Сейчас я хотел бы рассказать кое-что из моей жизни, это может быть интересным.

До 1896 г., когда умер мой брат Матвей, я рос вместе со своими братом и сестрой, которые были младше меня. Я был одиноким ребенком, так как не было никого в семье моего возраста и мне не с кем было играть. Зимой мы жили в городском доме. Лето я обычно проводил в Большом Уране, нашем поместье, среди загонов со скотом, наблюдая за взрослыми и пытаясь подражать им. Лучшим времяпрепровождением для меня была рыбалка на речушке, которая была перекрыта дамбой и образовывала пруд. Иногда я ходил рыбачить один и пытался делать это как взрослые. Однажды это чуть не стоило мне жизни. Я видел, как иногда мои взрослые приятели прикармливали рыбу в тихих местах. Я сделал также в тайне от других и пошёл рыбачить. Мне посчастливилось поймать большую рыбину, но она затащила меня в пруд, так как я не мог выпустить из рук свою удочку. Меня спасли, но я не хотел идти домой до тех пор, пока не высохну.

С 1896 г. я жил в семье брата Матвея, поэтому лето я проводил в Перовском и там начал учиться вместе с сыном брата Николаем. В 1898 г. мы вместе с ним поехали в Москву сдавать вступительные экзамены. Я поступил, а он - нет. Но было решено не разнимать нас, поэтому мы оба начали учиться в подготовительном классе Александровского коммерческого училища, куда и поступили потом вместе в первый класс. Так в августе 1898 г. начался новый период моей жизни, в Москве.

Я учился на класс ниже, чем мог бы по моему возрасту. Может быть, поэтому я обычно не принимал участие в ребячьих играх. Может быть, этому способствовала дисциплина, установленная в училище: весь день был расписан по часам. Но я обычно занимался тогда, когда многие просто убивали время ничегонеделаньем.

В ноябре в училище разразилась эпидемия тифа, я тоже заболел. Училище было закрыто до Рождества, но я смог вернуться только в феврале. Из-за этого в третьей четверти я занял только второе место по успеваемости. Первое было за Колей Ветчинкиным. Но затем, в конце учебного года, я опять

стал первым учеником, и мы с Колей стали лидерами в классе. Так началась наша дружба и тесный союз.

Сейчас я вернусь к летнему времяпрепровождению. Каждый, кто достигал 10-тилетнего возраста, получал на лето лошадь. Младшие могли только ездить на старой лошади, которая никогда никого не травмировала. Она останавливалась, если наездник начинал с неё сползать; если он падал, то лошадь останавливалась. Самое большое удовольствие было - скакать на лошади. Так как поместье занимало 22 тыс. акров, то пространство для скачек было огромным. Мы устраивали скачки, нарушая запрет. Но кто из нас обращал на это внимание? Ещё было одно удовольствие - купаться в одном из четырёх прудов, образованных дамбами в широкой долине, где находились постройки поместья.

Моя мать всегда пыталась внушать нам, мальчикам, что мы должны изучать дело. Было правило, что мы не имеем права использовать работников без серьёзной причины, связанной с делом. Если мы хотели просто покататься на лошадях, то мы должны были сами поймать лошадей в загоне, седлать их и привести в порядок после прогулки. Если же поездка была связана с какими-то полевыми работами, то работники могли это сделать за нас.

Как только я научился считать и решать простые геометрические задачи, я начал работать как учётчик во время уборки урожая в соседнем поместье Сестринском. Работа состояла в том, чтобы сосчитать площадь, где убран урожай и насчитать оплату за работу. Это занимало только один день в неделю, но этот рабочий день начинался с рассветом, около 5 час. утра, и продолжался до 10-11 час. вечера. Целая очередь выстраивалась перед кассой.

Я помню первую свою ошибку. Старый татарин подошёл к окошку кассы и подал мне деньги, сказав: “Пересчитай!” Я сосчитал деньги, сверил сумму с ведомостью и обнаружил, что выплатил больше, чем полагалось. Я сказал ему об этом, на что он с удивлением ответил: “Это же неправильно, разве не так?” Позднее я стал обнаруживать свои ошибки, так или иначе, и заметил, что возвращали деньги почти исключительно только мусульмане (татары и башкиры), а не христиане. Если же обсчёт был не в пользу работника, то об этом сообщали как те, так и другие. С этого времени я стал уважать мусульман.

После каждого дня получки документы возвращались в контору для проверки. Обычно, обнаруживалась недостача в несколько рублей, которые я переплачивал, и работники их не возвращали.

Кроме дальних поездок по полям, иногда мы участвовали в полевых работах, когда денег было недостаточно, чтобы оплатить работу. Особенно это касалось льна. Тогда мы работали, не покладая рук с рассвета до заката.

По мере того, как мы росли, мы втягивались в другую деятельность - начали ходить на охоту. В прудах вокруг поместья было очень много уток, а водяных и степных курочек, дроф, птиц размером с индейку и такого же вида, можно было найти повсюду. С конца августа начиналась охота на лис и волков. Практически каждый, кто мог держаться на лошади, принимал в этом участие. У каждого на длинном поводке была собака на волков. Это была дикая, азартная охота, когда всадники вытаптывали степь на протяжении многих километров, и это продолжалось до тех пор, пока собаки не заканчивали гон. Волков брали живыми и сохраняли их до зимних холодов, пока их шерсть не становилась более густой. Целью охоты было уничтожение диких животных, которые были опасны.

Между детьми хозяев и работников не было никакого разделения: мы работали и играли по воскресеньям вместе.

