Вильям Кингсленд в своей книге «Истинная Е. П. Блаватская» писал о том, что в 1873 году Е. П. Блаватская завершила «годы странствий», которые она провела в разных странах, среди людей разных рас, объединений и обществ (от самых примитивных до высокоаристократических). Она искала и нашла множество оккультных явлений, которые наука того времени не считала достойными внимания, а религия приписывала работе Сатаны и его приспешников.
«Кем, — спрашивает он, — должны мы считать ее, — это беспокойное, неистовое и совершенно необычное проявление жизни?» И отвечает: «Работником Учителя в мире». Она начала эту работу в виде эксперимента в Каире, организовав там свое «Спиритуалистическое Общество». Попытка эта не удалась. Полковник Олькотт отмечает: «Я решил использовать шанс, упущенный ее группой в Каире в 1871 г.» [18, т.1, с.24]
Мы видим ее далее в Нью-Йорке, где она появилась 7 июля, почти совсем без денег, выехав из Парижа на следующий же день после получения «указания». Она написала отцу, чтобы он выслал ей денег в Нью-Йорк на имя русского консула, но на получение денег требовалось время, а консул отказался выдать ей деньги взаймы. Ей пришлось искать какую-нибудь работу, чтобы заработать на хлеб. Она говорила, что поселилась в беднейшем квартале Нью-Йорка, на Медисон Стрит и содержала себя, выделывая искусственные цветы у одного добросердечного еврея — владельца этого предприятия. Она всегда с благодарностью вспоминала этого человека.
Анна Баллард — старая журналистка и член клуба Нью-Йоркской прессы рассказывала, что встретила Е.П.Б. «примерно через неделю после того, как она в июле 1873 года приехала в Нью-Йорк. Я в то время была репортером газеты «New York Sun» и мне надо было что-то написать на русскую тематику. В поисках материала я узнала от своего друга о появлении этой русской дамы и поехала к ней… Она мне сказала, что не собиралась покидать Париж до самого последнего дня перед отъездом. Но почему она приехала сюда, и кто ее так торопил, она не сказала. Я помню очень хорошо, как она с гордостью сказала мне: «Я была в Тибете». Почему она этому придавала такое большое значение, почему поездка в Тибет значительнее, чем ее путешествие по Египту, Индии и другим странам, этого она мне не поведала, и я не смогла этого понять, но говорила она о пребывании в Тибете с особым значением и энтузиазмом. Сейчас, конечно, я знаю, что это значило». [18, т.1, с. 20—22]
Другая дама, знавшая Е.П.Б. в ее первые трудные дни пребывания в Нью-Йорке — Элизабет К. Г. Холт, к счастью, больше написала об этом: «В то время женщины еще не работали в больших учреждениях. Лишь немногие из них начинали тогда борьбу за свои «права». Те, которым приходилось зарабатывать себе на жизнь, работали учительницами, телеграфистками, различного рода швеями, служили в магазинах, торговавших разными мелочами. Платили им очень мало. Пишущие машинки еще не были в то время изобретены. Если дама путешествовала одна, то в лучшие гостиницы ее не пускали. Эти затруднения в поисках себе пристанища привели Е.П.Б. в дом, где я ее и встретила. Я всегда удивлялась, как она, приехавшая в Нью-Йорк чужестранка, смогла найти такой дом.
Тогда порядочной женщине со скудными средствами найти себе жилище было чрезвычайно трудно. И вот около 40 таких женщин организовали жилищный кооператив. Они сняли новый дом (многоквартирный) на Медисон Стрит, 222 — я думаю, один из первых домов, построенных в Нью-Йорке. Это была улица с двухэтажными домиками, в которых жили лишь их владельцы. Они гордились своими тенистыми деревьями и в большом порядке и чистоте содержали фасады домов и заборы…
Я с матерью провела лето 1873 года в Саратове. Чтобы подготовиться к занятиям в школе, меня уже в августе привели на эту улицу, где жила наша знакомая, согласившаяся взять меня под свою опеку. И там я встретила г-жу Блаватскую. Комната ее была на втором этаже и рядом с ней была комната моей знакомой. Они стали очень дружными соседями, да и все члены нашей кооперативной семьи хорошо знали друг друга. Мы все содержали одну комнату у входа в дом, — это была контора, где происходили собрания членов и куда сдавалась почта.
