Они познакомились на одной из презентаций: обычное, ничем не примечательное дело как для неё, фанатки литературы и особенно популярного сейчас, в 2020-х годах, неомодерна, так и для него, чьей профессией было написание рассказов и романов в этом привлекательном образами прошлого, умном и своеобразном жанре.

Он поставил подпись на сборнике своих текстов, что протянул ему последний благоговеющий перед ним посетитель презентации, встал со стула с мягкими спинкой и сиденьем (специально для него!), смело обнял её, ждущую, волнующуюся, одной рукой за плечи, и они вышли в становившийся всё более тёмным, томным и тяжёлым вечер.

Дальше был его дорогой «мерседес»; дальше – быстрая, лихая, с оттенком самоуверенности езда по пожравшей на днях остатки области, непомерно расширяющейся Москве. Дальше – его пятикомнатная квартира, что за пуленепробиваемым металлом двери и семью сказочными засовами, – таковой, по крайней мере, представлялась обитель всеобщего кумира зачарованной поклоннице.

Чтобы сбросить с себя тяжесть индустриального вечера, готового вот-вот, какой-нибудь час спустя превратиться в бархатную, однако громкую и яркую ночь мегаполиса, они выпили по бокалу вина, закусывая ароматным сыром, нарезанным тонкими большими кусочками. Её бокал опустел первым; он же отставил в сторону свой, где ещё плескалось ароматное, пряное сухое красное вино, подсел к ней и пригласил в новые ощущения долгим поцелуем, полным желания, намёков и свободы. Через минуты две-три они перешли в спальню с огромной кроватью и упали на воздушное постельное бельё…

Их удовольствие было равным друг другу. Они немного поговорили в перерывах и под конец, чтобы потом заснуть, тёплыми, счастливыми и беззаботными.

…Когда она утром открыла глаза, его уже не было. Ключи от квартиры и любовная записка с номером телефона лежали совсем рядом, на тумбочке. В финале короткого пылкого сообщения значились просьба оставить ключи под ковриком в тамбуре, ведущем в «одинокую», его, Дима, квартиру и закрытом массивной толстенной титановой дверью, и предложение «повторить пройденное как-нибудь ещё раз, вечерком».

Сладко зевнув, Тамара чуть дрожащими руками взяла записку и встала с трёх-, а то и четырёхместной кровати знаменитого писателя.

Автор, известный всей России, а с недавних пор и целому миру под псевдонимом Дим Штольц (на самом же деле, Дмитрий Шталер), сел за компьютерный стол, включил стационарный ПК и, откинувшись на спинку специально купленного для него спонсорами и промоутерами «лечебного кресла» со встроенной электроникой, задумался о том, о чём мог задуматься лишь Дим Штольц.

По прошествии минут десяти, оставив компьютер включённым, он встал с кресла и вышел из комнаты.

Тамара на кухне кипятила чайник, чтобы заварить крепкого, бодрящего чаю, и со счастливой улыбкой вспоминала их необыкновенную, необычную, жаркую ночь посреди разгара холодной осени. И тут непривычные ощущения заставили её согнуться пополам. Она схватилась за живот, тараща глаза от жуткой боли. Спазм в горле заставил её исторгнуть на пол всё, что она съела и выпила за прошедший день. Чудовищная боль сжала безразличными, убийственными тисками желудок. То ли вскрикнув, то ли издав хриплый, жалкий вопль, Тамара повалилась на пол, в лужу собственной рвоты.

Прошли секунды, растягивавшиеся длиннее и длиннее, превращавшиеся в бесконечный, несущийся стремглав поезд вечности – поезд, что лишь убыстряется, но никогда не останавливается. Хрустнув, лопнув, разорвалась плоть на животе; кровь оросила кухонный пол.

Что-то находилось там, внутри бившейся в агонии молодой и красивой женщины. Что-то выползало наружу.

У Веры, скромной миниатюрной брюнетки, снимавшей одну из трёх комнат в квартире, где проживала и Тамара, разумеется, был ключ. Войдя в коридор и захлопнув дверь, она даже не успела раздеться… да что там, и закрыть вход на замок, дёрнув ручку, не удалось: горло сжало в неудержимом, лишающем кислорода, сознания и жизни спазме.

На кухне лежало нечто, весьма отдалённо напоминающее подругу и квартиродательницу Тамару Виснову. Лужа запёкшейся крови вокруг бездыханного тела, тогда как само тело где-то неестественно скрючено, где-то ужасно, невообразимо вывернуто. Белые волосы разметались растрёпанным веником, кровавые клочки валялись тут и там. И что это?! У Тамары, будто тесаком, разворочены живот и грудина!..

Перед глазами помутилось – оттого-то Вера не среагировала и не выбежала наружу, закрыв за собой дверь. А когда вид е ние предстало перед глазами, оказалось слишком поздно: что-то, наверняка выскочившее из кухни, набросилось на неё – что-то мелкое, но до чрезвычайности злобное и опасное, и вооружённое… чем?… острейшими когтями и зубами?!

