* * *
Курочка Ряба
Жила-была Курочка Ряба. У неё было много детей, — цыплят. Курица гуляла с ними по птичьему двору, показывала малышам, как нужно клевать зернышки и пить воду из поилки, следила, чтобы какой-нибудь особенно шустрый цыплёнок не попал по глупости в лапы кота. Вечером Курочка Ряба Укладывала малышей спать, а сама садилась рядышком, чтобы согревать их всю ночь своим теплом. Курица была счастлива.
Но однажды в курятник вбежал соседский петух, весь взъерошенный и заикающийся от страха. Он рассказывал ужасное. Будто бы собственными глазами видел он, как его хозяева убили двух молоденьких кур, а потом, осматривая их ещё тёплые трупики, говорили меж собой: «Ах, какое чудесное мясо! Вот уж попируем сегодня!» Рассказывая об этом, старый петух плакал, как маленький… «Нет, он определённо перегрелся на солнце и сошёл с ума! — подумала Курочка Ряба, — даже трехдневный цыплёнок не поверит, что наши замечательные хозяева способны на такое злодейство! Нет, это просто смешно! Они построили нам чудесный, просторный дом, каждый день кормят нас вкусным зерном, никогда не забывают налить в поилку свежей воды. А как они любят наших малышей! Да, старый хрыч точно спятил…»
А петух все продолжал жалобно всхлипывать. И, глядя на него, некоторые из цыплят тоже начали шмыгать носами. «Этот псих своими ужасными выдумками напугал моих ребятишек!»- возмущенно подумала Курочка Ряба и попросила петуха уйти: «Можешь рассказывать свои сказки уткам — эти дуры чему угодно поверят! Даже тому, что есть края, где никогда снега не бывает!» Петух печально взглянул на Курочку и поплелся к забору. А Курочка Ряба нежно обняла своих малышей и снова почувствовала себя самой счастливой мамой на свете.
Да и нет
Когда я вхожу в кабинет начальника, он открывает рот и говорит волшебные слова. И вот, услышав эти слова, я начинаю превращаться, честное слово! Сначала становлюсь обезьяной, потом — собакой, из собаки превращаюсь в кошку, из кошки — в мышку, а уж из мышки — в листочек бумаги. Начальник берет этот листок, пишет на нем слово «НЕТ», ставит подпись и отдает помощнику. Помощник вкладывает листок в конверт и отсылает его по моему домашнему адресу. Когда листочек в конверте покидает кабинет начальника, волшебные слова начинают потихоньку терять свою силу и я постепенно превращаюсь в мышку, потом в кошку, собаку и обезьяну. А где-то через неделю я уже снова становлюсь человеком.
Тебе наверное хотелось бы узнать — что же это за волшебные такие слова знает начальник? Ах, дружочек, мне очень жаль, но я не могу сказать тебе эти слова! Ведь если ты их услышишь или прочтешь, ты тоже превратишься в листок бумаги, и твоя мама ужасно огорчится! Поверь, быть листком, на котором написано слово «НЕТ», ужасно скучно, а главное — это вредно для здоровья. Видишь, какой я бледный да худой? Слышишь, как я все время кашляю и шмыгаю носом? Это все оттого, что мне слишком часто приходилось быть листком бумаги… Вот когда ты вырастешь большим и сам станешь начальником, ты, конечно, узнаешь эти волшебные слова. Тебе их выдаст самый главный начальник в специальном конверте, на котором будет написано «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Я знаю, ты хороший мальчик и тебе совсем неохота превращать людей в бумагу. И поэтому я тоже открою тебе секрет, который самому главному начальнику ни за что не рассказывай. Есть одно волшебное слово, которое сильнее тысячи других волшебных слов — это слово «ДА». Оно может превратить слезы в улыбку, а грусть — в радость. А это ведь намного приятнее, чем превращать человека в бумагу, правда?
К счастью — ползком!
В стародавние времена, когда самый старый дуб был еще зеленым желудем, а дерево, на котором желудь тот рос, было выше гор, люди не ходили, как сейчас, а на брюхе ползали, навроде змей. Только змее-то удобнее — у нее от головы и до хвоста брюхо сплошное. А у человека ноги-руки уже тогда наблюдалися. Очень они ползать мешали — вечно цеплялись за камни да корни древесные.
Вот, бывало, сползутся люди на песочек горячий косточки погреть и плачутся друг дружке на конечности распроклятые, и молят идола своего дикого, на змея огромного похожего: «Сделал бы ты нам, Змей Змиевич, дело доброе! Отсушил бы ты нам рученьки-ноженьки бесполезные!» Змей слушает, да ничего не делает — то ли лень ему, то ли неможется.
