Ужинали в доме Ребане поздно. За стол садились в десятом часу. Обычно к этому времени и приезжал из больницы доктор Руммо.

Остроумие и веселый нрав доктора делали его самым желанным гостем в семействе Ребане. И Альберт и Кярт Ребане были в восторге от милого доктора, слывшего самым галантным человеком в волости.

У Ребане доктор появился немногим больше месяца назад. Вначале как лечащий врач Альберта, потом — как внимательный и заботливый друг. Но ни для кого не было секретом, что истинной причиной частых визитов доктора была очаровательная хозяйка дома.

От больницы до Мустамяэ — двадцать с лишним километров. Едва ли не каждый вечер доктор с терпением и настойчивостью влюбленного проделывал этот путь, пока в конце концов, по дружескому совету Альберта, не приобрел себе легковую машину, черный немецкий «Оппель». Несколько таких машин после бегства немцев припрятали хуторяне. С того времени «Оппель» доктора частенько видели в Мустамяэ даже днем.

Поговаривали, будто прошлое Руммо было отнюдь не безупречным, и якобы в годы оккупации кто-то встречал в Таллине блестящего немецкого офицера, походившего как две капли воды на Рене Руммо. Разговоры эти доктор принимал с ледяным равнодушием, вскользь замечая, что двойник его, быть может, счастлив тем, что ему никогда не приходилось слышать подобные идиотские сплетни.

Больше всего на свете доктор не любил политику. И Альберт, который считал себя ярым патриотом, страшно был недоволен тем, что во всех вопросах, касающихся политики, доктор сохранял строгий нейтралитет.

— Жизнь слишком коротка, мой друг, — говаривал Руммо Альберту. Поменьше политических дрязг. Aurea mediocritas — золотая середина таков мой девиз!

Сегодня, как обычно, доктор приехал ровно в девять часов вечера. По расстроенному лицу Альберта Руммо определил, что тот ждал его с нетерпением. Паралитик сидел за тяжелым дубовым столом.

Массивная угловатая мебель, копии Бэклера, высокие застекленные шкафы, мерцающие золотыми переплетами старинных книг и хрустальными безделушками, — все свидетельствовало о любви хозяев к тому старому доброму времени, которое Альберт называл «золотым веком» своем родины.

— Не удивляйтесь моему вопросу, Рене, — сказал Альберт, усаживая гостя рядом с собой, — меня интересует, что произошло с Филимовым. Вы действительно убеждены, что у него был обморок?

— Я совершенно в этом не убежден, — ответил Руммо, внимательно посмотрев на Альберта.

— Все-таки у него был сердечный приступ? — с тревогой спросила, входя в гостиную. Кярт Ребане.

— Нет, — покачал головой доктор, — ни то, ни другое.

— Не понимаю вас, — нахмурился Альберт.

— Представьте себе, я сам не могу ничего понять, — пожал плечами Руммо. — Мне не хотелось тогда говорить, но, по-моему, старик был абсолютно здоров. В первую минуту я подумал, что он пьян. Ему просто понадобилось удалить нас из кабинета. Впрочем, небольшое нервное потрясение…

— Так я и полагал… — пробормотал себе под нос паралитик. Значит, эти бумаги находились в папке. Но каким образом он мог знать об этом? — Перехватив вопросительный взгляд Руммо, Альберт замолчал.

Неловкую паузу прервала Ребане.

— Вы просто жестоки, доктор, — шутя заметила она. — По-вашему, человек болен только в том случае, когда лежит при смерти. Нет-нет, Рене, не отпирайтесь, сразу же после ужина поедем с вами проведать Филимова. Согласны?

— Охотно, дорогая Кярт, — просиял Руммо. — Мой «Оппель» к вашим услугам…

После ужина, воспользовавшись отсутствием Руммо, вышедшего к машине, Альберт, недоумевая, спросил:

— Что ты задумала, Кярт?

— Надо выяснить, куда он дел папку, — сухо ответила она, — об остальном позаботишься сам. Боюсь, ты слишком поздно спохватился.

— Но кто же мог думать…

— Оставь! — отрезала она. — Ты должен был поговорить с Филимовым сейчас же, как только я рассказала тебе о найденном рапорте. Я уговорю его прийти на твой юбилей. Побеседуешь с ним с глазу на глаз, это единственный выход.

— Ты умница, Кярт, — с благоговейным трепетом прошептал он.

Торопливо одевшись, Ребане ушла.

