Часть первая

Лиза

Его звали Данил, она звала его на французский манер – Даниель. Он был писателем, месяцами мог не выходить из их съёмной маленькой квартиры, где создал свой сказочный мир. Он много путешествовал по странам, привозил оттуда камешки, песок, шляпы и прочие романтические безделушки. Он любил вместо кофе пить холодное шампанское по утрам, закуривать вишнёвую сигариллу и слушать, как капли дождя бьются об асфальт. Он специально выбрал первый этаж, чтобы в открытое окно слушать тот мир, такой другой и суетливый, мир столичного мегаполиса. Интроверт по натуре, он жил своей внутренней жизнью, которая была только его и приобретала только те краски, какие он сам хотел. Когда он писал весёлое, он рьяно стучал клавишами и смеялся, когда грустное – плакал. Данил настолько увлекался своим творчеством, что забывал даже есть, пить и убирать постель. Это была настолько увлекающаяся натура, что порой он сам не знал, где правда, а где вымыслы его буйной фантазии. Ночами он плохо спал, в голове возникали сюжеты, герои, образы, тексты сами просились на бумагу. Он, сонный, хватал ручку и быстро записывал всё, что пришло в голову, и только тогда ложился спать до утра. Утром первым делом он садился за компьютер и печатал ночные записи. Ему прочили большое будущее, и он сам в глубине души знал, что таким оно и будет. Но его это мало волновало, больше его беспокоили одиночество и вечная неудовлетворённость жизнью.

Его подруга Лиза – Лизавета, Лизонька, Лизка – жила вместе с ним пять лет. А ему казалось, что всю жизнь, что он даже родился сразу с ней в сердце. Он любил её, но какой-то своей любовью, хотел всегда сделать её другой. Он хотел видеть Леди, мисс Совершенство, но Лизка была обычной земной девушкой. Без выпендрёжа и затей. Его Лизка. Любимая земная Лизка.

По ночам Лиза укрывала писателя тёплым пледом и баюкала его на своей груди, когда он плакал или кричал во сне. Ему часто снились страшные сны. Лиза была ему как мать, сестра и друг. Он же хотел любить в ней ещё и Женщину, но Лиза упорно не хотела ей становиться. Она работала в офисе, носила исключительно джинсы и ботинки на плоской подошве, не красила своё лицо и, когда он изредка уговаривал её надеть платья, привезённые им, выглядела неуверенно и комично. Ну не умела его Лизка быть Леди, а может, просто не хотела.

Вечерами, когда она возвращалась с работы, он готовил ей еду, зажигал свечи и говорил о высоком. Лиза всегда мучилась вопросом, в чём смысл её жизни, а Даниель свой смысл знал: писать, писать, писать! Даниель ругался, что она мало читает, не работает над собой, мало думает. Она отшучивалась или говорила, что устаёт и ей не до этих философских бредней.

Он любил Лизу физически до изнеможения, придумывая разные варианты любви, Лиза могла только подыграть, но никогда не предлагала свою игру. Она была фригидна. Не то чтобы ей ничего не нравилось, просто она считала это неважным, говорила, что нужно думать о душе, а секс – это всё пустое.

Даниель был сластолюбцем, и то, что Лиза не могла ему дать, угнетало его с каждым днём. Он чувствовал себя ненужным, отвергнутым, больным талантливым ребёнком. Но уйти от Лизы не мог, потому что она была для него всем. Он доверял ей, писал о ней, думал о ней.

Да, он ей изменял, но это были лишь физические измены, и даже тогда он думал о Лизе. Его любили женщины, им восхищались, называли секс-символом, но он всегда оставался холоден к их телам, а тем более – душам. Занимаясь с ними сексом, он как будто мстил Лизе за её холодность и повышал свою самооценку. Почему бог дал ему такую женщину, он не знал. Может, как наказание за свою прежнюю жизнь Дон Жуана?

Лиза собрала чемодан Даниеля, дала кучу наказов, что не забыть и так далее, и, крепко обняв, отправила его в длительную командировку. Он выпускал свою очередную книгу, которая должна была стать бестселлером.

Два месяца упорного труда и одиночества – и Даниель так заскучал по своей «ледышке» Лизе, что начал её просить писать ему длинные письма. Она отвечала, что не умеет писать, как он, но всё ж написала:

«Мой муж. У меня есть муж. Он капризный, вредный и очень красивый, потому что он писатель.

Мы вместе уже пять лет. А может, и всю жизнь. Такое ощущение, что я сразу родилась с ним в сердце. Его имя – Даниель.

Я очень люблю его. Это мой самый родной и дорогой человек.

Мой Данечка уже второй месяц в командировке. Он творческий человек, живёт эмоциями. Этих самых эмоций ему подчас очень не хватает.

Мы разные. Но, как говорят, противоположности притягиваются.

Мой писатель – очень интересный человек, много читает, любит придумывать разные интересные проекты. Есть одна проблема. Он одиночка в душе. А мне так хочется, чтобы он понял, что у него есть я. И я всегда буду рядом, буду поддерживать его, какой бы очередной бредовый проект ни пришёл ему в голову. Я его очень-преочень люблю. И, если надо, убью за него.

Мне тут предложили философию жизни, вернее, её смысла: надо жить сегодняшним днём и получать от этого удовольствие. А будущего может и не быть.

И всегда прошлое будет лучше будущего. А счастье – оно в настоящем.

Сегодня у Дани день его рождения. Он совсем взрослый уже. Я им очень горжусь. Для меня он – смысл жизни. Потому что смысл жизни – в самой жизни. А моя жизнь – это мой писатель. И не важно, что будет завтра. В любом случае жизнь с ним будет самым прекрасным, тем, что никогда не повторится. Я очень жду, когда мой любимый муж вернётся из командировки. Потому что люблю его и скучаю. Очень.

И пусть он ругает и злит меня, я всё равно люблю его. Вот так. И на всё остальное наплевать.

P. S. С Днём Рождения, мой любимычка. Твоя Лиза».

Даниель читал письмо Лизы, и что-то его насторожило в нём. Что за философия какая-то звучит у Лизы? Откуда? Лиза никогда не любила философствовать и вдруг нашла всё-таки смысл жизни, и он, оказывается, в нём, в Даниеле. Даниель был рад, и в то же время его творческое чутьё не давало ему покоя. С Лизой что-то происходило. Но что?

Даниель не хотел думать о плохом, он мечтал о том, что скоро заработает много денег, купит Лизе большой дом и даже найдёт дорогого врача, чтобы вылечить Лизу от фригидности. Да и к чёрту эту фригидность, живут же с ней женщины, что прикопался, в самом деле? Лиза же его любит. И он это знает.

Через несколько дней пришло совсем другое письмо от Лизы:

«Привет, Даниель, я не знаю, что происходит. Не могу тебя понять. Я уже свыклась с одной ролью… Ты уехал – и что-то изменилось. Нельзя так надолго расставаться… В общем, я чувствую, что ты от меня чего-то ждёшь, но я не могу или что-то мешает мне это дать. Только относись к моим словам по-взрослому.

Я одно скажу: всё зависит от тебя, я тебя очень люблю и хочу быть рядом. На данный момент, мне кажется, для нас лучше определить некий иной уровень общения… Стать друзьями, что ли, или что-то вроде того. Мне кажется, что в этом качестве мы друг другу больше пользы принесём… Как-то так. Только не суди строго, может, я не оправдаю твоих ожиданий, но какая-то свобода мне нужна. Я хотела когда-то жить только тобой и продолжаю это делать в какой-то мере, но что-то во мне сломалось… Не говорю, что ты виноват на 100 %, но от тебя тоже что-то зависело. Пишу по пьяной лавочке, так что могу и передумать, не суди строго. Ты не со мной, а с кем-то. Я не ревную. Но последнее время мне не хватало тебя. И не важно, что ты обо мне мало знаешь. Мало кто обо мне что-то знает. Да и вообще, ты меня на самом деле не знаешь, потому что я очень скрытный человек. По этим всем причинам мне сложно определить свой путь дальше. Но одно знай: я хочу быть рядом, и я тебя очень люблю. Ты самый близкий и родной для меня человек. Вот так. Ты сам хотел какое-то письмо. Вот и написала».

Он в ужасе читал это новое письмо. Два письма разделяла лишь неделя, но они такие РАЗНЫЕ. То он любимый муж, а то – друг-товарищ. Он не мог поверить собственным глазам.

Даниель летел назад, в их с Лизой дом, с надеждой, что всё это ничего не значит, Лиза пошутила. Лиза встретила его хорошо, бросилась на шею и долго вдыхала запах Даниеля:

– Такой родной! – задыхалась она на груди писателя. И на это время он забыл обо всём, ничто его не тревожило.

Из его дневника: «Мир фантазий манит меня, обнимает за плечи, завораживает, смеясь мне в лицо красивым белозубым ртом. Вы скажете, что это бред?! Да, отчасти, но послушайте, разве вы никогда не фантазировали ни о ком или ни о чём? Быть может, действительно нет, просто смирились с банальностью жизни и суровым реализмом и так и живёте. Как все. Как надо. Как положено. Кем и когда „положено“, неизвестно…

Эти мысли мне пришли сегодня, когда я сидел у открытого настежь балкона с листком в руках. Что-то, кажется, накипело внутри, надо снять эту накипь. А то тяжело как-то. Начинаю этот рассказ.

Воздух подмочен лёгким дождём, вот мне бы сейчас танцевать под ним с тобой! Но никто не поймёт, да и тебя уже у меня нет.

Если кто-то вам скажет, что любовь живёт три года, то я скажу: „Нет. Любовь живёт всегда, если она у вас была“. И страсть тоже живёт у тех, кто умеет её хранить. Но для страсти, наверно, всё-таки нужен огонь, поэтому иногда мы кладём на любовь большой х… и тупо злим человека, который нам дорог, чтобы вызвать ту самую животную похоть, которую именуют страстью. Лизу возбуждает, когда я её злю такими методами. Иногда я увлекаюсь настолько, что уже начинаю не играть, а жить. И, конечно, на время забываю о Лизе. Я же, наоборот, очень тяжело переживаю даже малейший намёк на то, что кто-то может заменить меня хоть на секунду. Ревность меня убивает и ломает во мне мою самооценку. Я не хочу никого видеть и слышать, мне хочется спрятаться от всего мира в какой-то маленький уголочек и тихо там умереть. Это болезненное самолюбие. Я даже не могу определить, высокая самооценка так срабатывает или низкая. Лиза знает об этом, поэтому не шутит так со мной, ей хватает моего „драйва“. А у меня этого драйва столько, что иногда начинает подташнивать от собственной энергии, особенно сексуальной. Дай мне волю, я буду как машинка-автомат, сексуальный агрегат, пахать и пахать…

У меня был „косяк“ перед Лизой, я на два года „уходил в себя“, не обращал на неё внимания как на девушку. Да, я признаю, это было, и знаю, почему: Лиза набрала вес. Я оказался свиньёй и не смог это пережить. Я ведь влюбился в Лизу, именно за её какую-то корявообразность, нервность, лёгкость, и я не смог принять эротически новый образ упитанной женщины.

