Продвижение на восток становилось всё более трудным. Уже стали использовать железнодорожные шпалы для топки нашего паровоза. Нужно было выстраиваться в длинный ряд, чтобы собрать снег, из которого вытапливали воду для двигателей. Иногда мы двигались со скоростью лошадиной упряжки. Так, когда мы были уже под Ачинском, движение застопорилось, и мы решили нанять лошадей, чтобы двинуться дальше. Для этого я с сопровождающими поехал в ближайшую от очередной станции деревню, чтобы узнать, можно ли найти лошадей и сани. Там мы узнали, что купить их будет не трудно. Мы хотели погрузить лошадей и сани в товарный вагон и держать при себе во время пути, так что если бы они понадобились, то можно было бы их сразу использовать.

На следующее утро мы узнали об ужасном взрыве на железнодорожной станции Ачинск. Серебряков и я пошли узнать подробности. Когда мы подошли к вокзалу нашей станции, прибыл военный состав. Нам сказали, что в нём приехал генерал Войцеховский, и мы пошли повидаться с ним. Он сказал, что генерал Каппель сейчас в Ачинске и очень нуждается в помощи и поддержке. Поэтому Войцеховский попросил меня отправиться с ним туда.

Генерал Каппель был назначен главнокомандующим после смещения генерала Сахарова. Я согласился поехать к нему, проинструктировав Серебрякова насчёт покупки саней и лошадей, которую мы запланировали.

В километре от Ачинска я увидел обожжённое мёртвое тело. Это говорило о большой силе взрыва. На станции в Ачинске мы узнали, что пути уже очищены от обломков и мусора, мёртвые и раненые убраны.

Предполагали, что взрыв произошёл в одном из вагонов со взрывчаткой. Состав с этим вагоном стоял среди других 10-15 составов. Никто не мог предвидеть этого взрыва. Поезд ставки так же был на этих путях, и вагон, в котором я должен был ехать в Новониколаевск, был смят взрывом. Я попытался разузнать что-либо о судьбе людей, ехавших в этом вагоне, но мог найти сведения только об одном капитане, который ехал в соседнем со мной купе, когда я ещё был в этом поезде. Его нашли раненным, с большим куском дерева в спине.

Вагон генерала Каппеля не пострадал серьёзно, и сам генерал, как обычно, был энергичен и подвижен. Он не нуждался в какой-либо эмоциональной поддержке. Другие же люди, которых я встречал на станции, были в шоке. Так, я встретил своего однокашника по Политехническому институту, и он меня не узнал. Он отвечал на мои вопросы очень странно, как человек, который ещё не очнулся от сна.

Я встретился с местным представителем своего министерства и сказал ему то же, что говорил другим своим подчинённым: “Когда красные подойдут, прежде всего, спасайте людей, достаньте лошадей для перевозки самых ценных грузов, а потом откройте двери складов.”

На третий день мой поезд прибыл в Ачинск. И так как поезда, пострадавшие от взрыва ещё были в ремонте, нам удалось сразу получить уголь и воду и двинуться дальше.

Мы ехали довольно быстро, пока опять ни прибыли на станцию, контролируемую Польским легионом. Обычно мои требования и просьбы выполнялись сразу, но здесь польский офицер заявил, что ничего не может сделать для нас. В другой раз я нанёс визит этому польскому офицеру в сопровождении лётчиков. И хотя я пытался спокойно объяснить наши нужды, лётчики начали угрожать офицеру, говорили, что взорвут всю станцию и пути, так что поляки не смогут ехать дальше. После этого комендант дал согласие передвинуть наш поезд на другой путь, чтобы мы могли двинуться дальше.

Две станции мы проехали благополучно, но на третьей, Минино, мы застряли: пути были забиты составами. Это была последняя станция перед Красноярском, в двадцати километрах от него.

Вечером этого дня к нам в поезд прибыл офицер для доклада одному из генералов ставки, который ехал с нами. Он сообщил, что восстали солдаты одного из корпусов так называемого Северного фронта, которым командовал Анатолий Пепеляев. Солдаты арестовали всех офицеров и двинулись против армии Колчака, вместо того, чтобы воевать с красными. Они поддались агитации эсеров и сейчас двигались на Красноярск.

Этот офицер, Осаковский, прошёл около двадцати километров, чтобы найти своего генерала и передать ему рапорт. Это был пример преданности своему долгу, так как он мог бы бежать на восток подальше от красных вместо того, чтобы двигаться на запад.

