Я вновь возвращаюсь к своим школьным годам.

Когда закончилась первая четверть первого класса (1899 -1900 гг.), я стал первым учеником в классе. Учитель французского спросил, кто первый в классе, и я встал. Он спросил меня: «Ты из общежития»? Я сказал «да» и с удивлением услышал: «Ты не можешь быть первым учеником». Для этого была одна причина: было шесть мальчиков из общежития в классе, которые были заводилами.

Учитель французского был явно недоброжелательно настроен по отношению ко мне. Когда я делал одну ошибку в письменной работе, он снижал мой балл на единицу, хотя полагалось только на одну четверть балла. Когда я протестовал, то он отвечал, что я - первый ученик, поэтому не должен допускать ошибок. То же было при устных ответах: он снижал оценку за малейшую ошибку. Он просто ненавидел тех, кто жил на пансионе.

В конце второй четверти моя суммарная оценка была такой же, как и у Ветчинкина, который был вторым учеником. Классный руководитель, которого мы все любили, решил провести испытание для нас двоих, и в нём я победил, снова став первым в классе. Когда учитель французского вновь спросил, кто же первый, то я опять встал. Его брови взлетели вверх от удивления, и он только произнёс «О»! Но его «преследования» продолжались весь год, в результате чего я, действительно, выучил французский. Это был первый случай борьбы за более высокое положение в моей жизни. Во втором классе я стал «французом» и даже получил награду по французскому, когда уже не ожидал этого.

Когда я учился в первом классе, то нередко дежурил вместе с Ветчинкиным: вытирали доску, приносили мел и учительский журнал в класс, наводили порядок и так далее. Чем больше времени мы проводили вместе, тем крепче становилась наша дружба.

Я думаю, что жизнь в общежитии научила меня дисциплине в работе: для меня стало естественным заниматься по вечерам, а когда я заканчивал делать домашние задания, то читал или помогал другим в их занятиях.

В четвёртом классе у нас появился новый учитель математики, который попытался учить нас точности выражения. Он предложил нам попробовать выражать математические задачи короче, чем это делал он, но не упуская самых важных пунктов. Я попытался и обнаружил, что это невозможно сделать. В конце концов, я вынужден был повторять слово в слово его формулировки, даже если они были очень длинными. Этот тренинг мне очень пригодился в моих будущих инженерных штудиях. Однажды он предложил мне доказать геометрическую теорему без чертежа. Я описал чертёж словесно и расставил буквы там, где нужно, а он сделал этот чертёж на листке бумаги. Затем я продолжил доказательство с закрытыми глазами. И обнаружил, что это совсем не трудно, благодаря той тренировке, которую предложил учитель. Это был последний раз, когда он вызывал меня к доске. Он преподавал математику у нас в течение трёх лет.

Когда мы перешли в шестой класс, у нас появились предметы по экономике: политическая экономия, экономическая география, технологии сырья, экономическое законодательство и бухгалтерия. Всё это - как дополнение к основной программе средней школы и трём языкам: немецкому (с подготовительного класса до выпускного), французскому (с первого класса до окончания школы), английскому (с пятого класса до последнего). Несмотря на большую загруженность учёбой появились внешкольные интересы , и я был в это вовлечён.

Была первая половина 1904 г. В Манчжурии шла русско-японская война, не очень успешно для России. В обществе усиливалось недовольство: патриоты обвиняли бюрократию в ошибочных решениях, “либералы” говорили, что война -это авантюра, причина которой кроется в личных интересах. Социалистическая пропаганда усиливалась, и мы были заражены ею. Молодые, не имея опыта, всегда следуют за лозунгом справедливости для всех, особенно для обделённых групп населения. В последних не было недостатка: большие расходы на оборону страны легли тяжёлым грузом на крестьян, то есть на большинство населения; недостаток накопленного капитала был причиной низкой заработной платы и малых вложений в промышленность. Это я понимаю сейчас, но тогда это было для меня не ясно.

Наше училище было организовано и поддерживалось Московской Биржей, очень консервативной организацией. Тут я хотел бы пояснить: люди, которые создавали и развивали бизнес, не были реакционерами, так как они действительно развивали экономику. Но они и оглядывались назад, были прогрессистами и консерваторами одновременно, хотели сохранять прежние полезные институты, опыт и, одновременно, строить будущее на основе прошлого.

