1 Радио тонко поет на углу — тропинкой скрипка по мыслям тянется. Сидит за столом сержант, еще мальчишеская хрупкость не отлетела с легких плеч. Полусклоненное лицо раздумьем мягким и обширным от губ до лба освещено, и, как осколки от луча, алеют канты на плечах, А у стола в теткиной душегрее с рукавами до половиц голова, как в платке кулич, и видать из платка лоб да глаза, да улыбка еще видна. А скрипка живет у самого неба — недосягаемо высоко, и тянется сердце за тоненьким звуком, но не может, безглазое, двери найти. Или от тихости комнаты славной… или от милых звучаний у парнишки от пальцев по узкой спине голубые бегут ручьи, — разливаются синью в глазах, и в прозрачных висках родники выбираются вверх. И даже сама душегрея теткина, преобразясь на тоненьких руках, как в чистейший праздник, из звуков высоких крыльями вычертила рукава. У сержанта раздумье ушло с лица и решение, сузив зрачки, замкнулось в тонких губах, как в грань листа… Он безнадзорных список взял, взял красный карандаш, и равнодушие людей и жесткость голую ночей перечеркнул косым крестом, и красным надпись написал: «Направить в школу — Гнесиных». 2 И снова сидит у стола сержант… Сухощавая строгость на скулах видна, и зрачок в острие штыка суживает глаза, и в уголках рта добрейшая улыбка мелькнет ковыльной струей, и опять тишина на лице. Перед ним девчонка стоит, чуть скуластая на лицо. С округлого лба назад волос зачесан гладко, из опушки густых ресниц черный умнейший глаз по-птичьи глядит на вас. Пред сержантом лежит альбом сочнейшей раскраски — был он девчонкой сотворен из упаковочной бумаги. И утверждался па листе, как солнце палевое, Пушкин. Из глин цветных так вылепляет русский своих славян богатырей, их красит огненною краской и золотит одежды их, потом внутри жилищ своих их на комод старинный ставит. И Пушкин в пестряди цветной был как герой прекрасной сказки. В солдатской кофте на плечах девчонка, голову подняв, сказала басом у стола: «На героиню я приехала учиться!» И сжался рот в рябиновый плод на дерзостном лице, — она не скажет про себя, как без билета, затаясь, она запряталась под лавку и скрылась с контролерских глаз… А сержант и без слов понял ее беду, и, бережно касаяся листов, девчонки он закрыл альбом, — и стало добрым строгое лицо. — Есть хочешь, девонька? — сказал сержант и встал. За дверью кто-то ложками бренчал… был воздух хлебом напоен. Северный вокзал 1950