Зной становился уже просто невыносимым. Обмахиваясь влажным веером, Вивиана стояла на носу корабля, всматриваясь в приближающийся берег. С далека он казался таким крошечным, незначительным, но на самом деле это был огромный, песчаный край.

– Это Дамьетта, самый промышленный портовый город в Египте. Пока мы остановимся здесь, – с наслаждением произнес Шарлеман, не отрывая взгляда от видневшегося городка. Обернувшись, француз встретился взглядом с Николет. Он ожидал, что сестра хоть как-то отреагирует на приезд в Дамьетту, ибо в юности они нередко наведывались в этот край, наслаждаясь шумом базаров и тишиной прохладных садов. Первый раз де Гаррель вступил на эту землю еще юношей и тогда раскидистые ветви апельсиновых деревьев, призывы муэдзина, аромат щербета и вкус лукума пленили его душу. Здесь молодой человек впервые познал сладкую близость с женщиной, образ которой до сих пор теплился в его памяти. Эти черные, блестящие кудри, полуобнаженное тело, двигающееся в такт соблазнительного танца, скрытое под вуалью лицо, глубокие, словно ночь, карие глаза… С тех пор прошло больше пяти лет, мсье де Гаррель знал, что его красавица Гузайль уже, возможно, замужняя женщина и счастливая мать. Но мысль, что, проходя мимо пестрых лавок торговцев, он вновь увидит маленькую фигурку в черном, ночью раскрывающую все свои прелести, приятно уколола душу.

Будто угадав мысли брата, француженка невесело усмехнулась: – Это место когда-то для нас было райским пристанищем, входом в настоящую, арабскую сказку. Для тебя все осталось, как и прежде: горячие восточные красавицы, пленительный запах блюд и напитков, жаркие ночи в борделях. А для меня этот город стал символом боли, скорби, страданий, вдовьей участи. Если бы мы сюда не поехали, Джонни был бы жив, – исхудавшее, бледное лицо женщины не выражало никаких чувств. Оно напоминало холодную, безжизненную маску, сделанную руками грустного мастера. Смерть супруга наложила на француженку ужасающее клеймо, забрав красоту и молодость. У Николет прошли почти все признаки безумия, она все отлично помнила, не впадала в истерики, не вела себя глупо, но изредка, опустившись на стул, женщина не моргающим взглядом смотрела в одну точку, казалось, даже ее дыхание остановилось. После известия о гибели мужа, миссис Брук стала совсем другой: холодной, чопорной, замкнутой в себе. Все ожидали, что сошедшая с ума дама начнет биться в истерики, кричать, вопить, но смерть Джонни француженка приняла, как неизбежное. Никто не видел у нее в глазах слез, не слышал рыданий. Взволнованные лекари предупреждали Шарлемана, что его сестра почти ничего не ест, ее организм истощен родовыми кровотечениями и голодом, что целые дни в душной каюте могут плачевно исказиться на ее и так послабевшем организме, а бессонные ночи по капли забирают ее женскую красоту.

И правда, теперь от очаровательной, нежной девушки не осталось и следа. Кожа, натянутая на выпертых скулах, пожелтела, под блеклыми глазами залегли синие круги, а в уголках сухих губ виднелись глубокие морщины. Фигура женщины тоже нещадно пострадала, от нее остались кожа да кости. Словно призрак, Николет бродила средь слуг, не снимала своего траурного платья и такого же платка, на вопросы отвечала сухо и холодно. Де Гаррель не мог смотреть, как сестра чахнет на глазах, но просто ничего не мог поделать. Да, ему тоже было прискорбно от внезапной гибели Джонни, но в одном мужчина был уверен: смерть зятя просто несчастный случай: англичанин стоял на палубе, а корабль резко качнуло и он, не удержавшись, вылетел в беспощадные волны. К тому же подозрения француза подтвердил слуга, видевший эту ужасную сцену.

Раздумья Шарлемана прервал плач малыша. Мальчик, которого назвали Эмериком, беспокойно вырвался из рук служанки, просясь к матери. Николет лишь изредка брала ребенка на руки, к тому же молоко у нее давно пропало, и всю работу выполняла кормилица.

– Сестра, возьми сына. Он хочет к тебе, – тихо прошептал де Гаррель, но ответом был ядовитый взгляд женщины. Отвернувшись от младенца, она продолжала смотреть вдаль, не замечая жалобных криков.

