— Ну-с, Сергей Павлович, — сказал Боровой, когда следующим вечером все вновь собрались у костра, — теперь ваша очередь. Жизнь у вас богатая, объездили весь Советский Союз, тем у вас непочатый край. Слушаем.
— Как вам сказать? — задумчиво ответил журналист. — Дело в том, что мы, журналисты, не копим материал про запас, а немедленно несем его на страницы газет и журналов. А новое мешает сосредоточиться на пережитом. И я, право, немного теряюсь…
— Это от обилия материалов, — отозвался Асгат. — Плохо, когда ничего нет за душой, а если много — есть из чего выбрать.
— Хорошо, я расскажу вам об одном необычайном поступке пожилого ученого человека. Было это на Алтае…
И Светлов приступил к рассказу.
— Так я повторяю, случилось все это на Алтае. Однажды председатель крайисполкома, просматривая утреннюю почту, прочел тревожную телеграмму. В одном глухом горнолесном районе, где и условий для трудных родов не было, рожавшая женщина нуждалась в немедленной помощи врача. А откуда взять врача-акушера в горах? О создавшемся положении сообщали председатель рика и заведующий райздравом, и тревога звучала в каждой букве телеграммы.
Председатель крайисполкома снял трубку телефона и привычной рукой набрал на диске нужный номер.
— Здравствуй, Солнцев. Ну как с погодой? Нелетная? Земля, говоришь, не в порядке? Ни лыжи, ни колеса… Аэрораспутица… Но ведь вчера вечером я видел самолет над городом? Ах, проба дорожки на твоем аэродроме… Плохо… Плохо, говорю. Понимаешь, экстренный случай. Жизнь двух людей в опасности, если помощь запоздает хотя бы на несколько часов. Где? В восточном районе. Что? Отказ для посадок, снег и грязь? Вот, понимаешь, несчастье! Кроме как по воздуху туда сейчас и в неделю не доберешься… Пропадут люди… Понимаешь, срочная помощь хирурга нужна, а на месте один врач по общим болезням и без инструментов… Самый глухой район… Так ты подумаешь? Как, как ты сказал? На парашюте? Гм… А у тебя есть на учете любители-парашютисты из врачей? Нет? Экая досада! И какой пробел в твоей хорошей работе! Попробовать пригласить? Знаешь, как-то затрудняюсь: уж очень необычайный способ сообщения, неловко как-то в порядке приказа. И потом не всякого врача туда пошлешь. Кандидатов на эту поездку раз-два и обчелся. Риску, говоришь, никакого? Автоматический парашют на заданную высоту дашь? Но ведь понимаешь, первый раз человеку надо будет прыгать… Гм… Дашь хорошую машину? Чтобы прыгать вроде как с парашютной вышки? А как это: вниз головой или нормально? Не очень я эту технику представляю. Так, так… Лучшего летчика дашь? Знаешь, Солнцев, ты все же приготовь машину, я попробую найти. Сейчас же приготовь.
Положив трубку, председатель крайисполкома распорядился:
— Немедленно машину! В хирургическую.
Дорóгой, несмотря на тревогу, он с улыбкой вспомнил о профессоре, заведовавшем хирургической больницей. Профессор казался ворчуном, и больные при первом взгляде его сердитых глаз терялись. Но узнав его характер поближе и поверив в его удивительное искусство, становились преданными почитателями профессора. Популярность у этого человека была исключительная. Его ценили и всячески оберегали.
Профессор был членом краевого Совета, почетным членом ряда ученых обществ и организаций. Советская власть сделала все для успеха его научной и практической работы. На месте невзрачной земской больницы теперь построен лечебный институт. Личная жизнь и работа профессора обставлены удобствами и комфортом, об этом с величайшим тактом заботились сами предкрайисполкома и секретарь крайкома партии. И все же профессор ворчал, часто спорил и ругался в крайздраве и чудил. «Это у него врожденное! — говорили знавшие профессора его коллеги. — Он и до революции всегда шумел. Чудак!»
Когда автомобиль подкатил к залитому асфальтом подъезду главного корпуса института, у предкрайисполкома дрогнуло сердце:
«А вдруг заупрямится, закричит, упрется и не даст врача в такую необычную поездку?..»
