Газопровод не действовал уже лет двадцать.

Точка выхода «Турецкого потока» на берег считалась небезопасной. Якобы там складировалась старая военная техника, отслужившая своё. Примерно половина железок являлась роботизированной – безэкипажные танки, автономные подводные аппараты, боевые андроиды. Поговаривали, что военные машины периодически «просыпаются» и начинают заниматься тем, что умели раньше.

Однако по факту, трудность посещения «Турецкого потока» заключалась в другом. Зона находилась под запретом. Официально – из-за повышенной биологической и радиационной опасности.

Надо сказать, Система вообще не любила, когда люди выезжали за городскую черту. Посещение островков дикой природы приводило к потере накопленных скидок на обновления антибиотиков и питьевую воду. Система прямо-таки ревновала к природе. Это чувствовалось во всём. В мелочах. Например, в зданиях, принадлежащим Системе, было трудно отыскать живые цветы. Она любила голографические.

На территорию газового комплекса я пробрался через подземные коммуникации. Те трассы оказались полузатоплены, из-за подъёма грунтовых вод или по причине размыва береговой линии. Оборудование, которое когда-то откачивало стоки, сейчас…

Работало?

Я едва не упал в отстойник.

Считалось, что зона «Турецкого потока» необитаема. Однако канализация просто кишела жизнью. По подземным тоннелям слонялись бомжи, и об этом не знали на «большой земле». Конечно, кто должен, тот был в курсе. А кто не должен – то есть абсолютное большинство – нет.

Здешнее население обслуживало нехитрую инфраструктуру. Однако сам огромный газопровод не работал.

Значит, работало нечто другое.

Пьяные, дурно пахнущие, в ужасных лохмотьях, люди сновали туда-сюда с разводными ключами, сантехническими приспособлениями, с мотками силовых кабелей. Попался один с промышленным ноутбуком.

Я не верил глазам: это рабочие… это бомжи. Бомжи на зарплате. Именно так. Им платили за то, чтобы они работали бомжами. Они даже могли иметь некую свободу в пределах комплекса, но вряд ли их отпускали на волю.

В канализационных трассах, из-за смрадного тумана, раздавались то выстрелы, то пьяные крики. Радостные и не очень.

Один раз, вдали, удалось разглядеть патруль, похожий на полицейский.

В сточной воде, параллельным мне курсом, проплывало бревно. Но странное: вода вокруг него кипела. Я присмотрелся. Оказалось, труп осла, который, в отличие от меня, уже успел собрать приличную аудиторию. Его плоть рвали пираньи. Я почти не удивился. Или здесь есть радиация, или над генетикой местной фауны поработали умельцы.

Иногда в подземелье раздавались странные звуки: будто оно тяжко вздыхает. Или вдали, в глухом и тёмном углу, испускает последний вздох старое чудовище.

Я набрёл на бездомного, который прилёг у теплотрассы. Вокруг него вился рой патрульных мух – такие есть в неблагополучных кварталах Берлина-3. Они мониторят санитарную обстановку. Бездомный хлопнул по плечу и раздавил одну муху. Остальные полетели прочь, уяснив, что человек ещё жив.

Меня они нюхать не стали. Пролетели дальше.

Среди старых кабелей и водопроводных труб ползали то ли большие чёрные черви, то ли мелкие змеи. Странные, не вполне естественного вида жуки. Чересчур крупные крысы.

Наконец, я выбрался из канализационного люка. Показавшийся свежайшим воздух едва не лишил меня сознания.

«Порт», – понял я, оглядевшись. Здесь выстроен небольшой компактный порт. Бомжи обитали в топливных баках бывшего газового завода. Недалеко от причалов, выглядевших неплохо на остальном разваливающемся фоне.

Старое оружие здесь действительно имелось. Но немного. Никаких дёргающихся в конвульсиях беспилотников и обезумевших андроидов. Так, несколько американских танков на пристани. Судя по собранным вокруг этих машин утвари, внутри могли обитать люди. «Мой дом – моя крепость».

