Германия, август 1615 года

Неизвестная деревушка, затерянная в непроходимых дремучих лесах. Синее небо, на котором в этот день не было ни облачка, обещая погоду жаркую и душную. За окном, перегороженном решётками, слышался гомон гусей и уток, для которых этот день обещал быть таким же, как и многие другие дни, однако именно сегодня их звуки смешивались с шумом голосов проснувшихся жителей деревни и отдалёнными звуками ударов топора по дереву.

— Сегодня меня уже не будет на свете, — шептал в глубине камеры безжизненный женский голос по соседству с Анной. — Согласно закону я тоже признана виновной судом Святой Инквизиции в преступлении — в колдовстве. Теперь я — ведьма и нас тысячи, если верить священникам, все мы творим зло и несём горе на землю.

Анна всмотрелась в густой мрак темницы. Если бы всё это была бы неправда, то сейчас одиннадцать женщин не томились бы в одном мокром и сыром, душном подвале, где в углах шуршат крысы и воздух проходит только через крошечное зарешёченное окошко под самым потолком, которое не было затянуто бычьим пузырём, как это делалось в зажиточных домах. В воздухе слышалось покашливание и кряхтенье пытавшихся устроиться поудобнее на соломе узниц, некоторые лениво пытались вычесывать вшей, которых некогда монахини называли «божьими жемчужинами», считая их признаком святости, который теперь уже не играл никакой роли в обвинениях в колдовстве.

— Значит, мы всё-таки ведьмы, — продолжала свой монолог женщина тихим голосом. — Кто-то из нас томится в ожидании своего смертного часа из-за случайного наговора, не вовремя сказанных слов или «странного» выражения глаз, или просто кому-то твои хоромы расписные понравились…

«Смерть ведьмам!» — вновь доносятся крики из-за стен, обрывая тихий голос рассказчицы.

Началось.

Лязгнул железный замок, с натужным скрипом кто-то выдернул засов и отпёр дверь. На пороге возникли силуэты священников в длинных одеяниях, бесстрастно смотрящих прямо перед собой. Один из них объявил:

— Хочет ли кто-либо из вас покаяться пред лицом Господа Бога нашего до того, как ваши заблудшие души развеет пламя? — голос, словно наполнял собой всё свободное пространство каморки.

Все осуждённые женщины молчали — каяться им было не в чем, а оттягивать момент казни казалось бесполезным — до каморки доносились звуки, которыми сопровождалась постройка помоста на месте их казни. Не услышав ни звука из темницы, охранники, огладив нечёсаные спутанные бороды, по знаку священников завязали узникам глаза красными тряпками и повели куда-то по коридорам на свет Божий…

На центральной площади деревни сооружалось место казни, представляющее собой эшафот со столбом в центре, к которому обычно привязывали осуждённого и обкладывали заранее завезёнными дровами и хворостом. Однако, для деревеньки дрова стоили уж очень дорого и их основным потребителем являлась Святая Инквизиция, которая использовала в основном хворост вместо дорогих дров.

Сожжение ведьм всегда было публичным зрелищем. Издалека начинал стекаться народ к месту казни ведьм: и знатные люди, и беднота, и дряхлые старики, и даже малые дети. Шедшая толпа буквально смердела потом, грязью, гнилью и пылью, ведь христианские проповедники призывали ходить чуть ли не в рванье и никогда не мыться, так как считалось, что именно таким образом можно было достичь духовного очищения. Мыться нельзя было и ещё потому, что так можно было смыть с себя святую воду, к которой каждый житель непременно касался при крещении.

Празднично одетые, также на площади собирались представители местной власти: епископ, каноники и священники, нарядные бургомистр и члены ратуши в зелёных, красных и синих одеждах, судьи и судебные заседатели, обмахиваясь надушенными платками, чтобы вонь от скопившегося на улицах мусора не мешала наблюдать за ходом приготовлений к процессу казни женщин, обвинённых в колдовстве. Школьный хор заученно пел молитвы во время торжественной процессии.