А с неба смотрит на это Господь и вздыхает тяжко. Вот ведь, думает, глупые какие! Я их творил-надрывался, по своему, так сказать, образу и подобью лепил, — а они ползают, яко змеи, и идолищу пресмыкающемуся поклоняются… Тьфу!
Но все ж таки добрый Господь, жаль ему дураков. Спустился он с неба-то — и к людям. «Так, — говорит, и так, мать вашу за ногу! Я, стало быть, вас сотворил, по своему, можно сказать, образу-подобию, ноги вам дал, чтобы, значит, ходили, а руки чтобы, значит, хватали! А вы, такие-сякие, брюхом землю пашете, глаза бы мои на вас не смотрели!» И пошел Господь по земле, а по дороге плоды с деревьев срывает да ест, срывает да ест! И увидели люди, для чего и впрямь им руки-то да ноги дадены. «Спасибо, — говорят, — Господи, что надоумил нас дураков! А то мы, понимаешь, намучалися червяков да букашек-то исть. Оно, конечно, калорийно, да уж слишком невкусно!» «Вот так-то!» — сказал им Господь, пальцем погрозил, да и обратно в небо улетел. А люди с земли встали и ногами ходют. И все же изредка берет их сомнение и они пробуют на брюхе ползать. И у некоторых это неплохо получается. Есть даже партия такая — партия ползунов. Она зовет вернуться к старым добрым временам, к непреходящим, так сказать, ценностям. Издает эта партия свою газету, «К счастью — ползком!» называется. Тираж небольшой — зато нарасхват.
Экономическое чудо
В далекой стране Дурляндии очень преступников много развелося. До того дошло, что средь бела дня из дому выйти страшно. Хорошо, коли просто ограбят да разденут, а то ведь и прибьют — жизнь-то человечья там стоила три рубля с полтиною, не больше. Полиция с бандитами ничегошеньки поделать не могла — у нее своих проблем хватало. Так что пришлось гражданам самим о себе заботиться. Поскольку не имели они права пистолеты да автоматы покупать, то и начали они жилища свои в натуральные крепости превращать. Железные двери и решетки стальные на окнах — вот о чем мечтал теперь каждый житель Дурляндии.
А те, кто побогаче, везде где только можно устанавливали нылки-завывалки, а по нашему — звуковую сигнализацию. Завывалки были сделаны и в дверях, и окнах, и конечно, в машинах. Появились даже и махонькие такие завывалочки для разной мелкой собственности — кошек там всяких, собак, детских колясок и прочего. Мало того, что люди дверей понаставили железных — я видел в той стране целые дворы, перегороженные железными воротами, которые только тот открыть может, кто секрет специальный знает. Повелось в гости ходить только в определенное время, предварительно по телефону позвонив, Так что все бедолаги, у которых телефонов не было, по гостям-то шляться перестали.
Вот идешь бывало, по улицам, — а кругом нылки-завывалки так и ноют, так и завывают! Натуральная музыка! Из окон зарешеченных детишки бледные на улицу глядят — ну прямо как заключенные из своих камер. А преступники по улице туда-сюда гуляют наподобие надсмотрщиков тюремных. Воздухом дышат, да ключиками позвякивают, да джин пьют, чипсами закусывая. Работать, конечно, им стало трудновато. Пришлось техникой обзаводиться да привлекать к сотрудничеству специалистов всяких. Прямо соревнование началось между тихими гражданами и бандитами. Только научатся воры ворота с запорами секретными открывать — а уж в магазинах новые замки появляются, совершенно загадочного устройства. Только новые пули сделают, такие, чтобы стекло бронированное пробивали, а народец хитроумный из-за границы новые стекла волочет, да такие, что кажись и граната не возьмет!
Появилась в Дурляндии куча разных контор по изобретениям. В одной конторе, скажем, новый металл изобретают для решеток, а в другой, через дорогу, новую пилу делают, чтоб решетки из того металла разрезала в один момент, как ножичек масло. Много потребовалось специалистов: химиков — чтобы бомбы новые химичить, электронщиков, чтобы нылки-завывалки совершенствовать, портных — пиджаки пуленепробиваемые шить, да строителей — дома строить, какие и бомба атомная разрушить не смогла бы. Коли спрос есть — будет и предложение. И вот открылось в стране той множество новых учебных заведений — ну просто учись не хочу! В общем, и трех лет не прошло, а уж в газетах заграничных пишут: «Удивительный технический прогресс развивается в нашей северной соседке Дурляндии! Экономика растет, как на дрожжах! Повальная высшая образованность — изумляет!»
