившие подобно ему в скитах, лесах и болотах.

Против взглядов Нила и заволжских старцев горячо восстал не менее их знаменитый своим подвижничеством Иосиф Волоцкой, который смотрел на монастырь как на прибежище для сирых и голодных, а также как на рассадник властей церковных. «Если у монастырей сел не будет, – говорил Иосиф, – то как честному и благородному человеку постричься? Если не будет честных старцев, то откуда взять на митрополию, или архиепископа, или епископа? Если не будет честных старцев и благородных, то вера поколеблется». Мнение Иосифа превозмогло на соборе, и земли были оставлены монастырям, но спор между приверженцами Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, или «осифлянами», как их называли, продолжался еще долгое время среди духовенства.

Как мы говорили, собор 1503 года обратил также свое особое внимание на поднятие нравственности среди духовных лиц, не останавливаясь перед весьма суровыми мерами.

От описываемого же времени до нас дошли в некоторые замечательные поучения священнослужителям. «В церкви разговаривать не давай, – говорится в одном из них, – приноса не приноси на Божий жертвенник от неверных еретиков, развратников, воров, разбойников, грабителей и властителей немилосердных, корчемников, резоимцев (рез – процент), ротников (рота – клятва), клеветников, поклепников, лжепослухов, волхвов, потворников, игрецов, злобников или кто томит челядь свою голодом, и ранами, и наготой. К убогим сиротам, болеет ли кто-нибудь из них или умрет или родит, приходи прежде, чем позовут… Стой на страже день и ночь… Кого изгубишь леностью или нерадением, мука их на тебе взыщется; к троеженцу не входи в дом, разве только будет на одре смертном».

М. Нестеров. Отцы пустынники и жены непорочны

Это поучение показывает, конечно, насколько должны были быть близки отношения приходского священника к его прихожанам и как высшие духовные власти ставили ему в обязанность принимать дары на церковь только от достойных и чистых людей и вместе с тем людей милосердных к своей меньшой братии – слугам и челяди. Тот же взгляд о милосердии к рабам очень определенно высказал Иосиф Волоцкой в послании к одному вельможе: «Слух до меня, господине, дошел… будто велико твое немилосердие и нежалование к рабам и сиротам домашним, теснота, скудость в телесных потребах, голодом тают, наготой страждут… Писание повелевает рабов, как братии, миловать, питать и одевать и о душах их заботиться, научать на всякие добрые дела; если же раб и сироты у тебя в такой тесноте, то не только им нельзя добрых дел делать, но, умирая с голоду, они не могут удержаться от злых обычаев…».

М. Нестеров. Под благовест

Такое истинно христианское отношение духовенства к своей пастве не оставалось, конечно, без самого благотворного влияния на прихожан: имеется известие, что во времена Иоанна III граждане Москвы содержали для погребения странников село Скудельничье, причем у них был трогательный обычай ходить туда в четверть седьмой недели поста (семик), покупать каноны, свечи и молиться об умерших, после чего они засыпали старую яму, наполненную мертвецами, и выкапывали новые; копали и засыпали все, Бога ради, мужчины и женщины.

Заканчивая обзор главнейших событий в жизни Русской земли при Иоанне III и дел, совершенных им лично за свое 43-летнее великое княжение, нам остается помянуть еще одно, которое он сам считал в числе важнейших, начальных, – об именовании русского государя в торжественных случаях, или об его титуле.

Мы видели, что Иоанн продолжал себя называть великим князем, хотя при нем пределы Московского государства расширились уже до великой державы, и что после падения Царьграда и женитьбы его на Софии Фоминичне именно к нему, как к верховному защитнику православной веры, переходило наименование императора.

Мы видели также, что иногда его и величали как императором, так и царем. Однако не в этих новых величественных наименованиях он видел большое начальное дело. Он видел его в выражении «всея Руси» и непременным условием мира с Литвой ставил включение этих слов в перемирную грамоту.

