Франсуа не терпелось спровадить Франшику. Сегодня у него начинается новая жизнь — в его дом придет Летисия, зеленоглазая наяда, которая так волнует его воображение. Кто бы мог подумать, что она способна на такие пьткие романтические выходки? Воистину, женская душа — загадка… А Франшику стиоял и разглагольствовал об омарах с орешками под манговым соусом, от которого любая женщина влюбляется по уши…

— Ужин сегодня готовлю я, — прервал его Франсуа, — и готовлю его для двоих: Летисии и художника Франсуа, который пригласил ее в гости, а тебя прошу удалиться. И как можно скорее. Больше того, Франшику, я прошу тебя не возвращаться!

— Ты что, хочешь сказать, что я буду ночевать под кустом? — возмущенный Франшику готов был испепелить взглядом приятеля, но возмущение его было наигранным, они прекрасно понимали друг дpyгa.

— Где хочешь, там и ночуй, — проявил крайнюю степень бессердечия влюбленный художник. — Кстати, ты говорил, что завтра уезжаешь. Можно узнать куда?

— В Рио — де — Жанейро. Деловая поездка. — Франшику тут же напустил на себя серьезный вид. — Ты вот думаешь, что Франшику — шут гороховый, а он — бизнесмен, главная надежда фирмы.

— Очень рад за тебя и за фирму, — расхохотался Франсуа. — А ты бы не мог стать и моей главной надеждой?

— В чем дело? — насторожился Франшику.

— Не в службу, а в дружбу — загляни в Сан — Паулу и повидай Лилиану. Ты наверняка ее помнишь. Она была со мной, когда ты продавал мне участок. Узнай, как у нее дела с моей квартирой. Продала она ее? А если продала, то перевела ли деньги?

Франшику прекрасно помнил Лилиану. Еще бы ему не помнить такую красивую девушку! Она тогда ему очень понравилась. Что ж, он с удовольствием с ней повидается. Похоже, Франсуа не будет рыдать, уткнувшись в подyшку, если Франшику немножко поухаживает за этой красоткой.

— Так и быть, — с важностью сказал Франшику, — заеду. Но и ты окажи мне услугу: заведи себе блокнот и записывай все мои благодеяния.

— Непременно, — пообещал Франсуа. — А пока до встречи, дружище! Жду тебя с хорошими вестями от Лилианы.

Франшику поклонился и ушел, а Франсуа подумал, что вести от Лилианы могут быть всякие. Он ведь не позвонил ей, так что она наверняка на него обижена. И не без оснований. Но с другой стороны, уж теперь она точно знает: между ними все кончено.

Насвистывая, Франсуа принялся готовить ужин. Готовить он любил и умел. Рыба будет золотиться поджаристой корочкой, золотистой, поджаренной будет и картошка. Вино тоже будет золотистым. А в окно будет струиться золотистый свет заходящего солнца. И в мягких сумерках будут мерцать, как две звезды, любимые глаза, наполняя сердце счастливым томлением. Ведь любовь главная драгоценность жизни.

Летисия пришла в самый разгар стряпни. Она, можно сказать, застала Франсуа врасплох.

— Входи, мое счастье.

Конечно, Франсуа предпочел бы, чтобы она пришла, когда у него все было бы уже готово, но сколь многообещающим было ее нетерпение!

— Я не могла дозвониться тебе целый день, вот и заехала на секунду, — сказала Jkтисия. — Я не поняла, что означают твоя записка и цветы.

— А мне показалось, что я написал так ясно, — улыбнулся Франсуа. — До чего же долго я ждал тебя, и вот ты, наконец, здесь. Разве это не самое главное?

Он подошел к ней, собираясь обнять, поймать нанопец ускользающую наяду. Но выражение лица Летисии было, по меньшей мере, необычным. Она ничуть не походила на влюбленную женщину, которая торопилась на свидание, и уж совсем не была готова ни к каким объятиям.

