Нет, поймите правильно! Кто же откажется от лишнего родственника? Особенно когда живешь вдвоем с мамой и других близких у вас — только вредный кот Барс! Но если у человека нет дедушки, это значит, нет и уже не будет.

Маша исподлобья смотрела на старика. Он что-то говорил, кивая на забор, где визжала пила. Пускать в дом незнакомого и, кажется, немного тронутого человека не хотелось, а объясняться под визг пилы было трудно.

— Пойдемте на улицу! — прокричала Маша и, обойдя старика, направилась к калитке.

Оглянулась — он стоял, обиженно нахохлившись. Совсем старый дед. Безобидный. И Маша решилась. Взяла его легкий чемоданчик и пошла обратно к дому. Обрадованный старик семенил рядом.

Она провела старика в мамину комнату и закрыла окно. Визг пилы стал тише.

— Вот это дедушка, вот это бабушка, — Маша показала фотокарточку на стене. — Бабушка далеко живет, с маминой старшей сестрой. А дедушка умер.

Старик молчал. Ей захотелось объяснить то же самое как-нибудь посолидней:

— Отсюда вытекает, что вы не являетесь моим дедом.

— Почему же? — возразил старик. — У каждого человека есть мама и папа. Стало быть, и дедов у всех по двое.

Маша наконец поняла:

— Вы папин папа…

— А что не так? — Старик насторожился. — Ты странно говоришь. Разочарованно.

— Да нет, ничего. Погостите, раз приехали. — Маша не смотрела на старика. — У нас фрукты дешевые, а рыбу вообще не знают, куда девать.

Старик уселся на диван и снизу вверх заглянул ей в глаза:

— Ну-ка, давай честно! Чем тебе не нравится твой отец?

— Тем, что его нет, — ответила Маша. — А так все в порядке. Героический папа, врач, погиб в Африке при исполнении служебных обязанностей. Я тьму таких историй знаю. Как у кого нет отца, так он обязательно погиб при исполнении служебных обязанностей. Правда, врач в Африке у меня одной, а у других моряки, летчики и капитаны воздушно-десантных войск. Старик вскинул голову.

— Мой сын был дипломатом и разведчиком, — строго и торжественно сказал он. — А погиб он в Анголе из-за чужой дури. Какой-то неграмотный негр с автоматом застрелил его за то, что у него белая кожа и хорошая одежда. Я сам об этом узнал только на днях.

Маша не знала, верить или не верить.

— А почему тогда мама…

— Мама не могла тебе сказать всю правду. Я же сидел в тюрьме, — непонятно объяснил старик.

Ничего себе дедуля!

— Я в американской тюрьме сидел, — уточнил старик и добавил виноватым тоном, как будто извинялся за собственное вранье: — Был осужден на пожизненное заключение. Я, видишь ли, тоже разведчик.

«Штирлиц сидел на проводах и делал вид, что читает газету», — вспомнила Маша. Старик был похож скорее на огородника Триантафилиди, чем на разведчика. Хотя, если рассудить, разведчик и не должен быть похож на разведчика, а то бы его моментально поймали.

— Разведчики — в кино, а в жизни они где-то далеко и как бы не взаправду, верно? — сказал старик.

— Ага, — согласилась Маша. — У меня нет ни одного знакомого разведчика.

— Уже есть. Осталось только привыкнуть и поверить. Вот приедет мама, и мы вместе обо всем поговорим. А сейчас пойдем гулять. — Старик потянул ее за руку. — Покажешь мне город, поболтаем о вещах попроще. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть.

Они вышли на крыльцо. Ключ от дома, как всегда, лежал под половичком. Маша заперла дверь и сунула ключ обратно.

— У вас все так делают? — спросил старик.

— Нет. Кому нагибаться лень, те прячут ключ за дверной косяк.

— И что, не воруют? — удивился старик.

Маша огорченно вздохнула:

— Не воруют! У нас же «охранная сигнализация».

На скамеечке против дома сидела бабка Никифоровна. У нее там был наблюдательный пост. Шаркая тапочками и пыля, как телега, бабка кинулась к соседнему дому.