У меня дурное предчувствие. Сегодня я еду с Лизой на её корпоратив. Всё моё нутро как-то сопротивлялось этому мероприятию, но я так давно не видел свою Лизку – целых два месяца разлуки! – что готов пойти за ней на край света. Соскучился, как собака. Я не люблю сборища людей, мне не знакома работа в коллективе, любые корпорации вызывают во мне откровенную изжогу.

В указанное время я захожу в офис компании, где работает моя Лиза. Обо мне, конечно, много наслышаны, но не видели. Знают, что я писатель и что отличаюсь каким-то непонятным им образом жизни и складом ума. Знают, что Лиза сразу после работы всегда бежит домой, потому что быть с писателем интереснее, чем гулять с сотрудниками после работы. Ещё знают, что писатель этот часто забирает Лизу к морю, потому что ему, видишь ли, нужны вдохновение и отдых.

Я вхожу. Вижу, как сворачиваются головы женщин и даже мужчин. Я – эдакий гламурный подонок, сотканный из свободы и эгоцентризма.

Сажусь за стол, за которым работает Лиза. На нём – смешная кружка с моей наглой мордой и пакетики с вкусным чаем. Лиза любит фруктовый чай. Ещё у неё лежат всякие печеньки в красивых коробочках. Копаясь в Лизином уголочке, я совсем забыл осмотреть людей, работающих тут же. Отрываюсь от увлекательного занятия – осмотра Лизиного рабочего места – и знакомлюсь с ними. Люди как люди, только какие-то обычные, а может, я просто слишком много жил в своём придуманном, только нашем с Лизой фантастическом мире?

Наконец я сажусь в машину одного из сотрудников. Лиза почему-то садится на переднее сидение с водителем, а не сзади, со мной. „Значит, так надо“, – думаю я, но немного удивляюсь. Прислушиваюсь к разговору этого парня с Лизой. Убедившись, что там нет ничего фривольного, даже заскучал. Ехать долго, а на улице весна, солнце и миллионы гормонов витают в воздухе. Здорово! Над своей головой я вижу закрытый люк машины. Как здорово, тут есть люк! Я прошу его открыть и высовываюсь из него! Около часа я, как сумасшедший, торчу в нём и на ходу собираю лицом тёплые капельки майского дождя. Я так счастлив в этот момент, что даже забываю своё дурное предчувствие. Лиза ругается из-за того, что я могу простыть, я, как всегда, талантливо отбрёхиваюсь.

Мы прибываем в тот дом отдыха, где будет происходить двухдневное единение семей сотрудников коллектива, сплочение тем самым компании и повышение трудоспособности работников. Нам выдают ключи от номеров, и мы расселяемся. В номере Лиза аккуратно раскладывает свои вещи, я же бросаю свой чемодан и плотоядно смотрю на Лизу.

Дань, ты чего? – устало улыбается она.

Я, Лизка, соскучился!

Да неужели?.. Ты ли это? – почему-то грустно говорит она.

Я, Лизка, я!

– Пошли к остальным, – говорит Лиза и закрывает дверь номера. „Как всё странно, как-то всё не так“, – опять навязчивой идеей сквозит в голове. – Лиза, а почему все со мной познакомились, а директор твой – нет? – внезапно меня осеняет эта мысль. – Сейчас, Дань, будет тебе и директор.

Всё будет, Дань. Всё будет, – как-то совсем загадочно говорит Лиза.

И вправду, ко мне подходит директор со своей семьёй, пожимает руку. Он маленького роста, плотненький, брюхатенький бутузик, с коротенькими ручками и ножками, но с очень самоуверенным лицом. „Наполеончик“, – усмехаюсь я. Жена его выше головы на три и похожа на училку, высокую и статную. Они очень смешно смотрятся.

– Ну что, писатель, когда новую книжку нам презентуешь и вообще на презентацию позовёшь? – спрашивает он.

– Как только – так сразу, – улыбаюсь я.

После его рукопожатия у меня возникло странное ощущение: в нём и в выражении глаз был вызов. Но с чем это было связано, я не имел ни малейшего понятия.

Вечер с барбекю. Море алкоголя. Каждый выбрал себе собеседника и говорил о своём. Какой-то общей корпоративности не получалось. Она была только в раскладывании кусков мяса по тарелкам и изредка – в вспоминании, что надо чокнуться. Я поймал себя на мысли, что Лиза постоянно куда-то убегает и мало разговаривает со мной. Почти не разговаривает. Это было так на неё непохоже.

Зайдя в свой номер, я подошёл к Лизе, когда она стояла у открытого настежь окна.

– Лиза, с тобой что-то происходит? Ты меня игнорируешь?

– Даня, я не знаю, что происходит. Тебя очень долго не было. Я не знаю, что именно произошло, но что-то произошло. Помни одно: я всегда буду тебя любить. Всегда.

Я развернул Лизу лицом к себе и долго смотрел в темноте в её глаза. В них была какая-то боль. И печаль. И тоска. И тайна.

„Я, наверное, перепил“, – подумал я. И лёг спать, всю ночь крепко держа во сне Лизу.

Утром я надел свою любимую рубашку, которая так нравилась Лизе, и мы пошли на завтрак. Я, конечно, помнил ночной разговор и искал глазами причину. И я её, кажется, нашёл. Напротив меня был директор. Я увидел его взгляд на Лизу и кожей почувствовал, как Лиза ответила тем же. Сказать, что я был в шоке, – ничего не сказать. Эх… Что же мне делать? Я никогда не был в такой ситуации. Я никогда не был так унижен и оскорблён. Моя самооценка летела просто в унитаз, и я становился всё ниже и ниже ростом, и даже, казалось, весь ссохся от одной мысли, что Лиза могла мне изменить!

Я отвёл Лизу в сторону. Посмотрел ей в глаза.

Лиза, я правильно всё понял? – спросил я.

Даня…

Лиза, я задал вопрос.

Даня, я никогда от тебя не уйду. Это просто наваждение какое-то. Лиза, ты не можешь оставаться со мной. Я так не могу.

Даня, это временно… Ну, прости меня. Я совсем запуталась. Это всё из-за тебя!

Спасибо, что сказала, Лиза. Только надо было раньше. Ты понимаешь, какая это боль? Зачем ты меня сюда взяла?

Я не могла тебе сама сказать. Я хотела, чтобы ты сам увидел и чтото сделал! Спаси меня, Даниель!

Я смотрел на свою Лизку в полном нокауте. Как спасать и кого? Её, его или себя?!

– Всё, Лиза, всё.

И я ушёл в номер. Там так нажрался, что думал, просто сдохну. Дополз до балкона и наблюдал, как Лизины длинные руки играют в бадминтон с короткими жирными руками директора. Шарик, как моя душа, прыгал в их тандеме ровно и красиво. Солнечное майское утро, начало новой жизни.

Я уснул под диким количеством спиртного, потом встал и вышел во двор. Уже наступил вечер. Были танцы. Я выбрал самую некрасивую сотрудницу этой злосчастной компании и весь вечер с ней танцевал. Эта некрасивая радовалась, как дура, неожиданному счастью, а мне хотелось задушить её.

Лиза пришла в номер, когда я уже спал. Утром мы, не смотря друг на друга, сели в разные машины, зная, что вернёмся всё равно в наш общий дом.

Дома Лиза принесла мне кофе. Я вылил его на пол, демонстрируя, как последний дебил, что мне не нужны больше её подачки. Она опустилась на колени и схватила меня за ноги. Я хотел её пнуть, но не смог.

– Ты должна съехать, – сказал я.

– Мне некуда, Даниель, – тихо ответила она. – Можно, я буду с тобой?

– Как?

– Я буду уходить к нему на выходные и приходить к тебе. Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Твои будут семьдесят процентов, его – тридцать.

– Лиза, ты дура? Господи, какие проценты?

Мне показалось, что или я сошёл с ума, или мир. Я с силой толкнул Лизу и пошёл за билетом в город К».

 

Часть вторая

Вера

В один из отчаянных дней беспросветного мрака и одиночества Данил, в душе так и остававшийся Даниелем Лизы, дополз до компьютера и написал объявление, как крик души, как SOS: «Ищу Любовь, Друга и Музу». В графе «О себе» написал: «Бедный писатель». Поместил фотки из лучшей жизни с Лизой. Он был там уверенный в себе, ироничный, молодой и безнадёжно привлекателен красотой свободного художника, окрылённый чувствами и верой в себя. Сейчас же Даниель, смотря на себя в зеркало, видел лишь тень того ловеласа из прошлого – человека, измученного собственными мыслями, сломанной самооценкой, алкоголем, нервами и плохим сном. Резкая потеря веса углубила морщины на его некогда привлекательном лице, тень чёрными кругами легла вокруг глаз, из которых исчезла теплота и шальной огонь. Он напоминал себе побитую старую собаку или актёра-«звездуна», однажды выкинутого за порог своего же собственного театра, потому что пришла новая власть, более сильная и жестокая.

Он ввёл в поисковик одиноких девушек возраст «от 26 до 33» и разослал всем одно и то же письмо, даже не глядя на их фото. Ему было всё равно, как они выглядят, он хотел только букв, только кому-то писать. Чтобы чья-то одинокая душа ответила ему в тон, эхом отозвалась в пустой квартире писателя.

Ответы девушек приходили почти мгновенно, он даже удивился своей сохранившейся везучести. «Всё-таки Бог любит меня», – морщился Даниель, растекаясь на крутящемся плетёном кресле. Девушки были милы в своих наивных, чаще эротических письмах. Они хотели его, не видя его вживую, не пытаясь даже слегка заглянуть в его душу. Данил не мог им этого дать, потому что он не хотел сам себя, а это для него всегда было самое главное. Он пытался поговорить с ними об их интересах, увлечениях, мечтах… Но в ответ получал: «Ты, наверное, не настоящий, раз не хочешь сразу встретиться. Ты динамишь. Зачем терять время, если я прекрасна и ты мне ужасно нравишься?»

