В прошлый раз он проснулся здесь, когда закончилось действие буст-снотворного. В этот раз… ну, тоже после снотворного. В некотором роде.
"Всё возвращается. Таково одно из фундаментальных свойств этого мира".
– Проснулся, шалопут? – поинтересовался Лим. – Хватит валяться! Нас ждут подвиги, жуткие тайны и невероятные приключения!
– Да? – поинтересовался Клаус. – Обещаешь?
– Обещаю.
– Тогда я, пожалуй, ещё полежу. А ты ступай, ищи приключений на свою… ау!
Ухмыляясь, Лим отскочил, помахивая опустевшим ведёрком.
– Не поймаешь, не пойма… ох!
– Вперёд наука, – злорадно фыркнул Клаус, поспешно втягивая бесплотное "щупальце" под плотный мысленный щит, чтобы обезопасить себя от симметричного ответа. – Будешь трижды думать, прежде чем маленьких обижать.
– Угу. Только не вздумай повторять подобный "урок". Никогда.
– А в чём дело?
Во взгляде Лима блеснуло предупреждение. Голос – предельно серьёзен:
– То, что ты сейчас сделал, называется наводкой. И относится, между прочим, к боевым приёмам. Если бы я знал, что ты и этому научился – обязательно предупредил бы раньше. Тебе надо быть осторожнее с наводками. Внушённое ощущение холода при достаточном усилении может убить.
– Да ну, брось.
– Не брошу. Помнишь, что я тебе говорил насчёт вторичных очагов психотравм? Так представь себе цепочку последствий. Ты бьёшь по нервной системе фантомным ощущением. Сильным. Резким. Как следствие, нервная система – в шоке. Если шок будет силён, запросто возможна, например, остановка сердца. А болевой шок – штука крайне неприятная. Он способен прикончить человека и сам по себе. Соображаешь?
– Угу.
– Вот тебе и угу. Ладно, – оттаял Лим, – двинули.
– Не хочу я никуда идти.
– А есть ты тоже не хочешь?
– Нет, не…
Прервавшись на полуслове и вслушиваясь в себя, Клаус озадаченно умолк.
– Вот то-то, – Лим ухмыльнулся. – Ты вообще как какая-то чайная соня. Тридцать часов подряд давить подушку… с ума сойти!
Клаус скривился, стараясь, чтобы это было не слишком заметно.
"Сойти с ума… если б ты знал, Лим. Если б ты хотя бы догадывался!.." Впрочем, причин жаловаться на судьбу у Клауса, в сущности, не было. Каковы бы ни были методы Анжи, своё дело она знала отлично. Наиболее острые и неприятные осколки засевших внутри чужих воспоминаний утратили свою кровавую резкость. Отдалились. Выцвели. Но – не до конца, не полностью. И это было мудро, потому что оставляло точку отсчёта для более разумной самооценки. В частности, позволяло по-иному провести черту, отделяющую лайтов от шейдов, более трезво оценить себя.
"Смотри, насколько хуже бывает нутро другого. Смотри, насколько чернее и беспросветнее может быть мир. Видишь?" "Вижу, Наставница".
По дороге в столовую Лим, словно начисто позабыв о недавнем эпизоде, беззаботно болтал о том, о сём. Клаус почти не прислушивался к нему. Он прислушивался к себе. Исследовал неожиданно появившийся внутри монолит спокойной уверенности, нисколько не похожий ни на мотыльковое счастье лайта, ни на чёрную депрессию шейда.
Этот центр, этот мощный фундамент личности… что это? Подарок Анжи, толика её собственного мировосприятия, заимствованная во время терапевтической инсайт-связки? Если да, то остаётся лишь завидовать ей…
– Да ты не слушаешь меня!
– Нет, – сознался Клаус. И, неожиданно для себя самого, – Но я внимательно выслушаю всё, что ты мне расскажешь о встрече с отцом.
Лим дурашливо скривился.
– Ай, масса! Может, не надо, масса?
– Надо, Нобль. Надо.
Резко затормозив, Лим моргнул.
– Откуда ты… ну конечно! Анжи!