Вот, дружочек, какую пользу принесли своему отсталому отечеству воры да грабители. Сейчас Дурляндия больше всех в мире торгует решетками, бомбами и нылками-завывалками. Доллары в Дурляндию текут полноводной рекой. И каждый год проходит в столице тамошней чемпионат мира по неспортивной стрельбе.
Компьютер и гвозди
Когда в Дурляндии случилась научно-техническая революция, многие граждане, не успевшие шагнуть в ногу с прогрессом, остались без работы. В одном издательстве, выпускавшем прежде книжки для деток, работал старый Компьютер. Всю свою жизнь он читал сказки, и когда в него запустили эротический роман «Я хочу тебя, Долли!», бедняжка потерял сознание. А когда пришел в себя, то узнал, что «в связи с отсутствием гибкости» его уволили. И отправился старый Компьютер на Биржу труда.
Недостаточно гибкого народу там было — пруд пруди. Очередь на несколько километров по обновленным улицам вилася. Ну, Компьютеру стоять не впервой — выстоял он свое и попал-таки в кабинет. Долго смотрели там его документы и вздыхали тяжко, а потом и говорят: «Увы! Нет у нас вакансий по вашей специальности. Во всех издательствах рукописи теперь калькуляторы читают — это, видите ли, быстрее и проще. Но не согласитесь ли вы на работу забивальщика гвоздей? Конечно, с вашим образованием это не совсем подходяще. Но, с другой стороны, это ведь намного проще, не правда ли?» Делать нечего — согласился Компьютер. Есть-то хочется.
Явился он на следующий день в контору забивальную. Начальник очень обрадовался: «Ну, — говорит, — у вас-то дело как по маслу пойдет! А то забивальщики у нас — все больше простота необразованная!» Выдали Компьютеру молоток, досточку и гвоздей ящик — чтобы в ту досточку забивать. А Компьютер молотка отродясь в руках не держал. Да у него и рук-то не было — только голова одна. Целый день думал он, как гвозди без молотка в досточку забить. Так сильно думал, что от напряжения умственного все у него внутри расплавилося да задымилося — еле откачали бедолагу. Выдали ему бумажку, что к работе забивальщика он не годен, да и отправили восвояси. Идет Компьютер домой и от стыда сгорает: «Вот ведь какое простое дело не сумел сделать! Видать совсем поглупел я на старости лет…» Пришел домой и целые сутки плакал. А от слез заржавел, простудился и помер. Похоронили старика, а на могилке его плиту положили, с надписью:
Налетай, подешевело!
В стародавни времена жил в стране Германии профессор, по фамилии — Фаустов. Явился к нему бес и уж соблазнял — слов нету передать! Соблазнился профессор старенький и душу-то свою дьяволу продал. Оно, конечно, нехорошо. Да уж больно хороша была цена — и тебе молодость, и здоровье, и пониманье, и, денег скоко хошь! Да, трудно было не соблазниться… Читал народ сказочку про этого Фаустова, да нет-нет задумывался: эх, пожить бы, как профессор немецкий! рай-то — вилами по воде писаный, а денежки — они вот они, родимые! И начали людишки некоторые, самые отчаянные, как прижмет их судьбина к стеночке холодной, на манер профессора того черта звать. Душу, мол, продать желаю, извольте, ваше рогатейшество, ценничек представить! Дьявол споначалу обрадовался, а на радостях и не торговался вовсе, чин-чинарем платил. А потом-то глянул в свои кладовушки — а там уж ветер гуляет, да молодость, здоровье и денюжки по углам песочком заметает. Ай-ай-ай! Спохватился дьявол, цены-то переменил. По причине, всякому понятной: предложенье, мол, спрос превышает. И чего вчерась твоя душенька стоила, того уж нынче не стоит!
Пригорюнились людишки отчаянные, сговорились товар попридержать. Да токо дьяволу — что с гуся вода. Человечья-то жизнь коротка, а рогатому и сто лет подождать — не срок. Так что в конце концов примирились людишки отчаянные с ценами новыми, уж не прося незнамо чего дюжину телег. И теперь откроешь газетку, а там — объявленье: «Продам душу за нову машину. Можно не очень нову. Можно лисапед. Торг уместен. Звоните круглосуточно».