В просторных газовых трубах оборудовали нечто вроде общежития. В старых топливных баках тоже.

Чтобы народ вокруг не обращал на меня внимания, я завернулся в подобранное по дороге тряпьё. Постарался изобразить пьяную походку.

Показал одному бомжу пропуск, и тот махнул рукой в сторону небольшого строения, ближе к морю.

От него так пахнуло перегаром, что я не решился спрашивать. Удовлетворился тем, что меня послали. К местному КПП, надо полагать.

Я побрёл вдоль пристани, глядя по сторонам.

На вечной стоянке замер атомный авианосец – «Шарли Эбдо». Кажется, тот самый, что до «ребрэндинга» назывался «Шарлем де Голлем».

Судя по… рекламе?.. рядом с остывающим реактором корабля работает бар. Но туда не тянуло. Я представил себе то, как на пару контура охлаждения готовят чёрных червей и жучков. Про спиртное лучше не гадать.

Забавно, но рядом с авианосцем крутились лопасти ветряков. Вырабатывали ли они электричество – не знаю. Но от привода водяной мельницы, пристроившейся к полузатопленному доку, вращался примитивный гончарный круг.

На пути попались спаривающиеся собаки. Они ничуть не смутились. Лишь брезгливо посмотрели в мою сторону. Стаю бесстыжих животных пришлось обойти.

Сверху прилетела пара шлепков птичьего помёта – они запачкали моё тряпьё. Зато так я больше напоминал своего. Меня пометили.

Пахнуло подзабытым ароматом барбекю. Вдоль берега проплывал плавучий минирынок, там жарили рыбу. Я не разглядел какую: двухголовую или трёххвостую. Из-за баков мусорки донёсся лай и крики бомжей – они делили добычу неопределённого вида. А над всем этим безумием висело пасмурное небо. Оно хмурилось сильнее и сильнее.

Я подошёл к КПП. Показал пропуск сидящему на вахте бездомному. Тот не взглянул на бумажку, а сплюнул едва ли не мою сторону:

– Да проходи уже. Не загораживай вид.

Я чуть не задохнулся от его кислой алкогольной вони. Прошёл за ворота. И, встав со стороны ветра, показал ему фотографию беглянки.

– Красава на погрузке, – рыгнув, ответил бомжара. Он сделал это так, будто принял меня за своего.

– Где именно?

– Корабль.

– Какой?

– Большой! – заржал «секьюрити» и, судя по подозрительному журчанию, принялся отливать в угол КПП. Лужа мочи вытекала наружу, из-под дырявой деревянной стены с надписью «Я Шарли». Моча подбиралась к моим ботинкам.

Я ощутил себя полным ничтожеством. Хуже мухи и последнего червя. Чёртов мир вокруг, казалось, совершенно изжевал меня. Попробовал на вкус – кровь и кости. А теперь сплёвывает понемногу оставшееся. Захотелось покончить с этим одним махом:

– Я тебе сейчас башку оторву.

– Э-э… ну… он отправляется назад.

– Назад?

– Ты слаб на голову? Корабль. Привозит мигрантов. Потом обратно, за новой партией.

Спрашивать охранника дальше не имело смысла. Я понял.

Сама Система свозит мигрантов в ЕС. Специально. Она не собирается обучать их основную массу по-настоящему, не собирается поднимать их уровень. Они нужны для того, чтобы мы – коренные европейцы – боялись их дикости. Сохраняли лояльность Системе, которая с готовностью демонстрирует способность держать дикость в загоне.

Пока одни беженцы, стихийно переплывая море, тонут под взглядом телевизионных камер, другие мигранты тихо и организованно доставляются в ЕС самой Системой. Потому что они очень нужны: необразованные, без профессии и культуры, не интегрированные в общество. Они нужны как внутренние чужие. Пугающий, непонятный враг, который постоянно мелькает перед глазами. Без него Система лишится власти.

* * *

У причала, где стоял корабль, беглянки не нашлось. Да и трап ещё не подвели. Нужно подождать здесь.