Не выдержав, Клаус приоткрыл краешек своего сенса, чтобы узнать, что за озарение такое снизошло на Лима. Трюк удался: Лим просто лучился уверенностью, что его старое, почти уже забытое прозвище Клаусу сообщила Наставница.
"М-да. И ведь действительно сообщила. Только немного не так, как ты думаешь".
– Так что у тебя было с родителем?
Лим поморщился – на сей раз без наигрыша.
– То же, что всегда. Если они долго со мной не видятся, то начинают тянуться… нет, не ко мне, каков я есть на самом деле, а к миражу, заменяющему меня настоящего в их картине мира. Неутолённое стремление, лёгкая тоска, всё такое. А дискомфорта они не любят. Когда же им удаётся со мной встретиться, мираж тает, уступая место печальной реальности. Чем дальше, тем меньше у меня с ними общего. Я был бы рад не общаться с ними вовсе, но они слишком быстро забывают свои уроки. Лайты, что с них возьмёшь.
– Забавная интонация, – хмыкнул Клаус. – Можно подумать, "лайты" – это нечто липкое, грязноватое и не особо приятно пахнущее. В общем, то, что лучше поскорее стряхнуть щёткой и забыть.
– Насчёт липкости ты попал в точку.
Войдя в столовую гермогородка, Клаус с любопытством огляделся. Любопытство быстро уступило место изумлению, а потом и оторопи.
– Ого!
– Что, зацепило? – с законной гордостью хмыкнул Лим. – Ладно, пошли к столу. Успеешь ещё насмотреться.
Клаус двинулся следом, но волшебное зрелище заставило его позабыть о голоде и прочей прозе жизни. Невдалеке в косом луче золотого сияния кружилась стайка бабочек; рядом, кося на вошедших тёмной бусиной глаза, выводила тонкие трели какая-то птица, и казалось, что бабочки вальсируют именно в этом несложном ритме. Стволы-колонны могучих деревьев оплетали вьюны и плющ. Вьюны цвели, распространяя тонкий ненавязчивый аромат. Мох мягко пружинил под ногами. Далёкий ветерок шевелил шуршащую листву где-то у самых вершин. Узоры, нарисованные солнцем и листвой на мхах, постоянно и неуловимо менялись.
Проходя мимо одного из монументальных стволов, Клаус тайком коснулся плети вьюна, обнаружил, что она настоящая, и окончательно отказался гадать, что здесь реально, а что – лишь искусная проекция.
– Это всё Света придумала, – пояснил Лим на ходу. – Ну а мы ей помогали… по мере сил и таланта. Даже Анжи кое-что добавила, хотя упорно убеждала всех, что с художественным чутьём у неё плохо. Ага, здесь будет наше место. Что закажешь?
– А что есть в меню?
– Посмотри сам.
– Как?!
Вместо ответа Лим коснулся выроста на краю шляпки громадного гриба, изображавшего стол, и над шляпкой поплыли слегка прозрачные изображения разных блюд.
– Ничего у вас выбор. А кто готовит всё это?
– Ну да, это тебе не стандартная жвачка. А готовят все понемногу. Даже я, когда выпадает черёд дежурить. Не такое уж сложное дело, при нашей-то кухонной автоматике.
– О! Я хочу вот этого.
– Я тоже, пожалуй, возьму номер девять. Такого я раньше в глаза не видел, надо бы попробовать.
– А салаты есть?
– Вот. Выбирай.
Следующие несколько минут они разглядывали фантомы блюд, выбирали, обсуждали темы, связанные с гастрономией, кулинарией, бакалеей и тому подобными предметами. А потом их прервали. В их уютный уголок "леса" ворвался встрёпанный, как намокший воробей, парнишка. На вид ему было около двенадцати.
– Тирет! – В голосе Лима звучало лёгкое раздражение пополам с весельем. – Что ты опять натворил?
– Ну почему сразу натворил? – очень натурально возмутился парнишка.
– Да потому, что ты – шкодник, нахал и заноза. Давай, признавайся.
Лучи чьего-то сердитого внимания пронизали эфир, безошибочно остановились на Тирете и сплелись в странноватый щуп. После краткого замешательства Клаус опознал в этом щупе нечто вроде того, чем он сам недавно угостил Лима и что тот назвал наводкой. Вот только отличий между этим ментальным монстром и его наводкой было едва ли не больше, чем сходства.