Все — таки Франсуа притянул ее к себе, попытался поцеловать и почувствовал сопротивление.

— Что это? Ошибка? Комедия? Или ловушка? — Летисия будто размышляла вслух, высвобождаясь из его объятий и вопросительно поглядывая на него.

— Клянусь, я пришел в неистовый восторг от твоего послания на зеркале и в экстаз от сережки у меня в постели.

Франсуа вовсе не собирался отпускать Летисию. Он хотел уверить ее, что ей нечего стыдиться своего порыва, что он разделяет ее чувства, что он просто на седьмом небе от счастья и благодарности.

— Но я никогда не была в твоей постели, и ты это прекрасно знаешь, — Летисию начала даже забавлять нелепая ситуация. И чем она казалась нелепее, тем больше хотелось Летисии разобраться в ней и расставить все точки. — Ты просто морочишь мне голову, Франсуа, и я не скажу, что шутки у тебя хорошего тона.

Летисия бросила холодный взгляд на Франсуа: в конце концов, любая нелепость должна иметь свой предел.

— Но я вовсе не шучу. — Франсуа теперь держал ее за руку. — Пойдем ко мне в спальню.

Летисии на миг потеряла дар речи: да что же это такое?! 3а кого он ее принимает?!

— Я ухожу! Довольно с меня всяких глупостей! — заявила она.

Негодование Летисии рассмешило Франсуа.

— Не будь ребенком, Летисия! Разве я похож на насильника? Поверь, я и пальцем тебя не трону! Мне теперь тоже стало интересно, кто же побывал у меня в спальне и испачкал твоей помадой мою подушку.

Летисия медленно, недоверчиво вошла в спальню. На зеркале губной помадой — да, ее помадой, но такой помадой красят губы миллионы женщин! — было на разных языках написано: «Я тебя люблю».

Франсуа молча протянул ей сережку. Если такой помадой красили губы миллионы женщин, то сережка была действительно ее, тут уж не было никаких сомнений.

— Мне очень жаль, что ты решил, будто я спо¬собна на такие дурацкие выходки. Они не в моем стиле, Франсуа, хотя сережка в самом деле моя, — ¬Летисия снисходительно смотрела на художника, чье пылкое воображение увлекло его слишком да¬леко.

Ей даже стало жаль его, такое искреннее огор¬чение отразилось у него на лице. Даже не огорчение — горе.

— Но Франшику видел, как ты приезжала на машине Гаспара, — Франсуа пустил в ход свой последний аргумент, он не понимал, почему Летисия так упорствует: — Прости! Я был так счастлив оттого, что женщина, которую я люблю, ответила мне любовью, и с такой любовью готовил ужин…

Из кухни запахло горелым, и Франсуа, не договорив, бросился туда.

— Ты права, что не собиралась со мной ужинать, — все сгорело! Все прах и пепел, а пеплом сыт не будешь, — улыбнулся Франсуа.

Летисии вдруг все показалось очень смешным.

— Я очень люблю хорошо прожаренную рыбу. И чем больше, тем лучше, — сказала она, оглядев угольки на сковородке, — так что придется мне все — таки с тобой поужинать. Только знаешь, мне бы тоже хотелось похвастаться своими кулинарными способностями.

Пока она колдовала над сыром и сливками, готовя какое — то фантастическое блюдо, Франсуа смотрел на нее и таял — самая прекрасная из женщин хозяйничала у него в доме. И естественно, когда они, наконец, сели за стол, первый бокал он выпил за нее.

Таял Франсуа. Таяло во рту приготовленное Летисией блюдо, и, кажется, в конце концов немного оттаяла и Летисия, но и то только после того, как Франсуа сказал:

— Похоже, я знаю, кто у меня побывал. Оцени мои дедуктивные способности. Во — первых, согласись, что это кто — то из близких тебе людей. Иначе откуда машина Гаспара, твоя помада и серьги?