Сказка про черного бычка
Вылупился на Руси Начальник. Посмотрел вокруг — и задумался: чтой-то слишком хорошо народ разжился, расслабился да разленился, Худа настоящего не видал — вот на жизнь и жалуется, нахал. Под корягою не ночевал — да от чердака нос воротит, по заднице не бит — да на слово начальское суровое как петух вскидывается! Надо-ть народу расслабленному веревку на шее хорошенько стянуть, чтобы знал, каково худо бывает, да потом веревку ту расслабить, чтобы ведал, каково хорошо живым быть да воздухом дышать…
Взял Начальник глины, слепил человечика. Одел его Вождем, да указов кипу толстенную вручил. Налоги, стало быть, сделать 99 процентов ото всех доходов, не взирая на различья. Норму нову жилищную установить: по два метра на персону. Чтобы поспать прилечь — вполне достаточно, а днем нефиг в дому болтаться, надоть хлеб насущный рыскать, да благосостоянье общее ковать. Был там и указ зарплату не платить вовсе — с зарплатой и дурак проживет, а без зарплаты мозга развивается, умственный уровень народный стремительно повышается! За все преступленья, чтоб суды не утруждать, да люд простой словами мудреными в смущенье не вводить, постановил Вождь глиняный одно наказаньице — казнь смертную чрез удушенье. В целях экономии боеприпаса и обеспеченья законопослушных граждан полезным упражненьем на крепость рук. А чтобы непорядок с призывом в армию устранить и уклоненье от оного в корне истребить, порешил Вождь так: всех хватать, кто под руку попадется, да в казармы без лишних разговоров!
От указов этих взвыл народ, как собака на живодерне — хорошо взвыл, любо-дорого послушать! Услыхал Начальник тот вой — сел на белого коня и приехал прямиком на площадь Красную. Встал посередке да крикнул зычным голосом: «Ну что, люди добрые, худо вам небось?» А люди добрые такие уже придушенные, что и говорить-то не могут — токо руками судорожно махнут, да на лице выраженье изображают: худо, мол, ой как худо! «Я есть герой народный, — говорит им Начальник, — пришел вас от обращенья негуманного освободить да придушителя приструнить!» А народ ему снова отвечает, руками занемевшими по-глухонемому хлопоча: «Ой освободи, батюшка! Ой, приструни!»
Схватил Начальник, герой народный, Вождя глиняного и прям со стены кремлевской о земь — бряк! Развалился придушитель проклятый на черепочки мелкие. А Начальник портфель свой открыл, да новые указы оттудова достал. Налоги, стало быть, уменьшить — не 99 процентов ото всех доходов, а 97! Чувствует народ — ослабла чуток веревка-то на шее. Норму жилищную повысить до 3-х метров — чтобы каждый, значит, гражданин помимо койки тумбочку имел для имущества и стул — для культурного отдыха. Чувствует народ — веревка на шее еще чуток ослабла. А зычный голос начальский дале радует: будем вам, граждане любимые, зарплату платить — за неделю в месяц. Чтоб каждый мог сию неделю не о пропитаньи мыслить, а прильнуть разумом к изящным искусствам и всяческим наукам! На радостное это известие народ уже тихонечко «ура» шепчет — хоть веревка с шеи совсем уж почти пропала, да горло-то болит еще после удушения. А уж как объявил Начальник, что детей да стариков от службы армейской освобождает, да за кражи мелкие смертну казнь заключеньем пожизненным заменяет — тут народ и вовсе очухался, воздуху полну грудь набрал, да закричал во всю свою глотку народную: «Ура! Освободитель ты наш, отец родный! Век тебя, спасителя, славить будем!» По всей стране людишки от счастья плачут, последние грошики собирают — Начальнику любимому на памятник. Радость кругом неописуемая — любо-дорого смотреть!
А тем часом на горе высокой, посередь государства стоящей, из яйца агромадного новый начальник вылупился. На верхушке горы той встал, оглянулся окрест, да задумался: «Да… Что-то слишком уж хорошо народ разжился, расслабился, да разленился…»
Никакого интереса
Давным-давно да отсель далеко черт королем стал. И каждый год проверял тот король всех подданных своих на доброту. И коли доброты в человеке слишком много — хватали того человека прислужники королевские и в тюрьму быстренько, для исправления. А в тюрьме учили люд неразумный убивать, воровать, злословить да врать. И коли усерден кто в ученье — того, глядишь, через годок-другой из тюрьмы-то выпускают: живи, человече, нам не жалко! А ежели кто в ученье ленив, да от убивства нос воротит, тому век воли не видать — сгноят его в тюрьме, как букашку бесполезную.
