#img_25.jpeg

 

РАПОРТ ВТОРОГО ОТРЯДА

Старших девочек ждали к обеду. Но прошел мертвый час, кончился полдник, солнце, горячее и ясное склонилось к горизонту, а второй отряд так и не вернулся.

Когда тень от мачты вытянулась и коснулась угла волейбольной площадки, Майя Зыкова, старшая вожатая лагеря, начала беспокоиться.

Майя стояла одна на вершине башни, венчавшей старинный, похожий на замок дом. Отсюда, сверху, ей была видна вся лагерная площадка, с севера окаймленная сверкающей лентой реки, с юга — широким полукольцом густого, темного, немного таинственного леса.

Удивительная тишина стояла над лагерем. Ветра совсем не было. Флаг, заметно выгоревший за первую смену, висел вдоль мачты неподвижными складками. Словно ожидая чего-то, молчал большой дом, молчала река, молчали мощные кроны дубов, и даже птицы в лесу почему-то не пели в этот предвечерний час.

Вдруг дерзкий, волнующий звук нарушил тишину, и по тому, как чисто прозвучал серебряный голос горна, Майя поняла, что сигнал на ужин дает Слава Заев — лучший музыкант и непревзойденный горнист лагеря…

И сразу все изменилось.

Словно дождавшись, наконец, разрешения, потянул откуда-то ветерок; флаг расправился, затрепетал, лес вздохнул радостно и свободно, и листья, утомленные долгим молчанием, быстро-быстро зашептали друг другу свои лесные новости.

И еще не замолчал сигнал, как из плотной стены леса поодиночке, парами, звеньями и целыми отрядами стали выходить на площадку хозяева лагеря.

На фоне желтой травы, выжженной солнцем и добросовестно вытоптанной сотнями неутомимых ног, замелькали красные галстуки, белые кофточки, бронзовые от загара плечи, венки из васильков и ромашек, светложелтые панамки малышей и стриженные под машинку, непокрытые буйные головы старших мальчиков.

Веселый шум, похожий на рокот морского прибоя, поднимался над лагерем.

Еще с минуту Майя посмотрела на ребят, улыбнулась доброй улыбкой и, поправив волосы, взбитые ветром, не спеша пошла вниз.

Внизу, у входа на башню, поджидал Майю вожатый первого звена первого отряда Владик Киряев.

— Ma-майя Матвеевна, — начал Владик, и по тому, как он затянул первый слог, Майя поняла, что мальчик взволнован. Он всегда немного заикался в таких случаях. — Майя Матвеевна, девочки не пришли?

— Нет, Владик, не пришли еще, — ответила Майя, — а что, соскучился? — добавила она, пытаясь обернуть в шутку неприятный разговор.

— Не-не в этом дело… А как же костер?

— Узнаешь… Иди ужинать, — немного резко сказала Майя и быстро пошла к штабу. Она еще и сама не знала, как решить вопрос о сегодняшнем костре.

Вопрос был сложный, и, как всякий сложный вопрос, он имел свою историю.

С первого дня в лагере началось соревнование отрядов. Впереди всех, то обгоняя друг друга, то уступая один другому, шли первый отряд мальчиков и второй отряд девочек.

Мальчики выиграли лагерный кубок по волейболу. Девочки прочно держали первенство по легкой атлетике. Мальчики выпустили лучшую стенную газету, девочки спелись и создали замечательный хор. В ответ мальчики под управлением Славы Заева устроили такой оркестр из пустых бутылок, что девочкам пришлось признать себя побежденными. Зато по стрельбе из лука, как это ни странно, девочки снова оказались впереди, и хотя мальчики и без того были огорчены, «добили» их, великодушно передав выигранный приз — огромную банку варенья — восьмому отряду малышей.

Вероятно, этого не нужно было делать. Но, так или иначе, малыши с удовольствием съели варенье, а старшие мальчики не снесли двойного поражения и открыли враждебные действия, «обстреляв» девочек залпом обидных прозвищ и злых острот.

Девочки надулись, но, понятно, не остались в долгу… Создалось напряженное положение, грозившее перейти в обоюдный бойкот.

Тогда Майя и придумала этот костер, на котором первый и второй отряды должны были вместе показать свое искусство остальным пионерам лагеря.

И те и другие сначала заупрямились. Но Майя твердо настояла на своем, и скоро, забыв былые обиды, оба отряда горячо принялись за работу. Деловая дружба пришла на смену начавшейся было вражде.

И вот этот замечательно задуманный и такой нужный костер срывается. Девочек нет, а выпускать одних мальчиков — это значит навсегда перессорить оба отряда.

«Но где же девочки? Уж не случилось ли с ними что-нибудь?»

Отгоняя от себя эту мысль, Майя пришла в штаб, заглянула в лагерный план и не спеша направилась к веранде большого дома, где за семью столами, дружно работая ложками, ребята доедали компот.

— Внимание! — громко сказала Майя и помолчала, пока не наступила полная тишина. — После ужина отрядам заниматься работой по плану завтрашнего дня. Общелагерный костер отменяется!

Ропот удивления пробежал над столами и стих. Досуха опорожнив кружки, зажав в кулаках абрикосовые косточки, разочарованные ребята не спеша поднимались из-за столов.

Вечер прошел не особенно весело.

Вскоре после отбоя окна большого дома погасли одно за другим и лагерь погрузился в сон. Только в маленьком флигеле, у начальника лагеря, горел свет и сам Геннадий Михайлович еще долго о чем-то разговаривал с Майей. Несколько раз Майя выходила из флигеля, вслушивалась в тишину ночи, вглядывалась в темную даль и возвращалась к столу, с каждым разом все более и более встревоженная.

Далеко за полночь Геннадий Михайлович встал, набросил на плечи старый военный китель без погон и вместе с Майей минуты две постоял на низком крылечке.

— Нет, не слышно… — сказал он наконец. — Ну что же, если утром не вернутся, будем принимать меры. А пока — спать.

— Есть, товарищ начальник, — ответила Майя и попробовала улыбнуться. Но улыбки не получилось, и она, вконец расстроенная, пошла к большому дому.

А утром, перед самой линейкой, донеслась из леса далекая-далекая песня. Сначала Майя подумала, что это просто почудилось ей, но песня близилась нарастая. Она звучала все яснее и громче, и по мере того, как приближалась песня, возвращался к Майе потерянный было покой.

Да и в самом деле, о чем теперь тревожиться? Девочки идут домой и поют — значит, все хорошо!

И вот прозвучал горн. Отряды выстроились на линейку. Начался новый лагерный день.

Когда шестой отряд отдавал рапорт, из леса, наконец, показались старшие девочки, наделавшие столько тревоги.

И хотя никто не давал команды «вольно», все головы разом повернулись в их сторону, и рапорт пришлось прервать.

Колонной по два девочки подошли к линейке. Тут Гога Беликова, низенькая, живая, светловолосая девочка, которая до того шла рядом с вожатой чуть впереди отряда, повернулась лицом к колонне и, продолжая шагать в ногу со всеми, лихо скомандовала:

— Второй отряд на месте — раз-два, раз-два — стой! Налево шагом марш! Отряд, стой! Равняйсь! Смирно!

Так, прямо с похода, немного усталые, со следами утренней росы, припорошенной дорожной пылью, на ногах, с тяжелыми рюкзаками за плечами, девочки заняли свое место на линейке. Вид у них был гордый я независимый.

Рапорт второго отряда ребята слушали с особенным интересом.

По правде говоря, это был не рапорт, а целый рассказ о походе. Но Гога Беликова — председатель совета отряда — так ловко вставляла в свой рассказ всякие звучные выражения и слова, вроде «чрезвычайное происшествие», «на марше», «бивак», «дневка», что он и в самом деле был похож на рапорт, и даже Майя, не любившая лишних разговоров на линейке, ничего не могла возразить.

А вспомнить девочкам было о чем: они записали рассказ настоящего партизана, собрали богатый гербарий, видели следы лося, нашли залежи гончарной глины, поймали ужа в метр шестнадцать сантиметров длиной и, наконец, заблудились, опоздали и ночевали в колхозе, потому что, как сказала Гога, «не к чести наших мальчиков, путевые планшеты, над которыми семь мудрецов пролили столько пота, не имеют ничего общего с действительностью… Вот!»

При этом Гога слегка поклонилась и так язвительно стрельнула в сторону Владика хитрыми глазами, что все невольно посмотрели на него и увидели, как сквозь загар выступили на его лице большие коричневые веснушки, а потом уши, шею и даже руки залила густая пунцовая краска.

 

«ХРАМ СЕМИ МУДРЕЦОВ»

«Семь мудрецов» — это прозвище еще во время отрядной междоусобицы слетело с острого Гогиного языка и прочно укрепилось за первым звеном первого отряда. Когда наступил мир, прозвище это старались не вспоминать, и теперь, вытащив его из архива да еще на лагерной линейке, Гога явно давала понять, что военные действия между первым и вторым отрядами возобновляются.

Это, конечно, был дерзкий вызов. Но ничего особенно обидного в самом прозвище не содержалось, и если бы не язвительный тон, которым девочки произносили эти слова, звено могло бы даже гордиться таким названием.

В первом звене действительно числилось семь человек, и, по общему мнению ребят и вожатых, это были самые серьезные, самые знающие и самые дружные мальчики во всем лагере.

Любое порученное дело они выполняли добросовестно и аккуратно, и Геннадий Михайлович еще в самом начале смены объявил звену благодарность за отлично составленные планы лагерных строений и карту территории лагеря.

Эта серьезная, по-настоящему нужная работа, которую мальчики выполнили с большим знанием дела, с первых же дней так крепко связала семерку друзей, что с тех пор они так и остались неразлучным «картографическим звеном» лагеря. И своей и отрядной работы «картографам» хватало. Они редко сидели сложа руки и в словесной перепалке почти не участвовали. А если говорить о картах, то в чем, в чем, а уж в этом деле у первого звена первого отряда в лагере равных не было.

Тем обиднее прозвучало язвительное замечание Гоги, которая — это знал весь лагерь — всегда говорила только правду.

И сейчас же после линейки в отрядах и звеньях начались расспросы и разговоры. Невидимая трещина обиды и недоверия уже грозила расколоть весь лагерь… на два лагеря.

Старшая вожатая тут же заметила эту невидимую трещину и сразу после купанья вызвала в штаб вожатую второго отряда Нину Новокшонову.

О чем они говорили там, что рассказывала Нина о походе, никому неизвестно. Но зато от слова до слова можно восстановить разговор, происходивший в то же утро в круглой комнате, которую Гога окрестила «храмом семи мудрецов».

