1

Инспектор говорил витиевато, длинно и нудно. Щелкачев слушал и никак не мог отделаться от навязчивой мысли, что однажды он уже где-то видел этого человека, слышал его дребезжащий, надтреснутый голос, но где и при каких обстоятельствах, вспомнить никак не мог.

— Таким образом, как это ни прискорбно, — говорил инспектор, — я буду докладывать руководству, что положение дел на участке вызывает тревогу.

Он поправил огромные, в роговой оправе очки, пригладил ладонью редкие белесые волосы и тоном прокурора, выкладывающего неопровержимые доказательства, продолжал:

— Прошу заметить, что в своих выводах я опираюсь только на факты. Факты эти говорят сами за себя. Люди на участке живут в невыносимых условиях и перерабатывают. В результате имеют место случаи бегства людей с участка. Это — раз. Во-вторых, руководители участка проходят мимо того, что на прибывшую сюда молодежь оказывают влияние всякие рецидивисты. Впрочем, ничего в этом удивительного нет, если работой молодежи руководят бывшие преступники. Я имею в виду вашего горного мастера.

— Да-а, далеко идущие выводы, — задумчиво протянул Щелкачев.

Инспектор понял его по-своему.

— Не скрою, все это грозит руководителям участка большими неприятностями, может быть, даже организационными выводами.

Щелкачев поднялся из-за дощатого стола, отошел к печке и стал молча подкладывать в нее дрова. Он решительно не знал, как ему реагировать на эту отповедь. Возражать? Доказывать, что инспектор извратил факты? Разве не видно, что перед ним тупоголовый чинуша, типичный представитель вымирающего племени бюрократов?

Опять по-своему расценив молчание Щелкачева и его пристальный взгляд, инспектор заметил снисходительно:

— Ну, ничего-ничего. Ты, я думаю, на месте останешься. По неопытности это все у тебя. Учтется. Да и временный ты тут человек. Смысла нет менять. С самого начала настоящего партийного руководителя сюда надо было. А теперь что ж?..

— Слушайте, Сковородников, — с силой загнав полено в печку, перебил его Щелкачев. — Вы ведь раньше в горном управлении работали, по-моему? И не очень успешно. Как это вам удалось на кадровую работу попасть?

— Что-о?! — инспектор откинулся назад, позабыв, что он сидит не в кресле, а на простой табуретке, потерял равновесие, но ухватился обеими руками за край стола и вскочил на ноги. — Вам следовало бы… Вы… Ты… Речь идет о вашем, а не о моем несоответствии! Его, видите ли, не спросили, куда меня направлять работать! Можешь быть уверен, что если меня сюда послали, то с моими выводами посчитаются!

«Насос! — наконец вспомнил Щелкачев. — Точно — Насос. До чего же живуча порода!» Вслух же сказал, стараясь не горячиться:

— Посмотрим. Во всяком случае, не вам и не здесь я буду возражать против этих выводов, С вами мне говорить не о чем.

— Ах, так? Ну что ж, хорошо. Будем разговаривать в другом месте.

В палатку, пригнувшись, вошел Матвей. Смерив недружелюбным взглядом тучную фигуру Сковородникова, сказал обеспокоенно:

— Александр Павлович, Клыков работу бросил.

— Как бросил? Почему?

Матвей повернулся к Сковородникову и, глядя на него в упор, объяснил:

— Обиделся Васька. Магаданскому, говорит, начальству не по душе пришелся. Будто вот этот гражданин. — Прохоров ткнул пальцем в сторону инспектора, — сказал ему, что он здесь, на участке, по недоразумению очутился.

— Дубина! — с сердцем бросил Щелкачев Сковородникову и двинулся к выходу. Но инспектор преградил ему путь.

— Эт-то вы обо мне?! — тяжело дыша, выдавил он из себя.

— Нет, о Клыкове. Нашел на кого обижаться… — ответил Александр Павлович и нарочито осторожно, чтобы не задеть, обошел Сковородникова и вышел из палатки.

Лишь на одну секунду задержались в палатке Матвей и Сковородников.

Вересов, который в это время возвращался со смены, рассказывал потом, что сначала оттуда выскочил инспектор. Оглядываясь испуганно, он засеменил мелкой рысцой, петляя между деревьями, к прииску. Шикарная, отороченная смушкой шинель его была распахнута, и тяжелые полы обметали высокие снежные борта узкой тропинки, оставляя по обе стороны широкий, как от метлы, след.