Я пошёл на станцию, чтобы снова встретиться с генералом Войцеховским, который сообщил мне, что наши части собираются рано утром двинуться на север через Красноярск. Он готов был взять мужчин из нашего состава в свои части, если они явятся на станцию в пять тридцать утра. Возвратившись к своим, я передал им предложение генерала, но никто не захотел двигаться вперёд в составе войск.

Я пришёл на станцию на следующее утро и узнал, что части покинули её ещё час назад. Комендант станции, польский офицер, сказал, что у него есть три состава, которые отправятся на Красноярск. И он может взять по одному человеку со стороны в каждый из них. Я назвал имена Афанасьева и Серебрякова, которые должны были попасть в Красноярск. Он направил меня в поезд, который должен был двинуться первым.

Там я обнаружил пассажирский вагон, украшенный разными флагами. Это был вагон французского полковника, который был направлен в Польский легион. Поляки хотели добраться до Франции.

Я обратился к адьютанту, русскому офицеру, назвал себя и свой пост и сказал, что хотел бы ехать в их вагоне. Адьютант разбудил полковника. Мне было выделено целое купе.

Мы прибыли в Красноярск около девяти утра. Я увидел красные ленты на шинелях многих солдат. Я встретил Елачича, бышего издателя либеральной самарской газеты. Он подошёл к моему купе, сказал, что он - представитель Красного Креста и пытается выехать из Красноярска, попросил меня помочь ему. Полковник, к которому я обратился с просьбой, ответил, что купе в полном моём распоряжении, и я могу приглашать кого угодно. Елачич ушёл и вернулся через полчаса с кое-как собранным багажом, с несколькими буханками хлеба и маслом.

На следующей станции я увидел полковника, который говорил с офицером. С ним была очень бледная женщина, которая еле держалась на ногах. Они умоляли полковника дать им места в поезде. Они были с поезда, который пострадал при взрыве в Ачинске. Сами они не пострадали, так как вышли из вагона на станцию в момент взрыва, но оба их ребёнка погибли. Жена офицера была беременна, но после взрыва родила мёртвого ребёнка и сейчас истекала кровью. К счастью, у Елачича нашлось солдатское бельё, и мы перевязали женщину. Этот офицер был в чине капитана и участвовал в восстании чехословаков против большевиков в 1918 г., звали его Суров.

На второй или третий день, после того, как наши оставили Красноярск, польские солдаты расстреляли своих офицеров и присоединились к красным.

Я сразу же сообщил об этом французскому полковнику, но он решил, что всё это его не касается. Я пошёл в голову поезда, где сразу же за паровозом находился вагон с вооружёнными солдатами. Командир этого небольшого отряда сказал, что он знает о восстании поляков, но ничем не может нам помочь, так как не имеет права оставить свой пост. Он посоветовал обратиться к чехам, которые расположились на следующей станции в двух-трёх километрах от нас.

Было уже темно, когда наша небольшая группа: Елачич, капитан Суров, его жена, лейтенант и я оставили наш поезд и пешком двинулись на станцию, огни которой были уже видны. Там находилось несколько чешских составов. Мы бродили между этими поездами. Тут вдруг нас окликнул какой-то гражданский с красным бантом на груди. Я вытащил свой кольт (в своё время купил его в деревне, когда мы пытались закупить лошадей и сани), приказал этому человеку двигаться вперёд к станции и молчать. Мы оставили его под фонарём и пригрозили ему, что если он позовёт на помощь, то мы его пристрелим. Потом мы издалека видели, как он всё стоял там.

Суров встретился с чешским офицером, которого знал ещё по восемнадцатому году. Он дал нам места в пассажирском вагоне поезда, где ехала кавалерия. Командир согласился пустить нас в вагон при условии, что мы сдадим оружие. Мне пришлось отдать мой кольт.

Теперь мы ехали в относительном комфорте, но у нас не было еды. К счастью, я нашёл в кармане своего пальто пачку швейных иголок. Одну иголку можно было поменять на буханку хлеба, поэтому мы не голодали.

По пути в наш поезд подсаживались другие пассажиры: группа офицеров из Томской военной школы, жена польского офицера, инженер Миронов из Самары. На одной из станций был спасён молодой офицер, когда его уже собирались расстрелять.

Я потерял счёт времени. Насколько могу вспомнить, всё это происходило в самом конце декабря, до Рождества. Мы надеялись, что всё-таки сможем добраться до Иркутска, но это могло занять больше двух недель. Многие из нас уже подхватили простуду, температурили, кашляли. Елачич особенно сильно расхворался. Едущие в поезде боялись подхватить тиф, поэтому потребовали, чтобы его оставили на одной из станций. Комендант поезда согласился, но я сказал ему, что это будет равносильно смерти для Елачича, и попросил положить его в вагон с больными солдатами в конце поезда. Так мы потеряли одного из наших товарищей по несчастью.

