I
Ночь как день,
посредине — баштан столом.
На зеленом столе
букет стоит
дубов могучих и лип.
И артельная чашка небес
опрокинута кверху дном,
и на самом крае ее
месяц ломтиком дыни прилип.
А вокруг — широко:
в обе стороны
руки раскинь,
закричи —
крик взметнется в выси
и повиснет в молчанье.
Ты рукой не возьмешь
ускользающий свод:
не достанешь рукой,
не стряхнешь с высоты
росу мигающих звезд.
И опять ты один —
жизнь да ты.
II
В этот тихий мерцающий чаc
посредине бахчи
расстилала луна холсты.
В этот час бы молчать,
да ударил кто-то
лопатой о ночь.
Зазвенела железом тишь,
и, шепчась, из-под ног
заструился песок.
Тень отбросив
до края земли,
виноградные лозы
огромный старик обрезал.
По его большой голове
скользили седые лучи,
белели в бороде и усах
и синели, как тучи,
в огромных глазницах,
вот он
быстро отбросил резак,
на колени, сгорбившись, встал
и из гущи зеленых жгутов
лиловую гроздь достал.
— Дидусь, ой, дидусь! —
я гляжу и дивлюсь,—
який же вы, дидусь, хитрый! —
Поднял голову дед,
а над ним стоит человек.
На макушке подсолнухом
шляпа сидит,
из-под шляпы на лоб
чуб овсяный навис,
белобрысая бровь коромыслом лежит,
и в глазах от луны
голубые огни.
Дед поднялся с колен,
поглядел и сказал:
— И щоб из тебя чертеня
шарманку зробила,
поешь, як музыка.
Кто таков?
— Я для счастья пишу
картину, дидусь,
ну, а просто —
художник я, дед.
И имя мое Иван Поледуб.
— Ишь ты, какой ежак,
а я думал, так,
за овощью влез,—
ну и конец:
запер бы я тебя…
И, пригладив чуб пятерней,
улыбаясь, сказал:
— Ну что ж,
будем знакомы,
коли пришлось:
сторож колхозный Хтодось.
— Дидусь! Где ты там?
Вечерять иди!
И старик просиял, как луч,
расправил пушистый ус.
— Слышь, Одарка зовет.
Идем!
III
Прозрачным дождем
висел виноград на стеблях.
В этот час бы молчать,
да посыпался яблочный град,
и, как яблоки, сыпался смех:
«Ой, ничь моя, ничь!»
И в ночь
из-за тучи ветвей
выходила луна.
Нет! Не луна, то Одарка,
откинув охапку листвы,
посреди тишины встала,
корзину с фруктами
наземь поставила,
запела:
«Ой, мамо, мамо,
за свою дытыну,
за свою дивчину
не журись».
— Ну, хлопец,
ишь!
IV
И арбуз, как вечернее солнце,
на коленях у деда лежал.
Дед Хтодось ножом отрезал
розовые ломти
с кристаллами инея.
Пахло луком,
продымленной кашей,
и вокруг за столом
люди, бросая большие тени,
сидели на старых пнях.
Взволнованный художник встал.
— И чем благодарить
за ужин должен я?
Где я возьму такую ночь,
чтоб угостить вас всех
таким наваристым борщом
с петрушкой, салом, чесноком
и с запахом ночных цветов,
с оркестром звонких соловьев?
Я напишу, Одарка, ваш портрет…—
Одарка голову склонила
на загорелую ладонь,
от синих глаз
очей не отводила.
V
— Послушайте, диты мои,
о старом счастье.
Вон, глядите, в долине,
будто ложкой
кто землю мял!
Ну так вот, там,
говорят старики,
преогромнейшей глубины
стояла вода
и лежало озеро
«Воловье око»
тысячи лет,
чистое, как слеза.
Да лихие пришли времена:
с турками билась моя Украина.
Золотая пушка у турка была,
золотыми ядрами пушка дралась.
И лежало в поле казачьих голов,
как на нашем баштане лежит кавунов.
И решили пушку казаки взять,
и была бы пушка в казачьих руках,
да сломалась ось в колесе,
и скатилась пушка в озерную топь,
и осталась пушка на дне сиять.
Множество лет прошло,
и я родился на свет,
вырос и парубком стал.
А кругом тьма была…
И я слеп,
и слепая родня моя,
и на тысячи верст
кругом слепота.
И ходила из уст в уста
про турецкую пушку молва,
что на дне
«Воловьего ока» лежит,
золотым мерцаньем
сердце мутит.
Каждому хотелось
пушку достать.
Каждому хотелось богатым стать.
И ходили слепцы
с заступом счастья искать,
золотые клады копать…
VI
Старик вздохнул,
и облаками дум
окуталось лицо,
но щелкнул где-то соловей,
цикада тон на скрипке подала.
Одарка с места поднялась:
— Зачем печалить
ночь, дидусь,
невзгодами былых годин?
Я гостю лучше расскажу
про то, как я сейчас живу,
про то, как в поле я роблю.
Ревут машины, як волы,
и солнце всходит впереди,
и под хозяйскою рукой
земля становится живой.
А летом по полю идешь:
вокруг тебя
толпится рожь
со всех сторон,
бежит волна
пшеницы, проса, ячменя.
И ты хозяйка всем лугам,
великим селам и садам.—
Одарка очи подняла:
навстречу синие глаза —
и растеряла все слова.
VII
Художник встал.
— Еще раз вас благодарю! —
И дед Хтодось,
продымленный кострами,
задумчиво художнику сказал:
— Нашел за что благодарить.
Счастье у нас
сугробом лежит,
делами гремит.
А вот портрет —
оце добре!
Нехай в Москве побачут,
яка така людина в селе живе.
с. Балаклея
на Киевщине