Почти тут же из палатки высунулся Матвей Прохоров. Глаза его были изумленно вытаращены.

Удивленный Матвей — это уже само по себе было из ряда вон выходящим. Поэтому бульдозерист ожидал услышать какую-нибудь невероятную историю.

— Что это с ним?

— А черт его знает! Может, плитку или утюг забыл в Магадане выключить. Опять же рехнуться мог человек, или как?

Лицо Матвея снова приняло обычное невозмутимое выражение. Он глубоко, до самых бровей, надвинул шапку и зашагал по тропе на полигон.

Клыкова Александр Павлович нашел в общей палатке. Злой, насупленный Васька сидел одиноко возле холодной печки и сосредоточенно разглядывал снятый с ноги валенок.

— Здравствуй, Василий. Что, авария на городском транспорте?

Васька сердито буркнул в ответ что-то нечленораздельное.

— Так, поговорили, — засмеялся Александр Павлович. — А ну, покажи.

Он взял из Васькиных рук валенок с оторванной подошвой.

— Да-а, серьезная авария. На (капитальный ремонт, выходит, встал? А мне наговорили, что ты с участка сбежал. Значит, врут?

— Сбежал — не сбежал, а на участке мне делать нечего.

Неловкость и растерянность свою он старался, по старой привычке, скрыть за презрительной усмешкой и грубостью.

Но Щелкачев будто не заметил этого.

— Что же так? — деловито спросил он. — На повышение приглашают или обидел кто?

— Ха! Хотел бы я посмотреть, кто это меня обидит, — начал было Васька, но перехватил во взгляде парторга веселую смешинку и поспешил поправиться: — Был один, да ему теперь положение не позволяет.

— Смотри-ка, — удивился Щелкачев. — А я думал, ты не злопамятный…

— А это для кого как. За тобой я, не беспокойся, ничего не имею. А чтоб мне всякая скотина на любимую мозоль всеми четырьмя копытами становилась — бесполезно.

— Ну, спасибо и на том, что на меня зла не имеешь. А то, я действительно очень беспокоился, — иронически заметил Щелкачев, аккуратно поставил Васькин валенок на пол и отряхнул ладони. — В бригаду прощаться, надо думать, не пойдешь? Работают они — заняты. Опять же в глаза ребятам смотреть придется, объяснения потребуют — куда и почему. Так что валяй, тикай потихоньку.

— Воспитываешь?

— Дура! Если пьяница, к примеру, сам бросить пить не хочет, то его никакие доктора не вылечат. Так и с воспитанием. Самому себя воспитывать надо. Во всем…

Александр Павлович говорил с Васькой, стараясь исподволь поколебать его решение оставить участок. Ну, уйдет парень из коллектива, в который только-только начал врастать, а потом что? Не очень-то еще тверд на ногах парень, не свернул бы опять с дороги на темную тропку. Или попадет под начало к какому-нибудь деляге вроде Сковородникова и разуверится окончательно и в себе и в людях. Просто взять и не отпустить — тоже не выход. Этот ни расчета, ни документов ждать не будет — так убежит. Характерец!

И Александр Павлович все же нашел верный ход.

— Да, собственно, не о тебе и речь, — продолжал он. — Меня сейчас другое занимает.

— Это что же, интересно?

— Только если между нами. Идет?

— Какой может быть разговор? Могила! — Васька выразительно прикусил ноготь большого пальца и провел им по горлу: молчок, мол, даже под страхом смерти. Но спохватился и изобразил на своем лице полное равнодушие. — А в общем, как хочешь. Можешь и не говорить.

— Ну, ладно, верю-верю, — успокоил его Щелкачев. — Понимаешь, инспектор тут один приехал, из отдела кадров. Нашел у нас непорядки кое-какие, на то он и инспектор. Только кое в чем товарищ этот магаданский не прав. Обвиняет он руководство участка в неправильном отношении к людям. Заботы как будто мы о них должной не проявляем. И довод нашел: люди, говорит, с участка бегут. А у нас один Сорокин и ушел-то всего. Верно говорю?

— Факт, — подтвердил Васька. — И тот по нервной слабости драпанул.

— Возможно. Во всяком случае, один Сорокин — это еще не люди, а всего один человек и потому — исключение. Ну, а если за ним следом еще кто-то направился, то это уже люди — множественное число. И объяснить это уже сложнее. Вот и получится, что товарищ магаданский прав.

— Кто прав? — возмутился Васька. — Это тот, который в фетровых валенках, прав?!!

