#img_21.jpeg

Свесив ноги в придорожную канаву, Алешка сидел на солнцепеке и думал.

Неладно получилось: на завод его не пустили, послали в проходную за пропуском, а в проходной спросили паспорт. Паспорта у Алешки, конечно, не оказалось. Он так и сказал дежурному. Тогда тот посмотрел на Алешкин не очень-то нарядный картуз, на курносый нос, коричневый от загара, уперся недоверчивым взглядом в упрямые Алешкины глаза и сказал:

— Справку от колхоза…

— И справки нету, — ответил Алешка, но от окошка не отошел. Он помолчал, оглянулся кругом, пощупал деньги, зашитые в поясе, и решительно заявил: — Вы меня так пропустите, мне по важному делу нужно…

— Знаем мы ваши дела, ступай-ка, друг, не отсвечивай, — добродушно сказал дежурный и захлопнул окошечко.

Пришлось уйти. Но совсем отступать Алешке не хотелось, — не такой он был человек, чтобы отступать.

Алешка поднялся, отряхнул штаны и решительно зашагал к заводским воротам.

Тут ему неожиданно повезло: за спиной фыркнула легковая машина, сторож распахнул ворота, и Алешка бочком, незаметно проскочил во двор.

Машина сразу свернула. Алешка остался один на самом виду и не успел оглянуться, как сторож сгреб его за шиворот и повел назад к воротам.

— Хитер, — сердито приговаривал он на ходу, — добром ему говорят: «Нельзя!» Нет, не слушает, лезет… Ну, подожди ж ты!

Но чего еще ждать, Алешка так и не узнал. Кто-то окликнул сторожа. Алешка обернулся. У машины стоял высокий человек в серой шляпе и с интересом смотрел на них.

— А ну, давай-ка его сюда, — сказал он, и по тому, как заторопился сторож, Алешка понял, что предстоит ему беседа с большим начальником… Так оно и оказалось.

— Вот, товарищ директор, с утра здесь крутится, — сказал сторож и отпустил Алешку.

— А ну-ка, пойдем побеседуем, — сказал директор и показал Алешке на дверь. — Вон туда, вверх по лестнице…

Наверху они прошли одну комнату, другую. Потом директор маленьким ключиком отпер дверь, прошел в конец большого кабинета, уселся за стол и показал Алешке кресло напротив.

— Садись! Фуражку можешь снять, мешок положи вот там. Не пропадет, не бойся. Так. Ну, а теперь рассказывай.

— А чего рассказывать, — буркнул Алешка и недоверчиво посмотрел по сторонам.

— Звать-то тебя как?

— Голованов, Алексей Николаевич…

— Ишь ты, — удивился директор, — уже Алексей Николаевич. Рановато… Я, брат, лет до двадцати в Алешках ходил, а тебе, небось, и шестнадцати нет…

— Пятнадцать… в марте будет…

— Ну, вот видишь: пятнадцать, а уже Алексей Николаевич. Повезло тебе, Голованов… Ты сам-то здешний или приехал откуда?

— Приезжий…

— Родители есть?

— Отца на фронте убили, а мать жива, в колхозе работает.

— Сам тоже работаешь?

— А то как же, — пробасил Алешка, — второй год.

— Так. Значит, заработки маловаты?

— Почему маловаты? — осмелел Алешка. — У меня не маловаты, с мое еще не всякий заработает: прошлый год двести пять трудодней да за этот сто семьдесят.

— Ого! А не врешь ты, Алексей Николаевич?

— Мне врать нечего, — солидно сказал Алешка и незаметно пощупал свой пояс.

— Значит, учиться собрался?

— Чего мне собираться, я и так учусь. В седьмой перешел.

— Пионер?

— А то вы не видите сами! — сказал Алешка и скосил глаза на значок, приколотый к пиджаку. — Председатель совета отряда…

— Так… Ну и что же тебе в колхозе не нравится?

