Он одевался наспех. Оставалось лишь несколько минут: было уже почти пять часов утра! Впопыхах глотая горячий кофе и дожевывая бутерброд, он натягивал бледно-голубые магнитные луноходы. Из-под одеяла виднелась женская головка, черные локоны рассыпались по подушке. Судя по спокойному, мерному дыханию жена еще спала. Лала тихонько окликнул ее:
— Цила!
В ответ послышались какие-то странные звуки, нечто вроде многозначительного «угу» или «гм». Он решил, что супругу интересуют его планы.
— Сегодня у меня двойная смена, одиннадцать часов. Вернусь к пяти. Цила! Ты слышишь меня?
— Да, — одеяло зашевелилось и головка поднялась. — Ты что-то сказал? — сонным голосом спросила женщина.
— Вернусь к пяти. Везу дональдиум на созвездие Рио, прилечу на космодром в половине пятого. Передам бумаги, а около пяти буду дома.
— Тогда я пойду в парикмахерскую, — зевнув, Цила поправила копну капризных вьющихся волос. — А ты заберешь сынишку из детского сада и купишь чего-нибудь на ужин.
— Хорошо, — покорно ответил Лала. — А что купить?
— Да мне все равно. Ну, можешь купить грудинки… пять булочек и бутылку пива.
— Будет сделано, — весело отозвался Лала и, поцеловав жену, тихо прикрыл за собой входную дверь.
В диспетчерской космодрома Рептете все шло своим чередом — обычная утренняя суматоха. Все говорили разом — разумеется, те, кто соблаговолил вовремя явиться. Один лишь Лала молча ждал своей очереди.
Наконец диспетчер обратился к нему.
— Лала, вот бумаги, которые надо доставить на созвездие Рио. Звонил Шани, он не может: у ребенка ветрянка, а жена… Я так и не понял, что там с ней стряслось. Словом, здесь письмо, передашь в Калькутте на контрольный диспетчерский пункт Рептете. Срочно! В Рио должны получить его не позднее половины четвертого, изучить повнимательнее и уже без четверти четыре дать тебе документы для Калькутты.
— Да ты что? — воскликнул ошеломленный Лала. — Успеть к половине четвертого и в Рио, и в Калькутту?!
— Ребята отрегулировали тебе фокусировку пучка фотонов, так что теперь твоя ракета в 1,85 превышает скорость света. С такой скоростью ты всюду успеешь. Только без паники!
Лала недоверчиво усмехнулся.
— Еще вчера старая посудина дребезжала уже при 1,5! Пусть тот, кому так приспичило передать эти бумаженции, сам и летит со скоростью 1,85!
— Милый Лала! Когда ты окажешься на моем месте, а я стану в очередь к твоему столу, тогда сможешь говорить со мной в таком тоне, — одернул его диспетчер, искоса метнув чуть насмешливый взгляд. — Словом, ты летишь или нет?
Лала побледнел. Он молчал, чувствуя, как в груди закипает злость. Кто-кто, а он хорошо понимал, что значит скорость, в 1,85 превышающая скорость света.
— Ладно, — едва сдерживаясь, буркнул он с наигранным хлоднокровием. — Давай сюда бумаги и это дурацкое письмо! Постараюсь успеть!
— Никаких постараюсь! Письмо должно быть на месте в половине четвертого! А тебя я жду в половине пятого. До встречи! — категорично заявил диспетчер, не сводя с Лалы немигающих, колючих глаз.
Такси Лалы с фотонным ракетным двигателем, преодолев гравитацию, постепенно набирало скорость. Все шло как по маслу. «Ничего не скажешь, молодцы ребята, действительно отрегулировали!» — признался он себе и включил автоматику. Теперь можно тщательно проверить работу каждого агрегата. Его особенно волновали показания скоростемера. Сердце Лалы заколотилось, когда он увидел алые, светящиеся ниточки быстро бегущих цифр: 0,5–0,7 — 1,0–1,1 — 1,2–1,3 — судя по цифровой индикации, пока все вроде бы в порядке. Значение скорости резко увеличилось. Даже при 1,4–1,5 никакой вибрации! «Значит, ребята и в самом деле устранили все неполадки», — с благодарностью думал Лала. Ведь только вчера при этой скорости начиналась едва заметная вибрация и он боялся, что поврежден фотонный отражатель. А ведь с вибрацией шутки плохи — стоит чуть превысить предел и удлиненный сигарообразный корпус такси разлетится на куски. Нет, все нормально.
Скорость все возрастала: уже 1,6–1,65 — 1,67 — 1,7! С такой скоростью Лала еще никогда не летал на маленьком такси старого образца. Еще две секунды — и она будет 1,85. Скоростемер замер. Успокоившись, Лала откинулся на спинку кресла и начал тихонько насвистывать. Машина словно ждала этого момента — она резко покачнулась, завертелась волчком и ее затрясло. Началась ротация…
Спина космонавта покрылась холодным потом. Ведь это конец! Из многолетней практики он знал, что в такой ситуации ничего нельзя сделать. Нельзя даже дать фотонный сигнал на башню автоматического управления — сильная вибрация и хаотическое вращение нарушают двустороннюю связь. Даже если башня и примет его сигналы, на телеприемнике все равно ничего не увидишь. Словом, надо самому устранять неисправность, иначе это старое корыто разнесет вдребезги. Лала отключил автоматику.