В пути он перебрал возможных кандидатов. Их было немного, два-три человека. Нет, даже пожалуй, один: доктор Каменский. Это был молодой сравнительно врач, но искусный хирург, завоевавший в городе и крае большую популярность своими смелыми операциями. Кроме профессора, ни у кого из врачей не был столь надежным скальпель в руке, им обоим больные даже в самых сложных случаях вверяли здоровье и жизнь с беззаветной уверенностью. Профессор по-отечески заботился о молодом хирурге, учил и воспитывал его. Но все это он делал по-своему, оригинально, с ворчанием и сценами. Прыгать с парашютом Каменскому, правда, еще не приходилось, но предкрайисполкома был почти уверен:
«Не откажется! Он не раз вылетал в экстренных случаях в районы на самолетах. И прыгнуть согласится, я думаю… Кому еще и прыгать, как не ему: молодой, здоровый…»
Но тут председатель крайисполкома узнал, что Каменского нет ни в больнице, ни в городе, что он уехал в Москву в научную командировку.
У предкрайисполкома был такой расстроенный вид, что профессор сразу обратил на это внимание.
Они сидели в кабинете профессора, убранном с подчеркнутой простотой и в то же время роскошью, понятной только ученому: так обильно был снабжен кабинет пособиями, литературой, инструментами. Профессор втайне гордился своим кабинетом, но спасибо за него еще никому вслух не сказал.
— Понимаете, Арсений Георгиевич, — сказал предкрайисполкома, — получил я утром молнию из района. Предстоят тяжелые роды, случай грозит смертью и матери и ребенку. Спасти может только опытный хирург, а в районе его нет… Туда надо лететь, и сейчас же… Вот я и подумал: из ваших учеников Каменский, пожалуй, очень бы подошел… Но он в отъезде, и что теперь делать — не придумаю…
Председатель крайисполкома намеренно подчеркнул «из ваших учеников», чтобы слегка польстить старику. С опаской поглядывая на профессора, он внимательно наблюдал, как отнесется к его сообщению профессор и что посоветует, а сам еще со страхом прикидывал, как сказать главное — про парашют…
Но профессор, не дослушав, вскочил с кресла и вне себя от гнева забегал по кабинету. Он сорвал с переносицы очки в старомодной дешевой оправе. Затем набросился ни с того ни с сего на дежурного врача, присутствующего при разговоре, и распушил его за действительные и несуществующие промахи в его работе по дежурству.
Председатель крайисполкома с тревогой подумал:
«Кажется, моя миссия потерпит неудачу! Чем-то я все-таки обидел его… И в такое время, когда каждая минута дорога! Экая беда!»
Профессор вдруг перестал носиться по кабинету, остановился и сказал запальчиво и строго:
— Товарищ председатель, надеюсь, машина с вами?
Не дождавшись ответа, профессор уже приказывал дежурному врачу:
— Распорядитесь, чтобы подали мой саквояж с инструментом, ну и сами знаете, с чем. Вы остаетесь пока за меня. Даю на выполнение три минуты. Стойте, стойте! Не три, а две, вполне достаточно!
На аэродроме их встретил озабоченный начальник аэропорта. На ровной лужайке, покрытой бурой прошлогодней травой, серебрились под солнцем крылья самолета. У машины работали механики в синих комбинезонах.
Начальник порта отрапортовал о состоянии аэроотряда, о погоде и сказал в заключение, что к вылету все готово. Пожимая руку профессора, он не смог скрыть в глазах искорку удивления.
Профессор заметил и, рассердившись, буркнул:
— Ну, раз все готово, нечего задерживать.
Начальник порта дипломатично похвалил погоду и дорожку своего аэродрома. А сам исподтишка с интересом поглядывал на профессора и кидал вопросительный взгляд на предкрайисполкома. А предкрайисполкома до сих пор пребывал в таком волнении, что все еще не собрался предупредить профессора о главном: что придется прыгать с парашютом.
Начальник порта старался разобраться по выражению их лиц: знает ли профессор, какие предстоят ему упражнения? Предупрежден ли он? Но ведь и он, начальник порта, ответственен за это дело…
— Предупреждаю, — не выдержал он наконец и счел долгом заявить, — в Каратаузе один способ попасть на землю — прыгнуть с парашютом.
Сказав это, начпорта торопливо добавил, что прыжок, конечно, безопасен и для новичка и что оба парашюта — и основной, и запасной — с автоматическим раскрытием.
— Никакой опасности, — закончил он. — Нужно только маленькое присутствие духа. Это пустяки — выйти на порог двери кабины, и раз — вниз. Летчик заглушит мотор, машина будет тихо планировать. В двухстах метрах от земли парашют раскроется. Нужно бы, конечно, разочка два прыгнуть с парашютной вышки с зонтом… для тренировки приземления…
Профессор слушал начпорта, молча пощипывая бороду. Он видел прыжки с самолета лишь на снимках в газетах и журналах. Прыжки с вышек он видел в натуре и питал к ним отвращение. Профессор некоторое время слушал разъяснения, но вскоре рассердился вновь:
— Что вы мне лекции читаете? Я отлично и сам знаю, что прыгают вниз, а не вверх! Надевайте на меня эти ваши мешки — и поехали. Только время зря теряем.