Писатель не мог рассказать им о том, что сейчас его любимые подруги – бутылка виски и табачная вонь, уже въевшаяся в его мозг. Он был жалок и противен сам себе, ничтожный, сопливый, самонадеянный мудак.

Слава богу, одна-единственная девушка не хотела с ним встречи. Она писала ему письма об озере, о какой-то траве, полях, экстремальных видах спорта; о том, что она постоянно разбивает себе то лицо, то коленки и часто бывает в больнице. Её звали Вера. «Верочка», – так для себя её обозначил писатель. «Надо придумать ей новое имя, это слишком земное», – иногда думал он, но не находил пока ничего более привлекательного.

Верочка много читала, и писателю нравилось говорить с ней о прочитанных обоими книжках и о тех, которые он ещё не знал. Она умела выражать свои мысли так красиво, что иногда сам Даниель завидовал её стилю и языку. Единственным, что его немного отпугивало, стало то, что Вера была слишком открыта миру и ему, наивна и проста. Её частый восклицательный знак, письменные, чересчур эмоциональные улыбочки, постоянно задаваемые одни и те же вопросы… Она как будто уточняла что-то или проверяла предыдущие ответы на правдивость. Он сам не заметил, как стал жить её жизнью, наблюдать за её буквами, знаками, хотя никогда не видел девушку вживую. На фотографиях, которые прислала Вера, была женщина 33 лет, маленькая, хрупкая, но с большой грудью и вечно смеющимся лицом. Она никогда на этих картинках не была задумчивой или грустной, всегда только в состоянии вечного драйва. Он даже завидовал такой жизнерадостности.

«А какая всё-таки твоя любимая книга?» – однажды спросила в письме Вера. «Моя собственная», – не задумываясь, написал Даниель. «Я скромен, не так ли?» – улыбнулся он сам себе.

Верочка ничего не ответила. Но ему показалось, что она в этот момент тоже улыбнулась экрану.

Потом Вера снова попала в больницу и оттуда написала об этом.

«Может, к тебе туда приехать?» – написал Даниель. «О, нет, у меня сейчас такая рожа…» – ответила она. «Мне всё равно, какое у тебя сейчас лицо… – искренне ответил писатель. – Я бы привёз тебе свою книгу…» – «Нет… потом…» – ответила Вера. «Жаль…» – написал он.

Он уже хотел и готов был встретиться со своей милой незнакомкой, и ему было абсолютно всё равно, как она выглядит. Даниелю казалось, что он её уже знает, видит её глаза и даже душу.

Проходили дни. Однообразно и скучно. Даниель не выходил из дома, из окна форточки наблюдая жаркое красивое лето. Он жалел, что дни вот так бездумно пролетают и проходит ещё одно лето его жизни. Лето его молодости. Он забирался по лестнице на второй этаж своей двухэтажной кровати и весь день лежал носом в окно, наблюдая за людьми.

Потом писал грустные зарисовки и отправлял Вере, Лизе и просто незнакомым людям в какой-то надежде, что кто-то его услышит и поймёт, что вдруг чья-то душа срезонирует в ответ его душе.

Несуществующему Другу.

«Привет! Знаешь, сегодня я решил весь день посвятить Окну. Ты озадаченно улыбаешься сейчас, читая это послание. Да, окну! Отдать 24 часа открытому окну, а точнее – форточке. Я лежу на своей кровати-чердаке, внизу стол и шкаф, а вверху, прямо перед моим носом, – открытая форточка. Лето, свежий воздух щекочет нос и чуть трогает мои волосы.

Утро. У меня первый этаж. Сонный дворник-таджик шуршит метлой по асфальту… Шорк-шорк… Что-то бубнит себе под нос. Наверное, про этот город надежд, столицу нашей Родины, многообещающую и так жестоко опускающую с небес на этот асфальт. Из подъезда начинают выходить надушённые барышни в офисных платьях и на высоких шпильках. Запах их духов доносится даже до моего окна. Барышни собранны, аккуратны и полны утренних сил. Потом выходят мужчины, ещё сонные и не такие свежие. Уставшие, деловые, озабоченные вечным поиском денег и весёлого секса представители сильного пола. Ругаются, что опять этот козёл занял место его парковки. „Ну, я ему покажу!“ – красноречиво сжимается кулак. Листья деревьев спокойно, легонько переговариваются друг с другом. Мир встречает новый день.

День. Идёт дождик. Стучит каплями о карниз. Шлёп-шлёп… Мне нравится смотреть на дождь, когда я лежу под одеялом. Вспоминаю „Мастера и Маргариту“, когда Мастер узнавал Маргариту по стуку её маленьких каблучков. Он тоже жил на первом этаже, почти в подвале. И тоже имел маленькое оконце.

Девушки быстро забегают в подъезд, у них портится причёска и течёт макияж. А мне кажется, это, наоборот, очень сексуально. Мокрые женщины. Ха-ха. Сердитые мужчины спешат домой на обед, их надо кормить, а то они превращаются в голодных зверушек.

Вечер. Молодёжь пьёт пиво под моим окном. Курят и слегка матерятся, в красках рассказывая про очередную „козу“ или очередного „козла“. Люди постарше выгуливают собак и даже жирных кошек. Что-то им говорят и говорят, как будто они что-то понимают. Мне смешно и мило на это смотреть. Какая-то парочка сильно целуется, будто хотят высосать друг из друга жизнь. Гормоны, молодость… здорово! Сейчас нацелуются и пойдут делать новых людей или искать нового партнёра. Всё в этой жизни надо успеть. И согрешить, и создать.

Ночь… Поздние, запоздалые гуляки возвращаются в свой дом. Ктото уставший и грустный, кто-то – беззаботный и с хмелем в крови. Кто-то шмыгает носом, кто-то буквально подтанцовывает на одной ноге. Ночью всё разрешено, она скроет всё под своим тёмным одеялом.

Так прошёл мой день у форточки. И я ни разу не вспомнил о тебе, хотя я, наверное, вру, потому что я написал это письмо для тебя, мой несуществующий Друг».

Вера всё-таки решилась встретиться с писателем. Он очень волновался, и ему хотелось напиться перед встречей, чтобы убрать неловкость и какой-то страх перед новым человеком. Но он собрался с мыслями и вышел в ночь под мелкий летний дождь. В метро он уже хотел было повернуть назад, но стало неловко перед Верой.

Она ждала его у метро. Он сразу узнал её. Вера стояла у большой белой машины. Её собственной. «Наверное, у неё большие амбиции», – усмехнулся Даниель её выбору средства передвижения. Верочка была всё той же хрупкой женщиной, как и на фото, слегка неловкой и вечно улыбающейся.

На ней была смешная строгая офисная юбочка в складочку и маленькие туфельки на каблучках. «У неё хорошая щиколотка», – усмехнулся сам себе внутренний ловелас писателя. Когда писатель оказался с ней рядом в машине, он увидел её профиль. «Какая эротика, – замер писатель. – У неё потрясающий профиль. Чувственный». Он не видел раньше такой откровенной чувственности. Сразу вспомнился фильм «Основной инстинкт». Эх, Вера, Вера… Как же ты не вовремя со своей чувственностью, со своей красотой и дикой сексуальностью.

Вера повела его в свой любимый японский ресторан. Он шёл за её тонкими щиколотками, как на каторгу. Скорее хотелось подбодрить себя бокалом холодного белого вина, чтобы Вера не видела потерянного и безучастного фейса писателя.

– Графин белого вина, пожалуйста, – попросил он у официанта. Вера заказала суши. На какое-то мгновение он почувствовал пронзительный взгляд Веры. Он поднял глаза и прямо с вопросом уставился ей в душу. В этом взгляде было всё: вызов, интерес, одиночество. И даже какая-то вражда. Вера как будто говорила: «Кто ты? Чего ты стоишь? И знаешь ли ты про меня? Хочешь ли знать меня? И что будет?» Ответом ей был тяжёлый взгляд писателя, принимающий всё, кроме себя самого. Он не боялся её, он боялся показаться не тем, кем является. То есть того, что его нынешнее жалкое подобие не является им настоящим – эгоцентричным, уверенным в своей неотразимости, почти человеком-богом. Его глаза говорили: «Да, сейчас я раздавлен и унижен, сейчас такое время, но я вылезу, слышишь, вылезу! И я не сдамся без боя. Никогда. Или мне придётся умереть!»

Он пил вино, ему становилось значительно лучше. Прохладный вечерний ветер обдувал на террасе ресторана двух одиноких, но пришедших друг к другу людей. Он тихо спрашивал Веру про её жизнь, не давая задавать вопросы самой. Она улыбалась, отвечала, слегка нервничала и даже, казалось, кокетничала.

Ну, я пошёл, – сказал он. И вышел из-за столика.

Ты не зайдёшь ко мне? – удивилась Вера.

– Нет, – скупо ответил он. И ему не понравился этот вопрос. – Ах, да, забыл… Я тут всё-таки принёс тебе свои книги. Прочти, если будет время…

И такси унесло его в ночь. В бездну, где пропадают люди до утра.

Он не думал о том, встретится ли с ней снова, он просто хотел, чтобы она прочитала его роман. Без этого дальнейшее общение для него было невозможным.

Прошёл день. И он получил письмо от Веры:

«Доброе утро, Даниель… Знаешь, решила написать тебе. Вчера ты сказал, что многие отворачиваются от тебя после прочтения книги. Я много думала об этом. И, знаешь, наверное, жаль этих людей, а не тебя… Мне понравилась книга… Если бы я не дала себе установку НЕ ВЛЮБЛЯТЬСЯ, то влюбилась бы…

Я тебя теперь хорошо знаю… Таким тебя и представляла, только ошиблась в одном: думала, что ты злее. А ты… ПЕЛЬМЕНЬ добрый».

«Добрый пельмень, ага, – усмехнулся письму писатель. – Вера, Вера… Как ты чиста и наивна».

Она звала в гости. «Ну, раз прочитала книгу, я должен идти», – подумал он. И стал собираться.

Вера встретила его домашняя, и ей явно хотелось говорить. Он сидел, курил свою вишнёвую трубку и был благодарен Вере за то, что она не лезет к нему в душу и не обращает внимания на его отрешённость.

