Я послал свой аттестат в институт и поступил на экономический факультет. У меня было нереалистичное представление о том, чего я хочу. Я думал, что “общее” образование лучше, чем “ специальное”. Отчасти это произошло в результате влияния моих учителей-радикалов.
В августе 1906 г. я приехал в Петербург и начал посещать лекции. Когда познакомился с программой, то обнаружил, что у меня много времени впереди. Я стал размышлять, где же применю свои знания. Ответ был неудовлетворительным: я мог работать в банке, быть статистиком или учителем - всё это мне не нравилось, так как было далеко от активной деловой жизни. Кроме того, профессор по экономике был марксист. Я познакомился с программами на других курсах, и меня больше всего привлёк электромеханический факультет. Оставалось всего пять дней для перехода на другой факультет. Я подал заявление, но оказалось, что на три свободных места есть десять заявлений. Это означало, что аттестат должен был быть безупречным, а меня беспокоила четвёрка по французскому. Когда мои друзья узнали о моём желании перейти на другой факультет, они стали упрекать меня в том, что я хочу стать узким специалистом. Я приехал в Петербург с Ветчинкиным, который поступил на экономический факультет, и он был моим главным обвинителем.
В общежитии мы жили с Ветчинкиным в одной комнате. Институт располагался за городом и занимал, в основном, летние дома, места для студентов было много.
Ветчинкин вступил в большевистскую фракцию социал-демократов, и благодаря ему я общался с большевиками. Очень часто одна из этих групп собиралась в нашей комнате для бесконечных дискуссий. К счастью, у меня уже был опыт проживания в общежитии, и это позволило мне заниматься несмотря на их разговоры. В конце концов я обнаружил, что значительная часть из них не прочли Марксов “Капитал”, как сделал это я. Они читали книги его последователей. Иногда я принимал участие в их дискуссиях, предлагая реальные экономические ситуации и “восхищаясь” их аргументами. Вот две из них.
Предположим, я - капиталист, который верит в учение Маркса. Поэтому я решил вернуть все средства производства пролетариям. Я купил здание, оснастил его нужным оборудованием, приобрёл проволоку и предложил бы рабочим делать иголки. Весь доход от этой продукции идёт им. Согласно Марксу, их зарплата будет выше, так как прибыль уже не отбирается капиталистом. Несмотря на это они бы умерли с голоду, так как никто бы не согласился платить по несколько рублей за одну иголку. Что же не так? Сторонники Маркса не могли понять простой вещи - цена зависит не от себестоимости продукта, а от стоимости продукта на рынке.
Первый личный автомобиль К.Н.Неклютина «Darracq». (2 цилиндровый двиг. 8-10 л.с.).Самарская губ, 1909 г. Фото библиотеки Университета штата Луизианы.
Другой пример. У нас есть мукомольный завод и 40-50 грузчиков для перетаскивания мешков с мукой от одной машины к другой. Большая часть из них - малоквалифицированные рабочие, и они любят выпить. Поэтому каждый понедельник у нас меньше рабочих рук, так как многие рабочие в состоянии похмелья после воскресенья. Мы узнаём, что немцы создали полностью механизированный конвейер, соединяющий все машины на четырёх этажах завода. Мы устанавливаем такой конвейер, увольняя всех грузчиков и оставляя по одному человеку на каждом этаже и только на первом - троих рабочих. Эти люди не работают до седьмого пота. Когда звонит звонок, они идут к машине и чистят пресс. Но большую часть времени они сидят и читают или что-нибудь строгают, если они неграмотные. Мы им платим больше. Но прибыль возрастает. Откуда же она берётся? Согласно Марксу, прибыль идёт капиталисту за счёт низкой заработной платы рабочих. Уволенные - не работают, значит, мы не можем украсть их заработок, оставшимся рабочим платят больше, чем прежним работникам. Наши марксисты не улавливали, что прибыль может создаваться не только рабочими, но также и вложениями в собственность и в организацию.