И много лет король чертов людей через тюрьмы перевоспитывал усердно. А все как-то плохо получается: работы на тыщу, да толку на рубль. Вот уж, кажись, совсем человек исправился, сущий злодей стал — ни за грош кого хошь жизни лишит, да оберет до нитки. Вот и выпускают его из тюрьмы. А человек токо за ворота выйдет — и трех шагов не сделает, а уж сызнова его на старое тянет. Его, понимаешь, воровать лучшие мастера обучали, а он, как вернется домой, так и норовит сразу поработать чего-нибудь! Или, к примеру, обучат бедолагу темного убивству тонкому, изящному, а он прибьет кого разок-другой, да глядишь — и скис уже! А в ученье такой уж был орел — всем орлам птица! Сто лет черт королевствовал, притомился народ уму-разуму учить — да не в коня, видать, корм. Мильон народу через тюрьмы облагодетельствовал, — а в полный ум разве что тысяча какая-нибудь пришла! А главно — хитрованы-то какие, куда уж чертям до них! Как приволокут человечика в застенок, так он и без побоев, а как бы по сознательности чистой, клянется всем что ни на есть: буду, мол, отныне гражданином порядочным, не бейте токо! С детства, мол, о карьере воровской мечтал, да матушка с батюшкою не позволяли! Сызмальства, из пистолету пострелять хотелося, да научить было некому! Уж так человек перед допросчиками изничтожиться, что смотреть любо-дорого. Хоть ты орден сразу бери, да на грудь евонную тут же и прицепляй. А отпустят героя энтого чертяки наивные — так он, актерка подлый, тут же с друзьями водку пить да хвастать: вот, мол, как я, умник, чертяк-то провел! И смеется, подлец бесстыжий! Истомился да усох король чертов от трудов своих упорных, да бесполезных. Собрал вещички, да от престола отрекшись на родину отбыл, в родимый, стало быть, Ад. А на земле королем человек сделался. И все переиначил: убивать — воровать запретил, да нищим милостыню подавать повелел. А уж люди-то так исхитрилися за сто лет правленья чертова, что восприятье простодушное вовсе утеряли. Не все, конечно, но многие. Вот уж казалось бы: твори добро не хочу! А человеку неинтересно. Перед друзьями не похвастаешь да не посмеешься — какой уж тут интерес!
Адская машинка
На одного очень государственного человека по фамилии Иванов покушение было. Когда Иванов вернулся из думы домой и включил телевизор, раздался ужасный взрыв, в результате которого Иванов скончался и попал в Ад. Там схватили его черти под локотки да бегом доставили к Министру Адской безопасности, который в целях обмена опытом очень любил с государственными людьми пообщаться. Побеседовав с Ивановым, Министр так проникся, что решил не в котел со смолою кипящей его прописать, а обратно на землю выпустить, не совсем чтобы живехонького, но вполне здоровехонького. С условием, конечно, — а как же без условия! Давно хотелось Министру своего человечка иметь в самых что ни на есть земных верхах. Под землею Министру было уже тесно да скучно, да и мелкие пакости на земле былого удовольствия не доставляли. Мечтал Министр совершить что-нибудь особенное, выдающееся, и занять в адской истории место сообразно своим дарованиям, и вот, обещавши Иванову всяческую поддержку, отпустил его Министр восвояси.
Ожил Иванов на земле, будто и не умирал. И тут же начал активность проявлять: создал самую народную партию и кандидатом в президенты заделался. Уж на что у других кандидатов совести-то маловато было — а у этого-то ее и вовсе не было! А совесть, знамо дело, первейшее препятствие великим государственным делам. Вот и стал Иванов президентом. А уж как стал, так и времечко пришло Министру адскому за добро платить. Народ, знамо дело, чертей не любит, а черта завсегда углядеть можно — при нем ведь рога да хвост. Так что землю русскую просто-напросто завоевать, как поначалу мечталося, Министр не рискнул, а придумал хитрость хитрую. Подарил он президенту Иванову машинку специальную, адскую до невозможности. И вот, скажем, захотел какой человек министром стать или директором чего-нибудь, ему и говорят: «Нет проблем! Извольте вот в эту комнатку пройти и на здоровье провериться в новейшем японском аппарате!» А аппарат-то, ты уж знаешь, никакой был не японский. И вот входит будущий министр али директор в комнатку, в машинку залазит, к нему там проводки всякие подцепляют, как бы для проверки здоровья. А на самом-то деле у него там совесть вырезают, да так, супостаты, ловко вырезают, что даже и не больно совсем! и выходит человек из машинки-то адской — ну прямо как новенький, бодрее прежнего. И много народу через эту машинку на здоровье проверилось — уж так хотелось каким ни на есть начальником стать! А всю ихнюю совесть в специальные ящики складывали, в вагоны грузили, да на Кудыкину гору отправляли. Только до Кудыкиной горы поезда-то уже пустые доходили — ящики по дороге черти ночью сгружали да прямехонько в родные пенаты переправляли. А совесть человечья в Аду — все равно что слитки золотые на земле. Все что хочешь можно на нее купить в магазинах адских!