Я обнаружил в ворохе мусора припрятанную заначку. Заставил себя сжевать сухарь и сомнительного вида, с сине-зелёным отливом, надкушенную колбаску. Надеюсь, бомж не умер, вкусив её. Я принюхался – мертвечиной не несло. Или я уже привык.

На улице стемнело. Начался долгожданный дождь. Вряд ли он мог смыть с этого гадюшника всю грязь. Но всё равно я ждал его. Мне было одиноко без него.

Я сбросил тряпьё и постоял под потоками воды с неба. Затем, ощутив себя чуть лучше, ушёл под навес. Он представлял собой остов небольшого одноэтажного здания. Две стены и часть крыши.

Я опустился на стоявший там табурет. Уставился в окно, где каким-то чудом сохранилось стекло. Так было чуть легче – казалось, будто я не на улице.

Дождь стучался в окно. Я попытался определить, что именно чувствую. Это оказалось непросто.

Метрах в ста от окна находился старющий склад. Без стены. Склад, заполненный темнотой. Под крышей болталась гаснущая лампа. Капли воды попадали в струи слабого света и становились похожи на драгоценные камни, что сыпались с неба.

Ветер проходил по дождю и раскачивал светящиеся потоки – так, будто дождь дышал.

На улице темнело с каждой минутой. Вода стекала с иероглифов давно угасшего указателя похожими на них завитками.

«Ничего не изменить», – шептали струи дождя.

Вот что я чувствовал. «Ничего не изменить». Таков порядок вещей.

Я оглянулся. Всюду шёл дождь. Это не шиза, просто дождь. Везде стоял его тихий и грустный шелест. Я ощущал его внутри. Казалось даже, что где-то рядом звучит мелодия саксофона.

Вновь пришло воспоминание. О том, как я уже ловил беглянку – после того, как списался с ней по результатам игры на «Обсидиановом острове». Она обрисовала свою внешность и назначила место встречи в одном из центральных районов Берлина-3.

* * *

Конечно, девушки с обозначенной внешностью тут не нашлось. Она, настоящая умница, не рискнула просто так сунуться на встречу с незнакомцем. Ведь я вполне мог оказаться агентом Системы. Как в воду глядела.

Однако она, скорее всего, находилась поблизости и тоже пыталась отыскать меня. Ведь я не сообщил ей настоящих примет.

Мы двое старались найти друг друга, прячась на достаточно узком, но людном перекрёстке. Неоновый свет рекламы слепил глаза. Мелькавшие всюду прохожие не давали сосредоточиться.

Время нашего «свидания» подошло. Я понял, что зрение не помощник. Доверился чутью.

По неизвестной причине меня привлекло мелькание картинок на большом экране. Тот висел на стене одного их магазинов. Сейчас там транслировались кадры научно-познавательного фильма.

Сцена охоты гепарда.

Стройная лань с большими красивыми глазами насторожилась. Она смотрела по сторонам, но гепарда не разглядела. Тот вовремя замер. Когда лань отвернулась, он присел ещё ниже.

И тут я заметил, что между мной и большим экраном находятся строительные леса. На них работает девушка – устанавливает стёкла витрины. Точнее, делает вид, что устанавливает.

На самом деле она оглядывала перекрёсток через его отражение в стёклах.

Я инстинктивно двинулся к ней. Как гепард к своей жертве. Он начал подбираться, ступая по траве мягкими тыльными сторонами лап.

Лань что-то почувствовала. Может, направление ветра сменилось, и она уловила запах охотника. Может, включилось шестое чувство. Не знаю.

Но мы поняли, что смотрим друг на друга. Поняли, что я узнал её. А она – меня.

Она спрыгнула с лесов и бросилась бежать. Как и лань, сорвавшаяся с места. Девушка постоянно оглядывалась назад. Зря. Гепард настигал её, не сводя жадных глаз с желанной жертвы.

Фиолетовые волосы средней длины. Каре. Парик или настоящие. Она была так красива, что даже неуместный, казалось бы, респиратор шёл ей.

И в тот момент, когда я понял, что она мне нравится, произошёл выстрел. Охотник догнал лань.