— Ничего не поделаешь, — развел руками Щелкачев. — Ну, ладно. Раз вопрос решен, то решен. Будь здоров.

Щелкачев направился к выходу.

— Ты погоди, парторг, — остановил его Васька. — Это что же получается? Товарищ этот твой магаданский мне в самую душу накапал, а я его же руку держать буду, да?

Александр Павлович пожал плечами. Васька рассмеялся:

— Ох, и хитер мужик!

— Кто хитер?

— Ты хитер. Воспитываешь все-таки? Вроде как бы из-за угла. А иголки у тебя большой нету — валенок подшить?..

2

Когда Сергею сказали, что с ним желает говорить «товарищ из Магадана», он подумал с досадой: «Ну, вот, опять…» Хотя никакого «опять» не было. Если не считать неприятной сцены расставания с ребятами на участке и памятного комсомольского собрания, то никто с Сергеем о его переходе в связь так пока и не разговаривал. Но все равно нервы его были взвинчены настолько, что шел он да эту беседу с чувством раздражения и Настороженности. Впрочем, утешал он себя, может быть, его вызывают по какому-нибудь другому делу, касающемуся работы? Вряд ли…

Инспектор принимал в кабинете председателя приискового комитета. Войдя туда и, к удивлению своему, узнав в человеке за письменным столом Сковородникова, Сергей и вовсе перестал ждать от этого свидания чего-либо хорошего.

Он остановился у самой двери и хмуро, исподлобья смотрел мимо инспектора в окно, из которого виднелся залитый солнцем заснеженный склон сопки. Только внизу, почти у самого ее подножия, чернели рядом две стройные молоденькие лиственницы — те самые…

Не здороваясь, Сергей спросил:

— Звали?

— А как же? А как же? — Сковородников вышел из-за стола, приветливо улыбаясь, мягко взял Сергея за локоть и подвел к столу. — Садись, рассказывай, как живешь, как дела. Ты же, можно сказать, мой крестник здесь.

Сергей не поверил в искренность отечески-покровительственного тона инспектора. «Чего ему от меня надо? — думал Сорокин. — Чего он лебезит?».

— В связи, значит, устроился? Слыхал, слыхал. Молодец!

Сковородников сел рядом с Сергеем и одобрительно похлопал его по коленке. Сергей метнул на него быстрый взгляд: не смеется ли над ним кадровик? Вроде нет.

— Со своей новой приятельницей вместе? Хе-хе, — посмеиваясь и многозначительно подмигивая, легко ткнул тот Сергея кулаком в бок.

Сергей и на этот раз не ответил ничего, только еще сильнее насупился и отодвинулся от инспектора.

— Ну-ну-ну, — примирительно занукал Сковородников. — Не сердись, браток. С тобой уж и пошутить нельзя. Я ведь тебя, дорогой товарищ, по делу вызвал. Так что садись, садись.

Инспектор прошел за письменный стол и грузно опустился на стул.

— Дело это весьма серьезное, и ты, как комсомолец, должен мне помочь. Я здесь в командировке с ответственным заданием — проверить, как на прииске поставлена работа с кадрами, какие условия труда и быта. Безобразий, какие творятся на вашем прииске, я до сих пор не встречал. Особенно на участке, где ты раньше работал.

— Н-не знаю, не замечал, — протянул Сорокин. — Какие безобразия? «Что ему от меня надо? — продолжал мучительно соображать он. — Что?!»

— Но-но, — Сковородников погрозил пальцем. — «Не замечал!» А удрал ты почему?

Сергей опять встал.

— Не легко там было — верно, а насчет безобразий я ничего не знаю. И не удрал я, как вы говорите, а перевели меня, по специальности.

— Я говорю? Это не я говорю, а весь прииск и дружки твои тоже. Ты пойми, зачеши я все это тебе говорю. С одной стороны, я за дело болею, а с другой — тебе помочь хочу. Сейчас ты в глазах всех дезертир и трус. Я, конечно, так не думаю. Речь о других идет. Представь теперь, что ты в райком или в газету писульку такую настрочил: надо, мол, на таком-то участке порядок наводить, и — мотивчики, мотивчики. Получится, что ты не дезертир и не трус, а принципиальный борец. Понял?

— Понял. — Сергей рывком поднялся. — Теперь все понял. Хватит! Только мне не писульки писать — мне работать надо.

Он решительно отстранил Сковородникова, преградившего ему путь к двери, и вышел.