Наконец, в сопровождении палача на тележках повезли связанных ведьм, глаза которых по-прежнему были завязаны красными тряпицами. Вооружённая стража из числа местных жителей гордо шествовала по бокам, а в середине всей процессии вели на верёвке очередную грешницу, сопровождаемую духовником. Поездка на казнь была тяжким испытанием, ведь зеваки никогда не упускали случая посмеяться и поиздеваться над осуждёнными ведьмами, совершавшими свой последний путь. Жители близлежащих домов выплёскивали на узкую дорогу, по которой везли осуждённых, содержимое вёдер и лоханок не смотря на то, что нечистоты могли попасть не только на осуждённых женщин, но и на какого-нибудь зазевавшегося прохожего, шедшего за повозками. Кое-где застоявшиеся помои со временем образовывали смрадные лужи, а неугомонные деревенские свиньи лишь дополняли общую картину деревни, которая оставалась неизменной и по сей день, когда мимо них шли одиннадцать ведьм в окружении их «свиты». Народ на площади требовал зрелища, люди жаждали криков, плача, мольбы о помощи или просто хотели, чтобы ведьмы выглядели злыми, бесноватыми, сыплющими проклятиями как и подобает себя вести в байках про ведьм, передающихся из уст в уста. Когда же несчастные наконец добирались до места казни, слуги приковывали их цепями к столбам и обкладывали сухим хворостом, поленьями и соломой. После этого начинался торжественный ритуал, во время которого проповедник ещё раз предостерегал народ от коварства дьявола и его приспешников:

— Дьявол не дремлет! — вещал над толпой священник, облаченный в тёмные одежды. Ветер легонько теребил за его спиной белый флаг с зелёным крестом — знамя Святой Инквизиции. — Он ищет заблудшие души, но сегодня мы сжигаем адово отродье, богопротивных ведьм! Возрадуйтесь же люди, ибо с казнью этих исчадий ада зла на земле станет меньше! Огонь очистит эти души, отравленные злом, очистит от скверны, переполняю-щую их и они будут спасены от вечного проклятия…

Толпа отозвалась одобрительным гулом на его слова и продолжала шуметь до тех пор, пока с узниц не сняли повязки.

Когда с головы Анны сняли тряпку, солнечный свет больно резанул по глазам, но вскоре зрение вернулось, запечатлев в памяти вязанки хвороста, оскаленные лица гудящей толпы собравшихся людей, которые показались ей однородной безликой массой, смешением чёрных, фиолетовых и коричневых оттенков, с одинаковыми выражениями их простых грубых лиц. Над толпой словно в дымке вдалеке сине-зелёным тёмным покрывалом расстилались дремучие непроходимые леса, наводящие страх и ужас на и без того суеверных жителей окрестных деревень. Анна знала, что в лесах водятся в лучшем случае только дикие животные и промышляют разбойники, нападающие на путников, отважившихся путешествовать через лес, особенно в тёмное время суток, выдавая себя, помимо всего прочего, ярким светом факелов, освещающих им путь. Молва же в своём воображении и суеверии населила леса различными сказочными созданиями — гномами, эльфами, троллями, а в горах происходили шабаши ведьм, в реальность которых свято верил народ. И это лишь добавляло масла в огонь инквизиции, который вот-вот должен был запылать под её ногами.

Как уже было известно, перед сожжением еретиков и ведьм по договорённости сначала душили с помощью верёвочной петли с палкой или делали проще — через повешение. Однако, если обвиняемые упорствовали и явно не раскаивались или перед казнью делали то, что не входило в планы инквизиции — проповедовали, сыпали проклятиями, кричали о своей невиновности — их сжигали живьём.

Никто из женщин, оказавшихся с Анной вместе на площади, не раскаивался в том, что им приписывали «доброжелатели» в своих доносах и поверившие этим заявлениям представители закона и духовенства.

