Ее формовщик Иванов в печи плавильной отливал, а шлифовальщик Иванов вытачивал и шлифовал. Беднягу график сна лишал. В конце концов в кругу забот ее рожденье завершал цех окончательных работ. Набили порохом ее, ввинтили капсюль и заряд. В подразделение твое пришел готовенький снаряд. Сержант, замковый Иванов, вбил в ствол снаряд, замок отжал, — и, потрясенный до основ, мир в панораме задрожал. Был немец громом в нору вжат, врага железный жар знобил: по бронеколпакам сержант во всю ивановскую бил. А после боя в пыльный зной связной, ефрейтор Иванов, всклянь гильзу напоил водой, украсил кашкой, резедой — всей радугою молодой военно-полевых цветов. Принес в блиндаж и в полумгле на стол поставил у окна. И вот сейчас стоит она у офицера на столе… (Ее как бы в разгар боев из жарких рук формовщика с любовью принял Иванов — пехотный командир полка.) И освещает каганец цветов ликующий венец, непокоренное литье, шесть букв фамилии ее. …Мне думается, что грехи не всем прощают в дни войны. Но ведь без выдумки стихи — ночное небо без луны. Днепропетровск, январь 1944 г.