Когда его обрядили для полета с прыжками, а летчик с механиком уже заняли места в машине, дрожащей от напряженной работы мотора, профессор, смущаясь своего необычного вида, сказал:
— Вот изуродовали! Три горба теперь получилось: один свой и два ваши — на спине и на груди. Давайте отчаливайте, время не терпит.
Председатель крайисполкома и беспокоился за профессора и восхищался его решимостью. Он осторожно выспрашивал начальника порта, не опасно ли это. Пожимая руку профессору, он вдруг сказал:
— Вот чудеса-то! Ну, чудеса!
И вздохнул:
— Эх, и мне бы с вами…
Профессор стоял уже на ступеньке лестницы в кабину и торопил начпорта:
— Давайте, давайте отправление! В чем же дело?
Начпорта дал знак, стартер махнул флажком, и машина плавно тронула с места. Перед отправлением самолета профессор махнул рукой и прокричал, высунувшись из кабины:
— Не забудьте выслать за мной аэроплан, как только установится летная погода!
Самолет сделал разбег, отделился от земли и уверенно пошел вверх.
— Удивительный человек! — прошептал начпорта, прощаясь с председателем крайисполкома.
Вечером возбужденный секретарь вбежал в кабинет председателя, держа в руках клочок бумаги:
— Молния, Иван Андреевич!
Сердце председателя крайисполкома екнуло, и буквы телеграммы запрыгали у него в глазах.
Потом он схватил трубку телефона.
— Солнцев! Ты? Спешу порадовать: профессор Невзоров приземлился благополучно, и все вообще в порядке. Девочка! Три с половиной кило! Мать молодая, колхозница, зовут ее Анной, а дочь решили назвать Аэлитой. Это опять причуды профессора. И знаешь что, просит, чтобы никому, особенно газетам, ни звука…
Опустив трубку, председатель задумался.
— Да-а, удивительный человек! — прошептал он, придвигая бумаги.
Председатель крайисполкома снял очки, протер их раз — другой и смущенно улыбнулся секретарю.
Очки были в полном порядке…
— Случай, действительно, примечательный, — сказал Боровой, когда журналист закончил рассказ и утихли возгласы одобрения слушателей. — Но и то сказать, что в нашей советской действительности не столь уж необычный.
— При теперешней технике, — отозвался один из молодых изыскателей, студент-практикант, — все возможно. Конечно, возраст у профессора не для прыжков… Хотя бы и с автоматическим парашютом…
— Значит, сердце у старого профессора было неплохим, — вмешался повар. — Надежное сердце!
— Однако, это — факт, такой случай был на самом деле, — добавил Светлов.
— Да мы и не сомневаемся, Сергей Павлович, — рассмеялся Боровой. — Не сомневаемся, но и не думаем ограничиться тем, что вы нам рассказали. Спать еще рано ложиться.
— Правильно, — подтвердили слушатели, — просим еще что-либо рассказать…
Но в этот вечер нового рассказчика не нашлось. Просто так посидели еще, припоминая разные случаи и пускаясь в рассуждения.
Следующий вечер воспоминаний и приключений по установившемуся обычаю начали концертом. Оркестр лагеря, если это можно назвать оркестром, обогатился баяном, его привез из геологоуправления завхоз изыскательной партии, пожилой мужчина с рыжеволосой головой и пепельными, словно пропыленными усами. Он был неуклюж с виду, пальцы больших его рук были узловатые, но баян у него творил чудеса, своей игрой Максим Федорович с первого же раза расположил к себе всех обитателей горного лагеря, среди которых были и знатоки, и большие любители музыки.
Песни и танцы в этот вечер затянулись дольше обычного. Наконец, после «Партизанской», «Вечернего звона», «Казачка» и песни Ермака, когда все угомонились, уселись, закуривая и отдыхая, Асгат Нуриевич объявил:
— А теперь, товарищи, послушаем рассказ Евгения Петровича.
— Просим, просим!
Евгений Петрович Боровой начал рассказ свой тихо, медленно, словно беседуя сам с собой.