– Знаешь, Вера, – как матери, вдруг пожаловался он, – у меня нога стала болеть от нервов, там такой большой волдырь.

– Покажи.

– Вот… – и Даниель спокойно, как перед врачом, снял брюки. Вера неожиданно опустилась на колени и долго-долго смотрела, а потом поцеловала губами именно эту болячку! Даниель дёрнулся от неожиданности и отчаяния. «Я не хочу, не хочу, чтобы меня жалели!!! – кричало всё его существо. – Я ещё живой, я ещё живой!»

– Тихо, тихо… – почувствовав что-то, прошептала Вера… – Всё хорошо, я тебя не обижу… Слышишь, не обижу! «Дерьмо, – подумал Даниель, – какое дерьмо, даже эта почти незнакомка раскусила, что я не в форме. Что я сейчас полное ничтожество».

Он допил всё спиртное, что находилось в доме Веры, и позволил Вере сделать с ним всё, что она могла на сегодня. Он ничего не хотел помнить из этого вечера, но отчётливо выстреливали в мозгу его собственные слова: «Мама, мама, мама!»

«Я не вернусь больше в этот дом», – сказал он сам себе.

Да, он сдержал обещание, данное самому себе, и больше не поехал в дом Веры. Но Вера очень хотела увидеть, как живёт Даниель. И очень просилась приехать к нему. Писатель долго думал и, наконец, решился по простой причине: если не она, то кто спасёт его от отчаяния и одиночества? Хотя бы на вечер.

Он смотрел в окно своей берлоги, как большая белая машина припарковалась прямо у его окна. Вера не видела его, а он видел её. Она вышла из машины в белом плаще, на тонких каблуках и с большим пакетом продуктов. Она была довольна сама собой и чему-то улыбалась. «Кормить меня приехала, – подумал писатель. – Тоже мне, кормилица, – зло огрызнулся он своим мыслям.

Верочку не смутила некомфортность его берлоги, или она сделала вид, что её всё устраивает. Она много разговаривала, смеялась, а он смотрел на неё, как на говорящую картинку. Она ему нравилась. Потом она шептала: «Расслабься, ты напряжён… Ну пожалуйста, расслабься…» Знала бы милая Верочка, что было бы, если бы Даниель расслабился и выпустил наружу то, что творилась у него внутри. Утром Верочка уехала.

Как только дверь закрылась, Даниель наконец-то расслабился! Позвал малознакомого приятеля и стал глушить водку. Просто так, как воду, пока не пошла кровь из носа. Он понимал, что это, наверное, его конец. И они с приятелем решили попытать счастья и позвать на помощь Лизу. Лиза, на удивление, в этот раз среагировала и быстро приехала. Увидев Лизу, Даниель собрал волю в кулак, залез на стул и стал говорить речь. Громкую, горькую, безнадёжную речь, полную душевной боли. Лиза сидела спокойно на стульчике напротив и молча терпела весь этот балаган. Потом, еле утащив Даниеля в кровать, она села с приятелем на кухне и о чём-то разговаривала.

– Лиза, Лиза! Я не сплю! Подойди ко мне! – закричал писатель из комнаты. Что, Дань? Ну что ещё? – спросила она.

Лиза, я тебе изменил!

– Ну хорошо, Дань, хорошо… Хорошо… Ты ведь всегда мне изменял. Это не ново.

– Лиза, это другое… Она – другая. Она не продажная девка, понимаешь? Она – просто Женщина, понимаешь?

– Да, ну это, наверное, плохо, ну так и что? Как она тебе, Даня?

– Я не знаю, она хорошая. Очень хорошая. Но она меня не знает. Она совсем меня не знает. Она не умеет со мной обращаться. Она – чужая.

Ну, извини, Даня, я не могу поделиться опытом с ней… Не могу.

Лиза, я умру… Я больше так не могу… Правда… Не могу…

И кровь из носа Даниеля залила все белые простыни. Лиза уже занервничала. И даже чуть не заплакала.

– Ну что я могу для тебя сделать, Даня, что? Ну хочешь, мы уедем отсюда вместе навсегда, начнём всё сначала… Я всё брошу. Лиза уже рыдала.

– Нет, мы не сможем уехать… Ты никогда не сотрёшь мне мою память. Ты предала меня, Лиза, понимаешь? Это катастрофа. Ты унизила меня. Ты можешь со мной просто иногда говорить, дружить? Ведь ты даже не отвечаешь на мои звонки, письма. Ты же знаешь, что у меня никого нет в этом городе. У нас же одно сердце на двоих. Забыла?

– Я не забыла. Ты всегда в моём сердце. Но я не могу, правда. Павел запрещает мне общаться с тобой. У меня с ним отношения. А с тобой непонятно что. Максимум, что я могу для тебя сейчас сделать, – поехать вместе на море. Ты сможешь снова писать, и мы будем дружить.

– Хорошо, Лиза. Я так этого хочу, просто с тобой дружить. Я боюсь быть один. Я не привык.

– Я люблю тебя, Даниель, – сказала Лиза. Как глупо прозвучало её признание сейчас!

– Как? Больше жизни? Больше всех-всех? – по старой привычке спросил успокоившийся Даниель.

– Больше всех-всех, – с горечью ответила Лиза.

Ты мама? – во сне спросил писатель.

Мама, мама… – прозвучало эхом в комнате.

Утром Даниель проснулся один и написал Лизе письмо: «Мы полетим на море? Ты же мне обещала вчера… Я помню… И мы сможем дружить». – «Нет, Даниель, не полетим, извини. Павел против».

Данил немного пришёл в себя и вышел в город. Там увидел рекламные щиты. «Пятьдесят оттенков серого» – новая книга, бестселлер, лидер продаж. «Надо изучить конкурента», – усмехнулся он и купил книгу себе и Вере. Верочку он уже любил за то, что она много читает, с ней всегда можно долго-долго говорить о прочитанном и даже спросить то, чего не знаешь сам. Например, что стало с тем героем, какой конец у той или иной книги. Это было удивительно. Он никогда не встречал таких женщин.

Дома он нехотя открыл новую книгу… и пропал. До утра. Пока не закрыл последнюю страницу. Местами он откровенно плевался и думал, что за банальная похабщина там написана. А временами он умирал от наслаждения и тайных, своих личных желаний. Он видел там самого себя, он хотел там самого себя.

Одновременно с мыслями о том герое в книге пришло письмо от Веры: «Я хочу быть твоим сабмиссивом». – «Ты уверена?»– «Да, я тоже хочу все эти плётки, стеки, зажимы!»– «Ты не понимаешь, наверное, там речь идёт ещё о полном доминировании и подчинении». – «Я понимаю, Даниель, я хочу, хочу, хочу!»– «Хорошо, Вера, я сделаю это. Для тебя».

Как она могла угадать его мысли?

Следующий день писатель потратил на поиски «красной комнаты», плети…

Верочка вела машину и не знала, куда её везёт Даниель. Она, конечно, догадывалась, но ей было «запрещено» допытывать «доминанта».

Она завизжала от восторга, увидев игровую комнату отеля. Даниель хотел скорее выпить вина цвета крови и играть. Как именно будет играть, он не знал. Полная импровизация. Они буднично сидели с Верой и пили вино. Вера, как обычно, говорила, говорила. Он уже привык к её монологам. В это время можно было забыть про себя и раствориться в душе другого человека. Он переживал её истории, мысли, эмоции. Ему даже казалось, что он – она. И ему это нравилось. Он иногда улыбался и смотрел на тело Веры. Оно было такое прекрасное. Живое, сильное тело молодой женщины. Оно дышало какой-то беззаботной свежестью и жизнью. В ней самой, как и в её теле, отчаянно кипели гормоны, буквально бурлили, заливая серую душу писателя. В какой-то момент он вцепился зубами в её рот и задохнулся её свежестью. «Молочная свежесть здоровой тёлочки», – так бы он отметил на бумаге для себя.

Больно… кровь… – шепчет Верочка.

Прости, прости, я нечаянно. Больше не делать так?

Делай… делай… я смогу.

Только не терпи, если очень больно…

Хорошо…

Что он дальше творил, Даниель не понимал. Как будто бился сам с собой через тело Веры. Ему показалось, что он сойдёт с ума от этого дикого ощущения доминирования над чужим телом! Как это было красиво и здорово! Он рассыпался на множество мелких кусков-метеоритов…

Вера плакала. «Что, что я наделал?» – очнулся Данил.

Тебе плохо?

Нет-нет, Даниель… Просто это эмоции. Я не могу объяснить…

Я тебя люблю. «Люблю»… Эти слова сразу вернули его на землю.

– Нет, только не это, Вера… Пожалуйста… Только не любовь… Ведь всё так хорошо… Я не могу, не могу, не могу!!!

– Это уже произошло, Даниель, и довольно давно, и я ничего не могу с собой сделать. Я не могу убрать эти чувства, понимаешь?

– Убери, ну пожалуйста, Вера… Я прошу тебя.

– Я не могу. У меня ничего не получается. Я ведь тоже не хотела их. Я тоже хотела только встреч, секса, общения, дружбы. Но то, что произошло, уже произошло!

– Нет, этого не может быть! Не может… Я не могу. Я не могу никого любить. Я – плохой. Я очень плохой, Вера…

Вера молча везла писателя в его берлогу. Он что-то писал в своём телефоне. Потом так же молча вышел из её машины и прислал ей сообщение:

Полоснув по твоей коже… Как ты красива, милая, умирая от боли. Я, наверно, садист и, скорее, не стою… И я, скорее, не сказка, а лезвие от… салазок. Я – нож, устремлённый в сердце… И стоит тебе бояться, Но я не могу по-другому, Я не умею сдаваться. Это такой вид любви… Как хочешь меня назови, Я – кокаин в твоей сладкой крови. Пока мы живы, Мы чувствуем Оргазмами за оргазмом, Мы не умрём сразу, Мы не умрём позже, Мы даже немного похожи, Но никогда вместе… Но никогда сразу… Душа в душу… И прочая х…я… Потому что, полоснув по твоей коже, Я вряд ли почувствую Тебя.