Комната эта помещалась в башне и имела несколько необычный вид. Четыре стрельчатых окна, выходившие на четыре стороны света, щедро освещали эту просторную комнату со сводчатым потолком, и ее обитатели могли видеть все, что делалось на реке и на лагерной площадке.

Посредине комнаты стоял самодельный семиугольный стол, сбитый из досок и покрытый сверху листом фанеры. Этот стол сделал правофланговый звена Миша Залетаев — высокий, сильный, неразговорчивый мальчик. При первом знакомстве он казался ленивым и медлительным. Но те, кому довелось приглядеться к нему поближе, знали Мишу как самого прилежного и трудолюбивого пионера первого звена.

Неутомимый водонос и дровосек, неплохой рисовальщик, был он в то же время и столяром и сапожником и даже умел вязать на спицах. Но, как ни странно, с математикой у него не ладилось, и даже здесь, в лагере, он частенько раскрывал учебник, стараясь упорством победить отсутствие математических способностей. А что без математики не обойтись, он убеждался на каждом шагу.

Даже тут, когда мальчики задумали сделать свой стол, Миша никак не мог начертить правильный семиугольник, пока ему не помог Слава Заев, или попросту Зайка, который был не только лучшим музыкантом, но и лучшим математиком в лагере.

Это Слава придумал наклеить посредине стола круглый лист плотной бумаги, разграфленный причудливыми секторами. В центре круга, под углом 55° к горизонту стояла наклонная медная игла, тень от которой в солнечные дни показывала мальчикам точное время. Это Слава темными вечерами рассказывал товарищам о сложных законах движения светил, и тогда «храм науки» до самого отбоя превращался в маленькую обсерваторию…

Против каждого из углов стола, словно лучи семиконечной звезды, головами к стене, стояли семь аккуратно заправленных коек. Рядом с койками — семь некрашеных табуреток, и у каждой койки, прямо на стене, простая самодельная полка. На полках лежали книги, готовальни, ножи, краски, карандаши, детали каких-то приборов, засушенные жучки, разноцветные камешки и десятки еще каких-то, вероятно очень нужных, вещей, в назначении которых с первого взгляда трудно было разобраться.

Над койками висели объемистые рюкзаки и семь довольно поношенных кепок, ни одна из которых за всю смену так и не надевалась на голову.

Над подушкой у Гриши Брагина висел еще автомат-трещотка и настоящий полевой бинокль, который в отличие от кепок очень редко оставался на своем гвозде.

Над Славиной койкой красовался блестящий отрядный горн. У Игоря Кузнецова поверх кепки болтались отличные автомобильные очки-консервы. У Тоси Додонова — тюлевый сачок на длинной палке, у Левы Вяжлинского — пара тренировочных боксерских перчаток, у Миши — небольшой, но очень острый топор в удобном кожаном чехле.

Таким образом, можно было сразу узнать о личных наклонностях каждого из пионеров первого звена. И только у Владика над койкой ничего не висело, но зато рядом стоял отдельный столик и на нем лежала стопка книг и несколько общих тетрадей.

Непосвященному зрителю эти книги и тетради ничего не могли рассказать, но весь лагерь и без того знал, что Владик Киряев больше всего на свете любит историю и, в частности, тот ее обширный раздел, который называется «история географии».

Больше в комнате ничего не было, если не считать рулона чертежной бумаги, рулона кальки и нескольких начатых карт, приколотых прямо к столу и накрытых газетами.

Эта комната, которая являлась, конечно, предметом зависти всех остальных звеньев, принадлежала «мудрецам» по праву. В первый же лагерный день, во время съемки плана большого дома, они нашли ее, неуютную, заваленную разным хламом и обжитую пауками всех пород. Мальчики сразу облюбовали эту комнату и, закончив работу, выпросили у Геннадия Михайловича разрешение поселиться тут, в башне.

Геннадий Михайлович любил предприимчивых ребят. Он не стал возражать. Мальчики сами побелили стены, построили стол, начисто выскребли песчаником грязный пол, перетащили койки, и первое звено отлично зажило здесь немножко замкнутой, но деятельной и дружной жизнью.

В эту комнату и торопились «мудрецы» сразу после купанья, чтобы на секретном совещании обсудить создавшееся положение.

 

СЕКРЕТНОЕ СОВЕЩАНИЕ

Двери в «храме семи мудрецов» не было. Попадали туда через люк, устроенный прямо в полу, или тем путем, которым пользовался Тосин приятель Петрушка.

Петрушка просто влетал в окно. Но ничего удивительного в этом нет, потому что Петрушка был смешной жирный клест, который каждый день прилетал сюда за подачкой.

В то утро Петрушка важно прохаживался по столу, ожидая гостеприимных хозяев и в то же время немного побаиваясь их появления. С деловым видом он подошел к солнечным часам, посмотрел на тень от стрелки и укоризненно покачал головой, всем своим видом намекая на то, что время подавать завтрак… Вдруг он прислушался, насторожился и, подпрыгнув два раза, вспорхнул на окно.

Внизу, под полом, раздались торопливые шаги, люк торжественно приподнялся, и в залитую утренним солнцем комнату, ловко выжавшись на руках, вскочил Лева Вяжлинский, самый веселый, самый шустрый и самый хитрый пионер первого отряда.

Следом за ним, тем же приемом, но не так искусно, выскочил из люка Тося Додонов, за ним остальные, и к тому времени, когда испуганный Петрушка облетел башню кругом, вернулся на то же окно и с опаской заглянул в комнату, «мудрецы» уже мирно сидели за столом. Только Тося, знакомый с повадками своего друга, с каким-то лакомством в руке поджидал Петрушку у окна. Наконец уселся и он. Началось секретное совещание.

На этом секретном совещании не звонил колокольчик председателя, не скрипело перо секретаря, и тем не менее прошло оно гладко и вполне успешно.

Всем было ясно, что на карту поставлен авторитет звена, что необходимо так или иначе оправдаться и тем самым проучить Гогу, которая просто зазналась после похода.

Нужно было решить, что сделать, как именно сделать и какой тактики держаться в самые ближайшие часы и даже минуты.

Эти вопросы и обсуждали мальчики.

— Главное — это разведка, — сказал Гриша Брагин, которого в лагере прозвали майором за его солидную фигуру, рассудительный тон и стратегические способности, не раз выручавшие первый отряд в лагерных играх. — Нужно толком узнать, где и как они заблудились.

Гриша с особенным ударением повторил:

— Где и как! — и, сняв резиновое кольцо с самодельной планшетки, достал и развернул на столе карту района в масштабе 1 : 25 000.

— А за путевые планшеты можно поручиться вот этим, — значительно добавил Гриша, аккуратно разглаживая На столе потрепанный видавший виды лист карты.

Эта карта была главным сокровищем звена. На верхней кромке, посредине листа, стояла жирная надпись:

«Генеральный штаб Красной Армии».

Этого одного было бы достаточно, чтобы беречь старую карту, как берегут боевое знамя. Но в правом верхнем углу стояли еще четыре слова и четыре цифры, которые могли бы сделать обладателей этой карты настоящими героями в глазах остальных ребят. Однако эти именно слова были причиной того, что карту свою «мудрецы» никому не могли показать.

Небольшими, стоящими наискось буквами здесь было написано:

«Для служебного пользования. 1941 год».

Ниже шла жирная черная линия рамки. Еще ниже, в просторных квадратах градусной сетки, лежали зеленые массивы лесов, голубели жилки рек, ползли куда-то похожие на сороконожек железнодорожные насыпи, извивались тонкие червячки грунтовых дорог… Прямая линия шоссе из конца в конец стремительно рассекала карту, крошечные мельницы махали черными крылышками, крошечные плотины прочно стояли на земле, подпирая синие кляксы прудов. Коричневые разводы горизонталей причудливыми узорами украшали карту, рассказывая о холмах и оврагах. А через холмы и овраги, через леса и реки звонко перекликались сочные, полнозвучные русские названия населенных пунктов: «Загорье», «Боры», «Квашнино», «Кистенево»…

Ребята тысячу раз разглядывали свою «секретную» карту, но и в этот, в тысяча первый раз, они как зачарованные склонились над ней и жадными глазами пытались получше, пояснее разглядеть и леса, и реки, и овраги, о которых так много рассказывал им этот волшебный лист бумаги.

Глаза мальчиков быстро перебегали с высотки на высотку, от елочки к елочке, от болота к болоту. А мысли, опережая глаза, пытались разгадать, за которой из этих высоток в трудном тысяча девятьсот сорок первом году незаметно стягивались бойцы, чтобы разом ударить на врага? За которой из этих елочек притаился партизан с автоматом? В каком болоте бесславно закончил поход выкованный из рейнского металла неприятельский танк?

И с бесконечным уважением у нижней кромки карты они снова прочитали имена майора Чугунова, капитана Плотникова и красноармейца Орлова, которые создали это маленькое чудо, позволявшее в любую минуту своими глазами увидеть кусочек родной земли.

Хорошая вещь карта! Не скучно и час и два промечтать над ней. И мальчики промечтали бы и час и два, но как раз в это время раздался сигнал на завтрак. Горнист соврал на полтона, и Зайка, скорчив болезненную гримаску, демонстративно зажал свои большие, оттопыренные уши.

Петрушка вежливо поклонился, почистил нос и улетел в лес по делам.

Гриша быстро сложил карту, убрал ее в планшетку и, посмотрев на Владика, спросил:

— Ну?

— По-моему, ты прав: разведать, а пока вести себя так, будто ничего и не случилось… Пошли…

Вот и все, что было сказано на этом секретном совещании, которое тем не менее сыграло очень важную роль в жизни звена.

Внешне ничего не изменилось. Второй отряд девочек сразу после завтрака отправился отдыхать. Первый отряд вместе с другими занимался на стадионе подготовкой к лагерной спартакиаде. «Мудрецы» вели себя мирно, ничем не выдавая ни своей обиды, ни своих замыслов, и остальные ребята из их отряда в душе считали поведение первого звена по меньшей мере странным.

Без боя уступить Гоге, проглотить горькую обиду, сдаться на милость победителя — это было, конечно, не в традициях первого отряда, и равнодушие «мудрецов» многим казалось не вполне достойным.

Впрочем, это равнодушие было только показным.

Отбросив обычное миролюбие, на этот раз «мудрецы» приняли вызов и готовились к генеральному сражению.

Скрытая война уже началась, и разведка мальчиков действовала безукоризненно.

Неоценимых успехов в этом деле добился Лева Вяжлинский, имевший личные счеты с Гогиной подружкой, Маргаритой.

Маргарита, высокая, стройная девочка с длинными темными косичками, была полной противоположностью Гоге. Только в одном она была похожа на подругу: обидные имена, придуманные ею, крепко и надолго прилипали к людям.

