Тусклый, белый свет пробирался во внутрь, заполняя все холодом и пустотой. Казалось, что чьи-то неизвестные руки поднимают меня к небу, а потом с высоты бросают на землю. Это ощущение, как будто, длилось вечно. Внезапно я почувствовала, как пальцы до дрожи сжимают края простыни, а я, извиваясь дугой, что-то шепчу. Когда неизвестная рука скользнула по моему лбу, потом коснулась щек и шеи, я медленно открыла глаза. Сначала перед глазами стояла мутная пелена, но со временем я смогла различить обстановку, в которой нахожусь. Первая мысли была о том, что я попала в ад, ибо треск поленьев и блики огня на стенах были так очевидны, что сердце затрепетало. Но потом я увидела озабоченные лицо женщины, вернее, девушки. Черные, бездонные глаза, горящие блеском, смуглая кожа, четко – очерченные скулы, губы цвета спелой вишни… Незнакомка обладала какой-то экзотической внешностью, столь необычной для европейки.

Потом я осмотрела ее наряд. Посредине лба находилась красная точка, в волосах, заплетенных в косу и гладко зачесанных, красовался нежный лотос, стройное тело таиться под сари… Не было сомнений, что передо мной истинная индианка! Я отпрянула, лихорадочно осматривая необычную девушку. Незнакомка засмеялась приятным, звонким смехом, но ее глаза оставались холодными и печальными, как вода в зимней Темзе.

– Не бойся меня, – это было произнесено на таком безупречном английском, что я усомнилась в нации своей собеседницы.

– Кто ты такая?

– Меня зовут Сарасвати, – это имя воплотило в моей памяти отрывки ужасных моментов… Раненный Лиан, склон горы, кровь и море боли. Я вскрикнула хриплым всхлипом, вскочив с кровати. Сарасвати, схватив меня за запястье, заставила сесть.

– Где…где он? – меня всю трясло, сердце бешено колотилось, на глазах выступили слезы, желающие вырваться наружу.

– Успокойся, все хорошо. Ты пробыла в забытье немного больше часа, за это время я осмотрела твоего мужа и перевязала ему рану. Сейчас он спит.

– Но…он не мой муж, – это слова, как острая иголка, укололи в сердце. Я понимала, что в той стране, где жила Сарасвати, женщина – ничто, вещь, глухонемая и безмозглая. В детстве я прочитала много индийских книг, даже немного знала хинди. Из потертых страниц передо мной возникали образы жестокой повседневности, где на хлеб, кров и воду приходиться зарабатывать кровью и потом. Женщины, с головы до кончиков пальцем ног увешанные драгоценностями, в ярких сари, являлись рабынями своих мужей. В возрасте двенадцати-тринадцати лет их выдали замуж за совершено незнакомых мужчин, суровых и старых. Девушка не могла вернуться в отчий дом, это считалось позором семьи. Всю жизнь она была неотъемлемой частью супруга, должна была идти туда, куда шел он. После смерти мужа жена тоже отправлялась на погребальный костер. Совершался страшный, ужасный, бессердечный обряд сати.

Встретившись с непонимающим взглядом индианки, я опешила. В ее черных глазах читалась такое отвращение и боязнь, что мне стало не по себе: – Как это? Я думала, что только между мужем и женой может существовать такая любовь и привязанность.

– Понимаешь, в Англии не такие обычаи, как в Индии. У нас женщины разрешено несколько раз выходить замуж, дама может куртуазно флиртовать с мужчиной, ему же разрешается ухаживать за ней, дарить подарки, делать комплементы. Если вдова после смерти супруга вышла замуж, ее не осуждают, а, наоборот, уважают, ибо считается, что женщина не может долго жить без покровительства мужа. В этом наши обычаи схожи, – я заметила, как смуглая кожа индианки побледнела, а в глазах появились слезы. Быстро смахнув их, девушка, изображая жалкое подобие улыбки, сказала:

– Пойдем, я проведу тебя к…нему, – натянув на голову дупатту, Сарасвати повела меня по безупречно чистому полу. Я удивилась, в какой чистоте она содержит дом. Циновки, устилавшие пол, начищенные до блеска, выбеленные стены украшены гирляндами из жасмина и лотоса. Дом был небольшой, но уютный. В нем находилось все необходимое: кровать, сундуки для одежды, несколько кресел, две комнаты и кухня.