Теперь там, на башне, им придется поломать голову, что стряслось с машиной… Можно ли посылать человека, толком не проверив аппаратуру?..
За считанные секунды он смог сориентироваться и чуть уменьшить вращение. Перейдя на ручное управление, Лала не снизил скорости. Судя по всему, дело было не в ней. Затем он подсоединился к компьютеру. Этот компьютер новейшего образца мгновенно выдавал подробнейший диагноз.
А между тем такси со скоростью 1,85 сверхсветовой приближалось к орбитальной станции Рептете в созвездии Рио. Страшная мысль пронзила сознание Лалы: «Если не приостановить вибрацию и вращение, такси врежется прямо в орбитальный комплекс: затормозить при ротации невозможно». Тем временем компьютер ответил: «Ут-течка-а т-тяже-елой в-во-оды в ко-омп-пенса-аторе. 9WW4g3y подсо-оед-динить к 8WW3y-ra к-коне-ец».
«Еще заикается», — со злостью подумал Лала.
В ушах звучало последнее слово компьютера — конец. Клапан, о котором он предупредил, находился снаружи, в хвостовой части ракеты: так легче было заправлять горючее. С кабиной он связан не был. Следовало выкарабкаться из кабины, ощупью по-пластунски проползти по крутящемуся корпусу ракеты, перекрыть вентиль и также ползком вернуться обратно. И все это надо успеть за три минуты: кислород в скафандре рассчитан только на это время… Но выбора не было. Уже через тридцать две секунды он стоял в скафандре перед шлюзовым отсеком, подключил аппаратуру, привязал ключ и приготовился к выходу в космос. Крышку люка как назло заклинило: по-видимому, ее уже давно не проверяли. Казалось, она приросла навечно. Пришлось потратить чуть ли не полминуты, чтобы ее открыть. Наконец он проскочил через герметизированный шлюзовой отсек и выбрался из люка.
«Какая ни на что не похожая панорама космоса открывается с ракеты, которая ходит под тобой ходуном, крутится, вертится, того и гляди сбросит в тартарары», — подумал Лала и пополз к вентилю. Секунды казались часами. Он долго не мог затянуть злосчастный вентиль. Тот порядком заржавел. Должно быть, за последние полгода его ни разу не смазывали… Но как только Лале удалось сделать, что нужно, вращение тут же замедлилось и вскоре прекратилось вовсе. Космонавт облегченно вздохнул. Но уже прошло две минуты! За одну минуту доползти до люка и пройти через шлюзовой отсек невозможно. Значит, он останется без кислорода в лучшем случае на пятьдесят секунд!
Когда Лала проходил через люк, в легких уже почти не оставалось кислорода. Он задыхался, как рыба, выброшенная из воды. Казалось, тело разламывается на куски. Закончив герметизацию шлюзового отсека, он сдернул маску и упал, судорожно хватая ртом воздух. Последнее, о чем он успел подумать, была автоматика. Уже теряя сознание, Лала нажал кнопку наземного управления.
Он пришел в себя только на орбитальной станции Рио. Техник долго тряс космонавта, прежде чем тот очнулся.
— Эй, Лала! Что стряслось? Почему ты в скафандре? — удивился он.
Лала рассказал о всех своих злоключениях. Выслушав его, техник помрачнел.
— Я не смогу поменять тебе кран, у нас нет запасных частей, — тяжело вздохнул он и беспомощно развел руками. — Вчера как на грех последний отдал. На всем здешнем созвездии днем с огнем не сыщешь ни этого крана, ни деталей к твоему фотонному отражателю. Все это старье снято с производства. Не представлю, как ты долетишь…
— Мне еще надо попасть в Калькутту.
— На такой машине? Отчаянная голова! А если этот вентиль опять…? — Слова застряли в горле.
Техник всегда восхищался Лалой, и сейчас, думая о нависшей над ним опасности, испытывал чувство тревоги, щемящее и ноющее, как зубная боль.
— Авось пронесет… — нарочито спокойно произнес Лала.
— Будь поосторожнее в Калькутте!
— Спасибо! До свидания!
Взлет прошел благополучно, и ракета без вибрации помчалась с 1,85 скорости света.
Словами не передашь и сотой доли того, что пережил Лала за эти несколько часов. Больше, чем превышение скорости, его волновал испорченный кран: того и гляди могла начаться утечка тяжелой воды. С минуты на минуту космонавт ждал аварии. Пот градом катился по лицу. Ему казалось, что он выбился из сил, выжат, как лимон. Лала был не робкого десятка, но кто бы остался спокоен в подобной ситуации? Он не мог дождаться, когда наконец приземлится в Калькутте, не верилось, что можно целым и невредимым оказаться в половине пятого в управлении Рептете.
— Ну, какие новости в детском саду? — спросил сынишку Лала.
— Ванесса как вцепится мне в волосы…
— Что за Ванесса?