— К Петровне, — заметила Маша. — А Петровна скажет Галимовне. Это и есть укропольская «охранная сигнализация». Если появляется кто чужой, за ним глядят изо всех окон. Не потому, что люди у нас недоверчивые, а потому, что всем интересно, что за человек, откуда, к кому приехал. Погодите, вот пойдем обратно, и будет нам почетный караул: на каждой лавочке по три бабки… Дед, это город, в котором ничего не случается. Дождь пошел — уже большое дело, соседям есть о чем поговорить.

Старик шел, блаженно щурясь на солнышко, и втягивал носом воздух.

— Персиками пахнет… Эх, Муха, я уже думал, что никогда не пройду по улице без конвоя!

— А как же вы из тюрьмы вышли, когда у вас было пожизненное заключение? Убежали?

— Нет, меня так выпустили. Жизнь-то моя кончилась! Нельзя быть разведчиком в семьдесят лет. Я уже ни для кого не опасен. Вот меня и выпустили, чем попусту кормить.

— Как вас зовут? — спросила Маша и подумала, что с того вопроса надо было начать. Невежливо получилось.

А дед чмокнул ее в лоб и сказал:

— Николай Георгиевич, а для тебя — дедушка. Зови меня на «ты». Пожалуйста. Очень хочется, чтобы кто-нибудь звал меня на «ты» и «дедушка».

— А уж как мне хотелось дедушку! — ответила Маша и прижалась к нему. — Или хоть дядю какого завалященького. Знаешь, как трудно без родных?!

— Знаю, — кивнул дед.

Он больше ничего не сказал, но Маша очень хорошо его поняла. У нее и мама, и друзья, и учителя, и еще куча добрых знакомых. А у деда много лет были только тюремные надзиратели да сокамерники.

— А плохо в тюрьме? — спросила она.

— Как тебе сказать… Кормили неплохо, и вообще было много такого, что в России есть не у всех. Даже телевизор со спутниковой «тарелкой». Но это кошачье дело — наесться и лечь у телевизора. А человеку нужно еще кое-что, и как раз этого нет даже в самой лучшей тюрьме. Свобода, например, очень нужна. И работа по душе. Я там выучил два языка вдобавок к тем двум, которые уже знал. Но ведь без толку, Муха! Это все равно что построить корабль в пустыне: он же никому не нужен, потому что не поплывет никогда.

— Мне нужен. Поможешь мне английский учить, — утешила деда Маша. — Как ты меня называешь?

— Муха. А что, не нравится?

— Нет, наоборот. Меня еще никто так не звал. Давай я буду Муха, а ты — Дед.

— Давай, — согласился разведчик, и они пожали друг другу руки.

Так, разговаривая, Муха и Дед свернули в короткий переулок без названия и вышли к Торговой улице. Дома на ней древние, все в два этажа. Лет сто назад в каждом таком доме был магазин, а над ним, чтобы далеко не ходить на работу, жил хозяин-купец. Теперь на Торговой не осталось ни одного магазина. Их поделили на темноватые и тесные квартиры. Одна из них Маше очень даже хорошо знакома. А мелькнувшая в окошке рыжая взлохмаченная голова знакома ей еще лучше.

— Дед, — остановилась Маша. — Тут живет парочка макроподов. Так ты не обращай на них РОВНО НИКАКОГО ВНИМАНИЯ.

Дед подумал и сказал:

— Ладно. Только тебе придется их показать, чтобы я знал, на кого не обращать внимания. А то я до сегодняшнего дня думал, что макроподы — это аквариумные рыбки.

— Макроподы — это безбашенные придурки. Ты сам их узнаешь, — пообещала Маша. — А я не могу показать. Я же не обращаю на них внимания, а если покажу, то выйдет, что обращаю!

Тут и начались.

Первым на улицу выскочил Петька Соловьев и завопил:

— Незнамова! Тебя почтальон искал!

Маша отвернулась.

— Незнамова! Спроси, зачем!

Маша взяла Деда под руку и потянула, чтобы он шел быстрее.