Однажды утром, проходя мимо башни, Маргарита увидела такую картину: в черных трусиках, в тапочках, в огромных тренировочных перчатках Лева прыгал, как одержимый, нанося быстрые сокрушительные удары по пустому месту. Это был «бой с тенью» — испытанный способ тренировки боксера. Маргарита ничего не понимала в боксе. Она постояла, посмотрела, вдруг всплеснула руками, расхохоталась и, сказав: «Вот мурзилка, настоящий мурзилка…» — пошла дальше своей дорогой.

И нужно же — кто-то услышал, подхватили, разнесли… И с тех пор даже малыши стали звать Леву Мурзилкой.

Получив это имя, Лева несколько дней ходил сам не свой, но потом привык и, затаив смутную надежду когда-нибудь расквитаться с обидчицей, успокоился, и, кажется, это был единственный случай, когда Лева смирился с обстоятельствами.

Во всех других случаях он блестяще выходил из затруднительных положений. Ему даже нравилось это. Он, например, сам не любил играть в шахматы. Но когда один из игроков, оказавшись в безнадежном положении, складывал оружие, Лева охотно брал его партию и, частенько случалось, находил-таки неожиданный путь к победе.

У Левы была изумительная память. Он блестяще разгадывал ребусы, кроссворды и всевозможные загадки. Вероятно, и картографией он увлекался потому, что всякая карта, даже самая ясная, это в конце концов длинный ребус, в котором пытливый ум всегда может найти множество интересных загадок и решений.

Но больше всего Лева увлекался спортом и из всех видов спорта предпочитал бокс.

Это тоже было остроумное решение ребуса, который загадала ему судьба. Маргарита недаром прозвала Леву Мурзилкой. Ростом он не вышел и в четырнадцать лет выглядел десятилетним мальчиком. Не раз поразмыслив над своей бедой, Лева пришел к выводу, что таких, как он, легких боксеров немного на свете, и в своем весе рассчитывал достигнуть мировых побед. Впрочем, к чести его нужно сказать, что надеялся он не только на свой вес: он упорно тренировался и легко побивал противников вдвое тяжелее себя. Нехорошие люди побаивались Леву, а хорошие — от души любили его. Во всех отрядах он был желанным гостем, и «мудрецы» не ошиблись, когда поручили ему собрать подробные сведения о походе девочек.

 

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Сразу после обеда решено было устроить военный совет. Захлопнув люк, «мудрецы» уселись за стол, расстелили секретную карту, и Гриша, который вел заседание, пригласил Леву высказаться.

— Ну вот, — сказал Лева, — я, конечно, не могу ручаться за точность данных разведки. Девочки спят сном праведных, и мне пришлось пользоваться агентурными сведениями и непроверенными слухами… В общем картина такая: сначала у них все шло, как часы. Потом там есть, помните, спуск и брод в овраге. Так вот, то ли им приснилось, то ли в самом деле, только оказалось, что там не овраг, а озеро. Переправы нет. Ну, Нина и повела их в обход. Забрались в дремучий лес, потеряли ориентиры — умеючи, долго ли! — ну и пошли плутать… — И Лева пальцем изобразил на карте примерный путь девочек, закончив его неожиданной спиралью. «Мудрецы» помолчали, внимательно изучая положение. Наконец Тося совершенно серьезно спросил:

— А ты не узнал, Лева, рыба там есть?

Это был неуместный вопрос. Гриша строго посмотрел на Тосю, еще строже постучал карандашом по столу и сам взял слово.

— Рыба к делу не относится, — сказал он, — тут одно из двух: или в карте допущена ошибка… или девочки врут. Сомневаться в карте Генерального штаба у нас нет ни права, ни оснований. Значит, остается одно: они где-то сбились с пути, сами напутали, а на нас решили свалить ответственность. Ясно?

— Точно, — сказал Миша, который всегда соглашался с Гришей. — Валят с больной головы на здоровую.

— Похоже на то, — согласился Игорь Кузнецов и, достав из кармана трусов вороненый разводной ключик, положил его на дальний угол карты, с которым то и дело заигрывал сквознячок, свободно гулявший по «храму науки». С этим ключиком Игорь никогда не расставался и замечательно ловко умел находить для него самые неожиданные способы применения.

Игорь больше ничего не сказал, и, выждав еще секунду, заговорил Владик Киряев, худое, длинное лицо которого все гуще и гуще покрывалось крупными веснушками.

— Ребята, — сказал он, стараясь сохранить спокойствие, — я согласен с Гришей: сомневаться в карте Генерального штаба у нас нет оснований… Ну, а ка-а-кие основания у нас есть сомневаться в словах юных ленинцев? Одно дело па-па-шутить, па-па-дурачиться, но сказать перед строем, на линейке неправду? Нет, ребята. И ты мне, Гриша, не говори, ты не прав! И потом н-не могли девочки заблудиться с нашим планшетом… Уж мы им так все разжевали, т-теленок, и тот разберется. Тут, ребята, что-то не то. И по-моему тут вот что: карта у нас сорок первого года, а сейчас…

— Правильно, Владик! — перебил его Лева, которому Гришины выводы совсем не понравились, потому что ставили под сомнение с таким искусством добытые данные разведки.

— Па-па-дажди, Лева, — в свою очередь перебил Владик, — я н-не кончил… Утром Гриша правильно говорил: главное — разведка. Вот и нам нужно по-настоящему, на месте разведать это дело, а тогда и решать… И я предлагаю, ребята…

Но что предложил Владик, на этот раз никто не узнал. Прозвучал горн, и наступило самое скучное, но зато очень полезное время лагерного дня. Это время нужно бы назвать «живительным часом» или «часом здоровья», а его почему-то все называют «мертвым часом»…

Зайка просвистал тихонько: «Спать, спать, по палаткам!», и мальчики мигом улеглись на койки.

Когда «мудрецы» поселились в башне, у них с Геннадием Михайловичем был серьезный разговор о сознательной дисциплине и о поведении.

Ребята дали честное пионерское слово, что там, у себя в комнате, скрытые от внимательных глаз вожатых, они сами будут следить за собой.

Сдержать это слово в общем было нетрудно, и пионерская честь первого звена долго оставалась незапятнанной. Но вот однажды после обеда сам Владик начал рассказывать звену о том, что вычитал он в одной из своих книжек.

Это был рассказ про то, как первый русский гидрограф, Федор Иванович Соймонов, двести с лишним лет назад на своем непрочном корабле смело вошел в черную пасть таинственного залива Кара-Богаз-Гол…

Владик увлекся и прозевал горн. Рассказывал он всегда интересно, и «мудрецы» до тех пор слушали о приключениях отважных русских моряков, пока новый сигнал горна не возвестил о конце «мертвого часа».

Можно было, конечно, попытаться скрыть эту неприятную историю, никто бы не проговорился… но едва мальчики спустились из башни, Майя посмотрела на них, почему-то отозвала Владика в сторону и тихонько сказала ему только четыре слова:

— Первый и последний раз!

Но и этих четырех слов было вполне достаточно, чтобы испортить Владику настроение на весь день и весь вечер, и к утру он придумал вот что: чем бы ни занималось звено, о чем бы ни говорили, в тот самый момент, когда раздается горн на отдых, все дела и все разговоры сразу прекращаются и вопрос о каждом, кто нарушит этот суровый закон, обязательно выносится на совет отряда.

В первые дни ребятам было немножко смешно каждый день по два часа играть в молчанку, но потом они привыкли, и честь звена была восстановлена.

Не запятнали ее и на этот раз. Молчание воцарилось мгновенно, но каждый из мальчиков, лежа в постели, долго еще не мог заснуть и думал о том, что предлагает Владик, и все в конце концов пришли к одной мысли: нужно самим пройти по маршруту второго отряда и своими глазами увидеть то, что видели девочки и чего они не увидели.

Вот только разрешат ли?

И когда, наконец, после «мертвого часа» прозвучал отбой, мальчики вскочили разом и все разом горячо заговорили о походе.

В тот же вечер Владик и Гриша отправились к Майе. Она внимательно выслушала их доводы, задала несколько вопросов и, наконец, обещала подумать и сегодня же поговорить с начальником лагеря.

Неизвестность мучила «мудрецов», и, чтобы скоротать время до отбоя, Владик начал новый рассказ о Каспии.

Должно быть, знал он какой-то секрет: ребята слушали как зачарованные и, следя за нитью рассказа, уносились в глубь веков, к берегам далекою моря…

И вот низкие звезды поднялись над волнами. Воины, закованные в латы, и рабы, закованные в цепи, спустились с диких гор. Узкие корабли отвалили от берега и, взмахнув крыльями весел, скрылись за горизонтом.

Трудную задачу задал Александр Македонский своим морякам: вдоль и поперек пересечь Пруд Солнца, обойти все его берега и привезти правду о море, лежащем среди гор и пустынь.

Гордо плыли корабли Александра, пока не настиг их жестокий каспийский шторм… День и ночь бушевали крутые волны. Потеряв берега, моряки тщетно взывали о помощи. Воины скинули латы, но спастись удалось немногим. И те, что спаслись, натерпевшись от злого моря, вместо правды привезли страшные сказки. И пошли эти сказки гулять по широкой земле… Недобрая слава, как туман, стояла над Каспием, и даже ученые люди писали о том, что у порога неведомых стран лежит страшный Пруд Солнца и живут на его берегах Гоги и Магоги — народ нечистый — и Гиппоподы, которые спят, закрываясь своими ушами…

Нет, в самом деле, не зря звали этих мальчиков «мудрецами»: для своего возраста знали они порядочно!

 

ПЕРЕД ПОХОДОМ

В тот же вечер после отбоя Майя пришла к Геннадию Михайловичу. Разговор у них был серьезный и длинный, и закончился он так:

— Ну что ж, — сказал Геннадий Михайлович, — я согласен. Пишите, Майя, приказ.

— Есть, товарищ начальник, — ответила она, пытаясь сохранить серьезный вид, но ничего у нее не вышло, и широкая улыбка украсила ее загорелое лицо. Довольная за мальчиков, тихонько напевая что-то, она быстрым шагом пошла к большому дому. Тут она вспомнила утро, и свою тревогу, и песню, с которой вернулись девочки… И она подумала о том, что это, наверно, очень хороший день, раз он начался и кончился — песней!

А утром, еще до зарядки, вожатый первого звена Владик Киряев был вызван в штаб лагеря. Вернулся Владик сияющий. Он еще не успел ничего сказать, только просунул голову в люк, а ребята уже все поняли и так дружно крикнули «ура», что Петрушка, который в тот день решил навестить их пораньше, в ужасе отлетел метров за триста.