Это требование Иоанна было основано на том, что царский титул русского государя заключает в себе сокращенно всю историю Русской земли и задачи ее верховных властителей, смысл деятельности которых может быть кратко выражен словами: «умиротворение или собирание земель и народов», продолжающееся и неоконченное еще и поныне, так как нет еще до сих пор ни полного собирания, ни совершенного умиротворения.

Самодержец, царь, обладатель, повелитель – все эти наименования, заключающиеся в титуле, сливаются и завершаются в одном слове: «миротворец». На основании этого титул царский и прочитывается, по древнему обычаю, в храме собирания Русской земли – в Успенском соборе в Москве, куда, как известно, перенесены иконы и даже иконостасы из присоединенных городов, а также в областных соборах накануне праздника Рождества Христова, пришедшего водворить мир во всей земле. И это ежегодное чтение царского титула указывает и напоминает всем, что русский государь, расширяя и увеличивая свой титул, является исполнителем Его святой воли, чтобы на земле был мир. Так, несомненно, смотрел Иоанн III на свою задачу, которую Божьим Промыслом он призван был исполнить, и, несомненно, точно так же смотрел на него русский народ, как на Божиею милостию данного ему государя, всем своим подданным в отцов и праотца место поставленного. Отсюда понятна та огромная, неограниченная власть, которую имел Иоанн в своем государстве. Он мог объявить псковским послам: «Разве не волен я, князь великий, в своих детях и в своем княжении», в то время как по смерти Казимира Литовского сын его Александр писал, «что паны радные великого княжества Литовского заблагорассудили оставить его, Александра, в Литве и на Руси для защиты от неприятеля, на то время, пока не выберут великого князя».

Русский народ дал Иоанну III наименование Грозного, так же, как увидим впоследствии, и внуку его Иоанну IV. И действительно, Иоанн был грозный царь и, когда было нужно, казнил и заточал виновных против порядка и тишины в своей земле, при этом для блага земли он, как мы видели, не останавливался даже перед тем, чтобы жертвовать своими чувствами к самым близким людям: братьям и внуку. Это наименование Иоанна Грозным понималось народом в смысле его требовательности и строгой справедливости; в этом же смысле писал, как мы указывали, и архиепископ Геннадий к митрополиту об устройстве церковных школ: «Для того-то я и бью челом Государю, чтобы велел училища строить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится…».

Вместе с тем, несмотря на прозвание Грозный, Иоанн, по свидетельству современников, отличался чрезвычайной почтительностью при сношении с духовными лицами, а в Боярской думе любил «встречу», то есть высказывание мнений, несогласных с его личными, чтобы можно было полнее и разностороннее разобрать вопрос, подлежащий рассмотрению думы. Чрезвычайно отзывчивым был он также и ко всем общественным бедам: мы видели, что когда в 1472 году пришла на Москву весть о движении хана Ахмата со всей Ордой, то Иоанн в тот же час, ничего не вкусив, двинулся с полками к Коломне, чтобы преградить ему дорогу. Так же ретиво и самоотверженно принимал он участие в тушении больших пожаров, неоднократно случавшихся в Москве.

«Иоанн оставил государство, удивительное пространством, – говорит Н.М. Карамзин, – сильное народами, еще сильнейшее духом правления, то, которое ныне с любовью и гордостью именуем нашим любезным Отечеством. Россия Олегова, Владимирова, Ярославова погибла от нашествия монголов, Россия нынешняя образована Иоанном… Немецкие, шведские историки шестнадцатого века согласно приписали ему имя Великого, а новейшие замечают в нем разительное сходство с Петром Первым. Оба, без сомнения, велики. Но Иоанн, включив Россию в число государств Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного склада подданных… Призывая художников для украшения столицы, для успехов воинского искусства, хотел единственно великолепия, силы; и другим иноземцам не заграждал пути в Россию, но единственно таким, которые могли служить ему орудием в делах посольских или торговых, любил изъявлять им только милость.