— Почему не нравится? Мне нравится…

— Стой-ка, Алексей Николаевич, — перебил директор, — чего ты крутишь? И заработок у тебя хороший, и в школе ты учишься, и дома тебе нравится, а сам удрал.

— Никуда я не удрал, я за машиной приехал…

— Вот оно что! А что же, кроме тебя, и послать некого?

— А меня и не посылали. Я сам приехал.

— Вон ты какой человек, Алексей Николаевич. С тобой, видно, говорить пообедавши нужно, а я еще и не завтракал, — засмеялся директор и нажал кнопку на столе.

Дверь сразу открылась, и вошла высокая женщина.

— Клавдия Капитоновна, — сказал директор, — тут ко мне заказчик приехал, так вы распорядитесь, пожалуйста, чтобы нам принесли позавтракать.

Директор занялся какими-то бумажками, что-то читал, черкал, подписывал, с кем-то строго говорил по телефону. Потом женщина в белом халате принесла чай, бутерброды и ушла.

— Закусим? — предложил директор и, отодвинув бумаги, принялся за еду.

Алешка застеснялся было, но голод не тетка, — все-таки съел бутерброд, выпил чай и поставил стакан кверху донышком. Директор закурил.

— Ну, — сказал он, — теперь выкладывай все подряд, только правду.

И Алешка, подобревший от еды, стал «выкладывать». И о том, как прошлой весной вывел он на огород пионерскую бригаду ребят-пятиклассников, как сначала посмеялись над бригадой и особенно над бригадиром — уж больно ростом мал. И как потом стало не до смеха, потому что и взрослые на прополке не всегда поспевали за «головановцами». Как вошел он в почет и в доверие. Как сено косил и хлеб молотил, как на станцию ездил зерно сдавать и как ему, товарищу Голованову Алексею Николаевичу, записали двести пять трудодней. Не забыл Алешка рассказать и о том, как распорядился с доходами: зерно, картошку — это все отдал матери, деньги пересчитал два раза, завернул в газету и снес в село, в сберегательную кассу. И о своих планах рассказал Алешка: о том, что задумал летом еще подработать, а к осени купить приемник и велосипед…

— На велосипед-то, — сказал он, — у меня и так бы хватило, я решил покупать, так уж покупать самый лучший: с двумя тормозами и с динамкой.

— Ну это так, велосипед… — сказал директор и закурил новую папиросу, — только мы-то велосипедов не делаем…

— А я знаю, что не делаете. Вы слушайте, что дальше-то получилось: аккурат восьмого числа бригадир Петр Кузьмич, — а он меня уважает, — «Давай, — говорит, — с утра пораньше на конный двор. Бери машину да поедешь выкосишь Сухую Лощину…» Ну, пришел я. Запрягли коней. А косилки у нас новенькие, весной получили с вашего завода. Сел я. Петр Кузьмич мне говорит: «Смотри, Алексей, поаккуратней…» А я ему говорю: «Знаю, не в первый раз». Тронул коней. Кони у нас сытые, Орел и Воронок, как взяли… А там, в лощине, здоровый камень лежит. Его бы объехать можно, а я понадеялся, поднял ножи, да как-то рука сорвалась: упустил рычаг и со всего хода об камень…

Тут Алешка вздохнул и покраснел.

— Меня-то ничего, не ругали, — сказал он, помолчав, — а Петру Кузьмичу, тому, конечно, досталось…. Разговоры пошли: ребят чтобы на машины не ставить. И к ценному имуществу не допускать… А какая она ценная? Ей четыреста рублей вся цена. Подумаешь, цена! Вот куплю им новую машину, привезу, небось, не так заговорят.

— Значит, разговоры эти тебе не понравились и ты деньгами решил откупиться. Так, что ли? — спросил директор, когда Алешка кончил.

— Выходит, так, — согласился Алешка.

— А если я машину тебе не продам, тогда как?

— А вам почему не продать? Вон их сколько наготовлено, — сказал Алешка, глянув во двор. Там рядами стояли разноцветные косилки, жатки и еще какие-то машины. — Небось, на продажу сделали, в деньги вам не все равно с кого получать?

