Но первоначальное вступление к «Домику в Коломне» было другим, вот 5-я октава:

«Поэты Юга, вымыслов отцы,

Каких чудес с октавой не творили!

А мы, ленивцы, робкие певцы,

На мелочах мы рифмы заморили.

Могучие нам чужды образцы.

Мы новых стран себе не покорили,

И наших дней изнеженный поэт

Чуть смыслит свой уравнивать куплет…»

(Поэты Юга – Ариосто, автор «Неистового Роланда» и Тассо, автор «Освобожденного Иерусалима» – наиболее известных поэм, написанных октавами.)

 

1

Все гении в своем искусстве – правы:

Они себе позволить могут все.

Не остановит колесницы славы

Ни клеветы, ни зависти лассо.

Камоэнс, Байрон, Пушкин – все октавы —

Все вертится фортуны колесо,

И видно, что поэты, как и все,

В нем вертятся, как белки в колесе.

 

2

Перебирая лапками по кругу

И тешась мыслью повернуть судьбу,

Пущусь и я: быть может с перепугу,

Что ношу взял себе не по горбу,

С октавами я справлюсь, хоть в заслугу

Не ставят трусам дерзкую борьбу.

И трудно ли последнему идти

По пройденному предками пути?

 

3

Не лучше ли подальше и скорее

Послать, как нам велят «ко всем чертям»

Все ямбы, все октавы, все хореи

И уподобясь ловким рифмачам,

Заслуженно считать себя мудрее,

Шагая по нехоженным путям

И вслушиваясь чутко в диссонансы,

Ловить неуловимые нюансы?

 

4

Я не сторонник точных рифм. Отнюдь.

Я лишь стараюсь слышать рифмы точно.

И все, что в них фальшиво, хоть чуть-чуть,

По-моему, – искусственно, непрочно.

Хоть часто даже диссонанс блеснуть

Созвучием способен очень сочно.

Но был бы я сейчас не прав, поправ

Гармонию классических октав.

 

5

Бывает, что и правильность – суха,

Но, вечно претендуя на законность,

В искусстве лишь искусственность плоха

И неуместна только изощренность.

Мой идеал – естественность стиха,

Мой идеал – его непринужденность.

«Завоеванья» моды далеки

От обаянья пушкинской строки.

 

6

И то, признаться, как легко писать,

Задавшись строгой ясностью размера:

И «печка» есть и знаешь, как «плясать»

И никого не удивит манера.

Здесь мастеру не могут изменять

Ни вкус, ни такт, ни техника, ни мера.

Короче, дело только за сюжетом,

И можете считать себя поэтом.

 

7

О чем же мне писать?… Сюжетов – тьма,

Но как мне выбрать самый интересный?

Ну, если не такой, как у Дюма,

Занятный, то хотя б не очень пресный?

Но не такой, чтоб он сводил с ума,

Чтоб жертвовать прогулкой в день воскресный

И временем свободных вечеров:

В здоровом теле – дух и так здоров.

 

8

И кроме книг есть масса развлечений:

И среди них любимые – хоккей,

Футбол и бокс – немало наслаждений

Приносят знатокам: сиди – болей!

Болей же на здоровье! Обострений

Не пропускай! Не то, глядишь, ей-ей

Не избежать тоски и беспорядка:

Здоровой голове нужна разрядка.

 

9

Я сам не прочь, забыть, который час

У телевизора в голубоватом свете.

С экрана не сводить влюбленных глаз,

Как зачарованный, томиться и болеть и

Вдруг восклицать: Какой пассаж! и Пас!

То при игре в хоккей, то при балете.

То просто наблюдать жизнь разных стран

С ногами сев на собственный диван.

 

10

Да! Фантастичны техники дары!

Ткнешь пальцем – и мелодии польются.

А то глядишь – страдают три сестры,

А ты сидишь и хлещешь кофий с блюдца,

И можешь встать во время их игры,

И можешь лечь и можешь потянуться,

Зевнуть и, с разрешения гостей,

Переключить программу на хоккей.

