В далекой России, в деревне под самой Калугой (картина такая в его отразилась глазах), вдоль тына, тропинкой, слегка припорошенной вьюгой, из школы мальчишка в отцовских бежит сапогах. Он входит в избу. Раздевается. И деловито хлопочет в избе. А работушки — тьмущая-тьма! И все у него не забыто, сколочено, сбито: отца-то ведь нет. Без хозяина третья зима. Он трижды под вечер письмо начинает. И снова садится за стол, за который садился отец: все хочет ребенок порадовать папу родного, что он уже в доме помощником стал наконец. Кто радость ребенка, что так глубока и так свята, кто может понять ее — мальчика нежно обнять?.. Я в Сербии встретил в морщинах и шрамах солдата, который бы смог эту детскую радость понять. Он был молчалив. В нем тоска была жгучая скрыта по родимой семье, за которую он на войне ходил в штыковую с солдатами маршала Тито на зимних планинах в непокоренной стране. Он верил, что будет он с милою Родиной вместе, что он, агроном, неудачно начавший войну, — крестьянин Титов, калужанин, пропавший без вести, — вернется домой и обнимет детей и жену. 1944 г.