— Так-то так, — сказал директор, — деньги все одинаковые, да ведь не все на деньги продается. Не деньги главное.

— Это я понимаю, — важно сказал Алешка, — ну, да ведь это как скажете: можно и хлебом, мне все равно.

Директор посмотрел на Алешку, улыбнулся, помолчал и опять позвонил.

— Клавдия Капитоновна, — сказал он, — Ивана Ильича ко мне попросите и заготовьте пропуск во все цеха Голованову Алексею Николаевичу.

Снова открылась дверь. В кабинет вошел плотный мужчина лет тридцати, в короткой кожаной курточке, с орденом Красной Звезды.

— Здравия желаю, звали меня? — громко сказал он, подходя к директору, поднявшемуся навстречу, и с удивлением разглядывая Алешку, рассевшегося в глубоком кресле.

— Звал. Вот познакомьтесь: это Иван Ильич, наш главный технолог, хозяин всего производства. — Иван Ильич слегка поклонился. — А это, — директор показал на Алешку, — это мой тезка, знакомый колхозник Алексей Николаевич Голованов. Случилась с ним беда: по небрежности, по недосмотру, разнес колхозную косилку… Ну и, чтобы оградить себя от нежелательных разговоров, решил купить новую.

— Занятно, — сказал Иван Ильич. — А как цены наши, его устраивают?

— Его-то устраивают. Человек он состоятельный, — ответил директор, — а меня, сказать по правде, такой покупатель никак не устраивает. Продашь ему машину, а он опять разобьет. У вас, Иван Ильич, какие нынче дела? — неожиданно спросил он.

— Да как обычно, собираюсь пройти по цехам.

— Вот и хорошо, — сказал директор, — тогда я вас и попрошу, возьмите с собой товарища Голованова, проведите его по заводу, пусть посмотрит, пусть сам оценит, чего она стоит, наша косилка. А с тобой, — директор обернулся к Алешке, — с тобой, Алексей Николаевич, мы так договоримся: посмотришь наше хозяйство, придешь и расскажешь: что, на твой взгляд, у нас самое главное. Увидишь самое главное — твоя машина, не заметишь — пеняй на себя: поедешь ни с чем… Вот так.

— Понятно, — сказал Иван Ильич, — ну что ж, пойдем, молодой человек!

Сначала они шли по широкой прямой дороге, густо обсаженной зелеными подстриженными деревцами. Иван Ильич на ходу здоровался с какими-то людьми, с другими коротко говорил о чем-то, а Алешка шел рядом и, задирая голову, смотрел по сторонам на высокие, чисто выбеленные корпуса, с двух сторон теснившие зеленую улицу.

Потом свернули направо и зашагали по железнодорожным путям, разбегавшимся среди всяких материалов, сложенных высокими грудами и штабелями. По путям, повизгивая тормозами, катились красные вагоны. Медленно шевеля колесами, пыхтел горячий паровоз. Грузовики, перекликаясь сигналами, тяжело перелезали через рельсы.

— Вот это — лес из Карелии, это — уголь с Дона, это — уральский чугун… — говорил Иван Ильич, показывая то вправо, то влево. — А это медь из Киргизии… У нас везде помощники: и на севере и на юге… Ну, да и к нам за машинами и с Амура едут, и с Кубани, и с Немана… Видишь, металл везут…

Иван Ильич поднял кусок чугуна и бросил на вагонетку.

— Вот он пройдет по цехам — его и не узнаешь: может, шестерней станет, может, колесом, может, рамкой… Зайдем поглядим, как чугун разливают.

Они двинулись следом за вагонеткой. И тут прямо перед ними открылась широкая дверь. Оттуда пахнуло жаром, что-то заполыхала в глубине корпуса и вместе с запахом гари вырвался из двери приглушенный свист. Алешка попятился.