В течение первого курса в нашем общежитии перебывало много лекторов, проповедников социализма. Большинство из них были марксисты. На некоторых лекциях было несколько сотен студентов, так как они проходили по вечерам. Одну лекцию я запомнил очень хорошо. Лектором был Анатолий Луначарский, а тема лекции - “Религия и социализм”. В течение часа он доказывал, что влияние религии убывает, и это влияние было вредно для человечества. Религия стоит на службе у угнетателей и так далее. Обычно после каждой лекции выступал оппонент. Так и сейчас, появился простой человек, одетый в гражданскую одежду, и назвался Григорием Петровым. Луначарский использовал наукообразный язык, употребляя множество трудных иностранных слов. А речь его оппонента была очень проста. Я помню начало его выступления: “Я могу вообразить жизнь как комнату со множеством окон, с окном искусства, науки и так далее. Есть также и “окно” религии. Я согласен, что запах, идущий из этого окна, не всегда приятен, но причина этого - мусор, который сваливают под этим окном неразумные люди...”
Сначала это просто вызвало смех в аудитории, но в конце концов установилась абсолютная тишина, все слушали с огромным вниманием. Вот ещё одна идея оппонента: “Выступавший передо мной лектор заявил, что когда появляется атеист и говорит, что Бога нет, то Бог, действительно, умирает. Около 2000 лет назад первое такое заявление сделал известный атеист где-то в Индии. С того времени появилось множество атеистов, и Бог всё умирает и умирает. Не значит ли такое долгое умирание, что у Бога отменное здоровье?” Постепенно до меня дошло, кто был этим оппонентом. Григорий Петров был священником нашей церкви и отличался красноречием. Он критиковал политику Православной Церкви в её отношениях с государством. В конце концов, он был смещён со своего поста и стал светским человеком, но продолжал участвовать в дискуссиях на религиозные темы.
Эти дебаты продолжались несколько часов, и Луначарский опоздал на последний поезд в Петербург. Ветчинкин спросил меня, не возражаю ли я, чтобы пригласить Луначарского провести ночь в нашей комнате. Я не возражал, и тот пришёл к нам в гости. Несмотря на позднее время мы разговорились. Луначарский произвёл впечатление воспитанного и доброго человека. Его основное настроение можно выразить так: его сердце обливается кровью при виде несчастных и обездоленных.
После революции Луначарский стал первым Наркомом Просвещения и послал на смерть тысячи учителей и преподавателей университетов потому, что они были не согласны с политикой Советского правительства.
Я посетил несколько выступлений социалистов и был разочарован, так как свои взгляды они обосновывали не фактами и цифрами, а ссылками на то, что “кто-то где-то сказал”. Они полагали, что все слушатели относятся с таким же почитанием к Марксу, Энгельсу, Либкнехту, как и они.
Занятия занимали большую часть времени, нагрузка была очень большой. Мне приходилось работать по 10-14 часов в день, включая воскресенья. В русском высшем техническом образовании было много теоретических предметов: математика (дифференциальное исчисление), механика, физика. Кроме того, у нас были лабораторные работы каждый вечер и, естественно, черчение. У нас не было свободного времени. Работа социалистов не ограничивалась лекциями. Во втором семестре, в 1907 г. полиция окружила общежития и произвела обыски. Было найдено большое количество оружия и пропагандистской литературы. Несмотря на то, что всё это было найдено в комнатах студентов, никто не был арестован, но правительство приняло решение закрыть общежития после окончания учебного года.
В Политехническом институте был введён новый метод обучения. Студенты были обязаны записаться на курсы, входящие в обязательный минимум. Остальные предметы добирались по мере возможности студента. Если не было учебника по курсу, то студентам приходилось посещать лекции. Я поступил в институт после двух лет революции (1905 -1906гг.), поэтому у многих профессоров не было опубликованных лекций. Нашему курсу приходилось посещать почти все занятия, на которых студенты записывали тексты лекций, а потом их собирали вместе и печатали. Также не было определённого времени для экзаменов, профессора только назначали день недели для сдачи экзаменов. После того, как студент записывался на курс, он мог сразу же и сдавать экзамен, в любой день, назначенный для экзамена. Но был один важный момент: в выбранный день экзамена студент был обязан ответить письменно на три вопроса по курсу, так, что он получал последующие вопросы, если мог ответить на предыдущие. Затем наступал устный экзамен, когда профессор проверял знания по всему курсу, студент должен был знать его весь, если не блестяще, то хотя бы демонстрируя своё знание предмета. Если студент не сдавал экзамена, то он мог приходить ещё и ещё.
Оценки не ставились, независимо от того, сдал человек экзамен или нет. Я, к счастью, сдал всё с первого раза, хотя на некоторых экзаменах проскочил еле-еле.