— Он тебя хочет подписать на журнал «Текущие проблемы нефтегазодобывающего комплекса»! — надрывался Петька.

Машина мама говорила, что у него обостренное чувство юмора. Наверное, из-за этого обострения никто, кроме самого Петьки, не понимал его шуток.

— Одноклассник? — спросил Дед.

— Хуже. Не смотри на него! — стараясь не шевелить губами, пробурчала Маша. — Мы в одной квартире жили до восьми лет. А сейчас — да, одноклассники. — Она повысила голос, чтобы Петька слышал: — А кто ты по званию? А сколько у тебя орденов?

— Полковник, — ответил Дед. — А насчет орденов — точно не помню. Я их и не надевал ни разу.

Маша не удержалась и показала Петьке язык. Съел?! Все-таки Укрополь — не Москва и не Сочи, где даже генералы запросто ходят по улицам. В Укрополе живут всего двое полковников-пенсионеров. Чуть какой праздник, их зовут в школу выступать.

Петька с разинутым ртом остался посреди улицы. Но тут навстречу Маше с Дедом вышел самый коварный противник — дошколенок Динамит. Петьке в крайнем случае можно было дать по шее, а на Динамита у Маши рука не поднималась.

Динамит подтянул короткие штанишки, прижал руку к груди, другую вытянул, как памятник, и с выражением начал:

— Александр Сергеевич Пушкин. В альбом Незнамовой. Стих.

— Брысь! — топнула ногой Маша.

Вредный малолетка на всякий случай отбежал шагов на пять и стал дразниться:

— Незнамова — девочка-милицанер! Милицанерша!

— А говоришь, ничего интересного в Укрополе не случается, — заметил Дед. — По крайней мере одно неповторимое событие сейчас происходит.

— Какое? — не поняла Маша.

— Ты становишься девушкой. А эти твои макроподы — еще мальчишки. Старший подучивает младшего, верно?

Маша кивнула.

— Он в тебя влюблен! — заключил Дед.

— Скажешь тоже! — фыркнула Маша. — У него дня не проходит без фокусов. То всю морковку в огороде воткнет вверх ногами и зовет посмотреть: «Чудо природы, Незнамова!» А то рожу на моем окне нарисовал. Масляной краской, представляешь? Я просыпаюсь — глядит. Потом целый час ее ножом соскабливала!

— Мальчишки, — повторил Дед. — Такая у них любовь. Они хотят, чтобы девочка их заметила, но всего стесняются. «А что она скажет, если позвать ее в кино, вдруг не пойдет?» «А что скажут одноклассники, если я стану дружить с девчонкой?» Больше всего они стесняются показать, что стесняются. Поэтому и ведут себя кое-как.

Улица кончилась. Далеко впереди, за кукурузным полем, блестело море.

Дед глубоко вдохнул — наверное, думал, что сюда уже долетает морской воздух. Его брови поползли на лоб.

— Ветер с тарного завода, — объяснила Маша. — Там чинят бочки от селедки. Ну, и новые делают. Во-он он, видишь?

Старые бочки лежали во дворе завода египетскими пирамидами. Их были тысячи, и каждая воняла.

— Господи, — схватился за голову Дед. — Ну почему люди так себя не любят?! Многие выкладывают большие деньги, чтобы просто пожить у моря! А вам почему-то нравится жить от моря в двух километрах и нюхать тухлую селедку.

Маша слышала такие разговоры от курортников.

— На берегу жить плохо, — сказала она. — Сырость в доме, особенно зимой, все плесневеет, мокрицы ползают. А на тарном полгорода работает. Тухлую селедку нюхать никому не нравится, но ведь надо на что-то жить.

— Да, конечно, — остыл Дед. — А пляж у вас есть? Я хотел купить суиминг шортс, — по-английски сказал он и перевел: — Шорты для плавания.

— На пляже?

— Да.

— Шорты для плавания?

— Ну да, Муха! Разве я непонятно говорю?

— Вроде по-русски, — признала Маша. — Но, понимаешь, на пляжах у нас загорают, а вещи продают в магазинах. Плавают в плавках, а в шортах просто ходят.

