Здесь очень много людей, все говорят на разных, непонятных языках.
Господин Уилсон встретил какого-то знакомого и разговаривает с ним, поглядывая изредка на Нану. Отец ушел куда-то…
— Не смей вставать с места! Не смей никуда уходить! — сказал он и пошел вслед за переводчицей.
Нана пристально смотрит на стеклянную дверь. На всех входящих. Может быть… может быть… Она все-таки еще надеется…
…В субботу мама приедет в интернат. «А вашей дочки нет! — скажут ей. — Разве вы не знаете, что отец взял ее с собой?» — «Куда?» — спросит мама. «В Америку!» — ответят ей. «Как он попал сюда?» — «Не знаем, совсем не знаем!» — «Зачем вы отдали ему мою дочку? Зачем вы отпустили ее с ним? В Америку, где маленьких черных детей не пускают в школу! В Америку! Так далеко от меня!.. Как вы могли отпустить мою дочку так далеко?..» — «Он нас обманул! — скажут маме. — Он сказал, что берет ее к себе в гостиницу. Что вы тоже приедете туда в шесть часов… Он нас обманул».
Бедная мама! Она останется в Москве одна. Совсем одна… Бедная, бедная мама! Неужели Нана уедет? Улетит на этом огромном самолете? Вот на таком, как тот, который сидит на дорожке, распластав огромные крылья. Или вон на таком, как тот, что виден через окна, серый, с красной полоской на животе. Неужели Нана улетит, а мама останется? Неужели Нана улетит и не будет никогда больше разговаривать с мамой? Не будет учиться танцевать и рисовать? Не увидит больше никого из ребят? И Анну Ивановну?..
Вот идет маленький африканский мальчик… Он идет вместе со своей мамой и, кажется, рад, что улетает. Он смотрит на Нану веселыми черными глазами и что-то говорит своей маме. И его мама тоже смотрит на Нану и улыбается ей. Им весело! Они ничего не знают про Нану. Сидит какая-то африканская девочка в расстегнутой коричневой шубке, рядом с ней лежит белая меховая шапка, на полу около нее стоит желтый чемодан. Наверное, девочка улетает в Африку вместе с мамой и с папой… Наверное, так они думают…
— Начинается посадка на самолет рейс четыреста девятнадцать, «Москва — Стокгольм». Просим пассажиров занять места, — слышится голос из репродуктора.
Стокгольм! Он сказал: «Долетишь до Стокгольма…» Господин Уилсон вытянул длинную шею, посмотрел на Нану, на двери. Значит, это их самолет… Так скоро!..
В дверях показался отец. Он идет быстро, опустив голову, и что-то говорит переводчице. Та еле поспевает за ним…
— Я так решил! — громко говорит отец. — Я беру ее с собой! В конце концов я могу делать с ней, что хочу. Это мое дело. Это вас совершенно не касается! Вы только переводчик…
— Но, господин. Белармину, — переводчица протягивает к нему руки. — Но я… но интернат… Но ее мать… Это невозможно!
— Вам до этого нет никакого дела! — Господин Уилсон загораживает дорогу переводчице. — Вы не имеете никакого права вмешиваться. Господин Белармину решил взять свою дочь с собой и берет. Ему разрешили… А я оплачиваю дорогу. Вам-то какое дело?
Переводчица растерянно смотрит на Нану, на господина Уилсона.
— Позвоните в интернат! Я не хочу ехать! — говорит Нана и вскакивает. Шапка падает на пол.
Господин Уилсон отворачивается. Отец хватает Нану за руку:
— Молчи!
— Как хотите! Расхлебывайте все сами, Белармину… — говорит господин Уилсон. — Я буду вас ждать в самолете! — И он, взяв свой портфель, быстро идет к дверям.
— Позвоните в интернат! — еще раз говорит Нана.
Щеки переводчицы краснеют. Она умоляюще смотрит на Наниного отца.
— Прекрати разговоры на этом дурацком языке! — кричит он. — Что ты там болтаешь? Идем! — И он тащит Нану за руку. В другой руке у него чемодан… Глаза его сверкают, щеки становятся серыми…
— Продолжается посадка на самолет рейс четыреста девятнадцать, «Москва — Стокгольм». Пассажиров просят занять места, — снова доносится голос из репродуктора.
— Господин Белармину! Умоляю вас! — Переводчица бежит за ним.