Сердце бешено забилось, когда я увидела Лиана. Он, сомкнув веки, лежал в маленькой комнатке, на низкой, деревянной кровати, устеленной простынями. Над его головой висела гирлянда, сплетенная из жасмина, ириса и мака. Над ним сходились клином два куска яркой ткани, делая подобие балдахина. В душной комнатке стоял резкий запах трав и благовоний. Сарасвати, неуверенно подойдя к кровати Лиана, взяла какую-то серебряную чашу и, что-то шепча, коснулась ею лба молодого человека.

И тут я увидела красную черту, проведенную по полу. Эта полоса как будто отделяла Лиана от мира. Я бросилась к его ложу, но Сарасвати преградила мне путь. В ее бархатных глазах теперь читалась открытая неприязнь и вызов, а голос звучал враждебно и твердо: – Я назвала его Шевар, ибо сам Бог Шива помог ему вернуться в наш мир. Человек, которого ты считаешь своей собственностью, был на грани смерти, в его жилах холодилась кровь, сердце замедляло ход, душа покидала тело. И лишь великий Шива смог вернуть его к жизни, окутать жасминовым покрывалом. Но ты, подобно дьяволу, все испортила, жизнь превратила в смерть.

– Сарасвати, что…, что ты говоришь? – я попыталась коснуться ее руки, но замерла, увидев ненавистное клеймо на лице девушки. Но меня испугало другое… Я не должна была забывать, что нахожусь в доме индианки, и здесь даже отблеск свечи указывает на религиозность и обычаи. А я, по индуским обычаям, не имела никого права думать о чужом мужчине. Индуские боги были для меня чем-то большим, чем просто божествами, которым покланяются цыгане. В Англии это считалось бесправным язычеством, но ведь сейчас Индия под властью моголов. В принципе, история столь далекой и дикой страны меня совсем не волновала.

Лицо индианки будто было сделано из-за льда, где дышали и сияли лишь глаза, глаза хищной кошки. Я понимала, что такая женщина, сотворенная, будто из-за огня, могла не только постоять за себя, но и подчинить всех своей воле. Девушка резко повернулась и ее коса, лежавшая на плече, взметнулась, как кобра. В этой женщине будто жило что-то такое, что было чуждо для любой английской леди. Англичанки чопорны, бледны, в них нет ни капли яркости и энергии, а индийцы…Что я о них знала? Лишь то, что в жилах моей матери текла именно индийская кровь… Выходит, Сарасвати воспитывалась именно в той стране, где родилась я?

Это воспоминания будто придали мне сил, оживили, вдохнули в душу новый, красочный смысл: – Послушай, Сарасвати, ты властна над своей судьбой, но не властна над судьбой других людей. Лиан – не твоя собственность. Кто ты такая, чтобы распоряжаться его долей?

Индианка засмеялась ледяным, пустым смехом, который резанул слух: – Ты – христианка, женщина другой веры и национальности. А в доме, где царит облик самого Шивы, тебе не место. Уходи. Я позабочусь о Шеваре.

– Знаешь, раньше я тоже думала, что отношусь к бесцветным, как тень, англичанам. Но судьба рассудила по-своему. В моей душе будто открылись потайные врата, увешанные цветами лотоса и жасмина. Я узнала роковую тайну, которая позволяет тебе пропустить меня в «комнату, благословляемую Шивой».

– Что…что ты имеешь в виду? Уж не индианка ты? – голос девушки зазвенел, как сталь и в глазах засветились огни.

– Считай, что да. Мой дедушка был чистокровным индийцем. Выходит, в моей крови течет отпечаток Индии.

– Но ты поклоняешься Христу. Ах, хорошо. Проходи, только знай: в течение семи дней ты должна покинуть мой дом, – Сарасвати отошла, и я, будто летя на крыльях, в одно мгновение оказалась возле кровати Лиана. Это облик, темный и серый, испугал меня. Казалось, что смерть держит его.

– Лиан…, – я до дрожи сжала его холодные руки и коснулась губами щеки. Слезы окропляли окровавленную повязку Лиана, сердце превратилось в ледяной комок.

