Драться они, конечно, не стали. И даже гадости друг другу говорили не каждый раз. Маша спросила:

— А почему ты Курицына?

— Я как мама. Они с папой поженились перед отъездом в Америку, когда ей было поздно менять загранпаспорт. Вот она и осталась с девичьей фамилией… А ты внучка того самого генерала Алентьева? Жалко, я раньше не догадалась.

— А то что?

— Ничего! — отрезала Кэтрин. — Это не меняет дела!

— Чем я тебе не нравлюсь? — спросила Маша. — Ты же не знаешь меня.

— Всем. Знаю, — ответила Кэтрин, и разговаривать стало не о чем.

В полном молчании они сидели на кухне. Кэтрин питалась блинами. Вилку она держала в левой руке, а нож в правой. То и другое — тремя пальцами, а свободные безымянный и мизинец оттопыривала, как будто ей противно. И пилила блин тупым столовым ножичком с таким видом, как будто делает хирургическую операцию.

А у Маши в руке была трубочка из блина с селедкой. Она каждую секунду проваливалась сквозь землю из-за того, что в руке, а не на тарелке, и не могла заставить себя доесть.

Подошел Эдик, ткнулся Маше носом в колени: «Поиграем?»

— Фу! — завопила Кэтрин.

Маша с ужасом подумала, что ей придется здесь ночевать.

Вернулась сдобная, добрейшая тетя Ира и сразу все поняла:

— Кошка, а почему вы сидите по разным углам?

— Я Кэт! — огрызнулась Кэтрин.

— По-английски кэт, а по-русски кошка, — заученно ответила тетя Ира. Чувствовалось, что этот разговор повторяется не в первый раз. — Представляешь, Маша, мы четырнадцать лет растили дочку Катю, а когда она получила паспорт, оказалось, что среди нас жила американка Кэт! Как она уговорила паспортистку поменять имя — загадка века… Горе мое, — повернулась к дочери тетя Ира, — ну хоть сейчас признайся, что ты ей наплела?

Побагровев, Кэтрин сорвалась с табуретки и убежала.

— Она родилась в Америке, — сказала тетя Ира.

Маша кивнула: знаю.

— Дома мы говорили по-русски, но есть еще улица и телевизор. Первое слово Катька сказала по-русски — «мама», как положено. Второе — по-английски: назвала отца «дэдди». Когда мы вернулись четыре года назад, она уже была законченной американкой. Для нас Москва — это друзья, воспоминания детства, знакомые места, на которых глаз отдыхает, словом — Родина. А Катька видит только грязь, бомжей, наркоманов, которых, кстати сказать, в Америке ничуть не меньше. Только ей, маленькой, там не показывали, хотя, может быть, и стоило… Я ведь не случайно говорю, — добавила тетя Ира.

— Понимаю, — сказала Маша, — вы хотите, чтобы мы с ней подружились?

— Нет, подружек у нее как раз полно. Катька собирает девочек, которым чего-то не хватает. Одна некрасивая. У другой отец год сидит без работы и, кажется, уже полюбил бутылки собирать. У третьей какой-то домашний мрак, и она живет у тетки. И вот Катька с ними ходит и буквально на все говорит: «У нас», то есть в Америке. «У нас так не носят», «У нас так не строят», «У нас в таком случае нанимают адвоката». При этом настоящей американской жизни она не знает — из кино нахваталась. А эти дурочки смотрят ей в рот. У Катьки полно друзей в Америке. Она с ними каждую ночь болтает по Интернету, получает рекламные футболочки-кепочки и раздаривает этим дурехам. А они смотрят ей в рот и мечтают уехать в Америке, конечно, доллары валяются под ногами.

— Я бы тоже хотела пожить в Америке. Только не на любых условиях, — сказала Маша.

— Ты в институт поступать собираешься? — спросила тетя Ира.

— Да, в университет, на факультет журналистики.

— Значит, понимаешь, что ни в Америке, ни в любой другой стране тебя никто не ждет. Надо чему-то научиться, а потом ехать: хочешь — туристом, а хочешь — журналистом. А у этих дурочек одна цель: Америка навсегда, поскорее и любой ценой. Посудомойкой, танцовщицей в баре, фиктивной женой какого-нибудь бродяги. Мне горько, что моя дочь их сбивает с толку. Конечно, в первую очередь жалко ее. Она заявляет нам с отцом: «Исполнится восемнадцать лет — уеду».