— Се-сегодня готовимся, завтра с утра идем на два дня. К вечерней линейке обязательно быть в лагере. А в пути — как хотим и что хотим… — выпалил Владик.

И началась подготовка. Снова на столе появилась знаменитая карта, и снова «мудрецы» склонили над ней свои горячие головы…

Циркуль важно, словно аист, шагал по карте. Курвиметр, как клоун на одном колесе, катался по кривым тропинкам. Зайка быстро считал что-то в уме и на бумаге.

Наконец решили так: прямо из лагеря итти на юг, через лес, по азимуту до Кривого оврага. Там, если есть озеро, обследовать его и нанести на карту, а если нет — пересечь овраг, свернуть к западу и итти обратно лесом, замыкая большой треугольник пути.

В пути у каждого будет свой чистый планшет, и кто бы что ни открыл, во-первых, дает название своему открытию, во-вторых, наносит его координаты на свою карту и, в-третьих, в альбоме делает зарисовку и краткую запись — «легенду».

А потом, когда поход закончится, все вместе составят большую сводную карту и на ней, как на древних портуланах, вдоль пути звена нарисуют картинки и разместят надписи.

Покончив с маршрутом, собрали рюкзаки. Горячо поспорили, что брать, чего не брать, но одну вещь, самую главную, самую нужную, без которой и поход не поход, все-таки забыли. И напомнила о ней, конечно, Майя.

Уже был получен пакет с заданием и сухой паек. Уже попрощались с отрядом и даже заботу о Петрушке поручили второму звену, когда в «храм науки», запыхавшись, прибежал связной из штаба и выпалил:

— Вожатому первого звена Владику Киряеву явиться в штаб к старшей вожатой лагеря! Срочно, аллюр три креста!

Владик умчался вместе со связным, а четверть часа спустя прибежал назад с двумя большими серебряными свертками через плечо.

Ребята мгновенно распотрошили их и, сдвинув койки в одну сторону, раскинули палатки тут же на полу в своей просторной комнате.

Эту ночь спали они на жестких досках, но зато под тонкими серебристыми пологами. И, засыпая, каждый из них подумал: молодец, Майя Матвеевна!

 

ПО АЗИМУТУ

В тот памятный день мальчики встали очень рано. Они не знали, который час: солнце еще не взошло, и серый прохладный сумрак висел за окнами. Быстро свернув палатки, они сбегали к речке, плотно укрытой туманом, искупались в холодной воде и, повязав галстуки, надели на плечи тяжелые рюкзаки.

Тихонько, чтобы не разбудить весь лагерь, Гриша, который всегда командовал, когда звено шло строем, поставил мальчиков по росту и уже вскинул голову, чтобы скомандовать «шагом марш». Но в это время открылась дверь и на веранду вышла Майя.

— Здравствуйте, мальчики, — сказала она.

— Здравствуйте, — нестройным хором ответили мальчики.

— Желаю вам счастливого пути и успеха… Надеюсь на вас, ребята. Верю, что и вдали от лагеря вы не забудете о своем пионерском долге. От всей души хочу, чтобы поход ваш прошел полезно, весело и интересно. До свиданья, ребята, можно итти.

— Звено, шагом марш! — негромко скомандовал Гриша, и «мудрецы» зашагали на юг.

Впереди, сбивая росу, шел маленький Лева, позади, замыкая колонну, вышагивал долговязый Миша Залетаев…

Очень скоро густой, темный, немного таинственный лес расступился, чтобы пропустить мальчиков, и сейчас же сомкнулся за ними.

Майя посмотрела вслед и взглянула на часы. До побудки оставалось еще больше часа.

Ребята шли, изредка поглядывая на компас, все дальше и дальше уклоняясь от лесной дороги. Нехожеными тропками, по мягкому ковру прошлогодней листвы, влажной от росы, они быстро продвигались вперед и молчали.

Да и о чем было говорить в лесу в этот утренний час, когда солнце еще не взошло, когда ночные звери отдыхают после охоты, а дневные еще не вышли на промысел и птицы еще не проснулись?

Чудесная тишина стояла кругом, и только легкий хруст шагов нарушал молчание леса.

И, может быть, потому, что шли они нехоженой дорогой и не знали, что ждет их впереди, каждый дал волю мечтам, и мечты с разгона забежали далеко-далеко, и каждый увидел свой путь на многие годы вперед. Хорошие это были пути — светлые, чистые, прямые, и каждый подумал, что его путь — самый лучший, самый счастливый, и никому не хотелось расставаться с мечтами к с тишиной.

Но вот осветились вершины высоких дубов, перекликнулись друг с другом какие-то птицы, где-то дятел гулко ударил носом по пустому стволу и еще где-то высоко-высоко в небе прогудел самолет.

— Споем, — сказал Зайка.

— Споем, — ответили мальчики и дружным хором запели то, что было у каждого на душе: «Широка страна моя родная…»

Так бодрой песней встретили они этот светлый, радостный и, может быть, самый интересный день своей жизни.

Так, то с песней, то молча, прошли они километров пять и вышли на берег маленькой тихой речушки, густо заросшей белыми кувшинками.

Здесь ребята решили устроить привал и завтрак. Они сняли рюкзаки и начали разводить костер.

Один Тося не принимал участия в общем деле. Вооружившись сачком, он крадучись ходил вдоль берега, приглядываясь к жизни маленькой речки…

Тут было на что поглядеть: резвые головастики веселой стайкой носились взад и вперед, без всякого дела, как малыши на перемене… Ленивая пожилая лягушка, держась за сломанный ствол тростника, жмурясь от солнца, завистливо поглядывала на них. Промчались куда-то похожие на лыжников скороходы-водолюбы. Жирный плавунец с аппетитом доедал какого-то глупого червячка. Мохнатый паук-серебрянка скатал воздушный шарик и никак не мог утащить его в глубину. Две большие улитки, выставив рожки, не спеша чистили широкий лист кувшинки. Синяя стрекоза, застыв на трепещущих крыльях, любовалась своим отражением в спокойном зеркале воды…

Много интересного можно увидеть летним утром на тихой речке, но, пожалуй, еще интереснее сидеть у костра и следить, как тонкие язычки огня, почти невидимые в ярком солнечном свете, жадно облизывают сухие сучья, как белые пузырьки поднимаются со дна котелка и голубая струйка дыма, причудливо извиваясь, уносится кверху и пропадает в бездонном небе.

Так увлеклись этим интересным занятием шесть «мудрецов», что совершенно забыли о седьмом и вспомнили о товарище лишь тогда, когда гулкий всплеск неожиданно привлек их внимание.

Разом обернувшись, они увидели Тосю.

По пояс в воде он стоял, облепленный болотной грязью. Отфыркиваясь и отдуваясь, он левой рукой сгребал с лица густую зеленую тину, но зато в правой его руке, победно поднятой над головой, извивалась блестящая черная змея с золотистым брюхом и яркожелтыми пятнами на голове.

— Вот это ужак! — крикнул Лева, и дружные аплодисменты вознаградили подвиг отважного охотника.

А сам он стоял по колено в густом иле, и, наверное, голодные пиявки уже ползали по его босым ногам. Но шагнуть Тося не решался. Он боялся упасть и выпустить из рук трофей, добытый такой дорогой ценой.

— Эх, ты, укротитель змей, на́, держи, — сказал, наконец, Игорь Кузнецов, протягивая Тосе сачок, — клади в мешок и закручивай, не уйдет.

Освободившись от своей драгоценной добычи, Тося, взбаламутив всю речку, вылез на берег грязный и мокрый.

Белые кувшинки укоризненно покачали головами, недовольные таким грубым вторжением в тихую жизнь реки.

Но зато все ребята и сам Тося были очень довольны: немало ужей поймали они на своем веку, а такого огромного не только ловить, но и видеть им пока не случалось. Во всяком случае (это было ясно и без обмера) Гогин уж в метр шестнадцать сантиметров был жалким червяком по сравнению с этим удавом. И Тося заранее представлял, сколько радости будет в школьном живом уголке, когда его пленник: важно вползет в просторный террариум.

Пока ребята варили кашу и кипятили чай, Тося, как сумел, выполоскал трусы, рубашку и галстук.

Поднявшийся ветерок и солнце быстро сделали свое дело, и Тося еще до завтрака оделся во все сухое и, как герой смелой удачной охоты, пометил на своей карте точные координаты места происшествия. А маленькой заводи, в которой он заметил голову плывущего ужа, дал громкое имя «Бухта натуралиста».

Хуже всех во всей этой истории пришлось, конечно, ужу. Его, беднягу, зашили в мешок из-под пшена и, обложив мокрой травой, поместили на дно котелка.

Тося уверял, что это лучший способ транспортировки живых ужей. Но оказалось, что это далеко не лучший способ использования посуды: как ни терли потом котелок и песком, и травой, и золой — чай все равно заметно отдавал зоопарком.

 

ДОЛИНА СМЕЛОЙ АТАКИ

Залив костер и уничтожив следы бивака, «мудрецы» зашагали дальше. Они немного уклонились от избранного маршрута и решили итти долиной реки. Уж очень хорошо было здесь, между лесом и водой. Густая, высокая — по колено — трава мягко хлестала по ногам. Лягушки, испуганные появлением незнакомцев, грузно плюхались в воду, рыжая пустельга широкими кругами парила в небе.

А сбиться с пути — этого «мудрецы» не боялись. Карта Генерального штаба, как надежный проводник, предупреждала о каждом изгибе реки, о каждом холме, о каждой впадине, и верный друг путешественника — компас привирал ровно настолько, насколько положено было ему привирать в этих тихих местах.

В лесу, где узкая дорога лежала среди кустов и деревьев, волей-неволей приходилось итти друг за другом, гуськом, и Гриша время от времени «подавал ногу». Зато здесь, где повсюду расстилался одинаково гладкий, широкий ковер душистой травы, куда приятнее было итти без всякого строя.

И мальчики шли, смеясь и болтая, срывали яркие луговые цветы, жевали сладкие головки розовой кашки, швыряли друг в друга цепкими «собаками» и, старательно обрывая лепестки, гадали о чем-то на белых ромашках.

То один забегал вперед в погоне за махаоном, кружившимся над цветами в своем пестром наряде, то другой отставал, чтобы посмотреть, как серьезные жуки-могильщики деловито суетятся вокруг серой тушки дохлого крота, то все разом замирали на месте, провожая глазами отважного кузнечика, с громким треском летящего куда-то на жестких, черно-красных крыльях.

Гриша, правда, пытался было и здесь построить звено, но встретил такой дружный отпор, что теперь, как полководец без армии, угрюмо шел один, то и дело поднося к глазам свой великолепный бинокль.