Где-то в глубине души, в самых потайных недрах, будто что-то рассыпалось, разлетелось на мелкие кусочки, превратилось в испаряемую пыль… Смысл моей жизни и смерти, все, чем я дорожила, лежало у ног моего любимого. Ради него я была готова тысячи раз умереть, гореть в адском пламени, возродиться, как птица Феникс, стать другой, но знать, что Лиан дышит, что его сердце бьется. Сейчас даже воздух казался мне отравленным, каждый вдох давался с большим трудом. Что-то привлекло мое внимание к алтарю, где, усыпанная цветам, стояла статуэтка бога Шивы. Я, упав на колени, коснулась дрожащими руками гирлянды и почувствовала, как сердце замирает в умиротворении. Казалось, что Его глаза проникают мне в душу, касаются сердца. Опьяняемая болью, я прошептала: – Клянусь, бог Шива, что если Ты заберешь у меня Лиана, я тоже отправлюсь за ним. Жизнь без любимого – страшная мука, и я прекращу ее, выпив смертельный яд. Мое сердце может биться только в унисон с любимым. Без него я стану призрачной оболочкой, – холодная волна будто подхватила меня, унесла…

Черная катафалка, обтянутая бархатом, призрачно двигалась по скалистой земле. Небо, окрашенное в белоснежный цвет, теперь нависало надо мной, казалось, что каждое облако забирает часть моей жизни. Я, ничего не видя и не замечая, шла по тропе за «каретой смерти». Передо мной появились глаза Лиана, глаза, холодные, как лед, глаза, которые больше никогда не оживут…

…Кто-то с силой тряхнул меня за плечи, пробуждая от сна. Я, судорожно хватая губами воздух, расширенными глазами осмотрела комнату. Слава Богу, это был лишь сон, ужасный, страшный кошмар.

Вытирая со лба капли пота, я подняла глаза на Сарасвати, которая, вперев руки в бока, нависала надо мной, как туча из кошмара: – Ты кричала во сне…

– Мне приснились похороны Лиана… Ка он сейчас? – индианка, бесцеремонно подняв меня с пола, оттолкнула в сторону и ледяным голосом сказала:

– Я дала ему настойку для хорошего сна, но от твоих воплей он мог проснуться. Послушай, не нужно никого мучать. Своими слезами ты только мешаешь выздоровлению Шевара. Лучше скажи тому калеке, что уже полдня маячится под моими окнами, чтоб уходил. Как я вижу, у тебя много поклонников… Только жаль, что такая красавица достанется горбатому уродцу.

– Замолчи! – выкрикнула я, чувствуя, как теряю самообладание. Эта подлая индианка расплатится за свои слова: – Не смей лезть в мою жизнь. К тебе принесли Лиана лишь потому, что ты считаешься лучшей целительницей в деревне. Но если бы я знала, что ты, как змея, на каждого выпускаешь свой яд, не позволила бы тебе даже взглянуть на моего любимого. Больше он не нуждается в твоей помощи. Я отвезу его в городскую лекарню, где о его здоровье позаботятся опытные лекари. Держи, это за то, что ты смогла сделать, – я бросила на пол серебряный шиллинг, видя, как черные глаза Сарасвати расширяются от злости. Мне показалось, что дикая индианка сейчас с воплем наброситься на меня, но они лишь хищно улыбнулась:

– Мне не нужны твои грязные деньги, англичанка. Возьми их себе. Возможно, твоя душа будет стоить немного дороже, – с этими словами Сарасвати, звеня браслетами, покинула комнату, оставив меня наедине с пагубными мыслями. Я еще раз бросила взгляд на мертвецки-бледное лицо Лиана, но на этот раз глаза остались сухими, а сердце холодным.

Едва волоча ноги, я вышла в крохотный двор, где каждый листочек и травинка были окрашены багровым цветов, цветом заката. Красный диск медленно заходил за горизонт, бросая кровавые оттенки на серую землю. Природа будто говорила: «Смерть не страшна, страшен ее цвет». Я всегда считала, что смерть – это чернота, серость, блеклость, холод, а оказалось, что багрянец… Насыщенный, жгучий, алый, он воскрешал кровь, кровь, что еще теплилась у меня на платье. Взвыв, я поднесла глаза к небу, не позволяя слезам покатиться по лицу. Нет, я не буду плакать, рыдать, проклинать, ненавидеть. Мой долг – защищать королеву, быть покорной дочерью графа и графини, кроткой невестой и женой. Я не должна ради мужчины, который уехал с другой, перечеркивать свою жизнь. Лиан выжил, я спасла его от смерти, больше от меня уже ничего не зависит.

– Вирин, – я вздрогнула, когда услышала выдуманное мной имя. Обернувшись, я созерцала Роба. Выходит, он не уехал, а ожидал меня. Сердце закололо, и я поняла, что не имею права больше его обманывать. Пускай станет известна правда: – Как вы? – голос молодого человека скрывался, дрожал. Но сейчас я кое-что смогла разглядеть в его мутном взгляде. Нет, то было не уродство, не физические отклонения, которые меня раньше пугали. В Робе будто светило солнце, доброе, светлое. Пускай он хромой, горбатый, с лицом, искаженным оспой, но он настоящий, живой, не лицемерный и не алчный. Кто-то носит свои недостатки в душе, кто-то – на спине. Лучше, когда у человека физические уродства, чем душевные.