Бесполезно сопротивляясь, выдавливая из рассечённого, словно мастерски наточенной катаной, горла предсмертный полухлип-полухрип, Вера повалилась на пол, сперва ударившись головой о галошницу. Сознание отключилось; она не чувствовала, что происходило чуть позже, а после и вовсе перестала что-либо осознавать…

Когда глуховатую, но, подобно любым старушкам, умеющую превосходно слышать что не надо тётю Глашу заинтересовал и растревожил непонятный и, без всякого сомнения, страшный шум, она с три часа сидела у себя, боясь подойти ко входной двери. А любопытство гнало, гнало туда!

Наконец, перестав сопротивляться природному или, может, приобретённому желанию везде совать собственный, действительно длинный нос, тётя Глаша осторожно открыла проход в коридор, почти беззвучно и совершенно не шаркая ступила за пределы «крепости» и, собравшись с силами, постучала в квартиру по соседству.

Никто не ответил.

На всякий случай, она стукнула кулаком ещё три-четыре раза, но снова не отворяют, и вот она уже, без паузы, тянется сухонькой ладошкой к дверной ручке, поворачивает её, заглядывает в тёмные недра коридорного помещения…

А потом вопит, что есть силы в старческих лёгких, и невероятно быстро для своих возраста, комплекции и всевозможных болячек бежит назад, назад домой! И звонить, звонить, скорее звонить участковому!

Участковый, явившись на место с кислой миной, сразу же переменил мнение о той, кого он, памятуя прошлые вызовы, среди других ментов называл «полоумной восьмидесятилетней старухой». Не смущаясь боязливо топчущейся у него за спиной тёти Глаши, Семён Воронов вслух, громко вспоминал самые различные слова из богатого матерного арсенала, в том числе такие, которых не слышал даже у прожжённых, надолго упечённых за решётку преступников. Семён и не подозревал, что знает настолько витиеватые, мудрёные и сильные выражения.

Когда же он зашёл на кухню, трёхэтажный мат превратился в тридцатиэтажный. Не постеснявшись смачно сплюнуть на пол, Семён по сотовому вызвал наряд, не забыв предупредить, чтобы захватили оружие и были осторожны, «потому что тут просто чёрт-те что творится!».

Приехавшие на место убийства полицейские помимо двух растерзанных трупов обнаружили оставленные кровью многочисленные следы маленьких шестипалых лап, разбитое на осколки окно (третий этаж, квартира № 406, первая слева) и продолжающиеся багровые следы на водостоке и асфальте. Возле закрытого канализационного люка они исчезали.

К сожалению, это преступление так и осталось нераскрытым.

И, увы, подобных ему в Москве уже насчитывалось порядка двух десятков… конечно, из тех, что были известны службам внутренней безопасности.

Смерть двух молодых хорошеньких женщин тоже превратилась в вечную кошмарную загадку.

Закончив писать очередную главу, Дим Штольц опять покинул кресло и снова вышел из комнаты – рабочего кабинета. Он с лёгким беспокойством взглянул на полукруглую миниатюрную арку и в точности повторяющую её бронированную, усеянную замк а ми дверь.

Но вот, наконец-то! Оно: тихое, точно бы неуверенное пошаркиванье. В реальности же, никто не шаркал, а скрёб – острым и длинным по мощному и металлическому.

Ни секунды не сомневаясь, Дим впустил его в пятикомнатные апартаменты.

Перебегая, оно смешно сучило лапками – смешно, если не обращать внимания на внешний вид создания и запах, и запёкшуюся в уголках отвратительного рта кровь.

Дим снял гигантский, во всю стену плакат, помещённый в деревянную, сделанную на заказ рамку; загремев ключами, отворил скрытую дверь – дорогу в шестую комнату.

Почуяв родное, оно тут же устремилось в пыльный мрачный квадрат, лишённый не только светильников, но и хотя бы единственной голой лампочки.

Дим бесстрашно зашёл следом и другим ключом на объёмной связке отворил клетку с вертикальной и горизонтальной решёткой, по толщине не уступающей ножкам кухонного стола. Клетка имела полтора метра в высоту и три в ширину. Когда зам о к щёлкнул, Дим отворил дверцу и запустил это к ним, после чего, закрывая «загон», вновь провернул ключ в замк е до характерного щелчка.

Все они смотрели на человека, владеющего пятикомнатной роскошью: мелкие, покрытые шерстью, со злобными крохотными светящимися глазками – светящимися и в темноте красным цветом и злобой. Однако писатель не боялся их: отнюдь не ему ст о ит дрожать пред «ликами»… он задумался на мгновение, подключая воображение, подыскивая слово… гномов. Да, гномов.

«Может, поместить тех, кто не являлся узниками, но и не был полностью свободен от природных склонностей, – может, поместить их в свежий роман?»

Размышляя над этим, Дим отправился на кухню; в холодильнике лежал истекающий кровью двухкилограммовый кусок говяжьего мяса. Хорошо жить в одиночестве: никто не знает, никто не увидит, и некому спросить…

Диму представились их… лица? Рожи? Морды? Вечно голодные и вечно ненавидящие. Почти как его лицо, только уменьшенные в разы, чрезвычайно волосатые и отдающие чем-то свиным; не перенявшие привлекательности, однако получившие взамен иное. А очевидное сходство подразумевало несомненную логику…

Он улыбнулся одному ему понятной улыбкой.

В рабочем кабинете зазвонил мобильный. Следующая женщина хотела любви и секса с известной, походящей исключительно на саму себя творческой личностью.