Я выстрелил убегавшей девушке в спину.

Дротик с транквилизатором попал под лопатку, со стороны сердца. Препарат мгновенно подействовал. Лань после подножки, сделанной гепардом, потеряла равновесие и кувыркалась по земле. Ноги девушки подкосились, и она обрушилась на прилавок с побрякушками. Разноцветные безделушки и осколки стекла разлетелись по улице. Тело замерло на асфальте.

Гепард вцепился в горло пойманной лани. Та больше не сопротивлялась.

Я приблизился к жертве. Вытащил из тела дротик и перевернул девушку на спину. А когда заглянул в её остановившиеся серо-зелёные глаза, захотелось выстрелить в самого себя. От этого чувства было непросто отделаться.

Люди опасливо обходили нас стороной. Они боялись охотника, и на то была причина – парализованная жертва, что лежала у его ног. Кровь текла из длинного пореза в области скулы.

* * *

Я раз за разом прокручивал в памяти тот момент, размышляя, а мог ли поступить иначе.

Да и сейчас… Я не знал, как действовать. Вокруг никого. Ни костоломов, ни копов. Местные не в счёт. Свалить вину за её побег на других не удастся. Придётся поступать по-честному. Но как именно? Выполнять долг по поимке террориста или подчиняться неизвестной машине, которая притворялась то альтерЭго, то заказчиком-исламистом? Или сделать то, чего хотел сам?

Кстати, чего я хотел?

Из головы не выходила мысль о деньгах, что лежали на станции метро. Они могли дать… нам свободу.

Моё сознание балансировало на грани мечты и реальности. Порой я совсем не видел окружающего мира.

* * *

Она появилась передо мной так внезапно, что я не успел ни о чём подумать. Всё произошло слишком быстро.

– Лиан, – машинально сказал я.

Она обернулась.

Прогремел выстрел. Пуля попала ей в грудь, и тело отбросило на метр. Она упала на пристань.

Я оглянулся. Позади находилась куратор, о возможностях которой я успел позабыть. Она держала оружие наготове. Если бы я дёрнулся, то получил бы пулю. Взгляд хищных тёмных очков говорил: «Без шансов».

Я склонился к умирающей девушке. Та, глядя в проясняющееся небо, тихо сказала:

– Мне хотелось вернуться домой. Я хочу, чтобы каждый человек нашёл свой дом. Даже ты.

Я обернулся. Куратор совсем близко. Пистолет в руке. В стёклах чёрные очков отражался соучастник убийства. Я.

– Кем она была… на самом деле? – спросил я.

– Уже не имеет значения. Она могла быть кем угодно. Тебе стоит забыть.

Я отвернулся от куратора. Закрыл погибшей её красивые замершие глаза.

Мне казалось, что в затылок упёрся пистолет. По крайней мере, я сам бы так сделал, если бы оказался на месте убийцы.

– Её больше нет, – повторила куратор. – Забудь всё.

– Да, – выдохнул я. – Так будет лучше.

Невидимый пистолет прекратил давить на затылок.

– Пойдём, – она тронула меня за плечо. Даже назвала меня по имени. Кажется.

В голове всплыл странный образ – будто впереди раскрываются объятия ворот Аушвица. И будто меня легонько, с почти любовью, подталкивают туда.

Коммуникатор Лиан завибрировал – напоминание о непрочитанном сообщении.

Мы оба склонились к нему. Разблокировали пальцем беглянки. В воздухе отобразилась голограмма в одно слово: «Ничего».

Я посмотрел в лицо куратора. Она отвела взгляд тёмных очков в сторону. Кто знает, может, под влиянием сделанного и в ней проснулось что-то человеческое. Может, ей так же хреново.

Откуда-то справа вспорхнул голубь и полетел в проясняющееся небо. Мне вспомнилась фраза из «Обсидианового острова»: «Здесь живы только птицы». Теперь я понимал эти слова. Птицы – единственные, кто по-настоящему живёт. У них есть небо. Их дом. Его невозможно отобрать.