— Ванесса Дёбрёги.
— Ну а ты?
Мальчик энергично замотал головой.
— Почему же ты не дал ей сдачи?
— Не успел. Я колошматил Алмаша.
— Какой еще Алмаш?
— Как какой? Алмаш Шхлуцхофер. Мой лучший друг, — с гордостью сказал мальчик. — Ты мне что-нибудь купишь?
Лала ласково погладил жесткий ежик волос.
— Куплю. А что бы тебе хотелось?
— Да мне все равно.
— Тоже мне… не знаешь, чего хочешь, а пристаешь: «купи, купи»!
— Но ты же взрослый и сам должен знать, чему обрадуется твой ребенок.
Они вошли в огромный гастросам.
— Вот купи мне это, — показал мальчонка на полку с консервами.
— Потерпи, сперва купим, что велела мама.
Они остановились возле прилавка с гастрономией.
— Пожалуйста, двести граммов свиной грудинки!
— Есть ветчина в банках, зельц, венгерское сало, колбаса из Бочкая. Только что получили… — добродушное лицо продавщицы расплылось в широкой улыбке.
— Пожалуйста, двести граммов свиной грудинки!
— Купите что-нибудь из колбас: диетическая, сырокопченая, варено-копченая, пражская, марсианская… — словно не слыша Лалы, перечисляла продавщица.
— Я прошу у вас двести граммов свиной грудинки! — настойчиво повторил он.
— А окорок?! Одно загляденье…
— Мне нужна грудинка! — сухо оборвал Лала.
— Но…
— Скажите, — раздраженно перебил он, — почему вы не хотите дать мне двести граммов грудинки?!
— А ее у нас нет.
— Тогда взвесьте двести граммов колбасы, — безнадежно махнул рукой Лала.
— Будьте любезны.
Соседний прилавок ломился от хлебных изделий.
— Пожалуйста, пять булочек.
— Есть рожки, рогалики, завитушки с маком… — быстро затараторила маленькая, круглая, как шарик, продавщица. Ее младенчески розовое толстощекое лицо с узкими черными глазками чем-то походило на румяную, пышную сдобушку со сливами. — Вот, пожалуйста, пончики, марципанчики… — Она перевела дух. — Могу предложить палочки, батончики луци-куци…
— Да не нужны мне все ваши луци-куци, — взревел Лала так, что девушка в ужасе шарахнулась от него. — Дайте мне пять булочек.
— Булочки кончились, — сердито отрезала она.
— Дайте пять рогаликов.
Они долго ходили по огромному гастросаму, но прилавка с пивом так и не нашли.
— Не могли бы вы сказать, где пиво? — спросил космонавт у парнишки, расставлявшего какие-то бутылки.
— Слетайте на Луну, — посоветовал тот. — У нас пива нет уже почти неделю.
— Здравствуй, дорогая! Ну, что ты сегодня делала?
— Ах, и не говори… Давно у меня не было такого трудного дня, — тяжело вздохнула жена.
— Какая ты сегодня красивая. И прическа тебе к лицу!
Стройная, с большими серыми глазами, крошечным ярким ртом, Цила была очень хороша, и Лала смотрел на нее с такой ласковой улыбкой, на которую, казалось бы, нельзя было не ответить тем же. Но Цила была вне себя от возмущения. Щеки горели, глаза метали молнии.
— Мне пришлось целых четыре часа просидеть в парикмахерской!
— Мама! Я хочу на горшок!
— Ты уже большой мальчик, мог бы и сам сходить… Ладно, скажи папе. Должен же он хоть что-то делать для нас! Лала, как прошел полет? — небрежно бросила Цила.
— Ты знаешь, сегодня… — начал было муж.
— Пойду приму́ ванну! — Тут же перебила она. — Только я стала пылесосить, как притащилась тетушка Манци и как затараторит… Ее ведь не остановишь. Несет всякий вздор. Совсем меня замучила, уж думала, конца этому не будет. — Голос жены звучал трагически. — А вы накрывайте пока на стол, будем ужинать, — чуть веселей добавила она, взмахнув длинными, густо накрашенными ресницами. — Словом, тетушку Манци унесло только в полдень. Пока я управилась с уборкой и добралась до парикмахерской, было уже три часа! Ну и отсидела там целых четыре часа!
— Но, дорогая, ведь сейчас еще только половина шестого…
— Четыре часа в эдакой жарище! Да разве ты можешь представить себе, какой это кошмар? Правда, прически хватит теперь на неделю. А грудинка где? Что это? Рогалики? Ты купил рогалики?! — Возмутилась Цила. — Ведь я же велела булочки! Все утро тебе это вдалбливала. Куда ты девал пиво?
Лала опустил голову, беспомощно заерзав на стуле.
— В гастросаме не было ни грудинки, ни…
— Не зря я говорила маме: что тебе не поручи — все без толку, — ее красивое лицо сделалось злым и высокомерным. — Стоит хоть раз попросить о какой-нибудь мелочи, чтобы в этом убедиться. Скажи, есть что-нибудь на свете, что бы ты сумел сделать!?