Улица была пустынна. Время еще было раннее, но в поселке стоял густой морозный туман, и свет редких фонарей расплывался в нем бледными желтыми пятнами.

Сергей шагал посередине проезжей части, забыв застегнуть полушубок и не чувствуя мороза. «Да как же он смел обратиться ко мне с таким подлым предложением! Как он мог подумать, что я соглашусь на это?!» А где-то глубоко промелькнуло: «Как ты мог дойти до такой жизни, Сергей Сорокин, что к тебе обращаются с такими предложениями?..»

Конечно, этот тип и без него подстроит какую-нибудь пакость. Но что делать? Предупредить Александра Павловича? Написать ему анонимное письмо? Нет, это не выход…

И тут судьба, казалось, пошла навстречу Сергею. Справа заскрипела дверь магазина, обозначился на какое-то мгновение светлый расплывчатый квадрат, и на дорогу вышел сам Щелкачев. Сергей рванулся было к нему, но остановился в нерешительности: рядом с Александром Павловичем выросла из тумана знакомая коренастая фигура Васьки Клыкова.

— А-а! — узнал он Сергея. — Герой нашего времени! Не за эликсиром ли храбрости в магазин пожаловал? В детскую консультацию советую, — за молочком!..

— Погоди, Василий, — остановил его Щелкачев.

Но Сергей уже ничего не слушал. Он повернулся круто и, запахнув полушубок, зашагал обратно к конторе прииска.

Через несколько дней Щелкачева вызвали на центральный стан прииска и попросили, чтобы он пришел с Прохоровым.

— Кто вызывал? — спросил Александр Павлович у секретарши, шапкой отряхивая снег с плеч и ставя в угол лыжи. Матвей шел без лыж, по тропинке, и немного отстал.

— Бутов, — ответила секретарша. — Он у директора.

Щелкачев открыл дверь в кабинет:

— Можно?

— Входи.

Александр Павлович поздоровался.

— Не помешал?

Директор, немолодой уже человек, сидел за столом в накинутой на плечи горняцкой шинели. Он устало отмахнулся: чего уж, мол, спрашивать, все равно оторвали от дела.

Маленького роста, подвижной, Бутов — инженер по технике безопасности, он же секретарь партийного бюро прииска — спросил:

— Прохорова привел?

— Бредет где-то. А я на лыжах. В чем дело?

Директор нажал кнопку. В кабинет вошла секретарша.

— Когда явится Прохоров, пусть сейчас же отправляется к Левашову.

— Хорошо, Константин Игнатьевич.

Левашов был оперативным уполномоченным районного отдела милиции.

— Да что случилось, вы можете объяснить? — ничего не понимая, повторил Щелкачев.

— Садись и читай, — Бутов протянул ему несколько листков, исписанных витиеватым почерком.

Александр Павлович начал было читать, потом взглянул на подпись.

— А может, можно не читать? Я и без того знаю, что тут намалевано.

— Читай.

Бутов встал из-за стола и отошел к окну. Директор нервно постукивал карандашом по массивной пепельнице, сделанной из шестерни.

«Начальнику отдела кадров совнархоза. Копия: секретарю районного комитета партии. Копия: начальнику районного отделения милиции. Заявление…»

Сковородников пространно, в свойственном ему стиле писал о безобразиях, которые он якобы установил на участке Рокотова и Щелкачева. Все это Александр Павлович уже слышал от самого инспектора. Но заканчивалось заявление неожиданно:

«В завершение всего докладываю, что на вышеназванном участке была попытка учинить надо мной расправу. Будучи со мной вдвоем в палатке, некто гражданин Прохоров, отбывавший ранее наказание в местах заключения за уголовные преступления, а ныне работающий горным мастером, покушался на мое здоровье, а может быть, и на жизнь, при помощи первого попавшегося под руку оружия (полена). Поступок, а вернее, преступление это считаю следствием неправильного реагирования на критику и прямого подстрекательства со стороны тов. Щелкачева А. П., который по какому-то недоразумению является парторгом данного участка…»

— Надо же быть таким болваном! — в голосе Александра Павловича слышалось даже не возмущение, а искреннее удивление. Он посмотрел недоуменно на директора, на секретаря партийной организации и спросил: — Неужели вы в самом деле поверили всей этой галиматье?

Бутов подошел к столу.