Вера оказалась талантливой ещё и в ответах. Через час он тоже получил письмо от неё:

Похоже, пора изгонять тебя из меня, как дьявола из одержимого. Есть хоть какая-то гарантия, что не срастёмся спинами… Мне не жалко будет, когда станут тебя линчевать; И, скорее всего, я даже буду этому помогать. Взять бы кнут и пройтись по твоей обнажённой душе, Как ты рвал на эмоции твои жалкие я-я-я… И уже Бесполезно и пусто искать смысл в тебе или в нас, Когда остаётся лишь полотно овдовевшего дня… Ночь тихо умирает вместе с множественным числом, По ней скорбит утро, разрывая небо первым солнечным лучом. И мы тандемом тоже молча скулим ей вслед, Ты предлагаешь мне остаться, я отвечаю: «Нет»… Вместо жемчуга раннего дня между пальцев Катаю в руках «прощай», «до свиданья»… Хотелось бы бросить, порвав, эти бусы. Старые бусы, ненужные бусы… Так же, как я порвала твои струны, А ты мне в ответ только лишь улыбнулся своей до скандала спокойной улыбкой. Всё тише и тише дыхание. Выгнать Тебя бы до слова, до вдоха, до взгляда!.. Я знаю, что будет дальше…

«Спасибо, Вера… Ты чудесная. Прости меня, что не могу дать тебе то, что ты хочешь. Я никому не могу ничего дать», – написал Даниель. «Я понимаю. Я всё понимаю. Знаешь, я раньше думала, у меня есть один ребёнок. А теперь я знаю, что у меня их два», – ответила Вера, и он представил её поджатую губу.

Через два часа Верочка выставляет в социальной сети свои фото, сделанные Даниелем в фетиш-отеле: Вера в откровенных садо-мазохистских девайсах, похожа на дорогую классную проститутку. Даниель улыбается её смелости и прекрасно понимает, зачем она это сделала. Это вызов! Вызов обществу, которое считает её примерной, нормальной среднестатистической женщиной. Она заразилась от Даниеля болезнью свободы и полного расп. здяйства.

Начинают писать комментарии её знакомые и друзья. Даниель читает некоторые с интересом. Да, эта девушка и то, что происходит в её душе, всё-таки его интересует.

Комментарии подруг Веры:

– Любимая, это ты у меня в каком театре??? («В Моём Театре», – хочется подписать Даниелю.)

– Ненаглядная, ты не перестаёшь меня удивлять! («Да, она вас ещё не так удивит», – думает он.)

Это фотошоп? («Нет, дорогие, это жизнь».)

Офигенно круто! («Да, мне тоже понравилось!») Всё комментирует в душе Даниель. Ему стали регулярно поступать письма от лучшей подруги Веры – Кати. Катя посчитала нужным сливать информацию о том, что происходит в душе Веры, Даниелю. Даниель от этого не отказывался, потому что был любопытен, да и заняться чужой головой сейчас было приятнее, чем собственной.

Вера:

– Он мне очень, очень нравится… Вообще с ума схожу от него… Знаешь, он пукает, блюёт… А меня это вообще не раздражает… Я даже могу пить из его кружки! Ты могла это когда-то представить?

Катя:

– Я и сейчас не могу представить! Ты даже из моего стакана не пьёшь!

– Катька, да я люблю его, правда, очень-очень!!! Я даже баб его приняла, потому что хочу, чтоб ему было хорошо!

Вера снова была у него. Он, как обычно, любовался ею и сидел напротив неё, разглядывая её рот, губы, глаза, грудь. «У неё всё-таки интересное лицо», – думал он, пока она говорила ему о своих чувствах, эмоциях.

Потом он случайно подслушал разговор Веры с подружками по телефону. Они спрашивали: «Ну что, как твоя любовь? Ты приехала к нему?» – «Да, приехала», – отвечала Вера. «Он, наверное, секс-марафон тебе устроил?» Она: «Да какой там секс-марафон, он то книжки свои пишет, то корабли покупает, то вещи его стирать надо, то комп у него ломается, то сайты надо делать, да и вообще он только всё смотрит и смотрит на меня…» В общем, жаловалась Вера на него по полной. Они её дальше, видимо, спросили: «А почему ты за ним тогда бегаешь, взрослая тётя же? На фиг он тебе нужен такой, бедный писатель?» Она ответила: «Ну люблю я его, вот и всё».

Даниель потупился и закурил. Он не знал, что чувствует, подслушав это.

Просто было интересно, как будто и не о нём шёл разговор. Потом Вера написала ему очередной стих:

Я губами тебя ласкаю… Словно выпить до дна пытаюсь… Позабыв обо всём на свете, Я в глазах твоих растворяюсь… Твоего тела дрожь ощущаю Я, к рукам твоим прикасаясь… И, как льдинка под солнцем, таю… И дыханьем твоим обжигаюсь… На мгновенье затихну штилем, Чтобы штормом к тебе вернуться… Страсть клубится бездной под килем… Я хочу в ней с тобой захлебнуться… Миг… и снова в тебе растворяюсь, Отступить заставляя Вечность… Я желаньям твоим покоряюсь… И мы мчимся с тобой в Бесконечность… Я шепчу слова тебе тихо, Знаю, будешь ты им улыбаться…

Каждый день в тебя буду влюбляться. Каждый миг мне с тобою лихо. Ты смеёшься, я падаю в небо. Я люблю тебя, слышишь… Слышишь?! Ты танцуешь… и всё нелепо… Умираю, пока ты… дышишь!

Даниелю понравилось, и он ей ответил тоже творением:

Снег на ресницах… Оттепель в сердце. И мне от тебя никуда не деться. Дрожит твоё сердце… Губёшки упруго… Мне хочется быть с тобой чуточку грубым. Мне нравится боль причинения ада, Твой слёзный катарсис, как время расплаты. Сам умираю, беря твоё тело… Я становлюсь тем, кем и не смел я. В конвульсиях ада бьётся эротика… Я – мальчик-истерик, твоя лишь экзотика. Я детка и деспот, и злостный кобель, И мальчик-художник, бродяга и хмель… Ты ж – Женщина просто… красивая очень. Любви вечно ищешь. Но веришь лишь Ночи…

Даниель готовит Вере ужин, не думая ни о чём, просто перебирает красивые фрукты, улыбается сам себе. Вера пишет: «Спи, не готовь… Где-нибудь поедим. Сейчас поеду на метро опять кататься… На машине пробки везде». – «Мне интересно, я и готовлю, я не часто так развлекаюсь, успею поспать, время есть». – «Но зато как… И пусть, что редко». – «Да ладно, Вера. Я знаю, что плохо готовлю. Всё страшное получается, некрасивое… Не в этом суть. У меня, видишь, свои игры, с самим собой: писать, корабли покупать, готовить иногда, сочинять мечты, с людьми общаться временами. Так что я псих, который сам с собой живёт как с другом! Я даже пою и танцую один!»– «Ты прикольный псих. Любимый». – «Спасибо, Вера».

У Даниеля есть любимый фильм – «История О». Он попросил Веру его посмотреть. Вера далека от всех этих авангардных поисков. Но фильм вроде ей понравился. Необычностью своею. Даниель стал звать Веру Планетой О за её какую-то необычность, трогательность, сентиментальность, истеричность, искренность и набор качеств, не открывавшихся раньше перед Даниелем. Вера стала каким-то даже Открытием для Даниеля. Планета О!

Планета О

Планета О, приветствую Тебя! Ты думаешь об… О… и даже не до сна. Рисуешь снова ты картинки в небесах, Планета О всё верит в чудеса! А я, бродячий и плешивый кот, Сижу в окне и на неё гляжу, Чешу за ухом, лапой теребя, И места я себе не нахожу. Вдвоём с Планетой в этом мире сна, Я – кот, Она – Планета, Я… рычу!!! Я ей кошачьи б песни сочинял, Я б мир порвал! Но, видно, не смогу… И утро близится уж к первому лучу, Растает ночь… Я – кот, На хвост свой сяду и молчу.

Даниель уже привык к своей новой жизни и новой подружке. Но Лиза периодически искала с ним встреч, прося ничего не говорить Павлу:

Ты где?

Дома.

К тебе можно?

Зачем?

Нельзя?

Даже не знаю…

– Да или нет? Я могу к тебе или мне ехать к себе домой?

– Не надо, Лиза… Поезжай к себе домой… Ты столько жила без меня, и ещё проживёшь… И вообще… Не надо. Прости.

На следующий день он ездил по городу, смотрел в окно и писал, писал всё, что приходило в голову:

Смотрю из окна маршрутки, Как собаку целуют в макушку… Мне завидно и даже приятно За лохматую животину. Меня тоже целуют в голову И даже, бывает, ниже… Но я всегда одинокий И чем-то немного обижен. Мне скулы впиваются в дёсны, Глаза лихорадкою светят, Но страх быть обманутым снова Больше всего на свете. К тебе прикоснуться ближе Меня руки на привязи держат. Я не могу по-другому. Я не такой, как прежде.

А потом гулял в пустом холодном парке и писал дальше:

У ворон пушистые жопки, И деревья – сплошь обнажёнка. Снова кутаешь в вату душу И кричишь: «Мне никто не нужен!» Это осень, детка, красиво… Умирает всё то, что не надо. За терпенье приходит награда, За зимой всегда будет лето!

Он не знал, где он, с кем он, за кого он, просто хотелось Жить, просто хотелось писать.

Даниель просматривал по утрам новые письма. Это было его любимое утреннее занятие. Тут он увидел знакомую фамилию. Это было письмо от бывшего мужа Веры:

«Я смотрел ваши фото, у вас много женщин, от которых вы, наверное, сбились со счёта!!! Зачем она вам? Я знаю, что она вам не нужна, так, очередное ваше развлечение, богатая девочка. Если вы человек, то поймите, что я её очень ЛЮБЛЮ, что я без неё не могу, да и она тоже, просто делает вид, что разлюбила. Обид много на меня. Я действительно причинил ей много боли, но я уже за всё заплатил, настрадался. Я понимаю, что жить без неё не смогу, что для меня не родился ещё человек лучше неё. Прошу вас, отпустите её от себя.

Она же хочет просто меня разозлить!!! Она специально говорит, что любит вас. Это же игра? Напишите правду, прошу».

Даниель мысленно написал ответ, но не отправил его. Он не любил объясняться перед незнакомыми людьми, да и перед знакомыми тоже не очень, но стремился к тому, чтобы его поняли.