— А чем я могу помочь? — спросила Маша.

— У нее нет соперниц в классе. Учеба, спорт, компьютер, мода — все знает, во всем разбирается.

— И вы считаете, что если я буду лучше… — начала понимать Маша.

— …то хотя бы перетянешь от нее девчонок. А может, и на Катьку повлияешь.

— Я думала о чем-то в таком роде. Не то чтобы подруг у нее переманивать, но думала, — призналась Маша.

Ей хотелось расспросить тетю Иру еще о многом, но тут пришли Дед и Сергейчик. Они топали, громко разговаривали и поминутно спотыкались об Эдика.

— Ого, блины! — подскочил к столу Сергейчик. — А первое?

— Готово первое. Не суетитесь, полковник! — пыталась успокоить мужа тетя Ира. — Вам здесь накрыть или в столовой?

— В столовой, по-парадному. А Кошка еще не пришла?

— Дома Кошка. На меня дуется.

— Из-за чего на этот раз? Надеюсь, ты не обидела Бритни Спирс? — забеспокоился Сергейчик.

— Нет, я только припомнила Кошке историю с паспортом.

Сергейчик пошел мыть руки, а Маша спросила Деда:

— Он жив?

Дед посмотрел за окно, понял, откуда она все знает, и заметил:

— Был жив, когда в «Скорую» грузили. Сергейчик считает себя виноватым. Он бежал за этим «жигуленком», руками махал, и думает, что водитель с перепугу попал в аварию. Хотя вряд ли. Он вообще был не в себе. Мы сначала увидели его из окна: стоит у машины, схватился за дверцу и шатается. Сергейчик говорит, что лицо у него было не то разбитое в кровь, не то просто красное, а я не разглядел. Пока добежали, он уже далеко уехал. Болтался от тротуара к тротуару. Потом свернул, пропал, и вдруг слышим — удар… Мы подумали, он угонщик — пьяный или неопытный. Или и то, и другое.

— Вот зачем вы стояли у «жигуленка», когда от него крышу отпиливали, — поняла Маша. — Хотели узнать, кто там — угонщик или хозяин?

— Мы много чего хотели узнать, в том числе и это, — подтвердил Дед. — Документы у него в порядке: Федоров Илья Федорович, на него и машина зарегистрирована в ГИБДД. А лицо разбито страшно. Может, он и не Федоров, а Иванов-Петров-Сидоров — с фотокарточкой не сравнишь.

— Думаешь, он связан с кражами во дворе? — спросила Маша.

— Не знаю. Подозрения у нас… — начал Дед. Его оборвал крик Сергейчика:

— КТО ЗАХОДИЛ В МОЙ КАБИНЕТ?!!

Он кричал испуганно и страшно, как будто вдруг очутился в незнакомом, жутком месте и не знал, что делать: бояться или пугать. Маша вспомнила, как Эдик прыгал в кабинете. Потом туда никто не заглядывал, только Кэтрин выпустила щенка. Наверное, он все-таки грохнул что-то ценное.

Но когда Маша вместе со всеми вбежала в кабинет, никаких следов щенячьих бесчинств на полу не наблюдалось. Сергейчик стоял бледный, с проводком в руке. Проводок тянулся к большому компьютеру, а конец, который сейчас держал Сергейчик, был еще недавно подключен к ноутбуку. На столе, заваленном книжками и лазерными дисками, бросалось в глаза пустое место. Ноутбук исчез. У Сергейчика было такое несчастное лицо, что Маша сразу поняла: случилось нечто похуже, чем пропажа дорогой вещи.

— Что там было, Сережа? — участливо спросил Дед.

— Программка одна, — серыми губами вымолвил Сергейчик. — Я готовил для лекции.

— Секретная?

Не ответив, Сергейчик опустил голову и закричал в пол:

— Кто заходил в мой кабинет?!

Маша хотела признаться, что она, нечаянно, а ноутбук тогда был на месте. Но се опередила Кэтрин:

— Это она! Я знаю! Она Эдьку в кабинете закрыла! И ноутбук твой выбросила, чтобы мне насолить!