– Спасибо, со мной все хорошо. Роб, вы все это время были здесь?

– Как видите. Я не мог вас покинуть, душа болела. Как сэр Лиан?

– Я…я не знаю, – выдавив из себя эти слова, я, закрыв лицо руками, расплакалась. Внутри все дрожало, колени подкашивались. Единственной опорой были сильные руки Роба. Да, возможно, я слаба, безвольна, раз искала поддержки в чужом мужчине, но зато в душе стало так тепло и светло, когда его губы коснулись моих волос.

– Не плачь, Вирин, все будет хорошо, тише, успокойся, – он шептал мне утешительные слова, осыпал волосы и мокрые, от слез, щеки нежными поцелуями. Когда же уста Роба коснулись моих губ, я отстранилась, смахивая с ресниц соленые капли: – Простите, мисс, я…, я не должен был позволять себе касаться вас. Вы – порядочная девушка, а я повел себя, как ловелас. Отец будет гневаться на вас, если узнает.

– Отец?…, – в душе все перевернулось, перед мысленным взором встала моя мать Софи. Я представляла, как Лейб, подобно беспощадному зверю, заключает ее в объятия, как дает ложные обещания, как проклинает меня. Господи, помоги не найти правильный путь! Я запуталась! У меня два отца, но они чужие для меня. Один бросил мою маму, забыл меня, другой сделал из меня пешку в корыстной игре.

– Я солгала вам и вашей матушке. Я не Вирин, не дочь торговца.

В бесцветных глазах Роба что-то вспыхнуло и сразу погасло, но слова жгли, как огонь: – Что вы говорите?… Тогда, кто же вы? И зачем лгали?

– Я знаю, что чтобы я не говорила, это не оправдает моего обмана. Но я прошу, выслушайте меня. Я была вынуждена солгать. Я же не могла сказать бедной женщине, что я – дочь графа Бломфилд Понтиприддского. Да, вы не ослышались. Я – Вивиана Бломфилд, будущая графиня Понтипридда. Матушка отдала меня в служение королеве, но на службе я, увы, не смогла долго продержаться. Нет, меня не выгнали, не выдали замуж, я уехала по – собственной воле. Я направлялась в Оксфорд, хотела, чтобы добрые люди помогли мне, но они обманули меня, хотели продать. Я была вынуждена бежать, скитаться всю ночь по лесу. Утром я набрела в ваше село. Шарлотта, пусть Господь вознаградит ее, помогла мне, я же соврала. Поймите, если бы я сказала правду, меня бы выдали. Я уверенна, что уже все ищут сбежавшую фрейлину ее величества. У меня не было другого выхода, – я с ужасом наблюдала, как лицо Роба с каждой минутой становиться холодней льда, глаза недоверчиво и презрительно блестят. Но тут случилось то, чего я боялась и страшилась больше всего. Поклонившись, молодой человек бесцветным голосом сказал:

– Миледи, простите, больше я не буду обременять вас своим присутствием, – калека решительно зашагал по сырой земле, но я, забыв про гордость и честь, бросилась за ним, схватив за руку:

– Нет, стойте! Богом прошу, не уходите! Кроме вас у меня нет ни одного близкого человека. Роб, смилуйтесь надо мной, сжальтесь. Умоляю, – мужчина с нежностью посмотрел на меня, взяв мои ледяные ладони в свои теплые руки:

– Хорошо, Вивиана, я не злюсь на вас. Каждый человек в своей жизни совершает то, о чем потом безустанно сожалеет. Я же не хочу, чтобы сомнения терзали вашу юную и непорочную душу. Так, как себя чувствует Лиан?

– Сарасвати почти ничего не говорит. Она, подобно волчице, рычит на меня, злиться. Она индианка?