— Но клянусь, я просто ума не приложу, кто бы это мог быть, — искренне недоумевала Летисия.

— Аманда! — сказал Франсуа. — Потому что, во — первых, я хочу сказать тебе, что она уже несколько раз пыталась поговорить со мной наедине.

— Ты знаешь, я это замечала, — и вот тут Летисия смягчилась, — замечала, что Аманда всеми силами старается нас свести. Ты помнишь, как она во что бы то ни стало хотела помирить нас? Какая же она трогательная!

И Летисия вдруг почувствовала себя счастли¬вой: ее дочь так заботится о ней, так не хочет, чтобы мать осталась одна… Горячая волна благо¬дарности захлестнула Летисию.

Потом она смотрела картины Франсуа. И долж¬на была признаться себе, что не может остаться равнодушной. От них веяло силой и страстью. Они радовали насыщенным цветом и каким — то необычным разворотом привычных предметов.

— Какое у тебя великолепное чувство композиции, — не могла не похвалить она его.

— У критиков другое мнение, — рассмеялся Франсуа, — но я, кажется, нашел что — то свое и не собираюсь выпускать его из рук, — работаю с утра до ночи.

— Да, искусство забирает человека целиком, — согласилась Летисия.

— Любовь тоже, — сказал Франсуа и притянул ее к себе.

Это был их первый настоящий поцелуй, такой же насыщенный, полный и радостный, как нарисованные Франсуа картины.

— Ой, я же никого не предупредила, что задержусь, — спохватилась Летисия, — все будут волноваться, думать, что со мной что — то случилось.

— Но ведь случилось же? Да? — Франсуа вопросительно заглядывал ей в глаза.

— Да, — Летисия не могла сейчас слукавить.

* * *

Кассиану рассматривал рекламный проспект «Судоверфи Веласкес» и невольно ахал: ну до чего же хороши лодки! Одна другой лучше, удобнее. И как сделаны! А какие краски! Лодки прямо как живые!

Кассиану был настоящим рыбаком, и лодка была его мечтой. Серена мельком взглянула, чем так восхищается ее обычно суровый и молчаливый сын.

— Это мне папа дал. Наверное, принес от сеньоры Веласкес, — простодушно объяснил Кассиану, и мирный ясный день померк в глазах Серены.

— Иди погуляй, сынок, — попросила она, — и Асусену прихвати с собой. Ужинать мы еще не скоро будем.

Кассиану с недоумением взглянул на мать, но спорить не стал, не в его характере было спорить.

Серена осталась дома одна. В ее груди бушевала буря. Весь мир сейчас был для Серены тесен, а не только ее дом, всегда такой любимый, уютный, а теперь ставший прибежищем несчастья, мрачным, словно тюрьма.

Как только Рамиру вошел и взглянул на Серену, он понял: стряслось что — то серьезное — таким отчужденным было обычно радостное лицо жены.

— Ты опять с ней виделся? — только и спросила она.

Взгляд Рамиру невольно привлекли цвcтныe лодки, которые рассматривал Кассиану, и он тут же все понял. У него опустились рyки: опять надвигается шторм — возмездие за тени прошлого, что приходили и тревожили яркий день настоящего.

— Ты же знаешь, мы хотим сделать с Кассиану лодку, я и ходил на верфь, разговаривал с инженером, там мне и дали чертежи.

— Ты не ответил на мой вопрос: с ней ты виделся? — глаза Серены неотстyпно следовали за Рамиру, и, глядя в ее огромные, черные, полные боли глаза, нельзя было не сказать правды.

— Да, я видел и сеньору Летисию, но нужна мне была только лодка, Лодка для Кассиану!

— Нет, я не такая образованная, как твоя сеньора Летисия, но дурой я тоже никогда не была, — Серена говорила это, словно бы глядя в себя, словно размышляя вслух. — Что же ты думаешь, я не вижу, что с тобой творится, после того как ты увидел свою сеньору вместе с тем парнем? Думаешь, я не поняла, что ты непременно отправишься к ней, чтобы самому убедиться, влюблена она в него или нет?

