Переправа Дунафёльдвара в двух минутах, в трехстах шагах. Древний дом лесника-мадьяра от бомбежек — в черных снегах. Под убогим, но прочным кровом трех колен родовых старожил, словно ворон в дупле дубовом, — венгр-хозяин в том доме жил. Он сидел у окна в волненье, дни и ночи не спал, не ел, он в каком-то страшном мученье все на правый берег смотрел… Отдыхали у старца в доме первый раз за четыре дня в теплой дреме, в глухой истоме прикорнувшие на соломе и курящие у огня парни, видевшие тревоги, люди Волги и Ангары. Ледяные живые боги крепко спали, раскинув ноги; часовой стоял на пороге в шубе инея и махры. …До проклятья, до огорченья (водяного, что ль, колдовство?), трижды мост срывало теченье, трижды в день наводили его. Сколько раз разрывы сверкали, оглушая гневный Дунай! В километре — по вертикали — от Дуная передний край. Самый жаркий участок фронта! Каждый час над проклятой водой многотрубный рев мастодонта — скоротечный воздушный бой. Каждый час в тревоге щемящей мы следили: не сбит ли мост? Каждый час в высоте гремящей поединки крестов и звезд. А внизу, на воде, под ветрáми, и не думали о беде: понтонеры с бревном, с досками, с автогенами, со скобами, с ледяными, как сталь, руками дюйм за дюймом шли по воде. На плацдарме дыра сквозная, и заткнуть ее — нет земли; танки вражьи рвались к Дунаю, понтонеры навстречу шли. Шли с таранною переправой под огнем в чугунном снегу… Полыхали костры на правом ожидающем берегу. А в дому, у окна, в молчанье — словно втиснуто на века — бородатое изваянье колдовавшего лесника. И когда стволы, и колеса, и московские башмаки разноскрипно, разноголосо из укрытий сошли с откоса, поднял к небу лесник зрачки, и, как будто стряхнув усталость, он чело осенил перстом: половина еще осталась милой Венгрии за мостом… …Не забуду я, не забуду, помнить дó смерти мне дано: танки, рвавшиеся за Буду, к Эстергому, на Комарно, интендантскую лихорадку со снабжением на бегу, и саратовскую трехрядку в Будафоке, на берегу, и немецкого контрудара бронированные толчки к переправе Дунафёльдвара — в направленье Дунай-реки, поредевшие наши роты, наши танковые полки, их внезапные повороты и стремительные броски. Не забуду я берег правый и уральского «ястребка» над тревожною переправой и бессонницей лесника. Венгрия, г. Дунавече, 1945 г.