Вдруг он остановился, постоял так секунды две и, одернув планшетку, решительно крикнул:

— Звено, стой! Слушай мою команду…

И столько настоящей командирской твердости прозвучало в этих словах, что ребята, на этот раз невольно подчинившись, без споров и возражений встали по росту и подровнялись.

Перед строем звена Гриша огласил боевой приказ:

— В направлении на юго-восток, на расстоянии одного километра обнаружен фашистский танк… Я решил: используя рельеф местности, рассредоточенными отрядами приблизиться на дистанцию сто метров, окружить противника и по моему сигналу атаковать. Приказываю: вперед, на врага!

Этот приказ мог бы быть составлен и лучше, но Грише некогда было его обдумывать, и повторять приказ не пришлось.

Короткими перебежками, тщательно маскируясь в густой траве, ребята приближались к танку.

Вон он стоит, рыжий от ржавчины, неуклюжий, беспомощный, но все еще немножко страшный…

Ближе, ближе. Вот уже виден жадный кондор, намалеванный краской на башне, смотровая щель и ствол пулемета, из которого когда-то вылетали смертоносные пули…

Сдерживая дыхание, ребята со всех сторон бесшумно ползли к танку, ожидая приказа.

— За мной! — крикнул, наконец, Гриша, и, поднявшись в рост, с дружным криком «ура» семь храбрых воинов бросились вперед и вскочили на броню, тесно окружив башню.

Огромный паук-крестовик, карауливший добычу под пулеметом, от страха сорвался с паутины.

Когда первый восторг от удачной «атаки» прошел, ребята осмотрелись: кругом, насколько хватал глаз, волновалась густая трава, шумел редкий лес. Сверкала река, щедро бросая на рыжий борт танка тысячи маленьких отражений солнца. Ничто не напоминало здесь о войне, кроме этого мертвого стального чудовища, но и этот мрачный памятник властно заставил ребят задуматься о прошлом.

Каждый по-своему, но все с удивительной ясностью, они представили себе бесславный конец этого танка. И каждый по-своему, но все они сначала ошиблись…

Даже Гриша, больше других понимавший в военном деле, и тот совершил грубый промах.

— Ну, ясно, — сказал он, — противник отступал вон туда, — и Гриша показал на запад, куда глядел нос танка.

— Точно, — согласился Миша, разглядывая повернутую к северу пушку.

— А куда же ему влепили? — спросил Игорь, внимательно осматривая броню.

Ни пробоин, ни следов огня он так нигде и не обнаружил. Но зато он обнаружил пальца на три приоткрытый бортовой люк. Он, конечно, решительно запустил обе руки в щель и потянул изо всей силы. Но многолетняя ржавчина так прочно припеклась к шарнирам, что броневая дверца даже не двинулась с места.

Тогда Игорь заглянул в щель и в полумраке увидел то, что больше всего волновало его в жизни — мотор.

В это самое время Тося заметил нарядную черную бабочку с белой каймой на крыльях. Бабочка безмятежно порхала недалеко от танка, и Тося не выдержал, пустился в погоню.

Взмахнул сачком раз, взмахнул второй и вдруг растянулся во весь рост, больно ударившись обо что-то твердое.

Бабочку он не поймал, но ему и тут повезло: он сделал открытие, которое сразу разрешило много важных вопросов.

В густой траве лежало длинное чудовище с огненно-красным зубчатым хребтом на спине. Ребята осмотрели рыжего «дракона», поняли, что это ходовая гусеница, и снова собрались к танку.

Вот теперь действительно кое-что стало ясно: на полном ходу, потеряв левую гусеницу, танк с разгона пробежал еще метров тридцати закрутился, как раненый зверь, и остановился навсегда. Гусеница лежала к югу от танка. Значит, шел он на север и, застряв, еще бил из пушки туда, куда торопился.

И, может быть, другие танки громыхали рядом. А оттуда, с севера, с высотки, тоже, может быть, били пушки, только наши, советские пушки, метким огнем защищавшие этот лес, эту реку, эту густую сочную траву.

Мальчики снова осмотрели гусеницу и решили, что танк подорвался на мине. Но воронку от взрыва сколько ни искали, так и не обнаружили.

И вдруг простая разгадка пришла в голову Владику. Настоящий историк, он не мог отрывать событий от времени. Он вспомнил: гитлеровские армии под Москвой… тысяча девятьсот сорок первый год… декабрь… жестокий мороз… метровая толщина снега…

— Ми-мина лежала в снегу, — только и сказал он, но ребята все поняли.

И сейчас, стоя здесь, у разбитого немецкого танка, они как будто своими глазами увидели и по-новому пережили все, что знали и помнили о великой битве за Москву.

…И остыло вдруг горячее солнце. И теплый ветерок, клонивший душистые травы, обратился в жестокую вьюгу, занес белым снегом и лес и застывшую реку.

Минеры в белых халатах тихо выползли из-за укрытия и отважно сделали свое славное, трудное дело…

Враг не прошел!

 

НЕПРИЯТНЫЙ ТРОФЕИ

Вдоволь наглядевшись на свою находку, ребята разбрелись. Игорь один возился у танка. Он пытался хоть что-нибудь отвинтить от ржавой груды металла. И, кажется, первый раз в жизни не мог найти применения своему безотказному ключику.

И вдруг — как это он не заметил раньше — Игорь увидел, что с двух сторон возле башни тянутся толстые скобы. И самые обыкновенные гайки (прижимали концы их к броне.

Гайки были большие и тоже, конечно, ржавые. Узкие губы ключика едва охватили грани. Но недаром Игорь был автомобилистом: в чем, в чем, а уж в том, как отвинчивать гайки, он понимал толк!

Взяв топорик, Игорь умело застучал обухом по ржавым граням. Он трудился упорно, настойчиво, прекращая удары лишь для того, чтобы проверить, не поддается ли гайка.

— Да будет тебе, развел кузницу, — сказал Тося, вернувшийся к танку, глядя снизу на упрямого друга.

— Молчи, укротитель лягушек! — задорно крикнул Игорь. — Вот я тебе покажу, что значит техника.

И, точно в подтверждение этих дерзких слов, гайка сдвинулась, наконец, и удивительно легко сошла с болта.

— Видал? — крикнул торжествующий Игорь и, сунув в карман свой трофей, принялся за вторую гайку. Его смуглое скуластое, немножко монгольское лицо выражало восторг и упрямство.

— А вот это видал? — крикнул сверху Игорь, справившись со второй гайкой. — А вот это видал? — крикнул он снова, сняв тяжелую скобу и изо всей силы стукнув ею по башне. — А вот это видал? — И, засунув в щель люка конец скобы, Игорь всей тяжестью навалился на нее.

Поддавшись неумолимой силе рычага, ржавая дверь люка скрипнула и щель раздалась вдвое.

— Вот они, чудеса техники! — не скрывая своего торжества, кричал Игорь. — Не то, что твои жучки-паучки-каракатицы! Ура! Ура! — и, еще раза два навалившись на рычаг, он наполовину приоткрыл дверцу, отбросил скобу и головой вперед смело нырнул в танк.

Задыхаясь от восторга, он огляделся в полумраке, прорезанном узкими пучками солнечных лучей, падавших в щели.

Здесь было столько интересного, что у Игоря разбежались глаза. Он пролез вперед к сиденью водителя и в полутьме на приборном щитке заметил темный баллончик вроде резиновой груши велосипедного сигнала. Игорь решительно сжал его левой рукой. Баллончик хрустнул, как пустая скорлупа, и в ту же секунду странный гул, похожий на звук зуммера, наполнил мрачное нутро танка.

Конечно, Игорь сразу догадался, что это замедленная мина. Он отпрянул назад к люку, но тут страшный удар обрушился на его коротко остриженный затылок. В ушах зазвенело, огненные круги закружились перед глазами. Игорь решил, что он уже умер…

Секунду спустя он пришел в себя и, бросившись к люку, чуть не столкнулся с Тосей.

— Назад! — крикнул Игорь. — Я ранен! — и, протиснувшись в люк, скатился с брони.

Прежде всего Игорь ощупал голову. Череп цел, крови нет, но голова все же страшно болела и на затылке быстро росла шишка.

А Тося — тоже друг! — стоял над ним и, стараясь сдержать смех, морщил свой большой нос.

— Ну, как там жучки-паучки-каракатицы? — спросил он, наконец, и назидательным «профессорским» тоном добавил: — Любить насекомых, конечно, не обязательно, но знать о них кое-что безусловно полезно. Вот шершень, например, крупная разновидность осы. Живет небольшими колониями повсюду в умеренном климате. Строит шаровидные гнезда из особой массы, похожей на серую бумагу. Трогать такие гнезда не рекомендуется, так как на конце брюшка шершень имеет острое жальце, укол которого не смертелен, но весьма ощутителен…

Все это было очень справедливо, и, как ни хотелось ребятам побывать в танке, пришлось отступить. Шершни грозно жужжали и, видимо, решили обороняться до конца.

Тося, правда, предлагал выкурить дымом растревоженных жильцов танка, но возиться с костром и ждать, пока вытянет дым, все равно было некогда.

Впереди лежал длинный путь, а солнце уже заметно склонилось к западу, и «мудрецы» начали собираться.

Сделали последние зарисовки и записи, отметили координаты, а Гриша, первым увидевший танк, написал на своем планшете:

«Долина смелой атаки».

Название это всем очень понравилось, и мальчики, оглянувшись в последний раз, торопливо зашагали дальше. И опять замелькали кругом цветы, закачалась трава, с воды потянуло пряным запахом свежей осоки. И опять горячее солнце плескалось в реке, и трудно было представить, что была когда-то зима и лежал тут глубокий снег… И совсем уж не верилось, что была тут когда-то война, что по этой земле ступал жестокий, жадный враг…

Солнце все ниже склонялось к земле, и нужно было спешить. Уж очень долго задержались они здесь, у танка, и теперь, нажимая из последних сил, торопились дотемна попасть к опушке леса, который начинался километрах в пяти от цели их путешествия.

Они, как и прежде, шли, смело выбирая по карте дорогу. И удивительная вещь происходила с мальчиками: ни один из них никогда не ходил по этим дорогам, ни один из них никогда не бывал на этом кусочке родной земли, но каждый шел здесь, как хозяин, которому в его владениях все знакомо и все известно.

Они шли и знали: вот тут будет холмик, там овражек, там болотце, там перекресток дорог. И все же каждый раз, когда холмик, овражек, и болотце, и перекресток дорог появлялись там, где их ждали, мальчики испытывали ни с чем не сравнимую радость, которую приносит только настоящее знание.

В ту самую минуту, когда огромное красное солнце коснулось горизонта, как раз там, где его и ожидали увидеть, показался редкий лесок, заранее выбранный для ночевки.

