В моих руках барахтался комок живого тельца. Он продрог, промок — его всю ночь морозом донимало. Он вырваться пытался, но не мог, хотел ударить клювом — силы мало. Я в домик внес его и положил на стол. И твердо счел его спасенным. Из пехотинцев каждый дорожил его дыханьем, крошечным и учащенным. Они, под крылья ватки подложив, заботливо платочком накрывали. Потом решили: — Выживет едва ли… Но воробей настойчив был: — Жив, жив… Придет стрелок с разведки — мы навстречу с вопросами: — Ну как? — и в шутку: — Жив? А воробей опережает: — Жив… Он понимает шутку человечью. Так время шло. Покой сердца знобил. — Пожалуй, этак зиму прозимуем… — Но днем пришел приказ. Он краток был: «Сегодня ночью высоту штурмуем». Закат сквозь окна красный свет сочил, а он, довольный новою судьбою, о грань штыка спокойно клюв точил, как будто приготавливался к бою. Перкьярви, 1939 г.