Кроме лекций и лабораторных работ у нас были практические занятия, во время которых преподаватель ставил проблемы, которые мы должны были решить. Идея заключалась в том, чтобы связать теоретические знания с практическими навыками. И снова оценки не выставлялись. Если преподаватель видел, что студент справляется с поставленными задачами, то этого студента освобождали от экзаменов по прикладным дисциплинам, но не по теоретическим курсам. И вновь мне удалось проскочить эти испытания. Я был этому очень рад, так как оставалось больше времени для занятий по теоретическим курсам.
В следующем году я снял комнату в частном доме, расположенном в полутора километрах от института, в сосновом лесу. Это было не очень удобно, но ничего другого нельзя было предпринять. Ветчинкин решил жить отдельно, но вскоре он переехал ко мне, так как его финансовое положение было плохо. Я нашёл ему летнюю подработку в Самаре, он давал там частные уроки, но этих денег было недостаточно.
Была студенческая организация, которая зарабатывала деньги продажей книг, бумаги и других необходимых для учёбы вещей. Доходы отдавались на кредиты нуждающимся студентам. К несчастью, последние часто не отдавали эти долги, даже когда имели деньги. Ветчинкин получил такой кредит и считал, что он не обязан его возвращать. Мы много с ним спорили, но я не смог поколебать его социалистических убеждений. Некоторые студенты обнаружили, что у меня есть достаточно денег и начали занимать у меня. Некоторые из них честно возвращали деньги, но студенты-социалисты никогда этого не делали. Видимо, они полагали, что каждый должен быть честен, но только перед самим собой. А может быть, они считали за добродетель вымогать деньги у капиталиста. Так шла моя жизнь: учение - зимой и участие в управлении хозяйством - летом. В один год мне пришлось управлять двумя имениями в Оренбургской губернии, Малым Ураном и Точковским.
Весной 1910 г. я стал интересоваться авиацией. Сначала я прочёл небольшую книжку, написанную отцом авиации, австрийским инженером Лилиенталем, который летал на глайдерах (планер) до своей гибели в 90-е годы.
Я решил построить глайдер и предполагал оторвать его от земли при помощи автомобиля. Профессор Ван-дер-Флит предложил курс по аэродинамике, и я был единственным студентом в его группе. В курсе рассказывалось о гидродинамике в приложении к воздушной среде, при этом воздух понимался как несжатая жидкость. Я купил несколько французских книг по авиации.
В течение пасхальных каникул 1910 г. я сделал чертежи аэроплана, и проблема была в том, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы его построить. Парень, которого мне рекомендовали, был безграмотным, но умел считать. Как-то он пришёл ко мне, и я объяснил ему принцип моего проекта. После двух часов объяснений, я отдал ему чертежи и попросил приходить, если
Строители глайдера Иван Яндаев и Михаила.
Глайдер выкатывают из ангара для первого полёта. Самарская губ, 29.07.1910 г. Фото библиотеки Университета штата Луизианы.
будут затруднения. Он меня удивил в своё следующее посещение: не задал ни одного вопроса, только объяснил, как он читает чертежи и как собирается сооружать различные части машины. Этот случай был демонстрацией того, как человек может быстро адаптироваться в неблагоприятных условиях. В дальнейшем у меня не было затруднений в поисках людей, которые были способны усваивать технические знания без специального образования.
Когда слухи о моих намерениях построить аэроплан распространились среди студентов, ко мне пришёл один парень. Мы были шапочно знакомы. Его чертёжный стол стоял недалеко от моего, но я его редко видел за этим столом и вообще в институте. Его звали Борис Богословский. Он хотел работать со мной над аэропланом совершенно бесплатно. Я согласился при условии, что он приедет ко мне в Самару как гость, а не как работник. Это знакомство стало причиной моего появления в будущем в американской компании Universal Match Corp. в Сент-Луисе.
Полёт К.Н.Неклютина на глайдере во время ветра, утром. Полёт за автомобилем длился 31 сек., за которым последовал спуск - 8 сек. «Выучился держать боковое равновесие». Самарская губ, 14.08.1910 г. Фото библиотеки Университета штата Луизианы.
Мы с Богословским провели два летних месяца, сооружая глайдер. Было трудно достать материалы для постройки: колёса, каучуковые абсорберы для мотора, алюминиевые части. Сначала последние были с трещинами, и я попросил литейщика добавить медь в алюминий. После этого я получил хорошие и безопасные детали.
Виктор, мой брат, снабжал Богословского деньгами каждую осень, и тот мог продолжать учёбу.