 

НОЧНАЯ ТРЕВОГА

Одолев последние метры пути, ребята с удовольствием сбросили рюкзаки, но отдыхать еще было рано. Летняя ночь надвигалась быстро, и до наступления темноты они торопились разбить бивак.

Работали умело и дружно. Владик и Лева ставили палатки, Тося, Игорь и Миша собирали топливо, Гриша пошел за водой.

А Зайка первый раз в жизни самостоятельно разводил костер. Сначала дело не ладилось. Но Зайка не сдавался. Он продолжал упрямо трудиться. И когда погасли последние проблески заката и яркие звезды одна за другой загорелись в темном летнем небе, перед лагерем задымил, затрещал и вдруг вспыхнул огромным факелом великолепный костер. Вспыхнул и осветил счастливые лица ребят, рюкзаки, лежавшие рядом, большую груду хвороста и два маленьких серебряных домика.

И, казалось, со всего леса собрались тонконогие березки посмотреть на этот серебряный городок, чудом выросший на круглой полянке.

А серебряный городок уже жил дружной, веселой жизнью. Всем тут было хорошо и отрадно. Не о чем было спорить, не о чем печалиться. Только каша в котелке вздыхала тяжело и протяжно да чайник, содрогаясь от злобы, сердито плевал в огонь.

Быстро покончив с ужином, шесть «мудрецов» забрались в палатки, по трое в каждую, и, положив под голову рюкзаки, заснули крепким сном людей, хорошо сделавших свое дело.

Перед сном они бросили жребий, и Зайке досталась первая вахта. Вооружившись топориком и фонариком, он, как заправский сторож, сел на пенек у костра.

Часов у ребят не было, и ночь решили разделить «на глазок и на совесть», как сформулировал Лева.

«Глазок» у Зайки был верный, а совесть?.. Нужно ли говорить о Зайкиной совести?

Зайка был настоящим артистом, и, как каждый настоящий артист, он был очень богатым человеком. Огромный мир звуков и такой же неисчерпаемо огромный мир чисел целиком принадлежали ему. Но Зайка не был скупым богачом. Он охотно делился с людьми своими сокровищами: громко насвистывая песенку, подслушанную в каплях дождя или в свисте ветра, раскрывая товарищу сложные законы чисел, Зайка не боялся обеднеть, а люди, общаясь с ним, конечно, становились богаче.

Наверно, потому, что был он так богат и так щедр, Зайка редко с кем спорил. За всю свою жизнь он никогда ни с кем не подрался, и всякий раз, когда дело клонилось к ссоре, Зайка предпочитал уступать.

Но никто не мог заглянуть ему в душу, и даже лучшие друзья Зайкину доброту приписывали врожденной робости и между собой частенько называли маленького Зайку трусом.

Нет, трусом Зайка не был. В его добром сердце мужества было ничуть не меньше, чем в других, прославленных отвагой сердцах.

И вот маленький Зайка остался один на один с огромным ночным лесом.

Товарищи крепко спали, утомленные дорогой и впечатлениями длинного дня. В костре что-то треснуло, зашипело и замолчало. Звезды почему-то погасли, и ночь, глухая и темная, безраздельно завладела миром… Но Зайка не боялся ночи.

Так хорошо было сидеть одному у догоревшего костра и слушать удивительные лесные звуки, что Зайка ничуть не сетовал на свой жребий и не завидовал спящим друзьям.

Он слушал: вот ночная птица всплакнула о чем-то на болоте. Лесной сверчок-древоточец звонко пиликнул раза два и замолчал — должно быть, решил дать соседям поспать в такую тихую ночь. Громко скрипнуло дерево. Глухо упало что-то тяжелое. Прогудел беспокойный комар. В тон ему, на две октавы ниже, далеко-далеко откликнулся поезд. Потом не то трактор, не то электродвижок вступил в общий хор чистой барабанной дробью, и какой-то загулявший жук, торопясь домой, пропел самое низкое «ля».

Конечно, все эти звуки рождались, жили и умолкали сами по себе. Но маленький Зайка был артистом, он жадно схватывал эти случайные звуки и каждому находил свое место: один заставлял звучать громче, другой тише, один протяжнее, другой короче. Он подчинял их сложным законам гармонии и с наслаждением управлял волшебной музыкой ночи.

Вдруг Зайка насторожился. Кто-то шел прямо к лагерю из глубины леса.

Чудесная музыка ночи разом оборвалась. Из всех звуков остался один — этот тревожный звук, звук шагов, неясных и осторожных.

Какой-то зверь, и не маленький, крадучись подбирался к лагерю. Вот все замерло. А вот опять хрустнуло что-то… Должно быть, зверь переступил с лапы на лапу… Нет, это не собака и не лиса.

Зайка на всякий случай взял в руки топор. Зверь притаился, выждал минуту, шумно подвинулся еще ближе и снова замер. Вдруг он чихнул где-то очень близко, у самых палаток. И тогда… Кто бы мог подумать, что маленький, лопоухий Зайка решится на это? С игрушечным топориком в одной руке, с электрическим фонариком в другой, он храбро шагнул в темноту, навстречу неведомой опасности.

Зверь опять притаился. Притаился и Зайка. Так, испытывая терпение друг друга, ночные противники простояли несколько бесконечно долгих секунд. Потом зверь снова чихнул и грузно шевельнулся. Зайка быстро шагнул на звук и нажал кнопку фонарика.

Конический пучок света вырвал из темноты неподвижный куст орешника, роскошно убранный матовым серебром листвы, белый ствол молодой березки, еще березку… и вдруг прямо у себя под ногами Зайка услышал тяжелый вздох….

Под кустом притаилось странное существо поменьше кошки, побольше крысы. Зайка нагнулся и понял: это был самый обыкновенный еж. И Зайка улыбнулся. Он не знал, что еж может наделать столько шума. Бросив топорик, рискуя исколоть себе руки, Зайка попробовал схватить ежа, но тот сразу свернулся колючим клубком, и Зайка понял, что одному ему с ежом не справиться — удерет.

И тогда, хоть и жалко было будить товарищей, Зайка громко, на весь лес, крикнул:

— Ребята, вставайте, тревога!

Если бы стало известно, что делал и что пережил Зайка этой темной ночью, никогда и никто больше не посмел бы назвать его трусом. Но никто никогда так и не узнал этого. И когда сбежавшиеся на крик мальчики увидели Зайку с его добычей, даже Владик, справедливый Владик, и тот, улыбнувшись, сказал:

— Эх, ты, З-зайка, ежа испугался… Ложись-ка лучше спать!

И Зайка ничуть не обиделся. Он лег в теплой палатке и долго еще вспоминал чудесные звуки, которые подарила ему эта короткая летняя ночь.

 

ПРУД СОЛНЦА

С первыми проблесками рассвета ребята вскочили, сделали зарядку, доели холодную кашу, свернули палатки, заложили кострище дерном и, взвалив на плечи рюкзаки, тронулись в путь.

Теперь они шли прямо к цели, и ближайший час должен был разрешить все их сомнения.

Понятно, с каким нетерпением смотрели они вперед, но даже Гришин бинокль не мог приблизить разгадку. Впереди, сзади, по сторонам толпились, набегая и отступая, бесконечные березки, осинки, рябины. Кое-где высокие золотые сосны гордо поднимались над всей этой лесной мелкотой. А внизу пышными волнами стлался густой зеленый папоротник.

Рассчитывая в уме последние минуты пути, ребята незаметно прибавляли шаг. То один, то другой на ходу заглядывал в планшет, хотя и без того все знали, что до Кривого оврага осталось не больше километра. Еще пять, десять минут — и все будет ясно.

Вдруг торопливые взмахи широких крыльев привлекли внимание ребят. Огромная коричневая птица, разбуженная нетерпеливыми шагами ранних гостей, тяжело слетела с гнезда, кое-как сложенного из черных сухих веток на самой макушке прямой высокой сосны. До половины ствола сосна была голая, без сучков, и Тося, без труда узнавший жилище ястреба, сокрушался, что нельзя заглянуть в неприступный за́мок лесного разбойника…

— А вот и можно, — неожиданно заявил Лева, — давай-ка на спор! Только, чур, без меня не уходить.

И не успели «мудрецы» оценить это смелое заявление, как он уже сбросил рюкзак, обхватил толстый ствол своими цепкими руками и ловко, как лесной зверек, полез кверху.

Выше, выше. Вот его загорелая, уверенная рука боксера крепко уцепилась за первый сучок. Легко подтянувшись, Лева верхом уселся на толстой ветке и гордо глянул вниз.

Ястреб, расстроенный таким оборотом дела, низко кружился над лесом, с тревогой наблюдая за смелым и ловким врагом. Он отлично понимал, чем это может кончиться.

Но с Левой что-то случилось. Неожиданно, громким голосом крикнув: «Вода!», он соскользнул с дерева и, сунув в лямки руки, исцарапанные жесткой корой, бросился вперед, увлекая за собой товарищей.

Ястребу повезло: о нем забыли. Но зато повезло и Леве. Он первый увидел светлый водоем, и почетное право дать имя этому озеру теперь неотъемлемо принадлежало ему.

Ребята торопились. Не разбирая дороги, они бежали, утопая во мху, спотыкаясь о жесткие корни, скользя на прошлогодней хвое. Неожиданно вышли они на прямую свежую просеку и, едва взглянув на шеренгу высоких столбов, убегавших куда-то в глубь леса, снова вступили в чащу.

А зря… Пожалуй, стоило все-таки проследить дорогу столбов и послушать, о чем гудят толстые золотистые провода. Тогда, может быть, конец похода прошел бы по иному маршруту и «мудрецам» не пришлось бы трижды краснеть до конца этого трудного дня…

Но уж очень хотелось им поскорее добраться до цели. Ведь в конце концов не такая уж редкость у нас линия электропередачи, чтобы из-за нее остановиться на пороге открытия, в двух шагах от таинственного озера, которого нет даже на карте Генерального штаба. Раз в жизни бывает такая удача, да и то не всем.

Не оглядываясь, ребята торопились дальше и минуту спустя остановились на крутом берегу.

Перед ними расстилался спокойный голубой простор чудесного лесного озера. С крутых берегов смотрелись в воду большие и маленькие деревья. Справа к самой воде спускалась глубокая колея и уходила куда-то, прямо на дно. Черный ствол, ободранный и одинокий, торчал из воды, и казалось, вот-вот захлебнется. Слева — целый зеленый лесок забрел по колено в озеро. Кудрявые березки стояли, как стадо на водопое. Вокруг них летали две белые чайки в смешных черных шапочках…

А еще левее, путаясь в вершинах деревьев, вставало над озером огромное светлое солнце…

— Пруд Солнца! — крикнул Лева, к месту вспомнивший рассказ Владика, и, достав свой планшет, твердо написал это звучное название там, где на карте стояло:

«Кривой овраг».

