Норвегия, октябрь 899 года

В глазах Сигурда ярла кормчий Храфнхильд обладал особым почётом среди его воинов, знавший всё о кораблях, ветрах, морских течениях, погодных приметах и умевший задобрить суровую Ран. Храфнхильд, управляя драккаром, умел ориентироваться в море по звёздам, наблюдая за парящими над водой птицами он определял расстояние от кормы драккара до ближайшей земли, которая была укрыта от человеческого глаза, но доступна для обозрения птицам.

Щурясь на солнце, сиявшем на безоблачном небе, Сигурд смотрел на укутанные в снега холмы и скалы родной земли, на видневшиеся тёмно-зелёные пятна елей вдоль крутых берегов, вслушиваясь в ровную работу вёсел и подставляя лицо попутному ветру, который весело трепал огромное полотнище паруса с золотой тесьмой.

Немного постояв, Сигурд прошёл на нос драккара и приобнял вызолоченную драконью шею на носу судна. Холодный порывистый ветер трепал русые, длиною до плеч, волосы Сигурда.

Его корабль с белым щитом на верхушке мачты направлялся домой, в северные края, где вздымались пенистые волны у фьордов и горных массивов, отражаясь на солнце и слепя глаза, с шумом уносясь в открытый океан. Сигурд перестал оглядываться по сторонам, вслушиваясь в удары волн в бока судна, смешивающих с равномерными ударами вёсел об воду, которые ритмично опускались в тёмные воды. Уже несколько дней они боролись со шквалистым ветром, преодолевая огромные волны, когда море наконец-то успокоилось, уступив место штилю.

К нему подошёл Храфнхильд, кутаясь в чёрный меховой плащ.

— Тебя любят боги, Сигурд, ведь даже сама Ран не осмелилась набросить на нас свои сети и утащить на дно! Тебя встречает добрый день, когда мы возвращаемся домой и море спокойно, словно приветствуя нас.

— Ну ещё бы, — викинг улыбался, — не зря же ты столько золота за борт выкинул, чтобы задобрить Ран и дочерей Эгира, которые заставили нас поволноваться перед выходом на путь угрей!

Преодолев бурлящий у входа во фьорд поток, опытные гребцы легко провели драккар внутрь залива, приподняв вёсла, уберегая их от ударов об скалы, обступавшие путеше-ственников.

Исгерд, ожидая сына, ходила вдоль берега, сплошь покрытого соснами, елями и берёзами, кутаясь в меха. Высокая, статная, светловолосая, она казалась обитателям поселения жительницей Альфхейма, словно не из этого мира, однако, натура её была холодной, как у одной из дочерей ледяных великанов Нифльхейма. Это, однако, не помешало Исгерд выйти замуж за уважаемого ярла Харальда и родить ему троих детей — Сигурда, нашедшего себе призвание удачливого торговца и мореплавателя, спокойного, образованного, но себе на уме, дочерей Адальбьёрг и Снёлауг, разных, как день и ночь в своей внешности и характерах. Адальбьёрг была доброй, отзывчивой девушкой, с резкими чертами лица, обладавшая тёмно-серыми, цвета осеннего пасмурного неба, глазами. Как правило, длинные тёмно-русые волосы девушки были зачесаны назад и на затылке завязаны узлом, удерживающим их вместе. Девушку в любимом ею голубом платье, поверх которого был надет привычный скандинавский передник, сколотый золочёными фибулами, чаще всего можно было видеть помогающей матери по хозяйству наравне с другими женщинами дома.

Младшая дочь, Снёлауг, была полной противоположностью сестре. Ей не так давно минуло четырнадцать зим и эту мечтательную девушку чаще всего жители деревни видели или на скамье у стены дома раскладывающую перед собой собранные ею белые и розовые цветы, амулеты или цветные камешки, найденные на побережье, или бродящей по окрестным лесам с корзинкой и напевающей незатейливые песенки. У неё были пепельно-серебристые, как рожь в лунную ночь, волосы, в которые Снёлауг любила вплетать цветные ленточки или белые маленькие цветы, из тех, которые собирала на холмах. Именно она, по обыкновению, проводя время во дворе дома, первой заметила брата и его дружину, высаживающихся на берег.