— Ничего, ничего, не бойся, не сгорим, — сказал Иван Ильич и, взяв Алешку за руку, смело шагнул в жаркое нутро цеха.

Алешка старался смотреть во все глаза, но сначала со света ничего не мог разобрать в полумраке просторного корпуса. Потом он различил низенькие железные тележки. Одна за другой, весело позвякивая, они катились по кругу, как на карусели, и на каждой тележке лежала что-то вроде большого черного кирпича, с дыркой наверху.

…Вдруг весь цех осветился ярким оранжевым светом. Алешка оглянулся и замер: в глубине корпуса стоял высокий черный бак вроде огромного самовара с отбитым носиком. Из дырки широкой дугой, рассыпая белые искры, хлестала тугая огненная струя. Сюда по двое подходили люди с огромными чашками, больше ведра, с ручками, как у носилок, и, до краев наполнив чашки огнем, торопились во все концы цеха.

Иван Ильич пожал руку высокому парню в расстегнутой спецовке, спросил:

— Ну, как чугун?

— Хорош чугун, что твой сахар, — парень сверкнул зубами, вытер пот со лба, не спеша надел рукавицы и вдруг, схватив длинный железный шест, нацелился, как штыком, и со всего размаха заткнул дыру в самоваре.

И хотя всюду попрежнему горели яркие лампы, в цехе сразу стало темно. Только огненными пятнами расползались во все стороны полные чашки…

Вот одна наклонилась над каруселью, и тонкая струйка огня побежала через край, прямо в дырочку на кирпиче. Кирпич задымился со всех сторон и укатился на карусели. На его место подъехал другой, третий…

Иван Ильич тронул кирпич рукой.

— Вот, гляди: это формы, сюда наливают металл, — сказал он.

Но Алешка не слушал. Он стоял, как зачарованный, и не мог оторвать глаз от огня. Он подумал, что огонь тут и есть самое главное, и, наверное, долго простоял бы здесь, но Иван Ильич взял его за руку, провел по узкому коридору, и минуту спустя они оказались уже в другом цехе.

Тут повсюду грудами лежали еще горячие формы и, точно кузнечики в степи, во всех концах стрекотали звонкие молотки. Черные формы под их ударами рассыпались горячей землей и оттуда, из земли, как зерна из ореха, выпадали серые сосульки, вроде козьих рогов. Их тут были тысячи, этих серых сосулек. А работницы с молотками в руках все били и били формы, все новые и новые сосульки очищали от земли и кидали с кучи.

И вдруг Алешка понял: да ведь это же пальцы с гребня косилки! Ему вспомнилось, как тогда, в Сухой Лощине, в душистой траве он собирал исковерканные пальцы от разбитой машины.

Потом он увидел, как, прямо из-под земли, на железной площадке поднялась большая, как сундук, форма, окованная железными обручами. Двое рабочих в фартуках подхватили ее крючками, волоком затащили на станок, сбили обручи, и форма запрыгала, загремела, потом железная лапа подхватила крышку, форма рассыпалась, и во все стороны поползла сухая земля, и там, в земле, красным светом засветилась огромная корявая головешка… Зацепив крючком, рабочий дернул ее, головешка скользнула, въехала на железную ленту и поползла куда-то, медленно остывая на ходу. А на станке уже прыгала новая форма, рассыпаясь горячей землей.

— Узнаешь? — крикнул Иван Ильич прямо в ухо Алешке.

— Не! — крикнул Алешка в ответ, но тут вдруг узнал в остывшей головешке главную раму косилки…

— А теперь пойдем в механический, — сказал Иван Ильич и повел Алешку куда-то наверх по крутой лестнице. Там, на втором этаже, Алешка видел, как машина легко, точно бумагу, режет толстую сталь. На другой машине мальчик-ремесленник будто семечки щелкал — вырубал ножи для косилки, а девушка, чуть постарше, клала ножи в точилку. Точилка с ревом сыпала белые искры, а оттуда, прямо из-под камня, блестящие отточенные ножички ловко выхватывала железная магнитная рука: притянет, вынесет ножичек и отпустит. И один за другим со звоном падают ножички на ленту и едут куда-то еще дальше.