Так левофланговый первого звена первого отряда пионер Лева Вяжлинский, по прозвищу Мурзилка, внес свою поправку в карту Генерального штаба.

А комплексная экспедиция по исследованию Пруда Солнца уже начала работы. Владик с компасом в руке набрасывал контуры озера на своем планшете. Гриша внимательно осматривал в бинокль левый берег, терявшийся в лесу. Тося, по колено в воде, изучал гидрофлору и гидрофауну. Миша с Игорем обсуждали перспективы судостроения и судоходства. Маленький Зайка просто любовался необычной картиной, а Мурзилка, беспокойный, восторженный Мурзилка, бросив рюкзак, уже мчался вдоль берега, острыми глазами обшаривая и лес, и воду, и траву.

Он тоже был немножко художник в душе. Все прекрасное глубоко волновало его, и, конечно, он не мог не заметить на берегу куст шиповника, богато убранный пышными цветами. Заметил он и клочок мятой газеты, зацепившийся за шипы и нарушивший строгую гармонию тона листьев и лепестков. Он подошел, снял газету, скатал ее плотным комочком, но тут же под кустом увидел две пустые банки из-под консервов и целую груду скорлупок от яиц, облепленных мелкими рыжими муравьями. Вдруг он нагнулся, поднял что-то и, сунув находку в карман, закричал своим громким голосом:

— Ребята, сюда, с вещами!

Когда мальчики прибежали на его зов, Лева достал свой планшет и с самым невинным видом спросил у Владика:

— Владик, легенду можно сейчас написать?

— П-пиши, — ответил Владик, не ожидая подвоха, — пиши… почему же…

И тогда Лева снял наконечник с остро очиненного карандашика и четким «нормальным шрифтом» написал на поле карты:

«Здесь жили Гоги и Магоги — народ нечистый».

Потом он обвел надпись рамкой и стрелкой привел к тому месту, где обнаружил следы бивака.

«Мудрецы» не сразу поняли глубокий смысл этой надписи, и Мурзилке пришлось давать объяснения…

— А что, неправда? — доказывал он. — Вон какую грязь развели. Не туристы, а Гоги и Магоги — вот они кто. И прямые улики есть: прошу убедиться! — И Лева достал из кармана обрывок красного ремешка.

Во всем лагере только у Маргариты были такие красные сандалеты… Улика действительно была прямая и веская.

Так и осталась эта справедливая надпись на Левином планшете. Перешла она и на сводную лагерную карту. И Мурзилка, наконец, полностью рассчитался с Маргаритой за свою обидную кличку. С тех пор все и в лагере, и в школе, а потом и дома стали звать Маргариту не иначе, как Магога…

Неприятно, конечно, носить такое имя. Но что поделаешь — нужно быть осторожнее в словах и не оставлять грязь на биваке.

 

СПЛОШНЫЕ НЕУДАЧИ

Конечно, можно было обойти Пруд Солнца кругом или просто вернуться обратно. Но ребята решили пересечь его с севера на юг и выйти на новую дорогу.

Давно уже работала первая в этих местах корабельная верфь, а Миша, ловко управляясь с топором, крепко пригонял друг к другу толстые сучья, собранные со всех концов леса. И скоро, гораздо скорее, чем можно было ожидать, корабль, которому дали имя «Пионер», был торжественно спущен на воду.

Ни один морской волк не решился бы определить, что это: бриг или барк, шхуна или обыкновенный плот?

Это была просто груда сухого дерева, не очень ладно, но зато крепко связанная умелыми руками Миши с помощью деревянных замков и клиньев. И, как всякая груда сухого дерева, «Пионер» обладал великолепной пловучестью, а пловучесть, как известно, самое ценное качество корабля.

Остойчивость «Пионера» тоже не внушала опасений. Правда, оказавшись на воде, плот сразу перевернулся на 180°, покачался и принял наклонное положение. Но зато ни при каких обстоятельствах он, видимо, не собирался его изменить, а этого в конце концов только и нужно было ребятам. На «Пионере» водрузили мачту, подняли вымпел, погрузили рюкзаки, одежду и двух пассажиров — ужа и ежа. Закончив погрузку, отважные моряки смело бросились в воду, облепили со всех сторон свой корабль и, работая кролем и брассом, погнали его прямо на юг, на другую сторону Пруда Солнца.

Трудно было, конечно, сбиться с пути в этом светлом море. Однако на всякий случай «мудрецы» положили свой верный компас возле мачты, и еж, единогласно избранный капитаном, раза два поинтересовался курсом.

«Пионер» двигался медленно. Но это моряков не смущало. Вода была теплая и прозрачная. Солнце грело, как по заказу, и ребята с удовольствием барахтались вокруг своего корабля.

Полчаса спустя «Пионер» причалил в тенистой бухточке на южном берегу, и моряки приступили к разгрузке. Весь груз уже снесли на берег, выгрузили ужа, и на всем корабле остался один капитан. И вдруг, неизвестно по какой причине, что-то крякнуло в подводной части и славный корабль стремительно завалился на борт…

А капитан — буль-буль-буль… И капитана не стало…

Но, видно, это был настоящий моряк. Не прошло и минуты — из воды показался черный нос, и еж, как подводная лодка, поплыл на север. Впрочем, очень скоро он сообразил, что ему не доплыть одному, сделал полную циркуляцию и под гром аплодисментов причалил к берегу… Преданность и отвагу ежа тут же решили увековечить, и на планшетах появилась новая надпись:

«Бухта храброго капитана».

И зашагали дальше семь пар неутомимых ног, и опять кружились справа и слева хороводы деревьев, и верный компас указывал путь, только теперь не на юг, а прямо на запад, как было задумано еще в «храме семи мудрецов». А верная карта, как и прежде, рассказывала ребятам о том, что ждет их впереди.

Но и карта не могла рассказать всего. Не могла она, например, рассказать о том, что как раз на пути живет старый барсук, который на своем веку видал разные виды и из всех переделок выходил живым и здоровым.

И когда на склоне оврага мудрецы увидели широкие лазы и свежие следы здоровенных барсучьих когтей, они забыли обо всем на свете и, в одну минуту потеряв весь запас своей мудрости, превратились в глупых мальчишек.

Четыре дымных костра загорелись над запасными лазами. У главного входа в нору, вооружившись дубинками и топором, семь терпеливых охотников не один час ждали, когда барсук, наглотавшись горького дыма, выскочит этим последним путем. Именно этим путем, только не выскочил, а не спеша, вразвалку, вышел матерый барсук из своей удобной норы. Правда, сделал он это гораздо раньше, чем к норе подошли следопыты. И пока, затаив дыхание, они с нетерпением заглядывали в темную глубину лаза, барсук важно похаживал невдалеке, чихал от едкого дыма, стлавшегося по лесу, и никак не мог понять, зачем эти упрямые мальчишки так долго коптят друг друга над его квартирой.

И вдруг, подняв голову, чтобы хоть раз вздохнуть чистым воздухом, Владик взглянул на солнце. Оно давно перевалило за полдень.

— Ребята, быстро га-гасить костры… Скоро линейка! — крикнул Владик, и столько горькой, правды было в этих словах, что в одно мгновенье следопыты исчезли и у барсучьей квартиры осталось семь пионеров, которые дали честное слово и забыли об этом.

Затоптав в песке горящие сучья, ребята сняли осаду с барсучьей норы и, взглянув на карту, чуть не бегом побежали по лесу.

И теперь, когда пришлось по-настоящему туго, они снова обратились к своей верной карте, и карта подсказала им единственный путь к спасению — шоссе!

Неужели попутный шофер не поможет им спасти честь звена? Конечно, поможет!

С этой доброй надеждой ребята попрощались с лесом и зашагали по серой ленте гудронированного полотна.

По шоссе мчались куда-то тяжело груженные «ЗИСы» и «газики», «Победы» и «Москвичи», сверкая свежим лаком, проносились мимо и, как назло, все навстречу.

Но вот счастье, наконец, улыбнулось мальчикам. Сзади зарокотал мотор, и огромный грузовик появился на шоссе, быстро сокращая расстояние. Мальчики встали на пути, подняв руки, и столько доверия, столько надежды было в их поднятых руках, что даже каменное сердце не устояло бы перед этой немой просьбой.

У водителя новой прекрасной многотонной дизельной машины было простое, доброе, человеческое сердце. Он совсем недавно сам носил красный галстук, и, конечно, он подбросил бы ребят. Но… машина сдавала экзамен. Она только что вышла из заводских ворот, и ей задали не простую задачу — пройти сто километров без единой остановки.

Все, что мог сделать шофер, он сделал: он приветливо помахал рукой и, не сбавляя газа, промчался мимо.

А ребята, огорченные, зашагали дальше, и когда вторая машина, не вняв их молчаливой просьбе, промчалась мимо, даже не удивились. Они шли молча, понурив головы, и, по правде сказать, внешний вид у них был очень неважный… А тот, кто сумел бы заглянуть в их души, сразу понял бы, что там, внутри, еще хуже.

Нет, не с такими мыслями и не с таким видом собирались они вернуться в лагерь…

Один Лева не хотел признать поражения. Мозг его лихорадочно работал, отыскивая выход, и вот ему показалось, что выход найден.

— Стой, Владик, слушай, — сказал он. — Ну, а если поднять галстук? Ведь это красный дорожный сигнал. Любой автомобиль обязан остановиться… Остановим. А тогда-то уговорим!

Прежде чем ответить, Владик подумал минуту…

— Обманный сигнал, — сказал он наконец. — Это все равно, что по-подлог, преступление… А пионерский галстук — это символ. Все равно что частица знамени… Вот сам и подумай… — И Владик, прибавив ходу, упрямо зашагал дальше.

Какой-нибудь час остался до линейки, и спасти мальчиков могло теперь только чудо. Но они прекрасно понимали, что чудес не бывает, и шли без всякой надежды. Даже Владик, который всегда подавал звену пример бодрости, готов был расплакаться от обиды.

 

«А ПОМНИШЬ?..»

А в это время в лагере уже готовились к вечерней линейке. И хотя, казалось, давно бы пора привыкнуть к этому ежедневному смотру, как перед всяким настоящим смотром, во всех концах лагеря шла деловая суета.

Девочки наскоро переплетали друг другу растрепавшиеся за день косички. Мальчики спешно мыли под краном зеленые коленки и поправляли сбившиеся на сторону галстуки. Люся Воробьева в четвертый раз репетировала рапорт седьмого отряда младших девочек и с каждым разом волновалась все больше и больше.