* * *

С уст Вивианы сорвался крик восторга. Сойдя с корабля, она с восхищением всматривалась в совсем новый мир. Это был не скудный, английский порт, набитый проститутками и бедняками. Здесь царила какая-то особенная, привлекательная атмосфера. Десятки разноцветных суденышек причаливали от берега и возвращались обратно, в воздухе витал едкий запах кальяна, слышались разговоры и смех местных мужчин.

Внезапно девушка нахмурилась. Здесь сновали разодетые арабы, слышалась веселая восточная речь, но не было женщин. Вытерев влажным платком лоб, Вивиана в недоумении посмотрела на Шарлемана: – А…девушки? Здесь их нет?

– Увы, мадам, нравы Востока непонятны для простых европейцев. Я расскажу вам подробнее о традициях страны, в которую мы приехали. Если согласитесь, пройдемся по базарам, паркам, мечетям. Дамьетта богата роскошной природой и архитектурой.

Захлопав в ладоши, словно ребенок, молодая женщина закивала: – Я согласна.

– Шарлеман, – голос Николет, напряженный и тихий, заставил де Гарреля обернуться: – Я поеду домой. Ты можешь гулять, сколько пожелаешь.

– Хорошо, сестра. Возьми с собой Эмерика и слуг. Я позабочусь о леди Бломфилд сам. Вечером мы придем.

Как только путешественники покинули порт, и перед ними восстал главный рынок города – Аль-Фатих-Абдь-Узза, названный в честь великого поэта, чей дом находился неподалеку, Вивиана почувствовала, как кровь прильнула к лицу, бешено пульсируя в висках. Сотни разных ароматов разъедали глаза, проникали в горло. От шума и красок кружилась голова, подкашивались ноги. Казалось, здесь собрались все лавки арабского мира. Торговцы коврами громко призывали покупателей, бродячие артисты давали представление прямо на улице, прилавки со сладостями манили своим аппетитным, насыщенным запахом. И среди этого изобилия красок не было ни одной женщины. Внезапно Вивиана стала ловить на себе заигрывающие, временами презренные взгляды. Она знала, что девушка с непокрытой головой и обнаженным лицом на базаре – большая редкость, и для мусульман это равносильно распутству. Прижавшись к Шарлеману, молодая женщина поняла, что не может больше находиться там, где все смотрят на нее, как на шлюху.

– Прошу вас, давайте побыстрее покинем это место. Мне как-то нехорошо, – и внезапно девушке адресовался громкий свист и непристойные шутки на ломанном английском. Кое-как разобрав смысл сказанного, дочь графа плотнее прижала к лицу капюшон, хотя от жары просто трескалась кожа, а струйки пота лились по горячим щекам.

Когда ворота рынка остались позади, Вивиана, с облегчением вздохнув, опустилась на ближайшую лавку, скинув плащ и оставшись в одном тонком, шелковом платье. Внезапно внимание девушки привлек закоулок, скрытый за густыми ветвями кустарников.

– Что там за место? – по лицу Шарлемана скользнула темная тень. Закусив губу, он охрипшим голосом ответил: – Неважно.

– Мсье де Гаррель!

– Понимаете, – француз тяжело опустился на лавку, придвинувшись к своей собеседнице, но, не поднимая на нее глаз, проговорил: – Это квартал, отделенный от всего города невидимой, но очень прочной, психической стеной. Там нет шумных базаров, богатых арабов в золоте, нет огромных домов с благоухающими садами. Это забытое Богом, проклятое людьми, место. Настоящие презренные, грязные трущобы восточного мира. Увы, вступить на ту землю, значит навсегда стать рабом одного человека – Лукмана Черный Глаз. Это повелитель женщин легкого поведения, воров, убийц, просто нищих, вынужденные зарабатывать на кусок хлеба проституцией и воровством. Там, за теми воротами, не существует правосудия. Даже местный кади закрывает глаза на кровожадные убийства и распутства, считая, что там, где нет Всесильного Аллаха и Пророка Его Мухаммеда, нет и суда. Но днем на улицах этого ада безопасно, главная дорога пуста, но ворота, окружающие ее, закрыты, ибо за ними находятся хижины и полуразрушенные дома жителей трущоб. А вот ночью начинается настоящий хаос. Порядочный гражданин всегда будет обходить это место десятой дорогой, – Вивиана, как завороженная, слушала этот рассказ, и все больше понимала, что ее детство прошло почти в таких же условиях. Боль тупым концом уперлась в сердце, источая кровь. Молодая женщина закрыла глаза. Англичанка все бы отдала, лишь бы вновь забыть о своих ранних годах, о том, что она первые семь лет своей жизни провела в нищете, грязи и боли.