— Давно это было, лет тридцать назад… По окончании Горной академии молодым геологом я работал на Южном Урале, невдалеке от здешних мест. Мы разведывали рудные запасы для Быстрорецких заводов. В отряде у нас было трое русских специалистов и несколько рабочих из башкир. Молод я был, все меня интересовало. Часами мог карабкаться по скалам, взбираясь на вершины гор. Как завороженный, слушал башкирские сказки, легенды. Был у нас в отряде такой рассказчик, старый, седой, но крепкий еще башкирин. Одну из слышанных от него сказок я и расскажу вам. Может быть, вы ее уже слышали, она довольно известна, но я ее очень люблю, и мне хочется именно ее рассказать. А кто знает — не обессудьте и послушайте еще раз.
Евгений Петрович сделал паузу, наладил трубку, затянулся, пустил вверх струйку дыма и затем продолжал:
— Есть на Южном Урале Тугарак-Тау, Круглая гора по-русски. Об этой горе башкиры отзываются почтительно. Стоит Тугарак-Тау средь других гор великаном. На вершину ее, по преданию, не ступал еще человек, — так она высока и недоступна. У подошвы горы есть водопад, от него идет ручей. И водопад, и ручей, говорят, очень богаты золотом. Но ни один башкир не брал это золото. Богатства окрестностей горы считаются заповедными…
— Постойте, постойте! — не утерпел и перебил Борового Светлов. — Это что-то вроде того, что нам в первый раз Асгат Нуриевич рассказывал!
— То же, да не то же, а только похоже! — улыбнулся Евгений Петрович. — Слушайте дальше…
…В давние-предавние времена, гласит башкирское предание, жил-был на Южном Урале славный джигит Юлай, по прозвищу Тугой Лук. Прозвали его так за удаль, меткость глаза и твердость руки. Род Юлая кочевал в горных долинах по быстрой Инзер-реке. И вот однажды собрал Тугой Лук молодых удальцов-джигитов, посоветовался с ними и пошел к старейшине рода с просьбой: так и так, отпусти, мол, в степях погулять, на дальних сабантуях, праздниках удаль и силу показать. Посоветовался старейшина с уважаемыми старшинами и воинами, помолился Аллаху и сказал:
— Возьми с собой десяток джигитов, поезжайте, и да хранит вас пророк. Мы будем ждать вас у стойбища, что вблизи Тугарак-Тау, где падает с высоты поток.
Долго ли, коротко ли гулял Юлай в степях — не известно. А только вернулся он в родные места с необычайной добычей: привез красавицу редкостную, дочь степного князя Амантая…
На многолюдном сабантуе увидел ее Юлай и понял, что не жить ему без Аслы — так звали красавицу. Для нее ветром мчался Юлай на коне, побеждая в единоборстве. И понравился храбрый джигит красавице. Положил Юлай к ногам Амантая все, чем одарили джигита-победителя: уважь, Амантай-ага, просьбу храброго джигита, отдай за него дочь замуж! Не согласился князь, ждал жениха знатней и богаче…
Аслы решилась бежать с любимым.
Ехали они вместе с друзьями-джигитами, мечтая о радости, пирах, какими встретят их сородичи. Вот уже и знакомые места… Заслонив полнеба, высится Тугарак-Тау… Шум потока слышится… Вот они уже дома, среди своих…
Но что это за шум там, вдали? Глянули — а это движется многочисленное войско князя Амантая… Погоня!
Юлай говорит старейшине рода:
— Что делать? Амантай приближается… Биться будем?
А уже войско Амантая черной тучей высыпает из ближнего леса на луга-долины…
Воздел руки к небу старейшина:
— Аллах, помоги!
Священный жезл упал, ударился о скалу возле склона Тугарак-Тау… И — о, чудо! В тот же миг загремел гром, задрожала земля, и разверзлась в горе большая пещера — с темным устьем и просторная, как обширные ворота.
Крикнул старейшина:
— Люди, за мной! — и скрылся в темноте пещеры.
За ним хлынул народ, большие и малые, угоняя за собой скот, увозя пожитки. Торопятся, бегут, боятся, что вот-вот налетят всадники Амантая.
Подскакали те к горе и застыли от изумления. Только сейчас своими глазами видели толпы народа, табуны скота и — ничего нет! Лишь лежат на становище брошенные в беспорядке вещи, высятся пустые кибитки, тлеют, дымятся костры… И грозно темнеет в каменной груди горы вход в пещеру. При виде ее кони на дыбы встают, храпят, пятятся от пещеры…
Страх охватил преследователей. Повернув коней, они понеслись прочь от горы со страшным зияющим входом в пещеру…
Инженер Боровой замолчал, закуривая. Молчали и слушатели. Где-то в лесу зарыдал, захохотал филин. Невдалеке на лугу гремели путами скованные лошади. Вооруженный винтовкой сторож ходил возле лошадей, напевая заунывную песню. Из-за гор поднималась луна.