Скоро сказка сказывается, а дела черные еще скорее делаются. И годика не правил Президент Иванов, а уж вся земля русская бессовестными начальниками заполонилася! Народ простой да не шибко грамотный только знай рты разевает изумляяся: это откуда же напасть-то такая? Не умен русский человек, да догадлив, всем хорош — да государственный секрет хранить не умеет, хоть ты чем ему грози! А еще, к тому же, и вор, ох уж вор!
Вздумалося одному простому человечку, на погрузке ящиков с совестью трудящемуся, один-то ящичек спереть. На ящике том надпись была для маскировки — «Огурцы маринованные». Вот и подумал трудящийся огурцами к праздничку разжиться. Принес он ящик тот домой, открыл, глянь — а там никакие не огурцы, а самая что ни на есть свеженькая совесть, да со специальной бумажкою сбоку — «Совесть гражданина такого-то». Да… задумался трудящийся, соседей позвал да родственников на диво этакое поглядеть… А другой-то человек, так себе человечишко, пьянь подзаборная, ночью в лесу отдыхаючи, углядел, как черти, значит, ящики какие-то от железной дороги в этот самый лесочек волокут. А вот еще один человек рассказывал всем по секрету, что собственными глазами видел, как взорвалася когда-то квартира соседа его, тогда еще не президента, а рядового депутата Иванова. Да так, рассказывал, взорвалася, что даже двери железные в мелкие клочки разнесло. И странно это, граждане-товарищи, что депутат ну ничуть не повредился от такого взрыва-то.
Быстро новости по Руси разлетаются — не хужее, чем в монгольской степи. Только и разговоров везде, что про ящики с совестью, да про чертей с ящиками, да про взорванного депутата.
Президент Иванов тоже не лыком шит. И по телевизору, и в газетах на вопросы народные честный дан ответ: «Враки все это, дорогие сограждане-россияне, злобные происки врагов!» Народ бы и поверил, что враки, да куда ж начальников бессовестных запрячешь: так и снуют повсюду, так и мельтешат! Да и сами начальники к президенту с вопросами: «Что за аппарат такой подозрительного японского изготовления?»
Испугался Иванов, прямехонько из кабинета Министру Адской безопасности названивает: «Так мол и так, на подозрении я!» А у Министра-то уже все склады от ящиков с совестью ломятся, девать некуда. Да и в учебнике истории адской уже красуется министров портрет при всех орденах да званиях. Так что отслужил свое гражданин Иванов сполна. Нажал Министр у себя на столе кнопочку секретную, оживально-возвращальную, — Иванов и провалился обратно в Ад, прямехонько в котел со смолою. А на земле только тело мертвое осталося и его, конечно, с почестями похоронили. А уж после инженера да ученые машинку адскую разобрали да и обнаружили в ней по стеночкам остатки совести. Поохали-поудивлялися, да и закопали машинку эту в землю поглубже да от греха подальше. А начальники с вырезанной совестью так на своих местах и осталися — куда ж их девать-то? Из этих-то начальников и Президента нового выбрали. Оно конечно плохо, что без совести, да хорошо, что хоть живой. У живого-то совесть помаленьку снова нарасти может, вот как полипы в носу. А у мертвого уж нипочем не нарастет, хоть ты что с ним делай!
Черный город
У холодного моря, среди скал да болот, стоит черный город. Крепко стоит. Ногами железными о дно болотное уперся, головами каменными за небо серое зацепился. И живут в том городе люди — не люди, тени — не тени. Как проглянет солнышко ясное сквозь тучи, так великая жара на город сходит — прячутся все по закоулкам темным. А как скроется солнышко, так мороз лютый в город на санках железных катит — и снова жители по щелям бегом. Трубы дымят, машины стучат, тополя, пылью припорошенные, обрубками торчат.