"Скажем так: если бы я обозлился на Лима по-настоящему, то даже тогда я бы вряд ли выдал что-то сопоставимое с этой штукой. Это – по-настоящему крупный калибр".
Тирет попытался выставить скользящий блок, но большого успеха не достиг. Защиту смело, как бумажный зонтик. Мальчишку скрючило, на его лице крупным бисером выступил пот, а дыхание пресеклось.
– Эт-то ещё что такое?! – рявкнул Лим. Перескочив через гриб-стол, он вцепился в Тирета, ухватив его за голову и заставляя того взглянуть себе в глаза. Созданный невидимкой щуп задёргался, с губ Тирета сорвался стон. Лим зашипел:
– Прекрати, Хмурик! Ты что творишь? Дура!…А мне плевать, клянусь небом! Ещё одна психичка на мою голову!..
Щуп растаял, Тирет обмяк, а Лим выругался на неизвестном Клаусу языке – длинно и до изумления яростно. Насмешник Лим, ёрник и балабол Лим… до этого момента Клаус не думал, что он вообще знает, что такое ярость.
– Р-развелось любителей, – почти прорычал Лим, продолжая удерживать Тирета и что-то делать с ним при помощи сенса. – Ты их иголкой, а они тебя с пол-оборота – молотком в висок, да со всей дури… что стоишь, как Покаяние Невинных? Помогай!
Клаус дёрнулся, но тут же сообразил: последняя реплика адресована не ему, а хмурой, не особо развитой физически девчушке, робко выглядывавшей из-за недальнего ствола. Она вполне качественно обнуляла сенс, но, даже сосредоточенный на своих невнятных манипуляциях, Лим всё равно сумел её засечь.
Впрочем, он, в отличие от Клауса, не блокировался, а совсем наоборот.
– Здравствуй, – сказал Клаус. Девчушка стрельнула в него карим глазом из-под длинной чёлки, но не ответила. Вместо этого она неуверенно выбралась из своего укрытия, подошла к паре Лим – Тирет и присела, положив последнему на лоб левую руку.
– Вот-вот, – буркнул Лим уже без настоящей злости. – Учитесь исправлять свои художества, ваша обидчивость. Нет, не сюда. Ага. Чувствуешь? Да, здесь…
Сеанс пси-лечения продолжался минут десять. Поначалу Клаус пытался – немного лениво – понять, что и как делают с Тиретом "доктора". Но при поднятых ментальных щитах не всегда получалось поймать даже основные моменты, и Клаус, бросив свои попытки, поневоле заскучал. К счастью, незадолго до конца сеанса первой помощи прибыла часть заказанных блюд, так что занятие Клаусу нашлось.
– Пожалуй, всё, – сказал, наконец, Лим, выпрямляясь во весь рост. – Отнеси его в лазарет и сиди рядом, пока не очнётся. Минут двадцать или тридцать, вряд ли намного дольше. Когда очнётся, позовёшь меня.
Девчушка с мольбой посмотрела на Лима снизу вверх. Тот покачал головой.
– Никаких комнат, – непреклонно заявил он. – В лазарет, Хмурик, в лазарет. Я всё равно не собираюсь молчать, так что не хнычь. Имела глупость сделать гадость – имей и смелость ответить за сделанное. Ступай.
По щеке девчушки скатилась слеза, однако настаивать она не стала. Встав, она при помощи кинезиса подхватила Тирета и медленно убрела с ним в гущу "леса".
– Тяжёлый случай, – вздохнул Лим, садясь и берясь за ложку. – Я про Хмурика. Вообще-то её зовут Лида, но прозвище подходит ей больше, чем карточное имя. В отличие от нас с тобой, у неё имеется врождённый дефект мозга, на грани биохимии и генетики… отсюда – и редкостный талант, и столь же редкостная нестабильность. Вне Группы она бы жила (если вообще жила) на психокорректорах и на транквилизаторах, а у нас справляется без лекарств. Вот только не всегда удерживается в рамках.
– Ты не оправдывайся, а ешь, – посоветовал Клаус.