Снёлауг вскочила со скамьи, и бросилась бежать вниз, перепрыгивая через небольшие валуны, разбросанные у подножья высокого откоса горы, где располагалась их усадьба, носившая название Харальдхейма. По пути девочка чуть ли не сшибла с ног сводного брата, лепившего из снега и круглых камешков какие-то фигурки в виде домиков и сказочных животных:

— А ну беги домой, иначе я сейчас же попрошу богов, чтобы они начали превращать тебя в камень с каждым появлением солнца! Тогда ты не будешь больше путаться у меня под ногами!

Малыш с плачем кинулся к поспешившей вслед за дочерью Исгерд.

Снёлауг остановилась и со смехом сказала:

— Матушка, посмотри на него! И разве это будущий викинг?

— Ты бы за собой такое бы замечала! — прикрикнула на неё Исгерд. — Ты ещё сама как дитя неразумное! Зайди в дом и распорядись, чтобы накрывали на стол, Адальбьёрг уже с ног валится от усталости, а тебе хоть бы что!

Снёлауг помахала брату рукой, раздумывая, то ли броситься встречать его, ослушавшись приказа матери, или же послушно пойти в дом и помочь с приготовлениями. Вспомнив суровое лицо отца в моменты его вспышек ярости, девушка понуро отправилась в дом.

— Торговля шла бойко, мама, — рассказывал Сигурд. Рабыня в тёмном домотканом платье наполняла его тарелку сдобренной сливочным маслом овсяной кашей, с жареной рыбой и ячменным хлебом. — Мы были и в Бирке и в Хедебю, где и кроме нас торговцам было что предложить людям, однако, мы обменяли всё, что брали с собой: и моржовую кость и оружие, и масло с сыром, правда, на обратном пути мы попали в небольшую передрягу — слишком воинственными оказались одни берега, мимо которых проплывал наш корабль! Как будто отродье Локи поселилось на тех землях! Однако, некоторые всё же сбежали с места встречи мечей и пусть эти трусливые собаки станут добычей троллей!

Сопровождавшие в путешествии Сигурда воины одобрительно загудели. Вверх поднимались рога, наполненные пивом и слышались хвалебные слова, посвящённые Сигурду Харальдсону, чей драккар врезался в песок неприятельских земель и с боевым кличем начался кровавый пир секир — бои за богатства и славу, окончившиеся победой викингов.

— Главное что, — негромко сказала Исгерд, по обыкновению медленно выговаривая слова, — ты успел вернуться домой до наступления зимы, когда море становится неспокойным — Ран в это время особо ждёт своих пленников, сын.

— А где отец? — спросил Сигурд и ещё раз медленно обвёл взглядом зал, освещённый неровным пламенем костра, который отбрасывал причудливые тени на деревянные стены жилища.

Обширный зал Харальдхейма сегодня был полон, ведь к обычным обитателям дома присоединились его воины, и в честь прибывшего сына ярла Харальда и его дружины был устроен сегодняшний пир. Посередине дома ярко горел на небольшом возвышении выложенный камнями очаг, дым от которого поднимался вверх и уносился к звёздному бархатно-синему небу через отверстие в крыше. Вдоль стен, на скамьях, служивших так же и кроватями, уже дремали некоторые из воинов, в числе них был и пожилой Храфнхильд, которого к полуночи одолели усталость и хмель. Его оружие висело на крючке над кроватью, тускло поблёскивая в пламени костра. Перед внутренним взором Сигурда на мгновение промелькнула картина: Храфнхильд бережно достаёт сплетённую из ивняка клетку и выпускает ворона, который полетел к земле, указывая драккару путь домой среди бескрайних морских просторов. Птица дважды хрипло каркнула и стремительно исчезла в густой синеве неба.

