Ее формовщик Иванов
в печи плавильной отливал,
а шлифовальщик Иванов
вытачивал и шлифовал.
Беднягу график сна лишал.
В конце концов
в кругу забот
ее рожденье завершал
цех окончательных работ.
Набили порохом ее,
ввинтили капсюль и заряд.
В подразделение твое
пришел готовенький снаряд.
Сержант,
замковый Иванов,
вбил в ствол снаряд,
замок отжал, —
и, потрясенный до основ,
мир в панораме задрожал.
Был немец громом в нору вжат,
врага железный жар знобил:
по бронеколпакам
сержант
во всю ивановскую бил.
А после боя
в пыльный зной
связной, ефрейтор Иванов,
всклянь гильзу напоил водой,
украсил кашкой, резедой —
всей радугою молодой
военно-полевых цветов.
Принес в блиндаж
и в полумгле
на стол поставил у окна.
И вот сейчас стоит она
у офицера на столе…
(Ее
как бы в разгар боев
из жарких рук формовщика
с любовью принял Иванов —
пехотный командир полка.)
И освещает каганец
цветов ликующий венец,
непокоренное литье,
шесть букв фамилии ее.
…Мне думается,
что грехи
не всем прощают в дни войны.
Но ведь без выдумки стихи —
ночное небо без луны.
Днепропетровск, январь 1944 г.