— Оставьте меня! — Отец останавливается. — Не устраивайте скандала! На нас обратят внимание! Оставьте меня! Вы мне больше не нужны! Поняли? — И он быстро идет дальше.
Вот он уже рядом с дверью… Вот сейчас он ее откроет…
Но у двери стоит контроль. Женщина в синей форме, с маленькими золотыми крылышками и работники аэропорта.
— Ваши билеты, — говорит контролер.
Отец отпускает руку Наны, достает из кармана пиджака бумажник. Нана бросается к милиционеру и прячется за его спину.
— Я не хочу ехать! Я не хочу ехать с ним! — громко кричит она по-русски. — Здесь моя мама! Я учусь в интернате! Я не хочу ехать с ним!
Шубка ее расстегнута, видна праздничная школьная форма с белым передником.
Отец хочет схватить ее за руку, но милиционер спокойным движением отводит в сторону его протянутую руку…
— Простите, пожалуйста. Одну минуточку, — говорит он и подзывает переводчицу.
— Успокойтесь, пожалуйста! Сейчас мы все выясним!..
— Господин Белармину! — Переводчица чуть не плачет. — Пожалуйста, не волнуйтесь! Может быть, действительно вам не следует брать девочку!
— Это мое дело! — кричит отец. — Пустите меня! Самолет уже улетает! Пустите меня! Вот у меня билет для нее! Я заплатил за него! Это моя дочь!
— Ничего. Мы задержим немного самолет! — говорит спокойно милиционер. — Нужно все выяснить. Это правда твой отец, девочка?
— Да! — говорит Нана. — Да! Но я не хочу ехать с ним! Здесь, в Москве, моя мама! Я хочу учиться здесь! Я не хочу ехать с ним! Я живу здесь, в интернате!
Нана хочет все объяснить этим русским людям, хочет рассказать, почему она не хочет ехать с отцом. С этим человеком, сделавшим так много зла ее маме, Сабалу, бабушке Нандунду и многим, многим другим африканцам. Но она ничего не может выговорить. Она только повторяет, крепко уцепившись обеими руками за спину милиционера:
— Я не хочу ехать с ним! Я не хочу ехать с ним!.. — И слезы текут по ее щекам из широко раскрытых черных глаз.
Вдруг раздается какой-то шум, топот чьих-то ног… Слышатся голоса: «Здесь они! Здесь!»
Распахивается дверь, и вбегают люди…
Нана не верит своим глазам. Мама! Здесь мама! И Анна Ивановна! И Любовь Петровна! И еще много каких-то совсем незнакомых мужчин и женщин. Все они окружают Нану. А мама бросается к ней и обнимает ее, целует…
— Ну вот, теперь все и выяснилось! — спокойно говорит милиционер.
Мама поднимает голову, вытирает глаза, поправляет растрепавшиеся волосы. Она обводит глазами всех людей. И внимательно и строго смотрит на отца…
— Так вот как мы встретились, Антониу, — говорит она, положив руки на плечи Наны. — Так вот как мы встретились!.. Ты даже решился приехать в ненавистную тебе Москву для того, чтобы отнять у меня дочь…
Но тут голос из репродуктора перебивает маму:
— Пассажир самолета «Москва — Стокгольм», господин Антониу Белармину, срочно пройдите на посадку. Господин Антониу Белармину, срочно пройдите на посадку!
Горькая улыбка появляется на лице у мамы.
— А, понимаю… Ты приехал сюда под чужим именем. Иначе ты не мог. Это тебя теперь зовут Антониу Белармину? Сначала ты отказался от своего народа, от своей родины, от своей семьи, а теперь и от своего имени. Иди, Антониу! Самолет ждет тебя. Нана не поедет с тобой. И я и она дождемся в Москве счастливого дня, когда родина наша станет свободной. И тогда мы вернемся домой… А ты никогда не сможешь вернуться… Иди, Антониу. Тебя ждет самолет…
И отец Наны повернулся и пошел, распахнув стеклянную дверь. А оставшиеся люди, друзья, окружившие Нану и ее маму, смотрели сквозь стеклянную стену, как идет этот человек, потерявший родину, друзей и семью… Потерявший все! Даже свое имя… Как он идет по заснеженному асфальту, нагнув черную курчавую голову, пытаясь защититься от порывов холодного ветра. Как он идет один. Совсем один! И ветер заметает его следы…