Сигурд внимательно посмотрел на мать, которая сегодня вышла в зал без покрывала, под которым прятала по обыкновению заплетённые в косы волосы. Волнистые, медово-золотистого оттенка, волосы, сдерживаемые у лба плетёным кожаным шнурком, словно светились на фоне горевшего позади неё очага, обрамляя рано постаревшее лицо с чуть раскосыми зелёными глазами. На правом плече матери синюю шерстяную накидку скрепляла овальная брошь с изображением сказочного существа с непропорциональными по отношению к туловищу мускулистыми лапами, и одна из передних лап была приподнята и зажата в зубастой пасти. В полумраке дома огромные красноватые глаза нарисованного существа казались живыми, смотревшими на ярла так же пристально, как он смотрел на мать, ожидая ответа на его вопрос.

— Ныне он ещё не вернулся, — тем же твёрдым ровным голосом негромко отозвалась мать, разглаживая складки на юбке красного шерстяного платья. — В этот раз он решил направить свой корабль чуть западнее нашего фьорда, видимо, задержался у соседнего поселения, может даже у Торира Храброго в Кольхейме. Говорят, его скальд обладает таким даром сказителя, что все оставляют свои дела, когда он начинает петь или повествовать о героях, ныне пирующих в Валгалле.

— Что происходило, пока меня не было? Всё ли было спокойно?

— О да, вполне, сын. После твоего отъезда весной, как сошёл снег, вспахали поле, посеяли ячмень и овёс. Если ты обратил внимание, то мы укрепили забор перед домом. С наступлением лета собрали много яиц морских птиц. В середине лета приезжал Эйрик, с ним было несколько людей из его дома — он менял свой сыр и масло на наши соль и рыбу. Мы ожидали услышать вести от других домов и земель, однако, нам он не сказал ничего. После его отъезда отец твой, как был собран урожай, сам стал собираться в путь.

Сигурд медленно кивнул и снова оглядел собравшихся за большим длинным столом людей: родственники, друзья, соратники и помощники. Его взгляд остановился на Адальбьёрг, которая смеялась над очередной шуткой его друга Бьёрна — её длинные серьги звенели, когда она запрокидывала голову и хлопала в ладоши. Рыжеволосый весельчак Бьёрн, рассказывая, жестикулировал мускулистыми руками, на предплечьях которых блестели браслеты в виде змей, кусающих себя за хвосты и с рубинами вместо глаз. До Сигурда долетали обрывки рассказа истории о незадачливом воришке, который вздумал украсть лошадей, но не смог их поймать, когда они разбежались и ему пришлось звать на помощь.

Малышка Снёлауг сидела молча, сложив руки на коленях, облачённая в платье из выбеленного льна, которое подчёркивало природную белизну её кожи, оттеняя яркие серо-зелёные глаза. Волосы Снёлауг были заплетены в две косички, перехваченные тонкими серебристыми лентами. Лишь сосредоточенное лицо девочки и блестевшие азартом глаза выдавали живой интерес к различным историям, которыми был наполнен сегодняшний вечер.

Почувствовав взгляд брата, Снёлауг повернула голову и счастливо улыбнулась, заметив, как Сигурд подмигнул ей.

— Сёстры мои ещё не собираются связать себя узами брака и стать полноправными хозяйками своих домов? — поинтересовался он у матери.

Исгерд, помолчав, ответила, в голосе её не прибавилось теплоты:

— Адальбьёрг уже пришла пора соединиться с другим родом, да и она уже заглядывалась на Арнмунда, однако, видит Один, сын Торольва был не судьба ей, хвала мудрым норнам, плетущим судьбы людей! Арнмунд, единственный оставшийся сын Торольва был убит, тем самым он оборвал свой род, и некому больше продлить род Торольва в Мидгарде. Сам Торольв только и помышляет о мести, хотя на тинге судьба убийцы Арнмунда и так была решена, однако, старику Торольву этого недостаточно… Харальд вернётся — и мы найдём жениха для Адальбьёрг, которому она будет хорошей женой и хозяйкой.

— А как же Снёлауг?

От взгляда Сигурда не укрылось то, что взгляд матери стал холодным, а в уголках рта пролегла жёсткая складка.