Проводив ее протяжным вздохом, Альберт удалился в свой кабинет. Закрыв дверь на ключ, он подкатил кресло к висевшей на стене небольшой картине в овальной раме и нажал на искусно замаскированную кнопку. Раздался легкий щелк. Картина подалась вперед, открыв потайное отверстие. Паралитик достал оттуда мелко исписанный цифрами лист бумаги, устроился за столом и стал выписывать цифры в два столбца. Потом снял со стеллажей одну из книг и на первых девяти страницах отсчитал строчки в соответствии с цифрами первого столбца, затем слова, указанные цифрами второго. Вскоре ему удалось прочесть шифрограмму. Получилось следующее:

«Связного не встретили. В 3.00 были обнаружены сторожевыми катерами. Ушли от преследования. Немедленно сообщите, что с «Мстителем».

Прочитав шифровку несколько раз, паралитик нервно сжался в кресле. Итак, больше не оставалось ни малейшего сомнения: Густав Сурнасте потерпел неудачу. Провалилась превосходно задуманная операция, которая тщательно готовилась на протяжении нескольких месяцев. Сорвалась еще одна попытка связаться с «Национальным комитетом» через морскую границу. Железную шкатулку в случае провала Сурнасте должен был выбросить в море. Впрочем, за судьбу шкатулки Альберт не беспокоился. Если даже она каким-нибудь чудом и попадет в руки пограничников, им все равно не удастся разгадать ее тайну: второго секретного состава для обработки «Мстителя» не существует.

Размышлениям паралитика помешал стук в дверь. Он услышал взволнованный голос племянника.

— Я занят, что тебе? — недовольно спросил Альберт.

— Открой, дядя! Тут какой-то тип задушить меня хотел.

— Что такое?

— Открой, к тебе гость приехал.

Альберт впустил Ури.

— Что за гость? — быстро спросил он.

— Не знаю! — сердито выпалил Ури. — Высокий такой, с длинным носом. На цаплю похож. Ты же предупреждал, чтобы тебе не мешали, когда ты работаешь. Я говорю, что ты занят, а он — позови дядю Альберта. Я говорю, что ты больной, а он — позови да позови. Тогда я хотел дверь захлопнуть, а он — меня за шиворот и прошипел в самое ухо: «Мо'одой че'овек, сейчас же отправляйтесь к своему дядюшке и скажите, что приехал профессор из Тарту».

— Бог мой! — засуетился паралитик. — Зови! Немедленно зови!

Подождав, пока Ури выйдет, Ребане запрятал бумаги в ящик стола. Едва он успел это сделать, как дверь отворилась и в кабинет вошел профессор Олбен Карл Миккомяги.

Окинув любопытным взглядом непомерно расплывшуюся фигуру хозяина, он негромко произнес:

— Я привез вам вести от Густавсона.

— Пусть взовьется сине-черно-белый, — отозвался Альберт. Наконец-то, господин профессор! Я знал, что вы с часу на час должны прибыть в Мустамяэ. Однако я полагал, что меня все-таки предупредят о вашем визите.

— К сожалению, мне не удалось этого сделать. — Не дожидаясь особого приглашения, профессор уселся в кресло напротив хозяина и, разминая руками уставшие ноги, спросил: — Проуы Кярт, видимо, нет дома? Так, по крайней мере, уверил меня ваш племянник. О, это самый милый мальчик из тех, которым когда-либо приходилось грубить старшим.

— Простите, господин профессор, мальчик выполнял мою просьбу… А Кярт действительно нет дома.

— Тем лучше, господин Ребане: никто не помешает нашей беседе. Женщина и политика, как известно, два несовместимых понятия, саркастически улыбнулся гость. — Но я буду весьма и весьма огорчен, если мне не удастся повидать свою коллегу.

— Почему? — удивился хозяин. — Кярт скоро будет. Она уехала приглашать друзей по случаю завтрашнего семейного торжества. Ваш покорный слуга — юбиляр: завтра мне придется перешагнуть за роковую черту, пойдет шестой и, вероятно, последний десяток. Бог мой, как быстро летит время! Ровно полвека прошло с тех пор, когда я впервые открыл глаза, чтобы увидеть этот мерзкий мир обманчивых надежд и вечных страданий. — Паралитик протяжно вздохнул. — Итак, господин профессор, надеюсь, вы погостите у нас до завтрашнего вечера?