Роб кивнул: – На долю этой девушки выпало немало бед и страданий, это превратило ее душу в бесчувственный и бесплодный камень. Сарасвати я знал с детства, она была моей лучшей подругой. Ратха, мать Сарасвати, овдовев, решила спасти себя от сати бегством. Ей это удалось. Беглую брахманку никто не искал, ибо родственников у ее покойного мужа не было, а родители Ратхи умерли незадолго до свадьбы. Скитаясь, женщина повстречала английского аристократа – Мариуса Круза. Белые люди очень редко приезжали в Индию, и Ратха, поддавшись пороку, отдалась англичанину. Вскоре он ее бросил, а женщина, с ребенком в чреве, была вынуждена бежать из страны, ибо понимала, что если ее найдут, то навсегда разлучат с младенцем и сожгут на погребальном костре. Сарасвати появилась на свет уже в Англии, но Ратха, потерявшая слишком много крови при родах, скончалась. Девочка осталась одна, ее хотели отдать в монастырь, как сироту, но двери всех приютов закрывались со словами: «Дочь индуски никогда не будет жить в Храме Христа». Одна слепая старуха пожелала забрать малышку к себе, ибо доживать свой век в одиночестве она ужасно боялась. Оказалось, что та старушка тоже была беглой индианкой. Она воспитала Сарасвати по индийским обычаям, и, когда той исполнилось пятнадцать, отошла в мир иной. Сейчас Сарасвати двадцать три года, и с пятнадцати лет она живет одна. Одиночество погубило ее невинность и непорочность. Увы, бедную и одинокую индианку ничего хорошего в будущем не ожидает.

– Роб, я должна остаться. Поймите, сэр Лиан – смысл моей жизни, я не могу его покинуть. По крайней мере, я пробуду здесь до его полнейшего выздоровления. Вы не гневаетесь на меня, – молодой человек улыбнулся, отрицательно покачав головой:

– Как я могу на вас гневаться, Вивиана? Вы подобна солнцу, что осветило мои серые будни. Смысла в моей жизни нет, вы же подарили его мне, – в голосе калеки сквозило такое отчаяние, что я едва удержала слезы. Я прекрасно знала, что в этом суровом мире выживает лишь сильнейший, а человек, наделенный массой недостатков и физических изъянов, приравнивается до ненужной вещи.

– А, как же ваша жена, мать, дети? У вас ведь такая большая семья.

– Ах, вы ничего не знаете, моя девочка. Простите, но…, но я не могу вам пока открыть свою душу. Извините, – опустив голову, Роб скрылся под сенью осенних деревьев, оставив меня наедине с ужасными мыслями.

Темнело… Горизонт окрасился в багрово-алый цвет, бросая красные оттенки на угрюмые крыши маленьких домиков. Поежившись, я обхватила плечи руками. Заметно холодало, ветер становился пронзительным и порывистым. А я так и стояла посреди пустынного двора, бледная, замерзшая, одинокая…

– Вивиана, – я вздрогнула, когда услышала голос Сарасвати. Девушка стояла на крыльце дома, задумчиво созерцая меня своим пронзительным взглядом: – Холодает. Заходи в дом, простудишься.

– Сарасвати, я не хочу обременять тебя своим присутствием. Я уеду, и больше…, – я не успела договорить, как индианка, подбежав ко мне, взяла меня за руки и с улыбкой сказала: – Прости, я не должна была тебе грубить. Просто, моя жизнь – это сплошная, серая картина, где нет красок, любви, теплоты, счастья… А, когда я увидела тебя, красивую, молодую, влюбленную, то не смогла сдержать зависти. Я знаю, что зависть – страшный порок человека, поэтому я буду неустанно просить бога Шиву очистить мою душу, но прежде всего, я должна извиниться перед тобой. Прости, если сможешь.

– Я не гневаюсь на тебя, Сарасвати, – улыбаясь сквозь слезы, ответила я. Мне было очень жаль эту беззащитную девушку, на плечи которой взвалилось бремя тоски и одиночества.

– Проходи в дом, – я, мило улыбаясь, последовала за индианкой, оглядываясь на темную, сапфировую тьму позднего вечера.

Девушка провела меня в большую комнату, которая служила кухней. Здесь пахло специями, разными приправами, от которых резало глаза. В центре стоял низкий, маленький столик, застеленный тончайшим, расшитым шелком. На полу были расстелены циновки с грудой подушек, и, как я поняла, что есть придется на полу.

– Разве у индийцев нет стульев? – в недоумении спросила я.

– Конечно, есть, но такую роскошь себе могут позволить лишь богачи и люди из высших каст. А бедняги довольствуются и циновками. Садись, не бойся, пол начищен до блеска, – я, чтобы не обидеть хозяйку, последовала ее примеру, скрестив ноги в позе лотоса.

На столе стояла глиняная миска с рисом, три лепешки, засахаренные фрукты и молоко в узких стаканах. Я опешила, когда поняла, что здесь нет приборов: – Сарасвати, а, где ложки, вилки, нож?