— Снёлауг не такая как мы все, словно она и не моя дочь и дочь Харальда. Видит Фрейя, не могу я забыть то, что мне поведали в святилище богов в Упсале после рождения твоей младшей сестры…

Сигурд встал и увлёк мать во двор, чтобы избежать глаз и ушей любопытных и уже захмелевших людей.

В это время ночь уже окутала своим тёмным, усыпанным сверкающими звёздами, покрывалом горы, валуны, окружавшие деревню густые леса, расплываясь чернотой над холодными водами, которые уже начал сковывать лёд в преддверии надвигающейся суровой зимы.

Он сделал глубокий вдох и обвёл взглядом окрестности: над домом на горе высились и чернели многочисленные хвойные деревья, которые, казалось, касались своими верхушками ночного небосвода, усыпанного далёкими звёздами, окружавшими ослепительно-белый диск Луны, равнодушно проливавшей бледный свет на северные земли. Многие его соратники давно уже подались обживать другие земли, стремясь завладеть несметными богатствами и почестями, сделать новые земли своими владениями и никто из них более не возвратился назад. Каждый год снаряжались драккары и оставшиеся на род-ных землях матери со слезами на глазах провожали сыновей, зная, что те больше никогда не вернутся домой, к теплу родного очага, а вести от них будут столь же редки, сколь редко цветёт вереск лютой зимой.

Взгляд Исгерд теплел, когда она смотрела на сына, как и потеплел он и в те мгновения, когда они гуляли с ним в ельнике, и мать обещала рассказать Сигурду о том, какое предсказание она услышала от вестников воли богов. Сигурд, конечно же, слышал о знаменитом святилище богов, где будущим правителям прочили как и неслыханную славу, так и неожиданные смерти, мореплавателям — новые необжитые берега и плодородные земли, а также гнев морских богов, которые могли помиловать лишь сильнейшего…

— Может быть, она не родная мне вовсе? — неожиданно спросил Сигурд, мысленно ещё раз отказавшись посетить шведский храм богов, в глубине души испытывая перед ним благоговение, смешанное с неприязнью, истоков которой он не знал и не мог понять.

Исгерд вдруг остановилась, словно налетела на невидимую стену и висевшие на её поясе ключи хозяйки усадьбы негромко звякнули. Её сын, остановившись вслед за ней, испытующе смотрел на неё. Исгерд еле слышно вздохнула и отрицательно покачала головой, внутренне начиная жалеть о том, что затеяла с сыном этот тяжёлый разговор.

— Снёлауг — твоя родная сестра, Сигурд, — резко ответила она и медленно двинулась вперёд. — В то время, когда мы с твоим отцом искали земли, где можно было поселиться и построить дом, мы побывали в Упсале, жаждая услышать волю богов. Тебе в то время едва минуло шесть зим. Адальбьёрг было четыре, а Снёлауг была ещё совсем маленькой. К этому времени мы плыли уже довольно долго, словно Ньёрд не слышал нас и словно намеренно путал наши дороги, а в пути ты захворал и несколько дней у тебя был жар. Наши припасы таяли, но кроме гор и скал в лучшем случае, мы были со всех сторон окружены морем. Супруг мой, ваш отец, ежедневно взывал к Одину, прося указать ему путь и на шестой день боги услышали нас…

День был погожий, на безоблачном небе ослепительно сияло майское солнце, освещая зеленеющие холмы и укрытое в них великое святилище богов, украшенное золотом и серебром, в котором находились статуи богов — это были Один, Тор и Фрей. Здесь приносились жертвы богам и раз в девять лет на девять дней устраивались жертвенные праздники, когда вокруг храма на его зубчатой крыше устанавливалась золотая цепь, обвивавшая наружные стены в виде кольца и сиявшая среди холмов так, что её можно было видеть издалека. На эти девять дней собирались люди с дарами, а те, которые не приезжали на праздник, должны были платить штраф. В храме вывешивались изображения трёх богов: в центре — Тор, по бокам — Один и Фрей и в качестве лучших даров им в жертву приносили как животных, так и людей, чьи девять тел затем развешивали на деревьях в священной роще в дар Одину. Кровь жертв должна была умилостивить богов, чтобы они услышали просьбы и желания нуждающихся.