Трудно понять, почему большая часть учителей старших классов, где училась молодежь от 16-ти до 19-ти лет, принадлежала к социалистическим и радикальным политическим группам. Преподаватель русской литературы Владимир Фрайх был марксист, который затем работал в Академии Наук при советском правительстве после революции 1917г. Очень тонко он обращал наше внимание на социальную несправедливость, отражённую в литературе, подчёркивал недостатки нашего общества. Наиболее чувствительные к этому ученики приглашались в специальные группы, где он “накачивал” их марксистскими идеями.

Преподаватель политической экономии был социал-революционером, разрабатывающим философию этой партии (Керенский был её членом). Это была, главным образом, “крестьянская партия”, настаивающая на разделе земли между крестьянами. Социал-революционеры полагали, что история делается не массами, а интеллектуальными лидерами. Этот преподаватель описывал недостатки общества, такие как, неравенство, несправедливость, неравномерное распределение богатства.

Преподаватель коммерческой географии был сторонником анархизма, но его идеи были слишком абстрактны для нас. Учитель истории обращал наше внимание на влияние экономических факторов на исторические события, никогда не упоминая о влиянии религии или стремлении к свободе и независимости, которые двигают людьми. Вне школы, из газет мы узнавали о множестве дискуссий в том же роде.

В результате, большинство в нашем классе стало интересоваться социалистическими теориями. С 1904 г. я начал читать труды социалистов, начиная с Прудона и других ранних социалистов. Потом я заинтересовался Михайловским, идеологом социал-революционной партии. В связи с ним я впервые услышал о его оппонентах - Плеханове, Ленине и Со. Прочёл несколько интерпретаторов Маркса. Затем я купил полное издание “Капитала” - Введение и три тома. Кстати говоря, социалистические теории не были запрещены, и эти книги можно было найти в любом книжном магазине.

К тому времени я уже знал, что теория Маркса наиболее уважаема. К счастью, я происходил из семьи делового человека и знал кое-что о стоимости, ценах, прибыли и убытках. В “Капитале” я столкнулся с некоторыми утверждениями, которые не соответствовали моим представлениям о бизнесе.

Мой опыт говорил мне, что:

- цена контролируется спросом и предложением, а не себестоимостью;

- производительность труда в большей степени зависит от капиталовложений в оборудование, чем от личных усилий;

- организаторы производства влияют на эффективность этого производства в большей степени, чем все усилия рабочих;

- прибыль определяется выбором рынка сырья, расположением производственных мощностей, организацией продаж, а не эксплуатацией рабочих.

Утверждения Маркса были противоположны этому. Поэтому, когда я закончил читать второй том “Капитала”, я отбросил эту книгу и в спорах занимал анти-социалистическую позицию. Это интенсивное чтение продолжалось в 6-м и 7-м классах.

В шестом классе я оставался первым учеником, но с седьмого класса я начал сдавать свои позиции и занимал сначала четвёртое, а потом и седьмое, и девятое места. В конце седьмого класса мы начали обсуждать поступление в университет. Меня привлекал Петербургский Политехнический институт, новое учебное заведение, поддерживаемое Министерством финансов. Я узнал, что туда студенты отбираются по их школьным аттестатам и конкуренция очень высокая. Я очнулся и попытался наверстать, но всякие неурядицы в школе не позволили мне исправить оценки, поэтому я должен был сдавать выпускные экзамены.

Что же это были за неурядицы? Когда я учился в седьмом классе, в 1905 г., после многочисленных забастовок и демонстраций была принята Конституция. Но это не улучшило ситуации, волнения продолжались. В конце ноября школы были закрыты, так как для студентов в униформе было не безопасно появляться на улицах. В декабре в Москве произошло вооружённое восстание.

Были волнения и в школах. Требования учащихся были не всегда разумными. Например, в некоторых школах учащиеся требовали, чтобы они могли обращаться к учителям на “ты”. Школы были вновь открыты после рождественских каникул. Мы обнаружили, что два наших ученика были временно исключены из школы, потому что полиция установила их членство в социалистической партии и их участие в восстании. Мы обсудили эту ситуацию и пришли к общему мнению, что они искупили свою вину этим временным исключением, поэтому могут вернуться в школу, когда волнения утихнут.

Обычно в Великий пост начиналась подготовка к выпускным экзаменам. За две недели до начала поста мы собрались на митинг и выбрали двух своих товарищей для того, чтобы они обратились к директору школы Андрееву с просьбой вернуть наших исключенных учеников. Директор обещал обсудить это на учительском совете в пятницу. Но при этом он говорил с делегатами как с детьми и ругал их. Поэтому мы решили немедленно начать забастовку. Обстановка накалялась, я попал в ряды активистов. Это было в понедельник.