Такая жизнь продолжалась до 1905 г., после которого изменились отношения между людьми. Обычно мы отдавали в аренду часть наших земель под покосы, но эти покосы оставались нашей собственностью, и мы отвечали за них. После революции 1905 г. воровские выкосы травы и выпасы скота на чужой земле стали обычным делом. Наши работники боялись воров, поэтому мы наняли оренбургских казаков для охраны, полагая, что они хорошие наездники и владеют оружием. В то время, как наши работники боялись ловить воров, казаки просто ничего не делали, прохлаждаясь под стогами сена далеко от нашего поместья.

Мы решили нанять черкесов. Они были известны как отличные лошадники и гордые, независимые люди. Для начала на юг был послан человек, чтобы нанять черкесов. Он обсудил все дела со старшинами, а не с каждым нанимаемым. Было достигнуто соглашение об оплате и количестве нанятых. Но явилось гораздо больше людей. Нанятые привели с собой родственников, кто - брата, кто - племянника, которые тоже могли работать. И они не понимали нашего удивления. Мы не могли отослать лишних назад и наняли всех, увеличив число охраны в каждом поместье и отправив самого старшего и самого младшего в нашу летнюю усадьбу под Самару. Охрана собственности явно улучшилась с приходом черкесов. Я хочу описать три случая, которые показывают, как они работали и понимали свои обязанности. Надо сказать, что они всегда носили кинжалы на поясах. Первый случай произошёл в Перовском. С большим трудом мы охраняли два пруда с рыбой, которая предназначалась для прокормления наших работников. Каждую весну пруды разливались, окружая дамбу водой. Были сооружены специальные заграждения для того, чтобы рыба не уходила, когда вода схлынет. Рыба собиралась за этими заграждениями и её легко можно было выловить. Это было запрещено делать даже нашим работникам, так как при этом множество мальков могли быть погублены. Но крестьяне из соседних деревень стали грузить эту рыбу на телеги. В это время появились черкесы. Один остался на страже, а другой поскакал в поместье для получения приказа. Управляющий, старый человек, был изумлён, когда услышал от черкеса: “Мы должны их порешить сейчас или доставить к тебе?” По их мнению, пойманный вор должен быть убит. Управляющий испугался, что черкесы неверно поймут его приказ, и стал одеваться. Черкесы были очень удивлены, что он приказал только разгрузить телеги и отпустить воров. Через три года я слушал рассказ об этом деле от одного из пойманных тогда (кстати, он был хорошим хозяином, на которого временно повлияла революционная пропаганда). Он рассказал, что их было около двадцати человек, но они даже не пытались бороться с охранником. Было ясно, что никто не уйдёт, если попытается бежать. Охранник приказал оставаться на месте и, если кто-нибудь тронется, то он будет стрелять - “Мы боялись даже дышать.”

Другой случай был трагическим. Около Точковского крестьяне обозлились, когда черкесы стали их ловить при попытках воровства сена, которое принадлежало другим крестьянам из этого же села.

Управляющий знал об этих настроениях. В тот день был церковный праздник с выпивкой и танцами, обычно заканчивающийся дикой дракой. Черкесы услышали о празднике и захотели побывать на нём. Управляющий предупредил их, что опасно быть в пьяной толпе, и просил их остаться. От искры мог возникнуть пожар - присутствие чужаков на празднике могло быть поводом для драки. Главный среди черкесов обещал не пускать в ход оружие, чтобы не было причины для драки. И они пошли. Когда драка началась, черкесы выбрались из толпы все, кроме одного. Его сильно избили. Когда полицейский врезался в толпу, все бежали, и только этот черкес остался лежать на земле. Когда он увидел человека в форме, то привстал, отдал ему честь и через несколько минут умер. Его пистолет не был разряжен, значит он из него не стрелял. Управляющий был в отчаянии, он считал, что этот парень должен был защищаться, даже пустив в ход оружие. Но ему ответили: “ Мы дали тебе слово не стрелять. Наш друг умер, так как это было угодно Аллаху.”

Третий случай произошёл в Самаре. Около девяти часов вечера на мукомольном заводе начался пожар. Мы были в летнем доме в 10 км от этого места. Брат Виктор и я поскакали на пожар. Старому черкесу приказали ехать тоже. Когда мы добрались, ситуация была безнадёжной: все пять этажей были в огне. Мы послали несколько человек на крыши соседних зданий, чтобы оттуда поливать пылающий завод. Пожар продолжался до утра.

Кассир начал выплачивать деньги тем, кто участвовал в тушении пожара. Те, кто получил деньги, тут же шли в кабак, а потом возвращались, заявляя, что ещё не получили платы. Но кассир знал всех, кто получил, так как у него была ведомость. Шумящая толпа стала собираться возле входа и даже пыталась сломать двери. Мой брат приказал черкесу встать в дверях и пускать только тех, кого вызывал кассир. Я наблюдал эту сцену с балкона недалеко от этого места. Черкес, старый человек слабого сложения, вырос в дверях. Каждый пьяный из толпы мог его побороть. За поясом у черкеса был пистолет, а в руках он держал хлыст. Когда группа из 10-15 человек попыталась кинуться на него, он только поднял свой хлыст и сказал: “Назад!”, не меняя позы. Они сразу отошли. Эта сцена продолжалась около получаса, а затем пьяницы стали расходиться. Для меня было ясно, что этот старый человек не струсил. Когда его награждали, он был смущён - он полагал, что просто выполнял приказ хозяина, это был его долг. И он отказался от дополнительной платы за ночную службу.

Эти случаи объясняют, за что я уважаю мусульман - за их честность, чувство долга и чести.