В этот тёплый майский день в храм шли мужчина и женщина с плачущим на руках ребёнком, чтобы услышать пророчества и испросить совета вестников богов — жрецов Упсалы, славившихся умением верно предсказывать будущее.

— Нам надо было бы принести жертву, — молвила Исгерд, напряжённо всматриваясь в священные деревья рощи Одина, на которых висели тела жертв: рабов или умерщвлённых в угоду богам преступников и разбойников, трупы собак и лошадей, источавшие запахи разложения, гнили, застарелого пота и мокрой, пропитанной кровью, шерсти.

Женщина нервно теребила свободной рукой янтарные бусы, рядами висевшие на её шее. Ребёнок, привлечённый блеском солнца на рыжеватых полупрозрачных бусинах, пе-рестал плакать и успокоился.

— Мы отдаём одну из лошадей, — мужчина огладил рыжеватую всклокоченную боро-ду и кивнул в сторону, где вблизи храма его люди готовили к жертвоприношению пышно украшенного коня чёрной масти, которого, после осуждения на жертвоприношение, сразу повели к алтарю, чтобы его кровь пролилась на благо богам.

— И пусть на всё будет воля богов, — растягивая слова, ровным голосом произнесла его жена, чьё лицо с впавшими щеками было неестественно бледным, — только здесь нам могут предсказать нити наших норн. Только кровью можно смыть преступления и снискать милость богов и пусть сегодня они услышат нас через их потомков — жрецов высоких жилищ.

Подойдя к храму, они некоторое время стояли в молчании, словно опасаясь войти в святилище. Золочёные, сверкающие на солнце, стены храма были сплошь покрыты пятнами застарелой коричневатой крови, которой окроплялись также статуи богов и внутренние стены храма. Исгерд знала, что мясо жертвенных животных обычно употреблялось на большом праздничном пире, который происходил в передней зале храма и там, вокруг стен стояли скамьи для народа и высокие кресла для конунгов. Перед скамьями ставились столы, в центре на полу посередине горел огонь, на котором был котёл с мясом жертвенных животных. Наполненные мёдом рога подавались через огонь: они и все кушанья освящались сначала главным лицом при жертвоприношении — как правило, это был конунг. Потом пили в честь богов — сначала в честь Одина, за победы викингов и за благоденствие страны, потом в честь богов Ньёрда и Фрея, за хороший урожай и мир, и, наконец, осушали обетную чашу в честь знаменитых воинов, павших на войне, славу которых воспевали скальды в своих сказаниях.

Когда они уже вошли в святилище, стоя перед дроттами, окутанные священным дымом жертвенников, под звуки песнопений и заклинаний, один из дроттов, сидя на небольшом возвышении, открыл глаза и произнёс, что их желание будет удовлетворено, но не в полной мере, ибо на это воля богов. Земля им достанется малоплодородной, предопределяя вполне сносную жизнь, если они не будут гневить дисов их рода. Судьба их сына в торговле и удача будет сопутствовать ему, а средняя дочь, имеющая сердце мягкое и нежное, как у Фрейи, станет со временем хорошей женой и матерью, но вот младшая дочь, с которой они явились в храм богов и имеющая глаза чёрные, как ночь…

— Норны ещё плетут нить её судьбы, они определяют ей путь и предназначение в Мидгарде, она может стать и спасением и проклятием всего рода, её судьба окутана мраком и сплетается в полотно неопределённых событий, — голос дротта, казалось, заполнял всю залу. Исгерд пыталась разглядеть его лицо, однако, видела перед собой только лишь глаза дротта, на которых было по бельму. — Её плутающая во мраке судьба сплетается с судьбой другой женщины, иноземки, которая поможет ей освободиться от чар и прервёт нить заклятий, сопутствующих девочке, которую люди будут знать как наездницу волков, скачущей во тьме норвежских лесов…