Ответ: «Вы смотрели мои фото. Прекрасно! Я польщён вниманием с вашей стороны. Много женщин. Да причём самых лучших – это говорит лишь о том, что я чего-то стою. Развлечение – ваша бывшая жена? Увы, нет. Она не из женщин-игрушек. Увы…

Вы причинили ей много боли и считаете, что вы уже за всё заплатили? Вы измеряли в граммах степень обид, боли и вашей расплаты? Дебет с кредитом сошёлся? Замечательно! Вы не можете без неё жить? Я вас понимаю, но ничего не могу сделать. Отпустить её? Я же не господин, а она не раб. Я никого не держу. И не гоню. Человек волен сам выбирать свой путь. Она хочет вас разозлить тем, что любит меня? И вы спрашиваете меня, игра ли это? Постойте, дорогой, мы говорим о вашей жене или о моей? Вам ли не знать свою собственную жену???»

Он переслал письмо мужа Веры самой Вере и получил ответ: «Хочу написать тебе про свои чувства… Знаешь, когда я рассталась с мужем, то долгое время не могла ни с кем спать, примерно полгода… Потом понеслась по кочкам… То один, то другой, я испытывала оргазм – и всё… Я не целовалась, не ночевала, просто тупо трахалась… И мне было так неплохо… Без всяких обязательств и претензий… Познакомившись с тобой, я стала целоваться, ночевать с тобой, и мне это безумно нравится, я тобой нисколько не брезгую, как остальными… Когда происходит секс с тобой, то я оттягиваю оргазм, не хочу кончать… А с другими я напрягала мышцы, чтоб он быстрей наступил… Это всё хорошо, конечно, но меня мучает другое – что я стала от тебя зависимой. Если ты не пишешь, то я смотрю на телефон и жду твоих сообщений.

Ещё меня пугает, что после тебя мне стало неинтересно трахаться с другими… Секс последний раз у меня был с тобой, тогда, давно…

Перед твоей поездкой… И пока ты там, было полно предложений…

А я не могу… И не пойму причину – почему???

Вообще ничего не понимаю, что со мной происходит».

Даниель прочитал письмо Веры, он понимал её, но не мог ответить ей тем же, потому что всё это уже давно не имело значения, как будто было очень далеко, когда были другие ценности. Теперь он жил только творчеством и наблюдением за Верой.

Творчество

У творчества мать – одиночество, И боюсь, что она – безотцовщина. Беспредельщица и не красавица, Как любая, хочет понравиться. Заводная, но одинокая, Ей нравится, когда вы «окаете». Ей нравится, когда вы неровно к ней дышите… А возбуждает, когда вы её… слышите.

Знамёна

Я отдам тебе все знамёна, все флаги, Все кровью залитые шпаги, Всё, ради чего я так жил и пел, Всё, ради чего я так ярко горел! Трофеи, подарки, вещи, Дом мой, покрытый мраком. Я ухожу на рассвете, Мне ничего не надо! Мне ничего не надо, Мне надоело сражаться За тех, кто совсем не стоил, За тех, кто не остался. Ветер холодный, сука, В душу мне плюнет. Шикарно! Я нараспашку и в шапке, Мне ничего не жалко!

Я отдаю знамёна, флаги, оружие. Рушу! Всё ещё хочешь остаться? Только не оставь мою душу.

Лиза снова и снова возникала на горизонте, он отвечал ей как обычно, но уже как-то без интереса и любопытства. Безысходно.

Я тебя люблю.

Как?

Больше всех на свете.

Больше всех-всех?

Больше всех-всех.

А за что?

Просто так. Вопреки. А ты меня мучаешь.

Это ты меня мучаешь, Лиза.

Я не специально.

«Я не специально»… Как звучат эти слова. Даниель усмехнулся – как это всё напоминало его самого. Как он себя сейчас вёл с Верой, ведь Вера, по сути, есть его же увеличительное зеркало. Вера – он сам, только женщина, такая же истеричная, любящая, беспомощная душа, совершающая ошибки из-за своих же эмоций и чувств. «Давно ли ты, Даниель, стал таким уравновешенным и стойким оловянным солдатиком, а? – говорила ему на ухо его же совесть. – Давно ли так же жевал сопли и раскидывал себя по углам?»

Лиза всё-таки приехала ночью. Уехала рано утром. Вела себя хорошо. Тихо легла спать на край дивана. Писатель всю ночь не спал, тупо лежал, она тоже… Никто никого пальцем не тронул… Говорить было не о чём… Утром Лиза не выдержала и кинулась целовать писателя в голову, как будто это что-то должно было исправить.

– Одиночество, обида, злоба – потрясающие чувства, которые так «украшают» жизнь, – сказал писатель. – Дружить тяжело, потому что есть чувства, но они бесполезны, потому что назад дороги нет. Зря, конечно, ты эту кашу заварила… Сначала радовалась… А сейчас превратилась в старуху… Взрослая какая-то стала… Говоришь про Павла, а голос такой одинокий, грустный, больной… Прощай, Лизка… Береги себя.

Потом вспомнил и написал Лизе: «Помнишь, Лизка, я однажды тебя спросил: „А если я скажу труп вынести со мной? Даже если я виноват?“ Ты мне ответила: „Вынесу!“ Меня тогда насторожило это. Знаешь, почему? Потому что теперь ты под другим влиянием вынесешь и мой труп, если тебя попросят. Ты не поймёшь, о чём я пишу сейчас. Но другим людям понятно. Это не пустые фразы».

Снова получил письмо от Веры. Она отдыхает на море, но кажется, что она тут, потому что снова и снова приходят от неё письма: «Я безумно хочу к тебе! Знаешь, я очень надеюсь, что когда буду в Москве, а ты там, то всё пройдёт, ну, такая тяга к тебе. Ты какой-то особенный среди всех!» – «Спасибо…» – «Зову тебя Мураш, потому что как-то утром проснулась с тобой, а на теле мурашки! Наверное, это пьяный бред, но правдивый! Не знаю, чего хочу от тебя, просто хорошо с тобой! Передо мной сейчас стриптизёр танцует, а я пишу тебе! Наверное, плохо, что мои мозги в тебе сейчас… всё в тебе! Надо отдыхать, как моя подруга Катька говорит, только секс и никакой любви… и не парить мозг другим… Жить одним днём, сейчас и сегодня. А у меня не получается жить одним днём. Но я научусь… Ты научишь». – «Очень красиво у тебя получается писать. Между прочим, я никогда не был Музой, теперь вот на секундочку почувствовал себя ею». – «Почему?» – «Ну, ты пишешь хорошо… Значит, я Муза. Точнее, Муз!» – «Ты мне писал, что я тебе пишу только пьяная. Это не так. Просто, когда я просыпаюсь, я даю себе установку: „Бери себя в руки! Держи всё под контролем!“» – «Я улыбаюсь, Вера…» – «Ни фига не смешно!» – «Да, знаю всё, что ты чувствуешь». – «Знаешь, как приятно, что ты работаешь в своей берлоге…» – «Тащусь от твоего письма до сих пор. Ты молодец. Очень молодец. Красиво». – «Знаешь, я много думала, милый Мураш. Я хочу быть с тобой друзьями. Это моё решение. Ты понимаешь, почему я так решила, поэтому не буду объяснять. Не могу я быть спокойнее и не любить тебя. Не могу. Я не хочу скучать, переживать, любить. Не хочу, самое главное, привыкать. Я уже привыкла. Целую в носик, любимый мужчина!»

Даниель ложился спать без дум и грёз. Просто спал.

Утром снова пришло письмо от Веры: «Здравствуй, я всё не пью. Надоело. Прихожу в норму. Вчера ходила просто гулять по набережной. Легла рано, и утро мне кажется не таким уж плохим, как предыдущие. Давай я куплю тебе лохматого пса? Он всегда будет рядом, предан, ты будешь его любить, а самое главное, ты не будешь один!»

Даниелю пишут благодарности подруги Веры: «Спасибо тебе, что не поддержал её в любви к тебе. Она не пьёт больше. Стала нашей прежней Верой. Мы благодарны тебе».

Охренеть просто! И собаку в придачу, и всё круто. Даниель сидел на своём рабочем стуле и в очередной раз офигевал! Сначала вторгаются в его частную жизнь, пытаются влезть в мозг, и потом на тебе, Даниель, своё же одиночество и собаку за предоставленные услуги!

Как надоело всё. Эти женщины, безумные создания. Отношения, похожие на вечную эмоциональную войну. Как захотелось снова к продажным девкам… И он написал:

Не продавайте больше розовых очков… Я умоляю вас, ну бога ради! И пусть по улицам гарцуют снова бляди И небо будет выше облаков! Не нужен мне иллюзий сладких плен И горе земляничного обмана. Я всё отдам реальности взамен! Очкастым я завидовать не стану… Раздайте наконец слепцам не ложь, Ослам – ума, А мне – мешок с надеждой, Что скоро стану я таким, как прежде. Не продавайте больше розовых очков! Не продавайте больше розовых очков… Я умоляю вас, ну бога ради. И пусть по улицам гарцуют снова бляди И небо будет выше облаков.

Снова письма от Лизы: «Привет. Что делаешь?» – «Ничего». – «Просто сидишь в инете?» – «Да». – «А я вино пью». – «Молодец!» – «Что молодец-то? Это же вредно». – «Ну и что, Лиза? Ты большая, знаешь, что делаешь».

– «Даниель, лучше меня же нет на свете?» – «Для кого-то возможно, Лиза. Я рад буду, если для кого-то ты тоже будешь лучшей на свете!» – «А я люблю тебя как человека. Как, чувствуешь? Мы же одно сердце, помнишь?»

– «Не знаю, Лиза… Это уже и не важно… Мне не важно, любишь ты меня как человека или нет». – «Почему не важно?» – «Потому что мне это всё равно. Я научился жить без твоего куска сердца. Как инвалид, да, но живой. Я простил тебя именно на том уровне, на каком смог. И после этого становится всё равно, как к тебе человек относится. Главное – как относишься ты сам к этому человеку». – «Только своей вины ты так и не увидел, Даниель!» – «Увидел. Я её знаю. Всё понимаю. Кто-то чего-то не сказал… Кто-то кого-то не понял. Вот и всё». – «И как ты ко мне относишься сейчас? Ты сказал, что это главное для тебя: как ты сам к человеку относишься». – «Нормально отношусь, Лиза. Ровно. Без агонии. Как к когда-то близкому человеку. Да и то, не особо близкому. Это мне одному так казалось, что ты близкая. Но это было не так».

Вера тоже пьёт где-то вино, и Даниель в ужасе читает её новые сообщения: «С кем ты дома? Я знаю, что ты не один! Я не могу без тебя! Я тебя убью!»