— И все? — раздались голоса.
— Нет, не все. Пещера, в которой скрылись беглецы, оказалась обширной, сухой, но темной. Старейшина приказал высечь огня, зажечь факелы из смолистых сосновых ветвей, всегда имевшихся в запасе у горных башкир. При свете факелов люди увидели, что пещера уходит в глубь горы.
— Идти вперед! — сказал старейшина.
Шли долго, вели коней и скот при свете факелов. Наконец впереди мелькнул дневной свет. Выйдя из пещеры, люди увидели перед собой круглую долину, окруженную высокими крутыми хребтами. Среди рощ и лугов блестело озеро, струился ручей, скрывающийся в пещере, которую только что прошли. Долина так понравилась, что пришельцы решили поселиться в ней навсегда…
— Значит, они, может быть, и сейчас там живут? — пользуясь паузой, спросил Светлов, слушавший с особо напряженным вниманием весь рассказ Борового.
— Предание говорит другое, — ответил, помедлив, Боровой. — С течением времени род Юлая разросся, увеличились и стада. В небольшой долине становилось тесно. Тогда решено было в долине проводить лишь зиму, а весной уходить на все лето кочевать на просторные места.
Так продолжалось много лет. Умер мудрый старейшина. Подросла, возмужала молодежь. Постарел, поседел Юлай, стала серебряной и голова его любимой подруги Аслы. Род выбрал вождем и старейшиной Юлая.
Однажды весной род Юлая, как обычно, покинул стойбище в долине Тугарак-Тау, а осенью, когда отяжелели овечьи стада от жира, нагулянного на привольных лугах кочевий, вернулся к горе. Каково же было отчаяние людей: они не нашли, не увидели хода в пещеру. Все было на месте: и гора, и поток, а пещеры не было…
В страхе покинули люди подножье таинственной горы. Так стала вновь необитаемой и недоступной горная долина Тугарак-Тау, Круглой горы, а окрестности ее стали отныне безлюдными, богатства их заказанными, неприкосновенными. Не стучат теперь топоры вокруг горы, не звенит кайло и лопата рудокопа, не гремит ружье охотника, не встретишь здесь и старателя, не прельщают никого даже слухи о золотых кладах Тугарак-Тау. Но память о чудесной долине жива в преданиях народа…
Инженер, кончив рассказ, ушел в палатку, сославшись на усталость. С ним ушел и Светлов. Но ушел он не потому, что вдруг захотел спать. Предание, которое он услышал от Борового, странна взволновало, заинтересовало его. Светлов почувствовал, что тут кроется какое-то зерно правды. И в Светлове сразу заговорила страсть журналиста. Ведь недаром же он такой непоседа, что готов исколесить весь свет! И теперь он ни за что не хотел оставить в покое инженера, поведавшего странную эту легенду. Безусловно, тут что-то есть!
— Евгений Петрович, — тотчас заговорил Светлов, как только они вошли в палатку, — может ли быть в поверье, рассказанном вами, хоть кусочек правды?
— Почему же нет? Известно, что в древние времена пещеры служили людям жильем и убежищем от врагов и зверей. Пещер, обширных по размерам, немало и на Урале. Кунгурская, Капова пещеры очень велики, галереи их тянутся на многие километры. Очевидно, это — русла подземных рек, проложенные водой в мягких почвенных породах, в известняке. Существование такой пещеры, которая служила бы ходом в затерявшуюся между вершинами гор долину, допустимо. Снеговые воды, собираясь в долине, замкнутой отовсюду, проложили путь в толщах горы, природа с помощью воды соорудила подземные галереи пещеры… Все это звучит вполне реально и вполне убедительно…
— Значит, в самом деле невдалеке отсюда есть такая гора с пещерой и долиной внутри ее? — спросил Светлов с замиранием сердца. — А еще говорят, что в наше время Колумбам нечего делать, потому что давно открыто все, что можно открыть!
Светлов воодушевлялся все больше:
— И как же можно спокойно сидеть где-то рядом и не попытаться узнать, выяснить… а в случае чего и проникнуть туда… А? Что вы скажете на этот счет, дорогой Евгений Петрович? Вы, старожил, так горячо любящий Урал? Вы молчите? Не хотите ответить?
Светлов прислушался. С койки Борового доносилось ровное дыхание. Боровой уже спал.