– Ложками мы едим лишь бульоны, а ножи на стол класть нельзя. По старым верованиям, если возле миски с едой лежит нож, человек, прикоснувшийся к еде, будет голодать и бедствовать целый год. Приятного аппетита, – индианка, оторвав кусочек чапати, запила его густым молоком. Я же захотела попробовать белый рис, присыпанный разными специями. Вкус был необычным, насыщенным, но очень горьким. Поужинав, я отправилась в маленькую, тесную комнатку, где должна была провести ночь. Кровати, увы, не было, спать пришлось на циновке, укутавшись в рваный плед, ибо ночь выдалась очень холодной и ветреной. К тому же, к утру меня стали мучать рези и спазмы в желудке. Чересчур острая пища подействовала неблагоприятно на мой организм. Уснуть я смогла лишь на рассвете, когда лучи блеклого солнца пробивались в комнату, немного нагревая ледяной пол.

Проснулась я в полдень, слыша какие-то голоса и громкие разговоры за дверью. Встав, я прислушалась. Один голос принадлежал женщине, возможно, уже не молодой, второй был грубый, мужской. Я расслышала тихие всхлипы и возгласы Сарасвати.

Я тихо спустилась в коридор, откуда доносились голоса. Стоило мне сделать несколько шагов по ступеням, как я окаменела от ужаса. Рослый, лет пятидесяти, с густой, седой бородой и пронзительным взглядом, мужчина, одетый в роскошный, темно-синий шервани и такие же чуридар, нависал над плачущей Сарасвати, которая, сгорбившись, целовала пыльные ступни в изысканных сандалах какой-то пожилой женщине, одетой в багрово-красное сари с богатой вышивкой. Неизвестные гости говорила по-английски и от каждого слова я вздрагивала: – Послушай, Сарасвати, ты – дочь брахманов. Твои родители принадлежали к самой высшей, священной касте. Моя бедная сестра Ратха умерла двадцать три года назад, я тогда была в Сингапуре, жила со своим мужем и детьми. Когда случился страшный пожар, и вся моя семья предстала перед богом Ямой, я вернулась в Индию, а именно, в империю Виджаянгар. Я хотела отыскать дом своей сестры, но соседи сказали мне, что муж Ратхи умер, а сама она исчезла. Все эти годы я искала бедную сестренку, и однажды, попав на английское судно, узнала, что у нее родилась дочь Сарасвати. Девочка моя, ты долгое время была предоставлена сама себе, но теперь этому придет конец. Как и полагается, я буду опекать тебя, и первым моим требованием является то, чтобы ты незамедлительно вышла замуж за человека, который стоит перед тобой. Это господин Нирам Дикшит, брахман, он дважды овдовел, теперь женой в его дом войдешь ты.

– Тетушка Чанда, я заклинаю вас именем богини Лакшми, не выдавайте меня замуж за господина. Я…я не хочу!..

– Именно богиня Лакшми благословит твой брак. Встань, – когда Сарасвати, звеня дешевыми браслетами, поднялась с колен, я увидела, как ее тело сотрясает дрожь, а по лицу струятся слезы.

– Ты еще молода и обязана стать благочестивой женой и матерью. Господин Нирам не молод, ему уже пятьдесят девять, и именно твоя энергия и юность вдохнут в него новую жизнь. Свадьба состоится в Англии, ибо я хочу, чтобы в Индию ты уже приехала женой. А сейчас припади к стопам своего будущего мужа, – голос Чанды звучал повелительно и властно, но Сарасвати, выпрямившись, с вызовом сказала: – Нет, госпожа, я не ваша собственность и не собственность господина Дикшита. Я не выйду за него замуж и не поеду в Индию.

Нирам, стоявший все это время молча, вышел вперед. Его лицо горело багрянцем гнева и мне показалось, что он сейчас ударит Сарасвати: – Пусть твой язык отсохнет, подлая девчонка! Кто ты такая, чтобы противиться приказу своей тетушки?! Ты станешь мое женой! Слышишь?! Станешь! – индиец дернул девушку за руку, но Сарасвати, почти крича, ответила: – Не смейте прикасаться ко мне! Вы не имеет права!

Прошел лишь миг, как озверевший, потерявший разум, старик ударил девушку, вложив в эту пощечину всю свою ненависть и злобу. Сарасвати отлетела к стене, но невероятным усилием воли сразу поднялась, подойдя к своему обидчику: – Вы подняли руку на чужую, свободную женщину, и вы за это заплатите!