Иван Ильич взял один ножичек и дал Алешке попробовать острие.

— Руками не скоро так выточишь, — сказал он.

— Не скоро, — согласился Алешка и подумал: «Машины тут главное, вот что».

В другом месте, опять из-под пола, поднялась главная рама, но уже холодная и чистая.

Рабочий зацепил ее крючком, свисавшим с потолка, потянул какую-то веревочку, и вдруг тяжелая рама поднялась на воздух, закачалась, отъехала в сторону и плавно опустилась на стол большого станка. Сразу схватили ее железные лапы, с четырех сторон надвинулись разные сверла, что-то захрустело, заскрежетало: серебряными змеями расползлись во все стороны стружки. Рабочий, стоявший у станка, покрутил какое-то колесико, и сверла сразу отъехали, лапы разжались, тот же крючок подхватил раму и опустил на железную ленту.

— А вот это конвейер, — сказал Иван Ильич, — слыхал, небось, а теперь посмотри сам.

Сюда, к конвейеру, на вагонетках и на лентах-транспортерах из всех цехов неторопливыми потоками, как ручейки к берегам реки, стекались готовые пружины, педали, шестерни, болты. А по главному руслу, по ленте, одна за другой, важно, как серые гуси, плыли главные рамы.

У конвейера Алешка пробыл долго. И сначала ему показалось, что люди, стоявшие по сторонам ленты, ничего почти не делают: один положит на ленту деталь, другой наденет пружину, третий вставит болт, четвертый кладет рядом гайку. Уж мог бы, кажется, и навернуть-то ее сам? Нет, навертывает другой, да и то не до конца. И только третий затягивает ключом до места.

Но потом Алешка понял, что тут и нельзя по-другому: провозишься с одной гайкой, возьмешься за чужое дело, так тут сразу столько накопится своей работы, что и не справишься, не поспеешь. А так-то лучше: каждый свою маленькую долю работы делает во-время, а зато ни секунды не пропадает, и вот так, незаметно, чугунная рама обрастает шатунами, рычагами, тягами, и с другого конца конвейера, на своих колесах, ловко съезжает на пол готовая косилка, только еще некрашеная и без ножей.

«Может, конвейер самое главное?» — подумал было Алешка, но тут вспомнил сотни внимательных лиц в литейном и в механическом, вспомнил сотни уверенных рук, превративших чугун и сталь в части этой сложной машины, и совсем растерялся: пойди-ка найди тут самое главное!

В это время загудел гудок, конвейер остановился, замолчали станки, и, вытирая на ходу руки, рабочие двинулись к воротам цеха: один из них — тот, что затягивал гайки, — подошел к Алешке, остановился.

— Из колхоза, что ли, приехал? — спросил он.

Алешка кивнул.

— А чего загрустил? Или думаешь, тихо работаем? Ничего, поспеем, браток, у нас все секунды рассчитаны. Так и скажи землякам: заводские, мол, не подкачают, — сказал рабочий и, показав рукой на кумачовый плакат, бегом побежал за другим.

«Стахановским трудом обеспечим досрочное выполнение плана», — прочитал Алешка и тут только опомнился: Иван Ильич куда-то пропал.

Алешка обернулся туда, сюда, выглянул во двор. По двору со всех сторон шли и шли мужчины, женщины и подростки-ремесленники, все о чем-то говорили, о чем-то горячо спорили, чему-то радовались и улыбались.

Алешка целый час один ходил по опустевшим корпусам, с опаской поглядывая на неподвижные станки. Они молча стояли в цехах, холодные и непонятные, и только в одном месте продолжалась работа: подвешенные на цепях, одна за другой, медленно двигались собранные готовые косилки, окунались с головкой в огромный чан, наполненный пахучей краской, и снова, поднявшись, двигались дальше, оплывая тяжелыми каплями и блестя голубой эмалью. И за всем этим делом, прохаживаясь по галлерее, следил маленький старичок с острой бородкой, в затвердевшем от краски фартуке.

