Белобрысый нахмурился, отчасти корча важную мину, отчасти – потому, что не представлял себе внутренних усилий без подобающего выражения лица. Спустя несколько секунд на его протянутую руку сел воробей. Чирикнул неуверенно. Белобрысый негромко запыхтел. Отвечая на усилие, воробей зачирикал уверенно, в полную силу. По-настоящему. Так, словно начисто забыл, что сидит вовсе не на ветке ближайшего куста.

– Хорошо. А усилить?

Белобрысый послушно запыхтел вдвое громче. Но эффект оказался обратным: воробей суматошно забил крыльями и унёсся прочь. Другие птахи в радиусе нескольких десятков метров последовали его примеру.

– Не расстраивайся. Ведь совсем недавно ты даже одного приманить не мог, помнишь?

Мордашка белобрысого всё равно не выглядела особенно счастливой, а в его сенсе звенела (правда, стремительно убывающая) обида. И на предателя-воробья, и на Тирета, и на себя. И на хихикающих зрителей. Впрочем, смешки моментально затихли, когда Тирет обернулся и спросил:

– Кто следующий?

Вперёд выступил курносый: тот самый мальчишка, с которым Тирет повздорил в первый свой день в приюте. Или, лучше сказать, который почти сумел повздорить с Тиретом. Курносый нахмурился точь-в-точь, как его предшественник, а потом начал с усилием сводить руки.

"Это же…" В первые мгновения казалось, что ничего не произойдёт. Но вскоре стало ясно: происходит. Воздух между ладонями исказился, уплотнился, зашипел… начал светиться, быстро пробежав весь спектр от тускло-багрового до режущей глаз раскалённой белизны. Когда зрители начали щуриться и отворачиваться, курносый вскинул ладони, и яростно рокочущий шар огня размером с человеческую голову выстрелил в зенит, где и исчез с громким хлопком.

– Из тебя выйдет талантливый иллюзионист, – сказал Тирет. Он один не щурился и не отшатывался, наблюдая за представлением.

– Так огонь был не настоящим? – спросил кто-то догадливый.

– Нет. Не настоящим… но довольно опасным. Запомните все: иллюзорный огонь не способен запалить даже спичку, зато он может оставить ожоги и шрамы на вашей коже. Может причинить боль, ослепить. И даже убить.

Малыши дружно ахнули. Курносый уловил направленные на него эмоции и сжался.

– Ну-ну, – Тирет выслал настолько сильный умиротворяющий посыл, насколько мог. Курносый расслабился, а малышня притихла. – Посмотрите на нашего начинающего иллюзиониста. Смотрите прямо, смотрите спокойно. Вы знаете его давно. Вы чувствуете его намерения. Разве он хочет причинить вам вред? Нет. Не хочет. Он хочет того же, что и вы все: быть не один, чувствовать тепло родственных душ. Так неужели вы поверите, что он плохой?

– Он… другой? – спросила самая старшая из девчонок, вечная спутница курносого.

– Да. Я ведь уже говорил. Он не плохой. Он не хороший. Он – другой. Мы все – другие. А ты, – сказал Тирет курносому, – запомни этот день. И подумай над тем, что сделал. Кстати, ты умеешь творить какие-нибудь другие иллюзии, кроме иллюзии огня?

– Я… – запинка. – Да. Умею.

– Покажешь?

Курносый нахмурился. Глядя, как он вытянул руки в направлении чего-то невидимого – пока невидимого – остальные вытянули шеи. А их юный наставник тайком улыбнулся.

– Всем спать, – объявил Тирет.

За минувшее время он успел отучить малышей канючить. Все они твёрдо усвоили, что решения пожизненных диктаторов не подлежат отмене под влиянием детских капризов. Раз диктатор сказал: "Спать", – значит, пора ложиться.

Ведь завтра обязательно будет. И на экспрессе ночного сна дорога до нового дня будет самой короткой. Почти незаметной.

Спать…

Тирет старательно нагнетал соответствующее настроение, чтобы малыши следовали его примеру, и поэтому даже сам не заметил, когда пересёк грань.