В пятницу утром нам сообщили, что учительский совет отложен на неопределённое время. Мы тут же собрались вновь, уже за закрытыми дверями. Я был первым и единственным оратором. Я предложил продолжить забастовку в ответ на то, что директор нам лгал относительно учительского совета, а также найти школу, в которой мы могли бы сдать выпускные экзамены, так как нас, видимо, всех исключат из нашей школы. Для этого нужно создать комитет, который соберёт адреса всех студентов седьмого класса. Мы закончили свой митинг, учительский совет собрался. Мы все были исключены из школы.

Один из учителей пришёл в общежитие, чтобы сообщить нам о решении учительского совета. Он был огорчён больше, чем мы, и предупредил нас, что преподаватели по приказу директора должны обойти дома учеников седьмого класса и сообщить родителям, что, если их сын не придёт на занятия в понедельник, то будет исключён. Это бы представило события так, как-будто произошло восстание в школе. Этого учителя мы знали с первого класса и очень любили его за добро-ту.

Мы тут же вышли и стали передавать это сообщение всем другим семиклассникам. Мы надеялись, что все родители узнают о причинах нашей забастовки. После обеда нам приказали очистить общежитие. Но так как требовалось много денег, чтобы отправить нас домой (двое мальчиков были из Архангельска, двое - из Самары, один - из Воронежа), и их не могли достать сразу, то мы остались до полудня субботы и смогли сообщить всем родителям о забастовке.

Мы с моим племянником Колей поехали в Нижний Новгород к моей сестре. Её муж очень огорчился, когда узнал о нашем исключении накануне выпуска.

На следующей неделе мы получили из школы телеграмму с просьбой вернуться. Произошло следующее: многие родители одобрили наши действия, поэтому несколько человек обратились к Найденову, директору Московской Биржи, который был известен своей решительностью. Он посчитал, что ученики проявили больше здравого смысла, чем директор, поэтому поехал в школу, собрал учительский совет и поставил единственный вопрос: “Должны ли исключенные ученики вернуться в школу?” Совет и класс проголосовали одинаково - за возвращение. Тогда Найденов потребовал, чтобы мы не были наказаны за участие в забастовке.

Выпускные экзамены были на носу. У нас было по 2-3 дня между ними. Я занимался по 12-15 часов в день, сдавал на все пятёрки, пока не дошел до экзамена по русскому языку. Мы должны были написать сочинение на тему “Нет ничего сильнее и ничего слабее, чем слово” (Тургенев). Я написал сочинение как математическую дискуссию: представил ситуации, когда слова имели большое влияние и когда были бессильны,. и сделал некоторые выводы. Мой преподаватель русского любил длинные и цветистые сочинения, а мои были всегда короткие и по существу дела. Я получил “5”, “5-“ и мой учитель поставил “4-“. Учительский совет не мог решить, что мне, в конце концов, поставить - “5” или “4”. Они отложили решение до устного экзамена.

Неожиданно на экзамене появился инспектор училищ, высокое административное лицо. Обычно у нас имелась программа по каждому предмету, которая состояла из 30-40 вопросов. Экзаменующийся вытягивал билет и должен был ответить на вопросы, входящие в программу. Первые ученики отвечали очень хорошо, демонстрируя знание предмета. Но когда они заканчивали отвечать, инспектор начинал задавать абстрактные вопросы по литературе и философии. Мальчики начали нервничать и совершенно потерялись. Мы стали протестовать и шуметь, нас удалили из класса. Нервозность усиливалась, так как ответившие выходили с низкими оценками. Я должен был экзаменоваться где-то шестидесятым, поэтому еще “медленно поджаривался на огне” в течение пяти часов до того, как меня вызвали.

Мне повезло - я ответил на все вопросы. Я видел, что инспектор ставит “5”, как и два других экзаменатора. Мой шанс поступить в Политехнический институт повышался. После этого экзамена мы пошли погулять, и я впервые в своей жизни напился.

Я закончил Училище с дипломом, в котором все оценки были “5”, кроме французского, но для поступления в Политехнический требовалось только два иностранных языка, а по немецкому и английскому у меня были пятёрки. Я получил золотую медаль, как лучший в классе, и имел удовольствие прочесть своё имя на мраморной доске, где были перечислены все золотые медалисты.