Ходили слухи, что чешское командование пошло на соглашение с красными, которые пообещали не препятствовать продвижению чехов на восток. Но в один из дней красные взорвали пути перед бронепоездом, который сопровождал чехословацкие составы. Кавалерии было приказано покинуть поезд и охранять другие поезда. Мы тоже вынуждены были оставить наш вагон. Командир кавалерии предложил мне присоединиться к ним, но предупредил, что они будут проводить ночи в деревнях, где на них могут совершить нападение красные. Моя штатская одежда могла привлечь внимание, и у меня не было оружия: мой кольт так и затерялся в суматохе. Мне выдали винтовку и кавалерийское обмундирование.

На очередной остановке мы с Суровым стояли на платформе, поезд двинулся, мы кинулись вслед за ним. Нам удалось заскочить на буфер последнего вагона. На его крыше была лестница, мы попытались её достать, но болт, который её держал, никак не сдвигался с места. С большим трудом мы её достали. Был сильный мороз, мы окоченели. Когда через три часа поезд остановился на очередной станции, мы спрыгнули с буфера и тут же повалились в снег: наши колени так замёрзли, что не разгибались. После некоторых усилий и нескольких упражнений мы всё-таки смогли двигаться. Было ясно, что нам не выжить, если мы опять будем ехать снаружи. Суров пошёл поискать свою жену в этом поезде, а я попытался пристроиться хотя бы в багажный вагон. Я нашёл приоткрытую дверь вагона, но когда я попытался в него влезть, то услышал: “Пошёл отсюда! Закрой дверь! Это - не для штатских!” Но в другом вагоне меня все-таки приютили: двое русских солдат пообещали чехам, что они спрячут меня в своём углу вагона так, что никто меня не увидит. Оказалось, что они меня узнали - видели на складах в Омске.

История этих двух парней была обычной для того времени. В их деревне большевиками был организован крестьянский совет. Некоторые крестьяне, протестовавшие против этого, были убиты большевиками. Когда территория, на которой находилась эта деревня была занята белой армией, большевики, в свою очередь, были уничтожены крестьянами. С уходом белых, при их отступлении, часть крестьян ушла с ними. Когда я спросил этих парней о том, что они собираются делать, они сказали, что должны бежать от красных дальше на восток, может быть, в Китай или ещё куда-нибудь.

На некоторых станциях мы видели солдат с красными бантами на груди, вооружённых винтовками. Но они не трогали чешские воинские составы, только вылавливали штатских. Я должен был выходить, чтобы найти какую-нибудь еду, и однажды меня чуть не схватили, что было для меня смертельно опасным. На небольшой станции я увидел ларёк недалеко от моего вагона и решил, что смогу что-нибудь купить там из еды. Это был солнечный день. Вдруг я заметил настигающие меня тени, обернулся - за мной бежали два человека, один с винтовкой наперевес. Они были совсем недалеко от меня. Я нырнул под вагон, потом ещё под один, пробежал вдоль платформы до конца, потом опять пролез под вагоном. Наконец, я увидел вагон с приоткрытой дверью и забрался в него. Через некоторое время я услышал, что кто-то разговаривает возле вагона - это были мои преследователи. Один сказал: “Может быть, у него оружие, и он будет отстреливаться. Давай плюнем на него, его пальто не стоит того, чтобы умирать за это.” Потом наступила тишина, видимо, они ушли. Я просидел в этом вагоне до темноты и только молился, чтобы мой поезд не ушёл. Так я остался жив.

Я вновь попал в мой чешский состав и там узнал, что кроме Суровых в нём едут Миронов и молодой офицер, которого спасли чехи от расстрела. Я спросил у чешского офицера, где же наш вагон-госпиталь (в нём должен был ехать Елачич), но оказалось, что этот вагон был прицеплен к другому составу, когда кавалерия покидала наш поезд.

Примерно через неделю, пришёл приказ о том, что наш поезд должен быть укорочен. Чехи стали выбрасывать русских пассажиров. Мне помог капитан Суров, который сказал коменданту поезда, что я - инженер и могу помочь обслуживать паровоз или проверять тормоза. Меня оставили на этом поезде, но перевели в другой вагон, где у меня уже было своё место - деревянный топчан. Раньше я спал на полу в одежде. Мне пришлось рубить и пилить шпалы, когда не хватало угля для паровоза. Чехи организовали охрану продвижения своих составов, поэтому наше движение было безопасным даже ночью.