А вот то, что встретило его за гранью сна, не заметить было куда труднее. …лиловый пузырь – бежать; куда? эта дорога перекрыта обвалом, и будет лучше заменить листы жести на три весёлых поросёнка плюс два с четвертью котёнка – какая жестокость! это ничего, здесь быстро привыкаешь есть иголкой и лечиться мужественной улыбкой, я вот привык, и даже без особенных склонений по азимуту горя; только я хотел бы знать, где ты, мама, я не хочу верить медицинскому заключению и не хочу смиряться: это не мой путь. Нет, не мой! Я теперь сам выбираю, в ком видеть солнце и луну, по каким звёздам торить путь, я…

– Тирет? …много смеюсь, действительно много, в том числе над собой – конечно, над собой тоже, клянусь богами Прерии! почему бы нет? Смеяться лучше, и намного лучше, чем стать камнем в холодной глубине. Я же теперь – ветер. Вольный, искристый ветер в твоих волосах. Я тот, кем всегда хотел быть, пусть и не всегда хотел таким казаться…

– Тирет! …мне показалось? зовут? меня? И в самом деле. Холодная нить, хрустальный перезвон, и свет на языке – всего на полглотка. Не очень-то понятно, где лететь, но выданные карты не соврут, и в этом вся надежда. Откликнемся:

Кто там?

– Кто там?

– Сюда! Иди сюда!

Голоса и смех. Тирет пошёл, потом побежал, смутно понимая, что вокруг уже не совсем сон. Да, не совсем сон, и не совсем его, и то, что он делает – не совсем бег. Он слышал о таких вещах, конечно, но, если не брать в расчёт пару исключений, только слышал. Всё-таки его таланты лежали больше в области энергетики, а это не-место, куда он пришёл на зов, – этим занимались информаты. И если учесть, кто считался лучшим именно в…

– Тирет!! Ну вот, наконец-то!

Догадка блестяще подтвердилась.

– Привет, Лида. Привет, Сухарики. О, Гусь? А ты-то что здесь делаешь?

– То же, что и все. Нагло попираю решение комиссии Надзора.

– Да уж, такие встречи им отслеживать слабо…

Пылал костёр. Огромный, яркий, но не опаляющий так, как опалял бы настоящий костёр. Звёздный купол делал полный оборот примерно за минуту. Шумел камыш, шуршали волны, но вокруг костра ветер не ощущался.

– Ну, как ты там? рассказывай! всё-всё! Народ хочет знать своих героев.

– Народ – это ты, Гусь?

– Прекратите немедленно, – сказала Лида. – И не вздумайте начать снова. Это я вам обоим говорю. А ты, Тирет по прозванию Заноза, отвечай. В какой приют тебя законопатили?

– "Тёплое поле". Это неподалёку от Старого Града.

– Который из них? Вышеславский, что ли?

– Ну.

– Отлично. Так и зафиксируем: Тирет – Вышеславье, приют "Тёплое поле" около Старого Града. И как тебе там?

Облёкшись мантией пожизненного диктатора, Тирет поклонился, позволяя другим читать в своём широко распахнутом сознании воспоминания о последних днях.

– Клянусь наидрагоценнейшим! Да ты стал настоящим гуру, Заноза!

– Гусь!

Лида топнула ногой. Её глаза затопило молочным пламенем, волосы зашевелились, как клу-бок змей, и окутались искорками силы. В качестве ответной меры Гусь скоренько облёкся в блестящий доспех с зеркальным забралом, а потом выпустил из огнемёта короткую пробную струйку. Но присвистывающая реплика Гуся про запах напалма по утрам прозвучала неубедительно. И сам он был скорее забавен, чем страшен. Ребёнок. Заигравшийся ребёнок.

А вот Лида…

– Прекрати, пожалуйста, – сказал Тирет, с некоторым трепетом вставая напротив маленькой горгоны и кладя руки ей на плечи. – Ты же знаешь, чем кончаются твои приступы. Успокойся. Ну? Успокойся, я очень прошу.

И вполоборота:

– Гусь, исчезни.

Гусь исчез. И Сухарики, не проронившие ни слова, почли за благо последовать его примеру. А сам Тирет, чтобы не смотреть в молочное пламя чужих глаз, сделал шаг вперёд и обнял Лиду, бестрепетно касаясь оживших прядей. …пара карих глаз, тайно наблюдавших за происходящим у костра из ночной темноты – глаз, обычно холодных, но по такому случаю потеплевших, – моргнула. И растаяла. А вдали, на плывущей сквозь космическую тьму базе, доппель Наставницы приподнял веки, обвёл взглядом круг других доппелей и сказал:

– Ложная тревога. Ребята справились сами.