Моя первая попытка взлететь была неудачна. Я не мог следовать за автомобилем по прямой, чтобы взлететь, и мотор был слабым. Прошло немало времени до того, как аппарат взлетел. Первое приземление было очень жёстким, и я понял, почему. Я понял, что теряю скорость, поэтому последние несколько метров глайдер просто раскачивался и быстро падал. Поэтому я решил, что нужно снижать глайдер до того, как я дам задний ход, и держать нос вниз за несколько метров до приземления. Результат был превосходным - с первой же попытки я смог сделать три приземления.
К несчастью, лётное поле было очень маленьким, поэтому я мог подниматься только на девять метров до того, как автомобиль достигал края поля. Я удерживал устойчивое положение разными способами, и не было никого, кто мог бы дать мне совет.
Я потерпел крушение только раз, когда порыв ветра накренил глайдер так, что его крылья коснулись земли. К сожалению, это наблюдала моя мать. Она была очень напугана, но не запретила мои эксперименты.
Я повторял свои полёты в течение 1911-1912 гг.: построил более мощный глайдер, и Богословский и мой племянник Александр тоже могли полетать.
В 1911 г. я стал подумывать о постройке самолёта. Нужен был мотор, для этого я поехал в феврале во Францию и заказал там мотор, который охлаждался водой. Строить аэроплан начал в конце лета 1911 г., но закончил его сборку только в 1912 г.
Первый полёт был неудачен: аппарат сделал резкий поворот, когда скорость достигла примерно 50 км/час. Крен был такой сильный, что я вывалился из своего кресла. Ошибка состояла в том, что передние колеса были слишком далеко от центра тяжести, поэтому хвост был перегружен и не отрывался достаточно быстро от земли.
Я начал перестраивать самолёт, но не смог закончить это.
Мы начали новый бизнес - строительство большой механизированной пекарни, и я занялся решением технических задач в связи с этим.
Пекарня была открыта в ноябре 1912 г. Идея этой затеи состояла в том, чтобы меньше зависеть от жёсткой конкуренции на рынке муки. Мы были вынуждены давать долгосрочные кредиты многим нашим покупателям, даже если они не обеспечивали их ничем. Мы полагали, что если превратим четверть нашей муки в хлеб, который был твёрдой валютой, мукомольный завод будет меньше терять от недобросовестных покупателей. Позднее пекарня стала очень прибыльной сама по себе.
В 1911 г. произошёл такой случай. Зерновая биржа и бизнесмены были очень заинтересованы в возможности провести 100-километровую железную дорогу южнее Самары. Из этого района доставлялась значительная часть твёрдой пшеницы в Самару. У нас было очень прибыльное хозяйство в Перовском, в 20-ти километрах от этой будущей дороги. Поэтому мы были жизненно заинтересованы в этом проекте. Если бы такая дорога была построена, то часть пшеницы, которая сейчас шла в Саратов, доставлялась бы в Самару.
Согласно законодательству, любой человек мог подать заявку в Министерство транспорта в Петербурге, сделать доклад и предоставить проект. Человек, который это делал, получал вознаграждение, когда продавал этот проект людям, имеющим деньги для строительства железной дороги. Фон-Вокано, владелец пивоваренного завода, выделил 3 тыс. рублей зерновой бирже для покупки проекта. В Самаре появился инженер, который сделал заявку на эти деньги. По нашей информации он вроде бы уже продал свой проект дороги Саратов-Москва, и нашего короткого участка там не было.
Мой брат Андрей с другими владельцами имений создали группу для написания другого проекта. Идея была в том, чтобы опередить этого инженера в получении денег за проект от биржи, поэтому мы постарались предоставить свой проект в Петербург раньше, чем он.
Меня послали на заседание биржи, где я поднял вопрос об этой проблеме. Собрание было очень оживлённым. Инженер пообещал разделить деньги за проект с ещё двумя не очень вескими членами биржи. Я думал, что сойду с ума, слушая их аргументы, но безо всякого труда разделался с ними в своём выступлении. Собрание согласилось со мной, и деньги вернули спонсору.
Осенью мне предложили поискать деньги для строительства дороги в петербургских банках. Это разрешилось довольно легко, так как один из вице-президентов большого петербургского банка был из Самары и знал нашу репутацию. Мы перевели наши права на деньги за проект дороги в этот банк, и дело было сделано. Но война помешала этому строительству, и разрешение на него было получено только в 1916 г., но дорога не была построена - началась революция 1917 г.