– Ты мне угрожаешь?! – Нирам разъярился приступом сухого, противного смеха:

– Послушай, девочка, после свадьбы я буду волен делать с тобой все, что захочу. Клянусь, что прежде чем коснуться твоего юного тела, я накажу тебя и выгоню спать в сарай. Если ты сейчас же не попросишь у меня прощения и не поцелуешь ног, я в первую же брачную ночь изобью тебя, как непокорную лошадь. И знай: в Индии твое слово будет стоить столько, сколько стоит взгляд неприкасаемого!

Чанда, начавший нервничать, тихо прошептала: – Господин, моя племянница всю жизнь жила в этой пасмурной, серой стране, наполненной проклятыми и гнилыми собаками-христианами. Она отучилась слушать старших, но это, поверьте мне, поправимо! – женщина бросила Сарасвати прямо под ноги Нираму, крича: – Целуй ступни своего жениха! Целуй! – и тут моему терпению пришел конец. Эта старуха посмела осквернить христианскую веру, назвав христиан собаками, она относилась к взрослой женщине, как к вещи.

Быстро сойдя по лестнице, я подняла Сарасвати с пола: – Что вы себе позволяете?! Как вы смеете осквернять Господа Христа?! И неужели вы думаете, что с беззащитной девушкой можете делать все, что пожелаете?! Знайте, Сарасвати в этой стране охраняется законом! Кто вы такая, госпожа Чанда, что бросаете взрослую женщину в ноги чужого мужчины?! А как вы, господин Нирам, можете поднимать руку на даму?!

Воцарилось трепетное и дребезжащее молчание, которое нарушила Чанда: – Как ты посмела так разговаривать со старшими? Сарасвати, кто это?

– Тетушка, это…, – индианка запнулась, с опаской поглядывая на свою тетку.

– Меня зовут Вивиана, я дочь уэльского графа, – Нирам, не скрывая своего пренебрежения, с ног до головы осмотрел меня своим пронзительным взглядом, будто оценивая длину волос и стройность тела: – Нас не интересует твое имя и титул, девушка. Я желаю знать, что ты делаешь в доме моей невесты!

– Во-первых, господин, подбирайте тон, когда разговариваете с дамой, во-вторых, я не обязана перед вами отчитываться. И, наконец, в-третьих, вы не жених Сарасвати и не можете указывать ей. По закону, девушка, достигшая совершеннолетия, сама может решать свою судьбу и она вправе отказаться от брака. Впрочем, я уверена, что поэтому все родители хотят выдать своих дочерей до совершеннолетия, чтобы бедняжки не могли отказаться. Но вы опоздали. И если вы силой увезете Сарасвати в Индию, я обещаю, что обращусь к самому королю. Ваша племянница, мисс Чанда, гражданка Англии и поданная короля Генриха VIII. Вам будет несладко, если сам монарх вступиться за бедную девушку, – я с наслаждением наблюдала, как лицо Нирама становиться белее мела, а Чанда, кусая губы, беспокойно переминается с ноги на ногу. Я дала им такие показания, которые они не смогут оспорить, даже если обратятся к индийскому суду.

– Ваша взяла, леди Вивиана, но знайте, что Сарасвати все равно будет принадлежать мне. А вы пожалеет за свою красноречивость, – буркнул Дикшит, выходя из дома и ведя за собой Чанду.

Когда силуэты индийцев скрылись в тени, Сарасвати наглухо заперла дверь, смахивая с глаз слезы: – Пусть Господь вознаградит тебя, Вивиана. Ты, подобна ангелу, спасла меня. Я буду благодарна тебе до конца своих дней.

– Не стоит благодарности. И все же, тебе нельзя здесь оставаться. Я увидела в глазах Нирама то, отчего сердце мое затрепетало. Он жаждет отомстить и поверь, если ты попадешься ему в логово, живой уже не выйдешь. Этот индиец хочет видеть тебя не в лице жены, а в лице рабыни.

– Увы, каждая индийская женщина является рабыней своего мужа. Этот закон действует все века и будет действовать, – грустно проговорила девушка, садясь на пол возле окна.

– И все же, не каждый муж будет бить свою жену только за то, что она высказала свою точку зрения. Да, в Европе женщины тоже обязаны слушаться мужей, но их от рождения и до смерти оберегает закон и сам правитель. Муж не может бить жену, и если женщина пожалуется, суд может расторгнуть брак.

– В Индии все по-другому. И закон, и правитель для женщины – это ее отец, а потом муж. Порой мне кажется, что страна, где корни моих предков, больше похожа на дикий остров, в котором люди почитают только религию и божественные законы, а чувства людей для них ничто, – Сарасвати печально опустила голову, сдерживая внутри жгучие слезы.