— Цену сковородниковским выводам мы, конечно, знаем. Больше того, есть у меня сигналы, что кое-кого из наших людей Сковородников подбивал на прямую фальсификацию. Я в райком, будь уверен, послал вполне убедительное разъяснение по этому вопросу. Но вот последний факт…

— Ты представляешь, какой козырь у Сковородникова, если факт этот хоть настолечко подтвердится? — директор отмерил самый кончик своего мизинца.

— Учинять Прохорову допрос, пока мы во всем не разберемся сами, я не позволю, — решительно заявил Александр Павлович. — У меня нет никаких оснований верить хоть одному слову этого типа и нет никаких причин не доверять Матвею Прохорову. Неужели вам не понятно, как мы можем обидеть человека!?

— А ведь Щелкачев прав, — поддержал Александра Павловича Бутов. — Как бы нам не наломать дров.

— Ну что ж, — согласился директор, — попробуем сами с ним поговорить. Скажи там Елизавете Федоровне, чтобы она его сначала сюда пригласила.

Когда Матвей, наконец, явился, разговор с ним начал Александр Павлович:

— Слушай, Матвей, припомни, пожалуйста, что произошло между тобой и инспектором, который был у нас на участке.

Матвей пожал плечами.

— А что между нами могло произойти? Он же следом за тобой выскочил как ошпаренный.

— Как ошпаренный? А почему?

— Кто его знает. Я тоже удивился, из палатки высунулся, а он по тропке в лес нарезает, как заяц.

— А ведь это ты его напугал.

— Ну да?

— А вот почитай.

И Александр Павлович подал Прохорову последний листок инспекторского заявления. Прохоров взял бумагу и принялся читать ее, беззвучно шевеля губами. Дочитав до конца, он заглянул на оборотную, чистую сторону листка, словно ища там ответа, потом посмотрел на директора прииска, на Бутова, на Щелкачева — и вдруг захохотал. Невозмутимый Матвей хохотал так заразительно, что от смеха не смогли удержаться и остальные.

— Да как же… Так это он меня?.. А я-то, дурак, не мог понять, в чем дело. Рехнулся, думаю, или как? Ведь это я полено поднял, чтобы в печку подбросить. А он, значит, решил, что я его?.. Сиганул, что аж табуретку под нары загнал. И, как заяц, в лес, в лес…

Матвей отнесся к этому событию, как к забавному анекдоту, и, когда насмеялся вдоволь, лицо его приняло обычное невозмутимое выражение. Как бы ставя на этом инциденте точку, он спросил деловито:

— Вызывали-то зачем?

Ответил Бутов:

— Это я вызывал. Механизмов у вас много новых, надо по технике безопасности инструктаж провести. Мы с тобой здесь побеседуем, а потом уж ты у себя там с рабочими — сам. Подожди меня в приемной, я сейчас.

Матвей вышел.

Пожимая на прощание Бутову руку, Александр Павлович сказал:

— Знаешь что, Алексей Федорович? Если после всей этой истории с командировкой Сковородникова на наш прииск он останется на кадровой работе, то грош нам с тобой цена, как коммунистам. Не согласен?

— Согласен, Александр Павлович, согласен!

3

Со дня прибытия на прииск Сорокина и Полищука прошло несколько месяцев. На участке, на месте старого палаточного бивака, вырос небольшой поселок: три трехквартирных домика, два больших жилых барака, контора, магазин…

От прииска к участку протянулись провода электропередачи, телефона, радио. Ушла работать на участковый телефонный узел Катя.

Менялось все. Но неизменным оставалось отношение к Сергею его бывших товарищей. Несколько раз искал с ним встречи только Григорий, но и тот оставил эти неудачные попытки. Холодно отзывалась по телефону Катя.

И вот судьба снова столкнула Сергея с этими людьми…

Дверь палаты приоткрылась, и показалась белокурая головка Клавы.

— Ну, что я говорила! Явился этот уже, из газеты, Тележкин. Пустить?

— А ты у героя спроси, — посоветовал Кротов. — Интервью ведь у него брать будут. Разбуди и спроси.

Клава не уловила иронии.

— Почему у него? И у тебя. Ты ведь главным спасателем был.

Сергей резко приподнялся на койке.

— Ты?!

— А ты не умиляйся, — немного растерявшись, начал объяснять Василий, но Сергей не слушал его.

— Зови, зови Тележкина! — решительно сказал он Клаве и, когда обвешанный фотоаппаратами корреспондент вошел в палату, показал ему на Кротова. — Вот к нему. Он будет рассказывать…

Но интервью не удалось: пришли новые посетители. Это были Щелкачев и Аромян. Саркис даже не удостоил Сергея взглядом. Александр Павлович приветливо кивнул ему.