Блаватская в этой конторе проводила большую часть своего времени, но редко она была там одна. Как мощный магнит, она притягивала к себе всех, кто только мог прийти. Я ежедневно видела, как она там сворачивала себе сигаретки и непрерывно курила. У нее был замечательный кисет для табака, сделанный из меха какого-то животного. Она постоянно носила его на шее. Она была очень необыкновенной особой. Она выглядела очень полной, но в действительности была должно быть более стройной, чем казалась, — это потому, что у нее было широкое лицо и широкие плечи. Волосы ее были светлокаштановые и завивались как у негра. Весь ее облик говорил о силе. Недавно я где-то прочла об интервью со Сталиным. Автор говорит, что при входе в его кабинет сразу чувствуешь, что там как бы работает мощное динамо. Нечто подобное мы чувствовали, когда бывали вблизи Е. П. Блаватской…
Г-жа Блаватская часто вспоминала свою жизнь в Париже. Она рассказывала нам, как создавала украшения в апартаментах императрицы Евгении. Я представила себе ее в рабочей блузе и брюках, работающей на лестнице, но не уверена сама ли она разрисовывала фрески на стенах или делала только рисунки на бумаге. Позже она продемонстрировала нам свои художественные способности. У меня было пианино и г-жа Блаватская иногда играла на нем, когда ее об этом просили.
Иногда, по просьбе того или иного человека, она описывала его прошедшую жизнь. Эти описания были правильными и производили глубокое впечатление. Я никогда не слышала от нее предсказаний будущего, но может быть это когда-нибудь и происходило…
Ее считали спиритуалисткой, хотя я никогда не слыхала, чтобы она сама так себя называла… Когда моя подруга, мисс Паркер, попросила ее устроить ей встречу с покойной матерью, она сказала, что это невозможно, потому что ее мать достигла высокой степени познания и так далеко ушла вперед, что ее не достичь. Духи, о которых она часто говорила — диакки, это маленькие шаловливые существа, подобные феям, и судя по их описаниям и делам, это не были души умерших…
Я никогда не признавала в г-же Блаватской учителя этики, морали; для этого она была слишком возбудимой. Если что-то происходило не так, как следовало бы, то она могла высказать это с такой энергией, что при этом сильно задевала людей. Но я должна признать, что ее негодование всегда имело безличный характер…
В возникающих у нас дилеммах, духовного или физического порядка, мы инстинктивно обращались к ней за советом, так как чувствовали ее мужество, ее простоту, ее глубокую мудрость, широкое видение, ее сердечное доброжелательство и симпатию ко всем, даже к самой последней собаке.
На ум мне приходит один случай. На нашей улице стали появляться нежелательные люди — окружение сильно изменилось. Однажды вечером одну из наших молодых девушек, когда она поздно возвращалась с работы, кто-то стал преследовать и сильно ее напугал. Она без сил упала в кресло в нашей конторе. Мадам была чрезвычайно этим задета, высказывалась в самых сильных выражениях, а затем вынула из складок своей одежды кинжал и сказала, что он предназначен для любого мужчины, который будет к ней приставать. (Мне кажется, что он был предназначен для резки табака, но был достаточно велик, чтобы служить оружием защиты).