Для особо злостных и непокорных, в глазах инквизиции, осуждённых за колдовство, костёр разводили из сырого дерева, чтобы продлить казнь. Сырое дерево вместо сухого хвороста замедляло горение и делало смерть более мучительной, длительной и болезненной. Некоторые, уже наполовину сожжённые люди, выбирались из пылающего огня, и их снова бросали туда, пока они не сгорали совсем. А до сожжения им могло быть предписано дополнительное наказание в виде отсечения рук, ног, дробления костей, вырывания кусков плоти раскалёнными щипцами — ведьмы по устоявшемуся мнению должны были быть нечувствительными к такого рода истязаниям — их мучил внутренний огонь, выжигающих их грешные души, выскабливающий изнутри всё живое…

Взгляд Анны скользнул в сторону. Сквозь свои спутанные грязные чёрные волосы она разглядела темневшую одинокую массивную фигуру — это был человек в чёрном балахоне, которого Анна уже видела в комнате допросов. В руке он держал факел, который неистово пламенел, пока женщин привязывали к столбам.

— Люди! — крикнул он. — Ваша воля выполнена! Смерть ведьмам!

Она видела перед собой только рыжеватые стволы высоких могучих сосен, изумрудно-зелёный мох, устилавший землю с россыпью хвойных иголок и шишек, матово-серые просветы между деревьями — солнечные лучи не проникали сквозь густые кроны деревьев во внутренний печально-суровый мир тихого леса.

Факел упал на одну из вязанок хвороста.

Когда зажигался костёр, особо уважаемым прихожанам церкви предоставлялось почётное право подбрасывать в огонь хворост, чем они приумножали перед церковью свои добродетели. Если осуждённый на костёр умирал до казни, то сжигали его труп. Сожжению подвергались и останки тех, кто был посмертно осуждён.

В этот раз было всё иначе, однако, думается, что никто особо не расстроился — казнь ведьм и так сама по себе была зрелищем, не надоедающим людям, которые лелеяли и взращивали в себе одновременно облегчение и страх: облегчение от того, что на костёр отправился кто-то другой, а страх оттого, что можно оказаться следующим. С началом казни задние ряды жителей, пытаясь лучше разглядеть происходящее, стали напирать своей массой на передние, ближайшие к столбам ряды людей, которые пытались пятиться назад, закрывая лица от жара разгоравшегося костра. В создавшейся давке стало совершенно нечем дышать — клубы дыма шли в разные стороны от эшафота, то устремляясь ввысь к ярко-синему небу, то наоборот, припадая к земле и окутывая облаками толпу собравшихся. Крайние женщины у столбов, под ногами которых разгорелся огонь, начали истошно кричать и судорожно пытаться поджать ноги. Треск разгорающегося костра, крики, от которых у зрителей закладывало уши, летящие со всех сторон проклятия или избитая уже фраза «Смерть ведьмам!», расползающийся запах горелого мяса под пение церковных гимнов являло собой воплощение правосудия и исполнение воли Божьей.

Казнь, однако, была своего рода праздником.

Но праздник сегодня не состоялся — огонь вдруг распространился вокруг помоста, стремглав запрыгав по деревянным настилам улиц, перекинулся на близлежащие деревянные дома, обмазанные глиной, танцуя на соломенных крышах. В толпе началась паника, обезумевшие люди бросились врассыпную к своим домам, тесно стоявшими друг к другу, в страхе за близких и надеясь спасти уцелевшее в возникшем пожаре нажитое имущество, ведь дом можно было отстроить вновь.

В создавшемся переполохе никто не заметил, как от одного из столбов метнулась в сторону от помоста и стремительно бросилась наутёк фигурка невысокой женщины, оставив позади себя полыхающий хворост на помосте и десять уже чернеющих женщин, у которых понемногу начинали подгибаться колени и руки.

Как правило, после того, как официальные лица расходились по домам, слуги продолжали поддерживать огонь до тех пор, пока от костра не оставался один лишь пепел. Палач должен был тщательно сгрести его, а затем рассеять под эшафотом или в каком-нибудь другом месте, чтобы впредь ничто больше не напоминало о богохульных делах казнённых пособников дьявола.

Вскоре об этой казни забыли — тела казнённых женщин обратились в пепел, в котором уже невозможно было определить, кому он принадлежал — всё превратилось в сплошную бурую массу и от неё через некоторое время избавились в процессе восстановления деревни после пожара.