– Я хочу увидеть это место, – голос девушки срывался и дрожал, но в нем звучали уверенные, стальные нотки. Нахмурившись, Шарлеман покачал головой: – Вивиана, что…, что вы говорит? Вы понимаете…

– Мсье де Гаррель, я все прекрасно понимаю и настаиваю пойти в трущобы. К тому же, вы сами сказали мне, что днем в них безопасно.

– Да, но…

– Никаких «но». Идемте, – укутавшись в плащ и опустив на лицо капюшон, молодая женщина, едва держась на ногах от скрытого страха, подошла к заросшим кустарникам. За ними едва виднелась табличка со словами: «Приют для тех, кто любит убивать», – леди Бломфилд до крови закусила губы. С трудом отыскав замок, девушка открыла ветхий забор из сгнивших досок и замерла. Перед ее взглядом простиралась пустынная дорога, заросшая зеленью и заваленная срубленными деревьями. В воздухе витал ужасающий запах грязи, пота, крови и отходов. Зажав нос рукой, Вивиана, дрожа, раскрыла кусты и закричала: в траве валялся убитый человек, залитый кровью. Его гнившее тело призывало к себе мух и всякую другую животную нечисть. Отвернувшись, молодая женщина почувствовала, как желудок свело судорогой, а к горлу подступил тошнотворный ком. Вырвав, девушка вцепилась дрожащей рукой в плащ Шарлемана.

– Я же говорил вам, не нужно сюда идти. Прошу, давайте вернемся, – вытерев губы платком, молодая женщина покачала головой: – Нет, подождите, – порыв ветра вновь возбудил немного притихшие, ужасные запахи. Закашлявшись, Вивиана пошатнулась, словно через сон, ощутив, как руки француза не позволили ей упасть.

Внезапно девушка встрепенулась. Где-то совсем рядом послышался детский голосок и звонкий, невинный смех. Обернувшись, молодая женщина ахнула, увидев маленькую девочку лет десяти, бежавшую навстречу. На худом, нескладном теле малышке болтыхались грязные обрывки платья, спутавшиеся волосы копной лежали на хрупких, остреньких плечах. Лицо девочки выражало ту невинность и радость, что в этих трущобах казалась неуместной. Подбежав к Вивиане и Шарлеману, ребенок широко улыбнулся, обнажив маленькие, ровные зубки: – Что вы здесь делаете? – голос девочки звучал легко и непринужденно, словно принадлежал небесному ангелу. Вивиану удивило то, что эта девочка знает английский, хотя проживала в Египте.

Опустившись на колени перед малышкой, девушка взяла ее грязные руки в свои, пытаясь говорить как можно мягче и спокойней: – Здравствуй, как тебя зовут?

– Кендис.

– Кендис… Какое красивое имя, – рука леди Бломфилд скользнула по плечу девочки, потом коснулась впалых щек, на которых виднелись несколько глубоких шрамов: – Что это?

Глаза ребенка налились слезами. Тихо захныкав, она прижалась к груди Вивианы, неловко обхватив ручонками шею молодой женщины. У Вивианы сердце сжалось в комок. Ей до боли было жаль эту малышку, вынужденную прозябать в грязи и нищете, вместо того, чтобы получать образование, играть с детьми своего возраста, узнавать что-то новое.

Вытерев мокрые следы на щеках у Кендис, Вивиана все же осмелилась спросить:

– У тебя есть родители?

– Да, мама и папа.

– И они тоже живут здесь?

Малышка кивнула, опустившись на колени молодой женщины и положив голову ей на плечо. Легонько оторвав от себя детское тельце, англичанка посмотрела в глаза девочки: – Они так бедны, что вынужденные жить здесь?

– Нет, папа богатый, очень богатый. Он эмир мира нищих, – у Вивиана закружилась голова. Выходит, Кендис – дочь повелителя трущоб? – Папу зовут Лукман, но все почему-то называют его Черным Глазом.