 

11

Такая жизнь! Найти в ней ретроградам,

Таким, как я, сюжетик – мудрено.

Давно ли Петербург был Ленинградом?

И домика в Коломне нет давно…

Но с Пушкинской – Коломенская рядом:

Все новою поэзией полно

И новой прозой… Мой сюжет банален,

Но для меня – бесспорно актуален.

 

12

Так обратимся к нашему герою.

На первый взгляд, он странный парень был:

Застенчивый, угрюмый, но порою

Казалось мне, что он избыток сил

Обуздывал искусственной хандрою,

Давно не модной, – как он говорил,

Когда мы как-то на досуге взялись

За утомительный психоанализ.

 

13

Он сохранил «моральные устои»,

Как это мы привыкли называть,

Он верил в идеал и все святое,

Но это все предпочитал скрывать

Под маской равнодушного покоя,

И маску эту не давал срывать:

Смеялся тем же самым анекдотам

И был таким же «ТЕЛЕВИДИОТОМ».

 

14

Но все-ж его единственною страстью

Остались книги – сказочный мир книг.

К нему с его магическою властью

Он пристрастился с детства, но привык

Читать все без разбора, и, к несчастью,

Он поздно в тайники его проник –

В волшебную стихию вдохновений –

По глупости, а, может, из-за лени.

 

15

Он начал сочинять стихи тогда,

Когда другие переходят к прозе,

Когда в других все музы навсегда

Уснули мертвым сном, почили в бозе,

И люди даже вспомнить без стыда

Не могут о «лирическом психозе»,

Упоминая о своих стишках,

Как о вполне простительных грешках.

 

16

Что мы собратья по перу и лире,

(Но я пишу не так, как он, тайком)

Узнал он от соседей по квартире,

С которыми был коротко знаком.

С соседями тогда мы жили в мире,

Он стал и к нам заглядывать мельком

Отнюдь не из корыстных побуждений:

Нас с ним сближала общность убеждений.

 

17

Мы часто с ним, о том, о сем болтая,

Гуляли вдоль по Пушкинской вдвоем.

Сейчас там, перспективу замыкая,

Стоит убогий двухэтажный дом.

«Снести б его», – мечтали мы, вздыхая, —

Построить небоскреб на месте том,

И Пушкин здесь на современном фоне

Смотрел бы на потомков благосклонней…»

 

18

Страдать из-за такого пустяка,

Как снос свой век отжившего строенья,

Не стал бы он теперь наверняка,

У нас теперь иные настроенья.

И он привык, наверно, за века,

Здесь стоя в атмосфере поклоненья,

К тому, что все не вечно под Луной,

Что мир все тот же, то есть, все иной.

 

19

А смертному живому не смириться

И не привыкнуть к этому никак.

А смертный все к бессмертию стремиться

И потому себе и людям – враг.

И мой знакомый был, как говорится,

Такой же неисправленный чудак –

Как тысячи других, достойных славы,

Он был бы прав, когда они – не правы.

 

20

Его смущало слово «графоман»,

Как браконьера – логика запрета.

Он, веря, что ему природой дан

Талант незаурядного поэта,

Считал, что это все – самообман,

И все-таки надеялся на это.

И от меня он, вероятно, ждал,

Чтоб я в нем гениальность угадал.

 

21

А я, признаться, вел себя нескромно.

Я говорил однажды, свысока

Немного тупо и немного томно

На парня глядя, как на новичка,

«Жизнь коротка, а море книг – огромно

И не было такого моряка,

Который в нем не сделал бы открытий,

На корабле и даже на корыте.

 

22

Но, все равно, там – непочатый край

Неведомых невеждам откровений.

Пойми, там только для бессмертных рай,

Для смертных – там лишь море огорчений.

Во тьме с огнем священным не играй,

Не опьяняйся ядом вдохновений:

Пучина знаний поглощает всех,

Кого случайный не спасет успех.

 

23

Но кто владеет тайною успеха,

Тот – гений – на год или на века,

Он или идол моды или веха,

Он – искра или пламя маяка.

А неудачник здесь достоин смеха:

Его удел – забвенье и тоска.

