В середине лета 1915 г. я получил телеграмму от нашего самарского миллионера Сурошникова (он был женат на дочери младшей Шихобаловой, двоюродной сестры моей матери). Он, желая нам помочь, нашёл покупателя нашего имения “Перовское” и хотел бы узнать нашу цену. Я знал, что этим покупателем является он сам. Ответил ему, что наша цена - 130 руб. за десятину. Он замолчал. Я не ожидал ничего иного, так как знал, что этот господин не будет покупать по справедливой цене.

Через несколько недель я получил приглашение от нового управляющего одного из крупнейших банков Самары, “Волжско-Камского Банка”. Он считался одним из самых сильных банков в стране. Это была первая моя встреча с новым управляющим.

Управляющий начал разговор с очень неприятной темы: он узнал о наших замороженных кредитах, и эта идея ему очень не понравилась. Он считал, что долг должен быть погашен немедленно, так как он был несогласен с решением прежнего управляющего.

Я отвечал, что мы могли бы это сделать, но тогда другие банки будут требовать того же самого, и у нас вновь возникнут финансовые трудности и очень невыгодное положение на рынке. Тогда управляющий упомянул о продаваемой нами собственности: у него были сведения, что мы не отказались от этой идеи. Картина стала мне ясна. Сурошников нашёл способ затянуть на нашей шее петлю. Я попросил временной отсрочки, чтобы всё обдумать.

Немедленно я отправился в Государственный Банк увидеться с “дедушкой” Ершовым. Когда он выслушал мою историю, он сказал, что всё так, как я думал: Сурошников уже приходил к нему с тем же предложением - толкать нас на то, чтобы мы продали Перовское по более низкой цене. Значит, моя догадка была верна.

После тяжёлого раздумья я встретился с нашим адвокатом и моим другом Самойловым, чтобы обсудить детально мой план. Самойлова же попросил поехать со мной в Санкт-Петербург для переговоров с директором Волжско-Камского банка. Идея состояла в том, чтобы попросить переструктурировать и расширить наш кредит в этом банке. Я не был уверен, что это пройдёт, но я надеялся получить подтверждение нашего сегодняшнего состояния (“замороженный” кредит).

С нашим балансом и изложением роста нашей собственности мы появились перед секретарём Совета банка. С некоторыми трудностями мы убедили его в том, что наша компания достаточно велика, чтобы Совет обратил внимание на наш вопрос. В конце концов, он обещал включить его в повестку заседания в следующий вторник. А мы пока поехали в Москву поразвлечься, в ожидании решения. В следующую пятницу мы вернулись в Петербург, чтобы услышать короткое “нет” от Совета директоров. Мы вновь обратились к секретарю с просьбой дать мотивировку отказа. Самойлов тонко предложил вариант ответа, который бы нас удовлетворил и который нельзя было бы истолковать как отказ.

И вновь мы отправились в Москву. Я хочу объяснить, почему мы предпочитали ждать решения там, а не в Петербурге.

Атмосфера в Москве была более дружественная. В Петербурге везде человека воспринимали формально, только как клиента - говори, что ты хочешь, плати и иди вон. В Москве люди были более дружелюбны, общение не таким формальным. Везде ты чувствовал себя желанным гостем, официанты старались запомнить твоё имя, ты мог свободно познакомиться и поболтать с чужим человеком, который оказался твоим соседом - никакого снобизма и рыбьих глаз. Московские театры были лучше, особенно Московский Художественный театр и кабаре “Летучая мышь”. Они не имели себе равных в стране.

Каждый ямщик, доставляя тебя из одного места в другое и дальше, заводил с тобой разговор. Среди них было немало “философов”, которые любили порассказать о своём опыте общения с седоками. Старый друг моего отца фон-Вакано (fon-Vacano), который приехал в Самару из Австрии 30-35 лет назад, очень точно описывал разницу между Самарой, как провинциальным городом, и столицей Санкт-Петербургом. Он говорил, что в провинции, если ты приходишь к кому-то в гости, то не важно, когда ты придёшь - в любое время дня тебе окажут гостеприимство. Если ты пришёл незадолго до обеда и тебе нужно будет уйти, хозяева накроют обед раньше ради тебя. Если ты пришёл уже после чая, то для тебя снова организуют чай. В Петербурге хозяева отложат обед, если явился гость, и пообедают после того, как он уйдёт.

Когда мы вновь вернулись в Петербург, то получили официальный отказ в увеличении кредита с формулировкой: “Совет считает, что настоящее положение дел удовлетворяет Банк”. Именно это нам было нужно.

Я вернулся в Самару, пошёл в банк и положил это письмо на стол управляющего без всяких комментариев. Он его прочёл, отдал мне и заговорил о всяких пустяках. И это было началом нашей дружбы. Он никогда больше не упоминал о продаже Перовского.

А через две недели я получил приглашение на чай от Сурошникова. Я не мог отказаться - он был вдвое старше меня и у него были дети моего возраста. После чая мы пошли в его кабинет. Примерно час мы болтали о том - о сём, а потом он спросил, сколько же сейчас стоит Перовское. Я назвал прежнюю цену. Он высказал сомнение по поводу этой цены, но сам не назвал свою.

Эта комедия с приглашениями на чай повторялась три или четыре раза. И только однажды Сурошников между прочим назвал цену в ПО руб. за десятину. Но я продолжал повторять как попугай одно и тоже - “сто тридцать рублей”, избегая какого-либо торга.

Однажды, в феврале 1916 г., мне позвонил мой сосед, Павел Шихобалов, который жил на противоположной стороне улицы. Он был нашим защитником во время неурядиц с банками. Я пришёл к нему, и после короткого разговора он задал мне прямой вопрос: “Продаём ли мы Перовское, и какую цену я назвал Сурошникову?” Я ответил - “сто тридцать рублей за десятину”. Он хотел услышать от меня честный ответ, называл ли я цену более низкую. Я ответил, что “определённо, нет”. Тогда Павел стал расспрашивать о количестве скота, лошадей и прочем. Я сходил домой и принёс опись имущества. Когда он усомнился в правильности цен на всё это, я сделал ему предложение: продать ему половину лошадей и скота по цене, указанной в описи, но эту половину он выберет сам.

Следующий вопрос Павла касался того, имею ли я право принимать такие решения. Я предоставил ему доказательства этого. Он предложил ударить по рукам, и дело было сделано. Всё это заняло около часа.

Это была самая крупная сделка из тех, которые я проводил до сих пор - более одного миллиона рублей. После этого наше финансовое положение резко улучшилось.

Но господин Сурошников был обижен на меня, так как считал, что я должен был сообщить ему о сделке. После этого мы не виделись до того времени, как вместе оказались в Китае как беженцы.