— Совсем как тридцать лет назад, — заметил Дед.

— В Сочи на пляжах есть магазинчики, — вспомнила Маша и покосилась на костюм Деда. Конечно, ему не мешало бы одеться полегче. Хоть бы галстук снял, что ли. — А у нас один магазин одежды, на улице генерала Феклушина. Хочешь, вернемся?

— Кредитные карточки там принимают? — спросил Дед.

— Откуда мне знать! То есть вообще я видела кредитные карточки, — уточнила Маша, чтобы не показаться совсем дремучей. — По телику. Но эффект присутствия был замечательный!

— Все ясно, пойдем к морю, — улыбнулся Дед.

Ветер гнал волны по кукурузному полю. В шелесте листьев слышалось деревянное постукивание — это ударялись друг о друга созревшие початки. Сзади что-то взвизгивало и дребезжало. Маша оглянулась и прыснула: Петька с Динамитом, но в каком виде!

Петька вырядился в душный черный комбинезон с нашивкой «Егеря Укрополя». За собой он тащил подпрыгивающую на камнях тележку с веслами. А Динамит два раза обернулся офицерским ремнем и нахлобучил матросскую бескозырку. Из-под околыша торчала газета, подложенная, чтобы бескозырка не сползла до плеч. Называется, принарядились для знакомства с полковником.

— Что это за униформа? — поинтересовался Дед. Понятно, он спрашивал не про Динамита.

— Почему «уни»? Просто форма. Это нашей команды по пейнтболу. Знаешь, когда все бегают и стреляют друг в друга шариками с краской?

— Знаю, — кивнул Дед. — А «униформа» я сказал на английский манер. Ты поправляй, когда я неправильно говорю.

Маша не успела ответить. Мелко топая, их обогнал Динамит. Перегородив Маше с Дедом дорогу, вредный дошколенок привычным жестом прижал руку к груди, другую вытянул и завел свою шарманку:

— Александр Сергеевич Пушкин. Ода на восшествие Незнамовой на престол.

Подошел Петька со своей тележкой и встал, опустив глаза. Ясно: «оду» сочинил он, а не малолетний Динамит, который даже слова такого не знал и говорил не «ода», а «о, да!».

— Посмеялись? — мрачным голосом спросила Маша. — А теперь брысь отсюда!

— Погоди, Муха, — вступился за макроподов Дед. — Мальчики ничего плохого не хотели.

— Я Динамит! — басом представился малявка. Прозвище нравилось ему больше, чем имя — Демид.

— Очень приятно. А я — дедушка Коля, — ответил Дед и обернулся к Петьке: — Насчет «грохота боя» я понял: это про пейнтбол. Но почему Маша должна спускаться к тебе с веревки?

— Мало ли… В бою всякое бывает. Когда так откуда-нибудь прыгаешь, а когда с веревки, — объяснил Петька и разгладил свою нашивку «Егеря Укрополя». — Товарищ полковник, а вы какого рода войск?

— Военный пчеловод, — отшутился Дед и кивнул на весла, привязанные к Петькиной тележке. — Покатаешь нас на лодке?

— Можно, — солидным тоном сказал Петька и загорелся: — А хотите, сплаваем на Кампристань? Там Самосвал свою подводную лодку испытывает! Классная подлодочка, даже на колесах, чтоб к машине прицеплять и возить. Ее с утра спускали на воду, да я не досмотрел. В бухте для нее мелко, она сразу села на дно — и ни туды ни сюды. Сейчас, наверно, уже сняли. А если не сняли, то мы просто так на лодке покатаемся.

Что-то необычайное происходило сегодня в городе, где ничего не случается. Одной только угнанной «Скорой помощи» под обрывом и маминой телепередачи хватило бы укропольцам на полгода разговоров. А тут еще появился Дед — настоящий полковник разведки. И начальник укропольской милиции Самосвалов доделал свою знаменитую подводную лодку!

Четвертое событие было не таким заметным, но тоже важным: как-то само собой получилось, что Маша помирилась с Петькой. А ведь целый месяц была с ним в ссоре.