— Здравствуйте, — ответил тот и отвернулся к стене.

Щелкачев подошел к его койке.

— Как дела, таежник? Отогрелся уже?

— Спасибо, ничего, — не поворачивая головы, буркнул Сергей.

— Ну, а сердишься на кого?

Сергей не ответил.

— Ну, ладно, об этом потом. А мы к тебе с новостями и за советом, комсорг, — повернулся Александр Павлович к Василию. — Рассказывай, Саркис.

— А чего тут рассказывать?! Все понятно получается. Было вчера собрание на участке, которое ты готовил. Четырнадцать человек выступило. Все, как один, за.

— Правда? — оживился Василий. — Доклад кто делал?

— Никаких докладов не было. Я два слова сказал. За работу нас хвалят, сказал, но этого мало. Соревноваться за звание участка коммунистического труда надо. И знаешь, какое предложение еще было принято? От милиционера отказаться!

— Хорошее предложение, — согласился Кротов. — Я об этом тоже думал.

— Ты думал! А знаешь, кто это предложение внес? Вася Клыков — вот кто!

— Не может быть!

— Вот тебе и не может быть, — торжествовал Саркис.

— Ох, боюсь, не от старой ли это у него нелюбви к милиции, — пошутил Василий.

— Не думаю, — серьезно сказал Щелкачев. — И давайте договоримся не оскорблять друг друга подозрениями. Этак под любое хорошее дело можно гнилой фундамент подвести.

— Правильно, — согласился Кротов. — Ну а советоваться вы о чем хотели?

— Ты распадок Чистый знаешь?

— Знаю. Километрах в двадцати от участка.

— В двадцати пяти, — уточнил Щелкачев. — Горное управление решило открыть там прорабство, подчиненное нашему участку. Место голое, необжитое. А время трудное, не легче, чем зимой, — днем слякоть, а ночью еще морозы крепкие. Давай решим, кого туда посылать.

— Пойду я! — выкрикнул Сергей, и в его охрипшем от волнения голосе слышались и надежда, и страх, что не поймут, не поверят, и просьба, и решимость.

— Скажите, пожалуйста! — после довольно продолжительной паузы протянул Кротов. — Такой благородный порыв…

Но Щелкачев перебил его:

— Подожди, Василий. Ты, по-моему, не все знаешь.

— Например?

— Например, что Сорокин оказался выше всяких обид и, где надо, проявил настоящую принципиальность и, если хочешь, смелость.

— Ой ли!

— Вот тебе и «ой ли». Товарищ корреспондент, не будет разглашением редакционной тайны, если вы нам скажете, кто послал в газету материал, в котором разоблачались фокусы бывшего инспектора по кадрам Сковородникова?

Тележкин, который, склонившись над тумбочкой возле койки Сергея, что-то быстро строчил в своем блокноте, поднял голову.

— Какая тут может быть тайна? Сорокин прислал нам письмо с подписью. Мы ее не поставили только потому, что пользовались и другими источниками.

…Идти было трудно. Ноги то проваливались в проталины, то натыкались на твердые, как валуны, промерзшие кочки.

Сергей остановился, сбросил тяжелый рюкзак, присел и, поджидая остальных, закурил. Над окутанной голубоватой дымкой тайгой занимался рассвет. Звенели под осевшим ноздреватым снегом весенние воды.

Сергей привстал и, сложив руки рупором, закричал во всю силу своих молодых, здоровых легких:

— Ого-го-го-го-го-го-о-о!

Прислушался, ожидая ответа, и неожиданно услыхал совсем рядом дружный хохот.

— Это что, проявление восторга или дитятко в тайге потерялось? — спросил, появляясь из-за кустов, Василий Кротов. За ним показались Саркис, Григорий и Васька Клыков.

— Отдыхать не будем, — сказал Григорий. — Совсем немного осталось идти.

Сергей вскочил на ноги. Григорий тронул его за локоть и показал в ту сторону, откуда они шли, на сияющий под солнцем склон заснеженной сопки.

На ярком фоне темнела маленькая человеческая фигурка, в руках которой трепетал на весеннем ветру, как флажок, красный шарфик. Это Катя провожала друзей.

Сергей сорвал шапку, помахал ею над головой. Потом легко забросил за спину рюкзак и снова зашагал вперед, встречь солнца, туда, где их ждали новая работа, новые трудности, большие и маленькие победы над собой и над суровой северной природой.