Сам тот город не найдешь, сам в ворота не пройдешь. А ежели заблудился, да случайно набрел — оглянуться не успеешь, как за стеною черною окажешься. Нету в том городе жителя коренного — все, что ни есть, пришлые. И рады бы отсель бежать, да токо ворота городские в одну сторону открываются — зайти-то можно, да выйти нельзя. Побьется бедолага вновьприбывший о ворота головою, покричит, повоет, — да и затихнет. Плетью обуха не перешибешь, телом хлипким стену железну не проломишь. И идет бедняжка в улицы гулкие, во дворы голые. «Ничего, — думает, — обживусь. Нету места такого, чтобы человек русской да не обжился!» Ищет он, где голову преклонить — ан все ворота-двери заперты. Целы домища пустые стоят, окнами черными друг на дружку глядят — а попасть в них никакой возможности. Помается бедолага, в двери прочные стуча, жильцов выкликая, да и прикорнет где ни есть — то ль на улице у стеночки, то ль на лестнице темной, при ступенях холодных. Народу-то в городе черном уймища, да вот беда — не видят люди друг дружку, не слышат. Всякому кажется, что один-одинешенек он в этом городе огромном. Само странно, что ни тебе едева, ни тебе питева, ни крыши приютной над головой, — а люди-человеки все не мрут, а как-то маются. Ежели в другом каком месте без воды-то — так за три дня, сказывают, помрешь. А тута — другое дело. И неделю, и месяц, и год будешь воды искать да жаждою мучиться — а все как бы живой. С голоду, кажись, и крысу съел бы — да нету крыс. Ни мышки, ни кошки, ни голубя квелого, ни пса приблудного. Да хоть и травки пожевал бы — так и трава в этом городе не растет! Ходят по улицам люди, друг друга не видят, питье да пропитание ищут. Со временем забывают и имя свое, и жизнь былую. Со временем и мысли-то человечьи у них как бы высыхают — токо глаза от голода и жажды горят, ровно угли на кострище.
Вот он какой, город этот черный. Тыщи лет стоял, ни историк, ни путешественник ведать про него не ведал. Стоял бы и по сей день, коли не женщина одна — слабая, да собою не видная. Заблудился у нее сыночек маленькой — пошел с ребятишками в лес гулять, да не вернулся домой. Вот и пошла мать несчастная сыночка искать. А с собою в дорогу взяла сына милого игрушку любимую — куклу Неназванку. Лицо у Неназванки белое да гладкое — ни глаз, ни носу, ни рта хоть бы какого не нарисовано. А вот любил сыночек куклу эту больше всяких других. Подарила ему Неназванку сию бабка старая. А как дарила, матери-то говорила: «Хоть и проста моя кукла, да собою не красочна, ты ее береги. Не поможет она дитятку твоему ни против болезни, ни против злодея, ни ямы против, ни перекладины супротив. Но поможет она против того, чего и знать не знаешь, и ведать не ведаешь. Незнаемого супротив ее личина белая, незрячая. Так береги!»
Вот с энтою-то куклою в котомке, да с водицею в плетенке и отправилась баба горестная сыночка искать. Шла-шла, да и пришла к городу черному. Видит — у ворот бамажка лежит, от карамельки знакомый фантик. Стало быть, проходил здеся сынок милый! И хотя не глянулся женщине город тот черный, да что делать — вошла она в ворота железны, за стены каменны. Видит: улицы пусты, дома агромадны, трубы чадящи, машины железны гремящи, да тополя мертвы, к небу тяжелому торчащи. И ни единого человека, пусто вокруг — ни голоса, ни дыханьица, ни сердечного трепыханьица… Испужалася баба — да всяк бы испужался! А кукла-то, Неназванка безлицая, в котомке заворочалася да говорит человечьим голосом: «Тесно мне тута да темно, выпусти меня!» Достала баба Неназванку и на руки взяла. Кукла головою вертит, ровно живая, да бабе докладает: «Много чего видала, а теснотищу таку в первый раз вижу! Это как же народу стоко здеся помещается? Яблоку негде упасть, шагу негде без опаски ступить!» Удивилась баба на речи такие странные, да удивленья не выдает, а спрашивает: «А не видишь ли ты, Неназваночка ненаглядна, сыночка мого маленького?» «А как же, — отвечает кукла, — вижу родимого, хозяина своего любимого! Вона у стеночки каменной сидит, да слезы льет, мамку зовет!» Встрепенулася бедная мать, да хоть ты криком кричи — не видать ей сыночка. А мальчонка-то, у стеночки сидя, от голодухи