— Увы, мой друг, не позднее чем через час я должен покинуть Мустамяэ. В городе на меня, кажется, обратили внимание, а посему каждый миг промедления грозит неприятностью. Новости я привез чрезвычайно неутешительные. Прежде всего имейте в виду: городская явка провалилась. Поэтому я не мог заранее предупредить о своем визите.

Паралитик слушал с внешним спокойствием, печально прикрыв глаза. Он ждал самого главного — что скажет гость об Ояранде.

Угадав его мысли, профессор произнес:

— Инспектор Ояранд в Мустамяэ не приедет. Он в Москве. Черт возьми! Эта глупейшая история, право, не стоит выеденного яйца. Она наводит меня на безрадостные мысли. Это называется поднять панику, увидев спину удирающего неприятеля, или что-нибудь в этом роде. Соблаговолите же наконец объяснить мне, чем, собственно, вызван такой интерес к Ояранду. Почему нужно убрать его?

— Господин профессор, — сухо ответил Ребане, — вам лучше спросить об этом у Витязя. Есть вещи, которые мы вынуждены скрывать даже друг от друга. Могу только сказать, что инспектор Ояранд лично знает Сову, которого советские органы безопасности всюду разыскивают.

Профессор изумленно вскинул брови. При одном упоминании о Сове у него засосало под ложечкой. Он никогда не видел в лицо могущественного шефа, носившего эту кличку. В прошлом один из тайных референтов президента Пятса, организатор созданного в годы войны в Эстонии временного правительства — «Национального комитета», Сова, по мнению профессора Миккомяги, был крупнейшим государственным деятелем.

Получая все инструкции Совы через Альберта, профессор долгое время подозревал, что под этим псевдонимом скрывается не кто иной, как сам Альберт, сын таллинского фабриканта, бывший офицер эстонского легиона СС, а теперь представитель осевшего за границей «Национального комитета». Однако подозрения профессора так и остались подозрениями. Шеф не открыл своего лица, он не доверял даже своим самым близким и проверенным агентам.

— Да, — выдавил профессор наконец, — вы правы, любопытство в данной ситуации, пожалуй, излишне. — Профессор принял строгое выражение и придвинулся с креслом к столу. — Однако к делу, господин Ребане. Нам удалось выяснить, что в Таллине кое-кто пронюхал о миллионах генерала Лорингера. Оказывается, некий русский летчик Сергей Устинов…

— Как фамилия? — всполошился паралитик.

— Сергей Устинов… В годы оккупации он каким-то образом попал на остров, бежал и ныне прислал из Новороссийска письмо, будто от здешних рыбаков слышал о спрятанных в Мустамяэском замке ценностях.

— Бог мой! Вы говорите чудовищные вещи!

— Это еще не все, — продолжал гость. — Сообщением летчика, разумеется, заинтересовались. По-видимому, в связи с этим Ояранда и не пустили в Мустамяэ. Мы предполагаем, что под видом учителя географии Александра Уйбо к вам подослан советский чекист. Точных сведений, к сожалению, нет, но факт весьма вероятен. Нам совершенно достоверно известно, что Уйбо переведен сюда на работу с ведома органов госбезопасности. Я был послан сопровождать Уйбо до самого Мустамяэ с целью предотвратить готовившееся покушение, поскольку его вполне могли принять за инспектора. Убирать Уйбо, не выяснив определенно, кто он и с каким заданием сюда направлен, не имеет никакого смысла. У нас нет гарантий, что вместо Уйбо к вам не пришлют нового агента, которого мы не будем знать и который, следовательно, будет в тысячу раз опаснее Уйбо. Наши хлопоты и тревоги оказались напрасными, — грустно усмехнулся профессор. — Человек, который должен был совершить покушение на инспектора, арестован. Я говорю о Метсе. Со слов его жены я понял, что дом по улице Соо, двадцать четыре, давно уже находится под наблюдением. В общем, картина получается весьма невеселая. Заглянув в непроницаемые глаза Альберта, профессор вытянул из кармана платок и трудолюбиво занялся своим носом. — Итак, — продолжал он после минутной паузы, — Витязь советует шефу принять все меры предосторожности и в случае необходимости перепрятать ценности в более надежное место.

— За границу? — прищурившись, спросил Альберт.

— Ни в коем случае! Это наше национальное достояние. Мы сохраним его для родины, до тех дней, когда наступят лучшие времена!