И будь он трижды прав – его труды

Не скоро и едва ль дадут плоды…»

 

24

Меня он, видно, начал ненавидеть –

Я долго в том же духе продолжал –

И он взял книгу… Надо было видеть,

КАК брал он в руки книгу, КАК держал,

Как будто бы боясь ее обидеть

Небрежным обращеньем. Так кинжал

Когда-то воин извлекал из ножен,

Священнодействуя, заботлив, осторожен.

 

25

То был, конечно, Пушкин. Полистав,

Он медленно и словно бы назло мне

Прочел на выбор несколько октав

Из пушкинского «Домика в Коломне»

(Им неопубликованных), уняв

Гармонией мой гонор неуемный.

Вы помните: «…изнеженный поэт

Чуть смыслит свой уравнивать куплет.»

 

26

И стал прощаться. Но перед уходом

Он вдруг сказал: «Я все-таки поэт

И не имею отношенья к модам.

За пять минут классический сонет,

Как Эдуард Багрицкий мимоходом,

Я напишу на речь твою в ответ.

Пусть это будет маленьким уроком

Подобным доморощенным пророкам.

 

27

Итак, начнем. Дай тему мне. Скорей!»

Я почему-то дал ему – «оратор».

Он весь преобразился, ну ей-ей,

Оживший пушкинский импровизатор

Из пушкинских «Египетских ночей».

Я пожалел, что у меня не театр.

Он взял листок бумаги, сел за стол

И ровно через пять минут прочел:

 

28

«Зал смолк. Оратор вышел на трибуну.

И вот уже он в тысячах зрачков:

И стал и млад, и пожилой и юный

За ним следят в очках и без очков.

А у него язык-то – как чугунный –

Его задача – не из пустячков –

Заставить зазвучать в их душах струны

Без молоточков, клавиш и смычков…

 

29

Но что для них его «искусство слова»?

Риторикой сердца не покорить.

Их души правды требуют сурово.

Им надо только правду говорить.

А правды всей не знает он, и снова

Оратор начинает «воду лить»…

…Сонет был каноническим вполне,

Но на орехи в нем досталось мне.

 

30

В ту ночь я спать не мог от огорченья:

Я презирал свой постоянный труд,

Я презирал свои стихотворенья:

Писать – и лучше – скоро все начнут.

Иди – заткни фонтаны вдохновенья!

Классический сонет за пять минут!

И так уверенно… Нет – это слишком –

Давать так унижать себя мальчишкам!

 

31

Кто он такой? Я хоть имею вес.

А что ему? Ему и горя мало.

Он – рекордсмен. Он думает – прогресс,

Он думает – здоровое начало

В поэзии – спортивный интерес

Любителя и профессионала.

Он – мастер, но что стоит мастерство

Без цели, направляющей его?…

 

32

Так между нами пробежала кошка,

А вслед за нею – пропасть пролегла,

Так в бочку меда влита дегтя ложка

И мед теперь чернее, чем смола.

Как говорится, скатертью дорожка.

Была, как говорится, ни была…

Нам часто помогает мудрость предков,

А вот своя – нам помогает редко.

 

33

И до сих пор никак я не пойму,

Чего мы с ним тогда не поделили.

И взвесив сто различных «потому»

И столько же от них отличных «или»,

Я больше чем уверен, что ему

Меня мои соседи очернили.

Недаром отношение соседей –

Источник всех известных нам трагедий!

 

34

Но я еще надеюсь, что Парнас,

Хоть общая квартира, да не эта,

И там мы разберемся, кто из нас

Заслуживает звания поэта!

Я взялся за октавы первый раз –

Я принял вызов. Буду ждать ответа.

Покамест этим удовлетворюсь.

А комнату сменяю – помирюсь.

 

35

Уеду я с Коломенской, видать.

Вчера мне предлагали на Марата.

На новом месте буду снова ждать

К себе по вдохновению собрата.

Пойдем опять по Пушкинской гулять,

Жаль будет до нее далековато…

Уж эти мне соседи и соседки!

Пока еще хорошие – так редки!