В это время у г-жи Блаватской был большой недостаток в деньгах. Та сумма, которую она регулярно получала от отца из России, перестала поступать, и она осталась почти без средств. Ей казалось, что это было делом одного человека, влияющего на ее отца, и она свое возмущение высказывала с присущей ей силой. В нашем доме наиболее консервативные из его жителей стали уже думать, что в конце концов она лишь авантюристка и что отсутствия денег у нее и следовало ожидать. Но моя подруга, мисс Паркер, которую она однажды взяла с собой в русское консульство, уверяла, что она действительно русская княгиня, что консул знает ее семью и обещал сделать все возможное, чтобы выяснить, почему появились эти затруднения. Оказалось, что задержка в получении денежного перевода произошла по причине смерти ее отца и потому, что потребовалось длительное время на получение ею наследства.
Владелец нашего дома, г-н Ринальдо лично получал деньги со всех жильцов и был поэтому знаком со всеми. Он, как и все, заинтересовался г-жой Блаватской и познакомил с нею своих двух молодых друзей. Они очень часто навещали ее и однажды оказали ей практическую помощь — нашли для нее работу. Она стала для них (и для других) рисовать рекламные картины. Эти джентльмены были должно быть фабрикантами мужских сорочек, потому что мне запомнилась одна реклама, на которой были нарисованы маленькие фигурки, одетые в изделия их фабрики. Мне кажется, что это вообще были первые рекламы в Нью-Йорке. Г-жа Блаватская выполняла также красивые орнаменты тиснением по коже, но изделия эти было трудно продать и она перестала их делать.
В это время она решила написать окончание незавершенной книги Ч. Диккенса (умершего в 1870 г.), названной им «Эдвин Друд». У меня создалось впечатление, что евреи — друзья г-жи Блаватской, были спиритуалистами и что они старались убедить ее закончить книгу Диккенса с помощью духов. В ее личной комнате был длинный стол, и я видела, как она целыми днями, а можеть быть и месяцами, сидела за этим столом, исписывая лист за листом. (Она переводила тогда на русский язык какую-то работу медиума Джеймса и в октябре 1874 года писала знакомому ей русскому издателю Александру Аксакову, предлагая этот перевод).
Когда она еще продолжала терпеть нужду, она познакомилась с одной французской дамой, вдовой, имя которой я забыла. Эта дама часто бывала в нашем доме. Мы обычно называли ее «Мадам Француженкой», а Е.П.Б. звали просто «Мадам». Дама эта впоследствии поехала вместе с Е.П.Б. на ферму Эдди. В то время она жила недалеко от нас на Генри Стрит. Она предложила Е.П.Б. переехать к ней, пока не пройдут ее денежные затруднения, и г-жа Блаватская приняла это предложение и оставила наш дом. Многие из нас, и особенно мисс Паркер, продолжали поддерживать с ней связь и посещали воскресные собрания, которые устроили у себя обе дамы. Я на этих собраниях не бывала…
Вскоре после этого г-жа Блаватская получила деньги из России и переселилась на 14 улицу в дом 4. Это был очень непретенциозный дом с баром внизу и меблированными комнатами в двух верхних этажах. В этот дом мисс Паркер однажды взяла меня с собой… Там я увидала г-жу Блаватскую в бедно обставленной комнате наверху…
Через несколько дней я услыхала, что она уехала в Итаку, чтобы передать Корсону — профессору Корнуэльского университета кольцо, которое было ей доверено кем-то из ее тайных Водителей и которое должно было свидетельствовать о Посланце. Этот мой визит к Е.П.Б. был последним, когда я ее видела. Дальнейшая ее жизнь хорошо известна и описана другими». [23, декабрь, 1931]
Полковник Олькотт продолжает дальнейшее описание ее жизни в 1873 г.: «В октябре умер ее всегда снисходительный, терпеливый, любимый ею отец; и 29 числа того же месяца она получила телеграмму из Ставрополя от своей сестры «Элизы», которая извещала о смерти отца и о полученном ею наследстве — примерно 1000 рублей. Она эти деньги получила и переехала в новую, лучшую квартиру, расположенную на Юнион-Сквер, на 16-й Ист-Стрит и на Ирвинг Плейс. По этому последнему адресу я и нашел ее после возвращения с фермы Эдди». [18, т.1, с.29]