На следующий день Вера оправдывается и просит простить её за письма. И показывает письма к ней мужа, который не теряет надежды её вернуть.

«Помнишь, как я в первый раз затащил тебя в постель? Помнишь, как ты стала плакать после оргазма? А у тебя были такие испуганные глаза, как у маленького ребёнка… Ты просто молча меня тогда обняла, и мы долго молчали… Я тогда попросил тебя остаться, а ты ответила: „Извини, у меня дома ребёнок, я не могу…“ Но всё равно осталась со мной… Я всегда был счастлив, когда ты просто лежала рядом со мной и сопела… Я очень часто на тебя смотрел, когда ты спала… Ты, Вера, замечательная…

А помнишь, когда мне нужна была срочная операция, а меня не приняли в больницу… Но приехала ты, и сразу приняли… А когда я проснулся после наркоза, ты лежала рядом со мной, и твои глаза были полны слёз, потому что ты боялась, что я не проснусь. Я знаю, что ты любишь меня… А помнишь, я попросил со мной в больнице остаться на ночь, и ты осталась? Я всегда удивляюсь, как тебе удавалось договариваться с людьми…

Помнишь, когда ты была пьяная, пришла домой и сказала: „Молчать, я сейчас лягу спать…“ Я до того, как ты пришла, был очень зол на тебя… А когда увидел, то сразу улыбнулся… Это тот вечер, когда ты сказала: „Помой меня, не хочу грязная спать“.

А секс в самолёте, когда мы летели в твой любимый Тай? Ты сказала: „Пойдём, пописаем…“ И началось… Это было незабываемым… Это может быть только с тобой…

Помнишь, как мы занимались любовью в океане, ночью… А потом потеряли свою одежду… Я стал ругаться… а ты так невозмутимо сказала, что сейчас что-то придумаешь… И принесла откуда-то два полотенца, которые одолжила у таек… Опять же, только ты можешь всё, и мне хорошо было только с тобой.

А помнишь, как мы поехали к моим родителям и там сильно заболел твой ребёнок, а ты схватила врача за шкирку и стала его пугать, что ты его грохнешь, если он не вылечит его?

Надеюсь на твоё понимание, на то, что ты не сможешь перечеркнуть всю нашу жизнь, что это невозможно, что ты для меня Всё на свете. Очень жду ответа».

Да, это были красивые, искренние, тёплые письма. Даниель понимал это. Но он ничего не воровал. Вера была одинока на момент встречи с ним!

Да, Даниель не хотел любви, Даниель нуждался пока только в Музе и даже писал требования к ней. От Музы, в принципе, ничего особенного не требуется:

Быть иногда на связи.

Поддерживать «огонь» в авторе.

Искренне любить автора, но не выносить ему мозг.

Иногда, редко, секс-релакс, чтобы автор чувствовал, что он не идиот, который др… чит о клавиши.

Редактировать тексты автора.

А самое главное – вдохновлять!

 

Часть третья

Выводы

Опять этот чёртов творческий поиск, одиночество. Даниель меряет шагами гостиничный номер, фотографирует сам себя в разных немыслимых позах и ракурсах. Запечатлевает свои эмоции. Хочется потом передать миру, как ему было больно. Ох уж эти творческие натуры, даже в страданиях видят образы, способные возбудить других, найти отклик в чужой душе. Выпивает оставшийся коньяк и сидит с тазом. Больно. Хочется, чтобы вместе с коньяком вышла вся горечь. Он открывает окно своего гостиничного номера и смотрит вниз с девятого этажа. Там кипит жизнь. Шум машин. Люди, укутанные в тёплые зимние одежды, прячут лицо от мокрого снега. Кажется, именно там – свобода! Свобода от всех, от этой бесконечной любви, страданий, расставаний, соединений, одиночества! Там – ответ на все вопросы…

В номер постучали. Писатель не услышал. Дверь своим ключом открыла горничная и, стоя за спиной, тихо спросила:

У вас всё хорошо?

Да… спасибо.

У горничной было немного растерянное, доброе лицо. Писателю захотелось, чтобы она не уходила, но он не осмелился ей предложить провести время вдвоём. Она же видела, видела его мысли!

Он закрыл окно и сел в кресло. Что же делать? Как пережить этот день и эту будущую ночь? Он быстро оделся и выбежал на улицу.

Он был знаком со всеми заведениями этого города. Он взял такси и поехал в знакомый клуб для мужчин. Ещё в дверях он заметил на шесте симпатичную отвязную девушку, которая сразу поймала его взгляд.

Девушка отошла от шеста и подошла к нему.

Могу я вам чем-то помочь?

Да, милая. Выпей со мной.

Они пили коньяк, и она нежно трогала его за плечи. Девушка скоро наскучила ему своей доступностью, и он вышел из клуба один. Ветер лез в душу, не проветривая мозги, а лишь усугубляя его потерянность в этом мире.

У ближайшего магазина он остановился и зашёл купить шампанского. В очереди впереди него стояла красивая пафосная женщина. Она почему-то обернулась и тихо сказала ему в ухо:

– Могу я купить вам шампанское? Мне не с кем поговорить. Мне очень надо.

– И мне… очень, – ответил писатель.

Они сидели в её машине. Пили шампанское по очереди прямо из горлышка. Она рассказала, что её бросил муж ради другой, совершенно обычной, земной женщины, и что жизнь закончилась. Что ей, наверное, стоило тоже быть обычной, такой она бы смогла удержать своё счастье…

– Нет, милая… Ведь это не твоё. Ты не должна менять себя ради кого бы то ни было. Всё проходит. И боль, и тоска, и печаль. И тебе обязательно встретится человек, который будет любить тебя именно такой.

Он всё это говорил, говорил… И на каком-то моменте неожиданно понял, что говорит это самому себе.

«Привет, мой дневник. Как давно я не был с тобой. С того злосчастного утра, которое перевернуло мою прежнюю жизнь…

Как видишь, я могу писать, а значит, я жив-здоров и не совсем погиб от своего ущемлённого самолюбия и несчастной любви. Эгей! Что есть счастье и что есть любовь? Счастье – это когда ты жив, а любовь – когда ты хочешь. Вот так изменились мои принципы, дружище! И никакой иронии.

Знаешь, на Новый год я был с Верой. Вера была такая женственная, в красивом платье. Она так обрадовалась моему подарку – поездке на море. Я правда никогда не видел, чтобы так радовались. Она очень эмоциональна. Было много гостей, все смеялись, веселились, а мы почему-то с Верой сидели вдвоём среди этого домашнего бала и пили водку. И что-то говорили, говорили. Если бы кто-то из гостей захотел нас подслушать, он бы ничего не понял. Да я и сам не понимал, о чём мы говорим.

Потом мне стало почему-то очень грустно, я отбросил все свои амбиции и написал Лизе сам: „С Новым годом. Желаю счастья“. Лиза сразу ответила: „И тебя с Новым годом и с новым счастьем“. Мне опять почудился подвох. Или я опять себе что-то придумываю. Я вспомнил, как Лиза говорила, что улетит с Павлом на море на Новый год. И спросил Лизу: „Ты не на море?“ – „Нет, Даня, я не на море. Павел улетел раньше с семьёй. А я вылечу завтра“. – „Ты отмечала Новый год одна?“ – спросил я. „Да, одна“, – ответила она.

Я подошёл к Верочке и попросил разрешения позвать Лизу к ней в гости. Я прекрасно понимал, что я полный идиот, но мне очень захотелось. Я никому не хотел причинить зло, я хотел только, чтобы никто не был одинок. Я придурок. Я это знаю.

Верочка, на удивление, согласилась, и я позвал Лизу. Лиза очень быстро приехала. У неё была грязная голова и спортивный костюм. Раньше Лиза никогда так не ходила. Она не была подавленной, но и весёлой тоже не была. Она держалась как бы с вызовом, в ней было что-то отталкивающее. Может, просто я от неё отвык, или просто Лиза с Павлом стала другой.

Вера сначала вела себя хорошо, гостеприимно, даже очень дружелюбно. Потом они сели друг напротив друга, и я увидел то, чего никогда раньше не видел. Каждая из двух женщин пыталась как-то меня задеть. Или, может быть, задеть друг друга. Я не понимал, что происходит. Я тупо сел у батареи на пол и там пил вино. Меня пытались несколько раз посадить на стул. Но я не хотел. Я сидел и наблюдал.

– А ты знаешь, что по голове Даниеля трогать нельзя? – спросила Верочка мою бывшую жену. „Ну, Вера даёт“, – подумал я. Ну как же ей не знать-то?

– Знаю, конечно. Там у него живут духи. Голова – это их дом.

Лиза тут меня насмешила. Ну, как умела, так и передала философию. На самом деле всё не так. Не в духах дело! А в том, что я не люблю, когда меня считают ребёнком! А это умилительное целование головы всё-таки говорит о том, что я такой и есть. А значит, меня обманут. Как взрослые обманывают своих детей. И, значит, потом предадут.

– Лиза, а он кусался раньше? – спросила Вера.

– Нет. Я не помню. Если бы и кусался – я бы не позволила. Мне не нравится боль, – ответила Лиза.

Лиза солгала наполовину. Да, Лизу я действительно не кусал, но Лиза любит боль, только другую. Потом обе девушки наконец-то заметили меня. И Вере вдруг показалось, что я что-то не то думаю.

– Ты всё ещё любишь Лизу! – и со всей силы ударила меня по лицу.

От неожиданности и оттого, что меня никогда не била по лицу женщина, я пустил слезу. Да-да… Именно, как последнее слюнявое дерьмо. Как баба!

Лиза, глядя на меня, заревела тоже. Мне показалось, мы не в реальности.

Ну ты-то что плачешь, Лиза?

Потому что плачешь ты! – всхлипывает она.

Почему ты тогда за меня не заступилась?

Я не могу. Мы не вместе. Она с тобой.

Потом был небольшой примирительный перерыв. Мы снова все вместе шутили, смеялись, Лиза с вызовом крикнула:

– А ты знаешь, Даниель, теперь меня никто не гнобит! Я всегда хорошая! Меня любят!

„Хм… – горько усмехнулся я про себя. – А я тебя не любил?“ Но вслух сказал:

А ты-то счастлива, Лизка?

Не твоё дело, – огрызнулась она.