— Интересуешься? — спросил он добродушно. — Посмотри, посмотри, ничего…

Когда снова прогудел гудок и цехи, промолчавшие час, ожили, Алешка заблудился вконец. По витой лесенке он спустился в огромную кузницу. Тут все дрожало, звенело, грохотало. Повсюду с ревом пылали форсунки горнов, и кузнецы, выхватив из огня добела раскаленные куски металла, и так и этак вертели их, подставляя под удары тяжелых механических молотое, и, повертев сколько надо, бросали в сторону еще горячие, но уже готовые части будущих машин. Тут же парень в матросской тельняшке и в огромных брезентовых рукавицах запросто гнул руками толстые железные прутья, раскаленные посредине, и, прикинув по мерке, складывал ровной стопкой.

Алешка постоял, подивился силе и ловкости кузнецов, побрел дальше и попал в упаковочный цех. Здесь уже совсем готовые косилки и жатки стояли ровными рядами, и девушки в серых халатах упаковывали какие-то части…

Без всякого разбора они подносили их на носилках, высыпали в длинные ящики и забивали гвоздями.

«Этак и напутать недолго, — чего надо, забудут, а лишнего наложат», — по-хозяйски подумал Алешка, но сейчас же понял, что напутать здесь невозможно: на серой деревянной стенке красным были нарисованы все нужные части. Тут на гвоздочках вешали детали из разных ящиков, и красные пятна на стенках, закрываясь одно за другим, пропадали. А когда пропало последнее пятнышко, как раз поднесли носилки, подставили, сложили туда все части и стенка опять запестрела красными пятнами.

«Да, уж так ничего не затеряется!» — подумал Алешка и размечтался о том, как на таком вот ящике напишут: «Колхоз «Красный луч», бригадиру Петру Кузьмичу Пронину», но тут какой-то мужчина подошел к нему и спросил:

— Голованов не вы будете?

— Я, — удивился Алешка, — а что?

— Ну вот и добре, а то директор беспокоится. Сейчас вас проводим.

И тот самый сторож, который утром так непочтительно тащил Алешку за шиворот, появился откуда-то и мирно зашагал рядом.

— Обыскались тебя, Голованов, — добродушно ворчал он, — да и то сказать, разве можно здесь в первый раз одному? Тут по двадцать лет люди работают, да и то другой заблудится. Вот прямо теперь, на второй этаж. А я уж с тобой не пойду.

— Нашелся? Ну, садись, — сказал директор, когда Алешка вошел в кабинет. — Садись, побеседуем, Алексей Николаевич.

Алешке стало вдруг не по себе.

— Вы меня зовите лучше Алешкой, — сказал он, сняв картуз и нерешительно переминаясь возле кресла.

— Согласен. Но ты, Алешка, все-таки садись. Намял ноги-то?

Алешка сел молча. Помолчал и директор, внимательно разглядывая усталое Алешкино лицо.

— Ну как, берешь машину? — спросил он наконец.

— Так вы, небось, не дадите…

— Ну, это я подумаю, дать или не дать. А вот насчет цены-то как: прикинул, чего она стоит?

— Да, — сказал Алешка, — дорогая машина, трудов в нее много положено.

— То-то, брат, что трудов много. В этом и главное — в труде, ну что ж, получай косилку, да смотри береги, другую не дам.

Директор позвонил.

— Клавдия Капитоновна, — сказал он, когда та вошла, — прикажите отгрузить косилку «Новый идеал» колхозу «Красный луч» из моего фонда. Адрес вам этот товарищ даст. Вот так… А ты, Алексей, расскажешь там, у себя, как мы работаем…. Ну, прощай, — и директор протянул Алешке руку.

Алешка вытер ладонь о штаны, попрощался, забрал свой мешок, надел картуз и, счастливый, вышел из кабинета.

#img_22.jpeg