– Послушай, ты должна уехать из Лондона. Здесь тебя Нирам все равно найдет. Если его влияние в Индии столь велико, что он смог подчинить своей воли твою тетю, то и в Англии он сумеет много чего добиться благодаря своей алчности и злости.

– Но мне некуда ехать. С рождения я жила в этом доме, не выходила за пределы квартала. Я не знаю никого языка, кроме английского. Даже хинди, язык моих предков, незнаком мне, – Сарасвати печально посмотрела на меня, будто мысленно умоляла помочь.

– Я скоро поеду в Оксфорд и могу тебя с собой взять. Но…Лиан. Ты сама понимаешь, что мы не можем его самого оставить, – послышались медленные, тихие шаги и на ступенях показался…Лиан. Опираясь на перила, молодой человек подошел к нам. Его вид вызвали во мне одновременно и страх, и жалость. Жесткие, блеклые волосы прядями спадали на лоб, глаза, всегда такие светлые и бездонные, теперь напоминали серые ямы, черты лица заострились. На камердинере была свободная рубаха из белого полотна, шаровары и потертые сандалии из грубой кожи. Повязка, наложенная на рану, вновь была вся окровавлена, не теперь она не вызывала во мне страха и истерики.

– Зачем ты встал? – встревоженно защебетала индианка, подбежав к мужчине. Я же стояла на месте, вперив пустой, невидящий взгляд в серое лицо Лиана. Во мне будто жило два чувства: любовь и отвращение. Я прекрасно помнила нашу последнюю встречу в темнице. С тех пор пошло очень мало времени, но мне казалось, что между теми событиями расстилается вечность.

– Миледи, – молодой человек отвесил мне поклон, я же лишь слабо кивнула, отводя взгляд.

– Я слышал весь ваш разговор и без сомнения могу сказать: поезжайте в Оксофрдшир. Я уже достаточно окреп, и поэтому собираюсь вернуться ко двору, – меня будто ударила молния. Мое безразличие улетучилось, вместо него пришла злость:

– Вы понимаете, что говорите, сэр? Я рисковала собой, чтобы спасти вас из Тауэра, а вы, подобно безумцу, возвращаетесь во дворец! Вас же казнят за бегство!

– Ну и пусть. Мне надоело жить в вечном страхе. Мой долг – служить верой и правдой королю и меня ни на минуту не покидает мысль, что я предал его, бессовестно сбежав, как трусливый пес, – я открыла рот в беззвучном крике. Сердце будто перестало биться, весь мир стал серым и бесцветным. Я даже не заметила, как Сарасвати оставила нас, выйдя во двор.

– Лиан, а…как же я? – этот вопрос сам вырвался у меня из уст, я не хотела казаться навязчивой, но сердце так ныло, что было больно дышать.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс? Я всегда относился к вам с должным уважением, и, поверьте, я благодарен вам за свое спасение. Не волнуйтесь, когда у меня появиться деньги, я обязательно дам вам столько, сколько пожелаете. Я уверен, что то, на что я могу построить дом, вам хватит лишь на стирку своего платья, запятнанного моей кровью. Уезжайте, у меня своя дорога, у вас – своя. Наши пути навсегда расходятся.

Я отвернулась, чтобы Лиан не увидел моих слез. Пусть он лучше считает меня бездушной, бессердечной стервой, чем девушкой, которой можно разбить сердце и ранить душу.

– Я уеду, уеду навсегда, чтобы больше не причинять вам неудобства. Но запомните: удар, который вы нанесли, ранил не девочку, а женщину, способную отомстить. Вы пожалеете за свою тиранию, – гордо парировала я, стоя спиной к камердинеру, но на последних словах я резко обернулась, будто желая взглядом растопить лед в сердце этого лицемера. Усмехнувшись, я взбежала по лестнице. И лишь когда дверь моей комнатушки была закрыта, я позволили себе разрыдаться. Громко, с надрывом и болью… Впившись ногтями в циновку, я подвела глаза к небу: – За что?! За что, о Господи, ты так меня наказываешь?! В чем я провинилась перед Тобой?! – когда все силы иссякли, я, тяжело дыша, опустилась на пол, закрыв глаза. Не хотелось видеть этот гнилой мир, где каждый человек рано или поздно предаст. Было дикое желание просто все забыть, забыть свою прошедшую жизнь, и жить по-новому, в другом месте, с другими людьми. Надоело выживать, хотелось просто жить жизнью четырнадцатилетней девочки.