Но еще больше волновались старшие мальчики и старшие девочки. И у тех и у других были для этого особые причины.

Старшие мальчики беспокоились за первое звено. Все отлично знали, что Владик дал Майе Матвеевне честное слово вернуться к линейке, и теперь, когда до линейки остались считанные минуты, пионеры первого отряда как-то особенно ясно поняли, что честное пионерское слово не такая вещь, с которой можно шутить.

А девочки… Девочкам тоже нужно было срочно поговорить с «мудрецами»…

И на том самом месте, где три дня назад у Майи произошел разговор с Владиком, сейчас ее поджидала Гога.

— Майя Матвеевна, — спросила Гога, когда та спустилась с башни, — мальчики не пришли?

— Нет, Гога, не пришли еще, — ответила Майя. — А что, соскучились без «мудрецов»? — опросила она с улыбкой.

— Конечно, без них гораздо скучнее… но не в этом дело. Мы вчера обсуждали вопрос о нашем походе и решили, что мы не правы. Мальчики тут ни при чем, они просто не знали, и мы не знали. Это новое озеро…

— Вот как? Ну, ладно, Гога, иди готовь отряд, скоро горн… — И Майя посмотрела в ту точку зеленой стены, из которой должны были выйти мальчики.

«Уж не случилось ли что-нибудь? — подумала Майя и сейчас же отогнала от себя эту мысль. — Ну, что в самом деле могло случиться с такими славными ребятами?»

А все-таки случилось. Случилось то самое чудо, которое одно и могло спасти честь первого звена… И произошло это вот как.

Сначала позади послышался шум приближающейся машины. Потом ясно донеслась четкая отсечка клапанов, и Игорь сказал мечтательно:

— «Победа»… Новенькая, как часы… только мотор перегрелся.

Потом стал слышен нарастающий шелест баллонов… Ближе, ближе. Проедет или нет?

Никто из ребят не обернулся. Все равно проскочит, — стоит ли зря унижаться?

И вдруг взвизгнули тормоза, и мотор мягко заворчал на малом газу.

Тут уж нельзя было не обернуться. «Мудрецы» обернулись и замерли, потому (что так бывает только в сказках.

На шоссе стояла новенькая «Победа-пикап», а рядом с ней высокий, широкоплечий человек в белой шелковой рубашке навыпуск, с двумя колодками боевых орденов. Неизвестно, узнал ли он «мудрецов», но «мудрецы» его узнали сразу. Да и как было не узнать эти короткие волосы ежиком, эти веселые голубые глаза, чуть вздернутый нос, под которым маленьким бантиком топорщились рыжие усики?

Да и как вообще не узнать человека, который целый вечер пробыл с ребятами в лагере, купался вместе с ними, играл в волейбол, а потом на костре так интересно рассказывал о взятии Минска?

Словом, это был товарищ Чуркин. Тот самый товарищ Чуркин, который в войну командовал партизанским отрядом, а теперь работал здесь в райкоме…

— Здравствуйте, товарищ Чуркин! — закричали ребята.

— Здравствуйте, ребята, — сказал он в ответ, — как дела?

Этого он мог бы и не спрашивать. Он, собственно, и спросил об этом только потому, что еще метров за сто, увидев, как шагали ребята, понял, что дела у них никуда не годятся…

Он остановился и начал этот разговор и нисколько не удивился, что вопрос его остался без ответа.

— Путешествуете? — опросил он снова. — Куда, откуда?

— Па-па родному краю, — сказал Владик, хотя собирался сказать совсем не эти слова.

— Ну вот и отлично. Я тоже нынче с утра по родному краю путешествую… Кстати, как у вас насчет воды? Не найдется? Жаль, а то радиатор выкипел. Дорога трудная — горы, песок…

Воды у ребят не нашлось, но Игорь вызвался сбегать.

— Куда же это ты сбегаешь, интересно. А? Тут, по-моему, и воды-то поблизости нет.

— А вот и есть, — упрямо перебил Игорь и, развернув планшет, отыскал голубую жилку, пробегавшую в этом месте, недалеко от шоссе.

— Ну, беги, раз так, — сказал товарищ Чуркин и достал из кабинки серый бидон — канистру. — Беги, а мы пока побеседуем.

Два желания на секунду столкнулись в Игоре. Ему очень хотелось послушать, что расскажет товарищ Чуркин, но еще больше хотелось ему сделать что-нибудь приятное этому веселому большому человеку, и, не раздумывая больше, он подхватил канистру и побежал за водой.

А «мудрецы» уселись на рюкзаки тут же, у края шоссе, и товарищ Чуркин тоже сел на рюкзак, и завязалась беседа.

Все, все рассказали мальчики: и о том, как поссорились с Гогой, и о том, как готовились к походу, и как шли, и о честном слове, которое они не сдержали, и о танке, и о барсуке, и о поправке, которую внесли в карту Генерального штаба.

— Внесли поправку… Это кто же? Вы внесли поправку? Так, что ли? — перебил товарищ Чуркин.

И тут «мудрецам» пришлось в первый раз покраснеть…

— А не много ли вы на себя берете, товарищи юные пионеры? Как у вас насчет скромности?.. Да, действительно поправка внесена, — произнес он, посмотрев на смущенных ребят, — серьезная, большая поправка… Но только не вами… Вот вы на разведку ходили, и девочки ваши ходили, повздорили, перессорились, а самого главного не заметили… Двойка вам по вниманию, товарищи разведчики! — И он опять посмотрел на мальчиков так строго, что ребята опять покраснели. Неприятно получать двойку даже в частной беседе.

— Так вот слушайте, — продолжал товарищ Чуркин: — озера сами не появляются. Это труд, свободный человеческий труд сносит горы, где нужно, осушает реки, а где нужно, создает и моря и озера… О больших новостройках вы знаете… А есть еще малые новостройки. Они тоже нужны, и о них знать тоже нужно. Текла тут без пользы одна речушка. Так себе, плохонькая речушка, а берега у нее хорошие, высокие берега. Вот мы и подумали: не внести ли поправку? Из бесполезной реки не сделать ли полезную?.. Собрались, поговорили с колхозным народом, и колхозники своим трудом подняли воду, поставили электростанцию, переделали кое-что по-своему, и стал на месте оврага пруд. А вы пришли да его и открыли и имя дали. «Пруд Солнца» — это ничего, название вы хорошо придумали… А кто его сделал, зачем и почему? Об этом вы не подумали. Давайте-ка, ребята, вашу карту, внесем еще одну поправочку: пометим, где тут электростанция, где плотина, где линия передачи. И я вам вот что советую: непременно сходите туда…

В это время вернулся Игорь с тяжелой канистрой. Товарищ Чуркин вылил воду в радиатор и жестом пригласил ребят в машину.

— Ну, садитесь, подброшу, успеем, может? — сказал он и нажал стартер…

Конечно, Игорь многое потерял, не услышав рассказа товарища Чуркина, но зато он и выиграл много. Всю дорогу он сидел в кабине и два раза, когда товарищ Чуркин закуривал, даже немножко правил рулем. Но тогда, конечно, машина шла тихо, зато всю остальную дорогу «пикап» несся на полном газу. Шесть мальчиков сидели на жестких скамейках, сощурив глаза, и смотрели, как разворачивается перед ними серая лента дороги. Ветер хлестал им в лица. Из уголков глаз ползли слезинки и высыхали тут же на висках. Красные кончики галстуков весело трепетали за плечами, встречные машины, как метеоры, проносились мимо, и слышно было, как воздушная волна упруго бьет в борт «пикапа».

А Игорь, закрытый ветровым стеклом, не чувствовал ветра, у него не слезились глаза. Но зато прямо перед ним дрожала стрелка спидометра, то и дело переваливая за сто.

Вот это была езда!

В счетчике спидометра быстро-быстро менялись цифры. Очень скоро они отметили положенные километры, и замелькали знакомые лагерные, насквозь исхоженные места. Кто-то из мальчиков хлопнул по кабине рукой, и, резко взяв на тормоза, товарищ Чуркин сразу остановил машину. Ребята мгновенно выскочили и, на ходу надевая рюкзаки, бросились к лагерю. И тут им пришлось покраснеть в третий раз: так неожиданно произошло все это, что они не успели даже поблагодарить своего избавителя. Он взмахнул рукой и умчался.

Но зато в ту самую минуту, когда горнист возвестил о вечерней линейке и когда даже Майя не ждала больше, из леса в походном строю показалось первое звено первого отряда.

Прямо с хода звено влилось в строй и во главе отряда встало на правом фланге.

И пока малыши строились и ровнялись, Майя подошла к «мудрецам», посмотрела на часы, на загорелые лица мальчиков и просто сказала:

— Спасибо, ребята!

А вечером семь костров горело в разных местах лагеря. Семь «мудрецов» рассказывали у костров о походе. Первый и второй отряды мирно сидели рядом, и вышло так, что докладчиком здесь оказался Лева.

Как он старался! Как ловко изображал он Тосю с ужом, и Гришу, и Игоря, и маленького Зайку с его колючим трофеем. А как ловко и деликатно ввернул он про «Гогу и Магогу» и их неприглядный бивак. Им даже не на что было обидеться, и, когда все захохотали, Гога и Маргарита хохотали вместе со всеми. Но был момент, когда Лева чуть-чуть не испортил себе этот чудесный вечер. Уж очень хотелось ему рассказать о том, что они сами видели электростанцию и плотину.

И Лева уже набрал полные легкие воздуха, чтобы поэффектнее выпалить эту фантастическую часть своего доклада, он уже открыл рот и уже сказал:

— А еще мы видели… — Но тут он вдруг вспомнил «военный совет» и разговор о пионерском слове, вспомнил Майино «спасибо» и разговор о галстуке, вспомнил почему-то глаза товарища Чуркина и в четвертый раз за этот день покраснел. Он почувствовал, как кровь хлынула к его щекам, и даже испугался немного. Но в неровном свете костра этого никто не заметил, и Лева, поборов себя, перевел дыхание.

— А еще мы видели, — сказал он, помолчав, — товарища Чуркина, он нас довез до лагеря и рассказал замечательно интересные вещи об электростанции, построенной на этом пруду… По-моему, ребята, нужно сходить туда всем вместе…

Леве долго и горячо хлопали.

А потом, когда погасли лагерные костры и со всех сторон потянулись ребята к большому дому, семь «мудрецов» опять сошлись вместе и пошли рядом, о чем-то переговариваясь между собой. Они то замолкали, то оживлялись вновь, и каждый раз разговор начинался одними словами: «А помнишь?..»

Хорошо, когда люди могут сказать друг другу: «А помнишь?..» А у этих мальчиков есть что вспомнить. Правда ведь?

#img_26.jpeg