Потом Лизе стало плохо. С Лизой это впервые, она у меня всегда была здоровой девушкой, я даже „кобылкой“ её звал за это. Могла выпить море вина и никогда не болела, в отличие от меня. А тут её бледное лицо то покрывалось красной краской, то белой!

– Сердце, что ли, болит, Даня… Что-то спёрло в груди.

Я встал из-за своего батарееубежища и побежал в ванную за Лизой. Вера сидела в кухне и била бокалы.

Лиза, что я могу сделать? Вызвать врача?

Ничего, Даниель… Сиди, сейчас пройдёт.

И Лиза мочила холодной водой свои щёки и лоб, а я сидел, как олень, на унитазе и боялся дышать. Я не знал, что ей сказать и как быть.

Если бы она была моей прежней Лизой, я бы, конечно, что-то смог, а тут… Я растерялся. И она была другой.

Потом Лиза сказала:

– Вы, конечно, меня извините, но я лягу тут спать… Пошла в единственную спальню и легла у стены. Вера устроила мне скандал. Сказала, что будет спать на полу и я тоже должен спать на полу вместе с ней. Да я, в принципе, был бы не против, но тут чувство какой-то несправедливости взыграло во мне. Почему Лиза будет спать на кровати, а я и Вера на полу? Ведь Лизка – предатель! Просто мы все немного об этом забыли. В итоге, после тяжёлых нервомотательств, мы спали в кровати Веры втроём: Лиза, я и Вера.

Я всю ночь спал плохо. Осторожно проверял, дышит ли Лиза. Было страшно за неё. Я прекрасно понимал, что это уже не любовь, но так же прекрасно понимал, что, если с Лизой что-то случится, я тоже умру. Вера спала нервно и крепко сжимала мою руку, будто всю ночь боялась, что я буду приставать к Лизе. Глупо и нелепо.

Я открыл глаза утром 2 января и подумал: что это? Лежать посередине между прошлым и настоящим – это рай или ад? Я был один. Снова один. Среди непонимания и какого-то ужаса. Я чувствовал себя игрушкой в руках двух опытных жриц любви. Был тем ребёнком, которого целуют в макушку и говорят, что всё будет хорошо.

Я засобирался домой, хотелось быстрее в берлогу, спрятаться там от всего и вся. Лиза, конечно, собралась со мной. Вера на прощание повисла у меня на шее и даже прослезилась. Мне было ужасно неудобно стоять так, Лиза за моей спиной сказала: „Прекратите, а то я тоже сейчас расплачусь“. Наверное, другие подумают – это счастье, когда есть две любимые женщины, не важно, что одна прошлая, вторая – настоящая, и ты весь такой герой-любовник между. Нет, мне было очень плохо оттого, что всё так, как никогда бы не пожелал никому.

В машине Лиза попросилась ко мне, сказав, что ей очень одиноко до отлёта сидеть в пустой квартире одной. А потом она улетит к Павлу. Я сказал: „Ладно. Но я буду спать. Я так смертельно устал“. – „Я тоже“, – ответила Лиза.

И не поверите, мы спали двое суток, вставая лишь для того, чтобы сходить по физиологическим нуждам. Мы спали на одной кровати, мы дышали в унисон, я что-то вскрикивал во сне, а Лиза, как эхо, вторила мне. Это не было фальшью, это была просто привычка. Многолетняя привычка игры в „маму Лизу“. Я переворачивался с одного бока на другой, и сонная Лиза делала то же самое. Ни возникало ни малейшего намёка на секс, ни одного неосторожного телодвижения. Всё было так чисто, как бывает у двух действительно близких людей, но не двух любовников.

Лизка, а мы с тобой – пожарники! – смеялся я.

Почему пожарники? – вскидывала бровь Лизавета.

Потому что пожарники так спят круглыми сутками до пожара!

– Да… Тогда точно пожарники! Дань, а ты не заметил, что Вера твоя…

Что Вера?

Ну так… Я же лучше, Даня?

Лиза… Лучше каждый человек, который рядом с тобой.

Даань, а ты меня любишь?

Тут я понял, что меня разводят. Впервые в жизни я понял! Я никогда не говорил слов „я тебя люблю“, и это всегда убивало и будоражило Лизу. Она всегда мечтала этого добиться любыми путями.

Я решил сделать ход конём.

– Да, я люблю тебя, Лиза, так же, как и ты меня… Лиза опустила глаза и немного опешила.

– А теперь, Лиза, пошли в кино. И ты уедешь домой, у тебя скоро самолёт.

Мы вышли на улицу. Шёл пушистыми хлопьями снег. Машину Лизы завалило этим серебристым пушистым мехом. Лиза взяла в руки метёлку и стала привычно её чистить.

Лиз, стой, я тоже научился это делать. У Веры.

Да ты что! – огрызнулась Лиза. Я взял метлу и неумело почистил её машину. В машине Лиза включила громко музыку и вдруг громко запела:

„Разбиты окна порывом ветра и стиха. А мне спокойно! Мне так спокойно без тебя!..“

Я был удивлён, потому что на мою холодную Лизку это было совсем не похоже. Я тихо сидел и смотрел на её профиль. И впервые заметил, что Лиза стареет. Этот естественный процесс был неестественен для меня, ведь я так любил Лизино лицо, её молодость, её весну.

Я, конечно, тоже постарел за эти 8 лет, но ведь лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии. Да и сам себя никогда адекватно не оценишь и не увидишь.

Ах да, я забыл сказать, всё это время, двое суток, названивал Лизе Павел и просил срочно уйти из дома „этого придурка Даниеля“, а Вера, наоборот, молчала, за что я ей был благодарен.

Время шло. Вера была со мной рядом. Каждый день она писала мне, если мы были не вместе. Я привык уже к её длинным письмам, к её „доброе утро“ и „доброй ночи“. Меня волновала её жизнь, я не был равнодушен, но и не был с ней до конца. Я был один. Иногда я вздрагивал ночью оттого, что мне снилась Лизка, она была грустной в моих снах и одинокой. „Я помню тебя, Лиза, помню“, – как бы отвечал я ей, но ничего не мог сделать. Спасать того, кто сам выбрал свой новый путь, – нелепо.

Лиза всё реже стала писать мне, лишь иногда от неё приходило: „Я всё равно люблю тебя, несмотря ни на что“. Это признание убивало меня. Я не понимал, что оно означало. Я виноват в том, что она променяла меня на Павла? Я виноват в том, что Павел запретил ей со мной общаться и она прокляла моё имя, назвав меня эгоистичным мудаком… и неудачником? Если я действительно такой, Лиза, зачем ты тревожишь меня? Зачем попрекаешь Верой? Я задавал эти вопросы сам себе, как бы разговаривая с ней, но никогда её не спрашивал об этом. Зачем?

Вера оказалась очень настойчивой девушкой. Маленькая, складная, персиковая девочка будила во мне какие-то фантастические животные инстинкты. Да, я хотел её, потому что не хотеть её было невозможно. Я удивлялся сам себе. В этом желании не было ни грамма фальши, я никого никем не заменял. Зов плоти был естественным, как сама природа. Она постоянно спрашивала, люблю ли я её. Я отвечал: „Нет“. И это тоже было правдой. Я никому не врал – ни ей, ни себе. Она иногда плакала, иногда злилась, иногда смеялась на моё „не люблю“. Я же, как наглый свин, храпел на её накрахмаленных простынях и крепко сжимал её персиковую грудь. Я ел её вкусный суп, как будто голодал целую вечность, и подставлял свою спину под её маленькие, но сильные ручки. Теперь я раскрылся по-настоящему и был действительно настоящим эгоистичным м…ком, и мне это нравилось.

А потом было лето. Я реально офигел от такой красоты, как будто всё время я жил в подвале без окон и дверей. Как последний придурок, смотрел на зелёные листья, траву и удивлялся: «Как я этого раньше не замечал?» Как собака, я шёл за Верой, нюхая воздух и виляя хвостом. Я даже заметил, что Верочка по-настоящему очень наивна и вся, как сама природа, естественна до неприличия.

Люди любят говорить слова „люблю“, „я с тобой навсегда“, „я не смогу без тебя жить“, „мы умрём в один день“… Я никогда этого не говорил, увы. Но менять что-то в своей жизни не хотел. Я просто любил и просто верил. Сейчас я улыбаюсь своим мыслям: как я был чист и наивен, как я был мил…

Сколько проживу, столько я хочу любить».

Даниелю снилось море. Люди, стоящие в одну шеренгу и ждущие волны. Даниель стоял с ними рядом и тоже ждал. Он даже чувствовал себя вожаком этой стаи. Волна! И все подпрыгивают вверх и снова ждут. Ждать долго, и писатель присаживается на корточки. Люди тоже. Волна! Встали! Снова накрыло. Потом Даниель вспоминает, что забыл свою рукопись на берегу. Он оставляет людей и идёт к берегу, спасти то, что он делал всю жизнь.

Куда ты, Даниель? – кричит толпа.

Я устал. Я хочу на берег.

Он взял в руки свой чуть подмокший талмуд и написал: «Всё, что у человека есть, – это его результат. У меня есть ты, у тебя есть я. Я обращаюсь к тебе, мой дневник. Всё, что там написано, эмоции, люди, жизнь… Всё это я выдумывал, приукрашивал… Просто я, наверное, хотел, чтобы именно так было со мной. Если бы не было тебя, мой дневник, наверное, у меня не было бы меня. Люди растерзали бы мою душу на куски, ожидая очередной „волны“ эмоций. Я всегда был один, но я всегда верил женщинам, как маленькие дети верят взрослым, всему, что они скажут. Меня любили за придурковатость и недоступность. За тоску. За излишнюю откровенность, которой не было. За показную нелюбовь, которая была любовью… За то, что я любил себя и не любил. И каждую ночь, перед тем как заснуть, я обнимаю мысленно своих женщин, я помню теплоту их кожи и ощущение шёлка на моих губах. Я помню их улыбки, смех, слёзы и каждый острый угол их души. Я помню их голоса, могу назвать все оттенки звуков, как слепой. И также я вижу себя – ловеласа, по утрам пьющего шампанское с вишнёвой трубкой в руке и отстукивающего звонкое танго танцующих букв о Любви…»

– Ну и что дальше-то? Где твой Даниель? – с вызовом спрашивает Ломо.

– В своей стихии, Ломо, в своей… Я просто была с ним, я прониклась им, я своровала его душу, всё, как ты учил…

Ок… Пишешь?

Пишу…

Паши, девочка… Паши… Ищи бренд, а не страсти.