– А мама? Кто твоя мама?

– Мамочку звали Тамми, но отец дал ей имя Мутиа, что означат «покорность и смирение».

– Ты родилась в трущобах?

– Нет, я родилась в Англии, на родине мамы. Когда мне исполнилось четыре года, мой настоящий отец умер, мама зачем-то поехала в Египет, стала встречаться с дядей Лукманом, потом приказала называть его папой. Если я этого не делала, меня били горячей веревкой по лицу. Мама стала другой: безразличной, жестокой, она больше не обнимала меня, не целовала, не укладывала спать. Я могла целыми днями ничего не есть, воровала воду на базаре. Дети трущоб стали моим домом, только с ними я ощущала себя человеком. Меня заставили жить в грязной хижине, спать на полу, ела я раз в день сухие лепешки и гнившую чечевицу, и то, если повезет. Нередко я видела, как мама и Лукман…, – голос Кендис сорвался на писк. Обхватив тонкими ручками лицо, девочка зарыдала. Прижав ее к себе и начав гладить спутавшиеся волосы, Вивиана едва сдерживала в себе жгучие слезы, так просившиеся наружу. Шарлеман стоял в стороне, наблюдая за этой душераздирающей сценой. Безусловно, ему тоже было жаль малышку, но он отлично знал, что она не единственный ребенок, страдающий в трущобах, а помочь всем невозможно.

Внезапно все вздрогнули от раздавшихся криков и ругательств на ломанном английском. По дороге бежала какая-то худощавая полуголая женщина, от которой неимоверно веяло спиртным. На незнакомке болтыхалось разорванное, серое платье, в волосах запутались листья и обломки ветвей.

– А ну иди сюда, паршивая девчонка! – услышав эти слова, Кендис еще сильней прижалась к Вивиане, тихо прошептав: – Это она, моя мама, – по спине девушки пробежал холодок, когда она поднялась и посмотрела в глаза новоприбывшей. Словно сумасшедшая, женщина прокричала: – Отойди от моей дочки, мерзавка, иначе вырву твои волосы! – язык пьяной заплетался, но в словах сквозила ужасная ненависть и призрение ко всему живому.

Вцепившись двумя руками в платье Вивианы, испуганная девочка не подходила к нетрезвой матери, а лишь пролепетала: – Мамочка, иди, я скоро приду.

– Закрой свой рот, дрянь! Убежала от меня к какой-то шлюхе, а теперь извиняешься! Бегом подошла ко мне! Сегодня будет воспитательная беседа! Я расскажу отцу о твоих выходках! Отныне три дня проведешь без еды и воды, спать пошлю к собакам! – резко вырвав дрожащую руку Кендис у англичанки, Мутиа, схватив за волосы дочку, притянула ее к себе. Малышка завизжала, когда рука матери обрушилась на ее щеку. Девочка едва удержалась на ногах от пощечины. Вивиана бросилась к женщине, но Шарлеман вовремя схватил ее за плечи: – Довольно, уходим.

– Правильно, забирай свою подстилку! Пошли вон!

– Тетя, помогите! – закричала девочка, когда мать потянула ее по траве. Вскоре малышка замолчала от удара по губам, но продолжала вырываться.

Вивиана потемневшими глазами смотрела на ужасающую сцену. Она хотела броситься к женщине, отобрать у нее ребенка, но мсье де Гаррель крепко держал свою спутницу, понимая, что слабая девушка ничего не сможет сделать, если выйдут остальные нищие. Голос молодой женщины сорвался от нахлынувшей истерики. Вцепившись руками в плащ Шарлемана, она завопила от бессилия и боли. Кендис, эта маленькая, невинная девочка вновь отправилась в сущий ад, ее вновь потащили туда, где одна боль и страдания.

Леди Бломфилд бессильно осела на землю, покрасневшими глазами смотря туда, где совсем недавно раздавались крики малышки.

Домой мсье де Гаррель и его подруга вернулись поздно. Расстроенная и погруженная в свои мысли, Вивиана сразу же отправилась к себе, где, зарывшись лицом в подушку, долго неподвижно лежала, но потом все же дала волю слеза. Сердце дочери графа медленно обливалось кровью, когда она вспоминала невинную девочку, прозябавшую в грязных трущобах. Девушка все бы отдала, лишь бы вырвать Кендис из того ада, но она знала, что это невозможно. У малышки есть мать, и любое правосудие сразу же вернет ребенка родителям, не став даже разбираться.