Вестник богов умолк и снова опустил голову, были слышны только шорохи одежд, касавшихся пола, когда дротты за его спиной раскачивались в трансе, распевающие закли-нания. Исгерд в этот момент готова была поклясться, что его глаза с бельмами были в этот момент похожи на зеленоватые волчьи зрачки, в которых смешались разноцветные всполохи северного сияния, снег на еловых ветвях и лёд на прибрежных скалах…

— Поначалу я хотела избавиться от неё, — голос матери казался Сигурду глухим и уставшим. — И Харальд было поддержал меня, говоря о том, что нашу дочь забрали тролли и подбросили вместо неё своё дитя, однако он посчитал, что было уже поздно принимать решения, тем более, что Снёлауг родилась здоровой и сильной. Но тем не менее я хотела оставить её в Упсале, но, видимо, сама Фрейя вмешалась в тот момент, ибо я знала, что тогда мне придётся вырвать своё сердце и скормить его волкам, расставшись со Снёлауг. И ты запамятовал, наверное, сын, что сестра твоя родилась с глазами, чёрными, как ночная тьма, но с возрастом они стали такими же, как и у всех людей. Через несколько дней после того как покинули Упсалу, мы увидели берега, и так же как и другие, они были усеяны костями земли, однако, там были и зелёные холмы, и леса, и поля, которые нам ещё только предстояло засеять…

— Да, матушка, непростая судьба нашей Снёлауг, — Сигурд задумчиво теребил косицу у виска, накручивая её на палец. — Я бы не сказал, что она чем-либо отличается от всех нас…

— Сын, ты её почти не знаешь, ты полжизни отдал странствиям по дороге китов. Она ничему не обучается, не участвует в жизни нашего дома, не интересуется историей рода! Сейчас нам надо рубить дрова, запасая их на зиму, засаливать мясо впрок и заполнять кладовые, но помощи от неё нет никакой. Она словно живёт в иных мирах, в то время как Адальбьёрг — моя надежда, моё утешение и помощница и я должна гордиться, что родила таких сына и дочь как вы!

— Что будет делать отец, когда вернётся? Какова будет его воля в отношении Снёла-уг?

— Ты же знаешь, какой он… Харальд быстро вспыхивает как огонь, затем так же быстро успокаивается и снова всё встаёт на свои прежние места.

Сигурд, почти не слушая привычных жалоб матери на вспыльчивый нрав отца, смотрел тем временем на Харальдхейм: освещённая факелами усадьба состояла из просторного жилого помещения, поделённого на отсеки, кухонного помещения, склада для кормов и хлева с амбаром, к которым примыкали сараи для лодок и корабля. В доме тем временем продолжалось веселье, однако, громкие голоса пирующих постепенно слабели, сменяясь храпом.

Он перевёл взгляд на мать и только теперь заметил, как она постарела и сдала. Выйдя вслед за ним во двор, Исгерд сразу же сгорбилась, с лица пропало надменное и холодное выражение жены ярла и прекрасной хозяйки, которая в отсутствие мужа сама вела счёт маркам серебра, товарам и припасам, хранящимся в доме, а также следила за разгрузкой кораблей, после чего заботилась о том, чтобы все гости Харальдхейма были накормлены и напоены.

— Ты думаешь, что она лишняя в доме? Она ведь часть нас! Просто её натура отлична от привычного для нас и в этом смысле в Снёлауг нет ничего дурного, — Сигурд помотал головой и пожал плечами. — Ты не хуже меня знаешь, что в нашем роду нет лишних и чужих нам людей, мать.

— Знаю. Её судьба уже предрешена и надо смириться с тем, что у меня такая дочь, однако, тревоги не оставляют меня, сын. Словно недоброе предчувствие владеет мной…

— Позови Нору, она разложит руны, мать, — Сигурд махнул рукой, мол, пустое, — устроишь пир, пригласишь её в Харальдхейм и пусть она предскажет всем нашим женщинам волю богов. Потом и будем думать, тревожиться и переживать.