В отчаянии была не только Серена, но и Рамиру — неужели Серена так никогда и не поверит ему? Неужели покой в их доме так и будет всегда держаться на волоске? Неужели невозможно до конца искупить совершенное прегрешение и оно всегда будет нависать мрачным при зраком?

— Вспомни, Серена, как нам было хорошо той ночью? Разве может обмануть ночь любви? — Рамиру всеми силами пытался найти то, что, безуспешно убедит жену в его преданности и отгонит навязчивый призрак.

— Может! — горько ответила Серена. — Все эти годы я бьта тебе верной, надежной женой. Мы были вместе во всех бедах и горестях. Ты всегда был моим единственным, моей радостью, и я надеялась, что ты позабудешь о ней. Но ты ее не забыл. Что ж! Без тебя мое сердце ссохнется и почернеет от горя, но жить я буду, потому что нужна своим детям. Поэтому будь мужчиной, Рамиру! Скажи, что ты выбираешь в этой жизни. Жить и делить тебя с ней я не смогу.

Серена высказала все, что хотела, и почувствовала, что в ней поселилась пустота безнадежности, у нее не было даже слез. Она тихо вышла из дому и не спеша пошла к морю, села на песок и стала смотреть, как набегают одна за другой волны. Она ни о чем не думала, только пристально следила, как набегали и откатывались сине — зеленые пенистые волны …

Серена все еще сидела на пляже, когда в дом вернулись с прогулки дети. Странно, может быть, называть детьми этого взрослого юношу и юную девушку, но все — таки они были детьми.

— Что — то случилось, папа? — спросил Кассиану у сгорбившегося Рамиру. сидевшего в углу, безнадежно опустив между колен руки.

— Нет, ничего, — глухо ответил Рамиру. — Толыю знаешь, может, вы переночуете сегодня у Самюэля? Ужинайте, а я пока пойду пройдусь.

Брат с сестрой переглянулись: такого еще не было никогда. Видно, произошло что — то крайне серьезное, иначе ни отец, ни мать так бы себя не вели!

Но слово родителей было для них законом, и, поужинав, Асусена прихватила белье, и они отправились к Эстер и Самюэлю.

— Милые бранятся, только тешатся, — попробовала успокоить ее Эстер, но Асусена только недоверчиво поначала головой.

Рамиру надеялся на благодатную ночь, которая всегда приносила им мир и согласие, но на этот раз он ошибся. Вернувшись, Серена заперлась в номнате Асусены и не захотела с ним даже разговаривать. Разговаривать им было не о чем. Она будет ждать его решения.

Рамиру злился на себя, на Серену и чувствовал свое полное бессилие. Он же все уже решил, все высказал. Но чем и как он мог вернуть себе поколебленное доверие Серены? Что должно было случиться, что произойти, чтобы она поверила ему?! И поверила навсегда!

Ночь была для обоих тягостная, почти бессонная.

Но поутру Серена уже, как всегда хлопотала на кухне, готовя завтрак. Жизнь должна была идти своим чередом, и дети не должны бьmи страдать оттого, что у матери разрывается сердце. У них будут свои неприятности, их в жизни не избежать…

И Рамиру, глядя на свою жену, не мог не восхищаться ею. С каждым годом он все больше и больше уважал Серену за выдержку, ровный нрав, за житейскую мудрость и за преданность ему и детям. Он не мог понять, как не чувствует его уважительной любви Серена? Как может в нем сомневаться? Ведь он же предан своей семье! Неужели она не замечает этого?

Асусена и Кассиану были рады вновь воцарившемуся у них в доме миру. Они были слишком молоды, слишком заняты собой, чтобы задумываться, прочен ли этот мир? Их и не тревожил призрак Летисии Веласкес.