Посоветовавшись, оба собеседника единодушно пришли к выводу, что Уйбо следует взять под строжайший надзор, а затем без шума, каким-нибудь легальным путем, выжить из школы. Эту задачу взял на себя Альберт Ребане. Далее профессор сообщил, что привез для шефа дополнительные списки. Последние два месяца небольшая, хорошо законспирированная группа во главе с адвокатом Густавсоном, известным под кличкой «Витязь», готовила по приказу Совы списки надежных лиц. Сюда входили сыновья кулаков, бывшие офицеры, активно сражавшиеся в рядах немецкой армии против советских войск, и различные политические преступники, короче — все те, кого со временем шеф рассчитывал объединить под своим началом и таким образом создать мощно развитую агентуру. В заключение профессор сказал:

— Господин Ребане, несколько слов о нашей просьбе. Материалов о Рене Руммо у нас нет. В списках он проходит под именем Карла Гетса, личный номер триста сорок семь. Это пока все, что могу вам сообщить. Думаю, — усмехнулся профессор, — вам следует запросить о нем либо «Интеллидженс Сервис», либо американскую разведку. Архив гитлеровской разведывательной службы в Прибалтике был продан в одну из этих стран. Что касается Филимова, — профессор развел руками, — членами «Союза освобождения», как вам известно, одно время лично занимался генерал Лорингер. Документы Филимова были отосланы к нему и безвозвратно утеряны. Впрочем, кое-что мне удалось для вас достать.

Вспоров перочинным ножичком твердую подкладку объемистого бумажника, профессор извлек какой-то формуляр и с легким поклоном передал его в задрожавшие руки паралитика. Сверху на анкете Альберт увидел четкую, крупную надпись чернилами: «Максим Аполлонович Филимов».

Поздно вечером, когда Ури, приготовив уроки, стал укладываться спать, к нему в комнату заглянул дядя Альберт.

— Ты не спишь, голубь? — ласково спросил он.

— Ложусь, дядя.

— Ну-ну, я тебя долго не задержу. Зайди-ка на минуточку.

Ури молча последовал за коляской, недоумевая, что бы это могло означать. Дядя не часто приглашал его в свой кабинет. Да и сам Ури не очень-то любил сюда заходить.

В кабинете было неуютно. Желтые обои на стенах, большой желтый абажур на высоком торшере, даже широкое зеркало на сверкающей ореховой подставке было как будто отлито из тусклого желтого стекла.

Больше всего в этой комнате интересовал Ури дубовый вделанный в стену шкаф. Резные дверцы шкафа всегда были на запоре, но Ури отлично знал, что одна из них скрывает проход в смежную комнату, через которую можно было потайной лестницей спуститься в парк. Когда-то эту комнату снимал строгий, неразговорчивый советский майор. Ури почти никогда не видел его, так как майор постоянно находился в разъездах и только изредка приезжал переночевать. Потом он уехал, и вот уже скоро год, как в комнате никто не жил. Но сегодня утром произошел случай, удививший Ури. Во время завтрака дядя Альберт послал его в свой кабинет за папиросами. Ури взял со стола папиросы и совсем уже было собирался уходить, как вдруг услышал за дубовой стенкой шкафа знакомый голос. Ури ничего не мог понять. Ни от матери, ни от дяди он ни слова не слышал о возвращении майора. Впустив племянника к себе, Альберт запер дверь и, взяв Ури за плечи, как всегда в минуты крайнего напряжения, печально прикрыл глаза. В голове его с лихорадочной поспешностью созревал четкий и ясный план действий.

— Скажи мне, Ульрих, — Таммеорг, кажется, твой приятель? — наконец спросил он.

— Он мой друг, дядя.

— Друзей нет, мой мальчик, — поправил Альберт, — о таких понятиях, как дружба, жалость и совесть, в наше время лучше всего забыть. Есть только ненависть и любовь. Да-да! Великая любовь к родине и смертельная ненависть к ее врагам. Запомни это, голубь! Впрочем, вздохнул он, — всего тебе сейчас не понять… Ну так вот что, ты поможешь мне в одном важном деле. Это касается вашего нового учителя, да и… пожалуй, Ильмара. Обещай мне, что нигде, никогда и никому не заикнешься о нашем разговоре.

— Клянусь! — прошептал Ури и почувствовал, как мурашки забегали по всему его толу.

— Ваш новый учитель Уйбо оказался очень нехорошим человеком, угрюмо проговорил дядя, сверля Ури круглыми совиными глазами. — А теперь слушай меня внимательно…