Километров за двести до Иркутска я встретил С. А. Стерлядкина, мужа одной из моих племянниц. Он был одет в офицерскую форму. Оказалось, что его командировали с Восточно-сибирского фронта для закупки тёплой одежды для солдат. Там уже не надеялись на поставки от командования и решили сами закупать по деревням обмундирование. Тогда, когда он двигался на запад, он встретился с составами, эвакуирующимися из Омска. Поэтому решил вернуться на восток со своими запасами, но из-за движения чешских поездов это было затруднительно. Я рассказал ему, что еду в Иркутск, моя семья - там, но я не знаю их адреса. Он дал мне иркутский адрес своей жены, а также снабдил меня солдатской зимней формой - овчиным тулупом и большой меховой шапкой. Теперь я мог снять своё дорогое чёрное пальто с шёлковым воротником, из-за которого я привлекал к себе внимание. Адрес помог мне найти своих в Иркутске, а тулуп - бежать от красных.

Поползли слухи о восстании в Иркутске, которое было организовано эсерами, и об аресте адмирала Колчака и В. Пепеляева, который стал премьер-министром после Новониколаевска. Также говорили, что, когда новость о восстании дошла до Колчака, то он решил двигаться в Монголию. Генерал Жанен, французский эмиссар, предложил ему и его ближайшему окружению ехать в составе французов, чтобы спастись от красных. Но, по слухам, в Иркутске Жанен выдал всех эсерам - таково было “честное слово” французского генерала.

Наш поезд прибыл на станцию Иннокентьевская, где было большое железнодорожное депо. На следующий день я узнал, что наши войска остановились в одной из ближайших деревень и собираются там ночевать. Я нашёл генерала Сахарова и узнал от него, что Каппель во время похода на Красноярск попал в ледяную воду и сейчас опасно болен. Его поместили в один из чешских поездов. Потом, намного позднее, я узнал, что он умер, и его тело было перевезено в Харбин.

Генерал Войцеховский заменил Каппеля на его посту, но Сахаров был очень огорчён тем, что Войцеховский решил не атаковать Иркутск. Сахаров полагал, что такая атака могла бы спасти офицеров, находящихся там. В том был весь Сахаров: прежде всего, спасать людей. Он предложил мне ехать дальше с ним, так как в районе Байкала было небезопасно. Но я отказался, так как должен был попасть в Иркутск и попытаться спасти свою семью.

На следующий день наш паровоз должен был быть отправлен в депо для ремонта. И я должен был отправиться туда с ним. Целый день мы провели в депо, а поздней ночью, в два-три часа, кто-то закричал, что мы окружены красными, и они сейчас начнут проверку документов.

Я сказал своему начальнику, инженеру, что у меня нет нужных документов и я должен как-то спасаться. Он проверил давление в топке паровоза и сказал, что мы можем пока оставить паровоз. Потом он провёл меня через маленькую дверь в

депо и сказал, чтобы я взял какие-нибудь инструменты с собой. Затем мы вышли на освещённое место, где стояли несколько человек с красными бантами на груди. Я снял свои очки, на мне была солдатская форма. Инженер обратился к стоящим на ломаном русском языке, он говорил как чех. Красногвардейцы не отвечали, и мы прошли мимо них. Я думаю, они не тронули нас, потому что чешское командование приказало своим солдатам быть пожёстче с красными, и те это знали. Когда мы отошли от красногвардейцев, я пожал руку своему спасителю так крепко, как никогда в своей жизни.

На следующий вечер наш состав прибыл в Иркутск. Наши части прошли между станцией и городом. У нас не было никаких сведений о том, что происходит в самом городе. Нас было пятеро: я, Суров, его жена, Миронов и молодой офицер. Я попросил Сурова узнать у чехов, есть ли какая-нибудь связь с городом. Сам же я пошёл что-нибудь разузнать в других поездах. Я нашёл вагон с американским и чешским флагами, в нём находился американец, священник Ковар, который доставил американское военное обмундирование для чехов. Я сказал ему, кто я был на самом деле, и что я еду с фальшивым паспортом под именем Наумова. Я спросил его, не может ли он предоставить пять мест в вагоне для меня и моих товарищей, которые спасаются от большевиков. Он тут же согласился сделать это и показал купе в конце поезда. Оно, правда, не закрывалось на замок, но и это было для нас спасением.

Я пошёл за остальными, мы погрузились в вагон. Оказалось, что там есть даже печурка, на которой можно вскипятить воду.