забывался, слышит вдруг голос чей-то. Поднял головушку и видит: прям в воздухе кукла его любима парит, будто ангел какой! Встал мальчонка, да к Неназванке, от слабости спотыкаяся, бегом. Добежал до нее, ручонками за ножонки холщовы, сенцом набиты, ухватился, куклу обнимает, к сердцу прижимает. И как обнял он Неназванку безликую, так и сомлел. Токо что город пуст был, как колодец пересохший, и глянь — уже народ толпится вокруг, что на рынке в день воскресный! И люди все такие черные, ровно мумии — жалко смотреть. Глядит мальчонка, а над ним матушка склонилася, в щечки исхудалы его цалует, да из плетенки бутыль с водою достает. Напился мальчик, а в бутыли ничуть не убавилося. Оглянулся — вкруг него уже толпа жаждуща собралася, и все на воду с жадностью глядят. Отдал мальчик бутыль кому поближе, и пошла она по рукам — всем воды хватило, все напилися. Лица у людей посветлели, в глазах разуменье появилося, речь, до сей поры иссохшая, с уст заплескалася. И все об одном: как из города проклятущего на волю выбраться? Матушка с мальчонкой к воротам пошли, потолкали, да за ручку железну подергали — и впрямь, не открываются ворота. А Неназванка безликая к воротам затылком кудельным повернулась, да голосом громким крикнула: «Знать не знаю! Ведать не ведаю!» Ой что тут началося! Ворота заскрипели, голосом дурным замычали, да и распахнулися. Стены каменные задрожали, да березнячком легеньким обернулися. Дома черные как шары сдулися — одни пеньки старые трухлявые от них осталися. А вместо труб дымящих сосны высокие с небом просветлевшим зашепталися.
Стоят люди, рты поразевамши, да от радости плачут. А Неназванка птицею белой обернулася, да из рук мальчонковых в небо упорхнула — только ее и видели. Пошел народ счастливый в разны стороны: кто на север, кто на юг, кто на запад, кто на восток. И всяк живой-невредимый до дому своего добрался, где его и ждать-то отчаялися. И баба бедная с ребятенком своим домой вернулася, от радости сама не своя. Токо мальчик по дороге нет-нет, да всплачет — жалко ему куколки, игрушки своей любимой!
Хранитель
Далеко-далеко отсюда, в деревушке на краю земли, живет старичок святой. Только он-то, конечно, и знать не знает за собою никакой святости. Просто живет, хлебушек жует, лапти плетет, да на печи греется, как зима придет. И ведать не ведает, что в руках его, от работы огрубевших, да на солнышке почерневших, сила включена богатырская, а в глазах, от старости подслеповатых, огонь ясный укрыт, без которого всем зрячим что свет, что тьма — все едино. Не знают про старичка того люди добрые, да знает темь ненасытная, зло жадное. Ищут они дедушку этого, чтобы силу волшебную отнять, да огонь ясный погасить. Ищут-то ищут, а найти никак не могут: деревень-то на Руси — многие тыщи, а уж старичков — и того больше! Поди угадай, кто из них — тот самый дедушка наиглавнейший!
С виду он — ничего особенного. Книжек не читает, философий но проповедует. Все по хозяйству суетится, да не больно шибко — здоровьишка маловато. В поле супротив домишка старикова колодец стоит. Вот за колодцем тем дедуля и присматривает, такое у него занятье общественное осталося — единственное по слабости сил, да по дряхлости лет. И не знает дед, что в колодце том, на самом донышке, ключ лежит. Да не тот, которым замки открывают, а тот, которым огни подземные запирают. Коли достать ключ этот со дна колодезного — разом все двери из подземья пооткрываются, и лава горячая землю зальет по макушки самых высоких гор. Знает темь ненасытная про тот ключ, да опять же — поди его сыщи! А коли и сыщешь — так то еще полдела. Так тяжел от мира подземного ключ, что поднять его со дна колодезного только старичок, силы своей не ведающий, может, да сам ангел черный Сатана, некогда ключ сей потерявший. Рыщет потаенное войско ангела черного по земле в поисках потери драгоценной, да на старичка согбенного вниманья не обращает. Не приходит злыдням на ум их кучерявый, что этакого человечика слабосильного да подслеповатого мог Господь в хранители жизни определить. Все богатыря супостаты высматривают, ворота крепкие, да замки цепкие… Ну и слава Тебе Господи — пусть и дале высматривают!
* * *