Он приобнял мать, коснувшись подбородком её макушки, вдыхая запах домашнего очага и аромат душистого мыла, исходящего от волос Исгерд. Слова матери нисколько не задели его, и настроение Сигурда оставалось по-прежнему благодушным — он вернулся домой и пока все новости казались ему второстепенными и менее значимыми, чем его не-давнее длительное путешествие по морским просторам. Он вспоминал трудный переход через льды, настолько утомивший людей и его самого, что в одну ночь все члены команды спали крепким сном, а наутро мир льдов и снега остался далеко позади, и их драккар вынесло в открытое море. Сигурд вспомнил и озабоченное лицо Храфнхильда, который поднимал руку к небу, сжимая пальцами кристалл солнечного камня, сквозь который он рассматривал небо, поворачивая камень до появления наибольшей яркости. Найдя искомое направление по солнцу, кормчий вновь и вновь перепроверял нужное направление, чесал покрытый многодневной щетиной подбородок и непонимающе качал головой.

— Всё указывает на то, что мы сбились с курса, ярл, — сказал кормчий. — До сегодняшней ночи мы шли прямо по противоположному пути.

Сигурд вспомнил, как тогда привычно пожал плечами и ответил Храфнхильду:

— Но ведь солнечное светило находится с верной стороны?

Храфнхильд мрачно кивнул головой и ещё в течение дня Сигурд видел, как тот время от времени снова перепроверяет кристалл. Когда они наконец-то достигли скалистых испанских берегов, и добрались до Кордовы, где арабы десятками возводили новые мечети и бани, а в город стекались лучшие ремесленники, поэты и лекари, Сигурд не преминул упомянуть кормчему его панику среди льдов, на что Храфнхильд обиженно засопел и остаток вечера провёл в молчании, наслаждаясь прекраснейшим фруктовым вином, арабской музыкой и танцами.

— Я так и сделаю, сын, — донёсся до него голос Исгерд, которая устало вздохнула, коснувшись щекой его груди. — Ладно, пора ложиться спать.

Они вошли в погружённый в дремотную тишину дом, еле слышно ступая по застеленному тростником полу на утрамбованной земле. Вдоль стен, на длинных скамьях, доносился дружный храп людей Сигурда, которые спали, укрывшись шерстяными одеялами и звериными шкурами.

Мать уже ушла в свою комнату, отгороженной пологом из медвежьей шкуры, а он ещё долго лежал на скамье в общем зале, освещаемый висящим на двух цепях массивным светильником, наблюдая за тем, как дым очага медленно выползал сквозь отдушину в крыше…

Сёстры спали в другой комнате на большой кровати, у изголовья которой были резные головы зверей, отпугивающих злых духов. Чуть поодаль от кровати стояли сундуки с одеждой, постельными принадлежностями, драгоценностями и разноцветными тканями, привезёнными Сигурдом из путешествия.

Снёлауг, в отличие от старшей сестры, утомлённой каждодневными хлопотами, не спала, сбросив меха и сев на краю кровати, она обнимала одной рукой деревянный столб, покрытый резным орнаментом и невидящим взором смотрела на висевшие на стенах гобелены из шерсти. Сначала девочка прислушивалась к звукам, доносившимся из общего зала, где спал её брат и его дружина, а потом её внимание сосредоточилось на будущем.

Она мечтала о том, что будет жить среди других людей, в других странах и поселениях, куда увезёт её чужестранец, который непременно появится в здешних землях и заберёт её с собой. Висевший перед её глазами гобелен с кораблём, казалось, оживал в эти моменты и девушка, словно ныряя в него, оказывалась на корабле, плывущем в тёплые страны, где распускаются дивные цветы и круглый год сияет солнце, одаряя всех теплом и радостью. Солёные брызги волн осыпали пригоршнями её лицо, делая жёсткими её лёгкие пряди волос, развевающихся за её спиной. Она с восторгом и гордостью смотрела вперёд, ветер трепал её белое платье, золотые подвески звенели как весенние птичьи трели, а её талию обнимала рука того, кого она нарекла своим мужем.

В эти чудесные мгновения грёз Снёлауг ещё ни разу не задумывалась о реакции своей семьи, в первую очередь отца, как главы рода, коли уж она осмелится поступить вопреки его воле…