Вивиана медленно поднялась с постели. У нее в голове все еще слышались крики малышки, и как бы молодая женщина не пыталась их заглушить, не получалось. Опустившись в кресло подле окна, девушка затушила одну единственную свечу, всматриваясь в окутанное сумерками небо. Вивиане понадобилось несколько минут, чтобы сбросить с себя остатки неглубокого сна. Поднявшись, англичанка проследовала к небольшой шкатулочке, стоявшей на столике из редкого красного дерева. Открыв маленький сундучок, молодая женщина несколько секунд грустно глядела на сложенный лист пожелтевшей бумаги. Это было письмо Джона, в котором он просил найти амулет, затерянный в пирамиде. Дрожащими руками развернув листок, Вивиана быстро пробежалась по нему глазами. Какой-то странный толчок в груди помог молодой женщине окончательно принять непростое решение. Она благодарна Шарлеману за помощь, но не более того. Девушка тяжело вздохнула. Она знала, что рано или поздно придет этот роковой миг. Люди, ставшие ее небольшой семьей на протяжении месяца, ничего не знали о ней. Леди Бломфилд в строжайшей тайне хранила цель своего визита в Египет, и не одна живая душа, кроме графа Оксфорда, ничего не ведала об ее секретной миссии.

Вивиана уселась за стол, достав чернила и бумагу. Девушка старалась сдержать слезы, но несколько соленых капель размазали аккуратные буквы. Она писала людям, которым не смогла сказать все в лицо. Первое письмо адресовалось Шарлеману: «Мсье де Гаррель, мне очень прискорбно, что все так получилось. За этот небольшой месяц мы стали маленький семьей и мне очень печально от того, что пришлось так покидать вас. В моей памяти всегда останется момент, когда я, испуганная и одинокая девушка, стала пассажиркой вашего корабля. Я знаю, что принесла вашей сестре неимоверное горе. Если бы не я, Джонни, возможно, остался бы жить на этом свете. Но прошлого не воротишь, и я благодарна вам, что вы помогли мне. Я не знаю, что ожидает меня в будущем, но Дамьетту я покину. Не ищите меня, не тревожьтесь. Мы неожиданно познакомились, неожиданно и расстанемся. Спасибо за все. Простите, если что-то не так. Прощайте.

Вивиана Бломфилд».

Молодой женщине пришлось приложить неимоверное усилие, чтобы не разрыдаться над письмом, адресованным Николет. Девушка писала быстро, неуверенно, но зато все слова шли от души: «Николет, возможно, прочитав это письмо, ты предашь его беспощадному огню, но все же я хочу, чтобы ты знала: я благодарная тебе за все. За поддержку, оказанную после изнасилования, за те добрые слова, что ты сказала, даже за это платье, что я оставляю на твоей кровати. Одно я знаю точно: мне нет прощения. Ты призираешь меня, ненавидишь. Да, я виновата, виновата в том, что сама того не ведая, искусила твоего покойного супруга.

Я не жду прощения, но прошу лишь об одном: когда твой сын подрастет, не говори ему, что папа умер из-за женщины, ведь мы обе знаем, что жизнь Джонни закончилась из-за меня, из-за его неразделенной любви ко мне. Да, пускай Шарлеман в то не верит, но от правды не убежишь, она навсегда поселилась в наших сердцах. Прощай».

Девушка грустным взглядом окинула комнату. Здесь, в этом новом доме, не было никаких ее вещей, кроме платья и украшений Кларис. Вивиана стала уверенно снимать наряд Николет и ее драгоценности, вновь облачившись в свой желтый, яркий туалет. В этом платье она встретила де Гарреля и Бруков, в этом и покинет. Спрятав сверток в потайном кармане корсета, молодая женщина, приоткрыв дверь, спустилась вниз. В этой ночной, мертвой тишине ее шаги казались оглушительными, и, слава Богу, что никакой слуга, страдающий бессонницей, не встретился у нее на пути.

Внезапно девушка напряглась, услышав быстрые шаги, доносившиеся из соседнего коридора. Спрятавшись за высокой статуей, Вивиана увидела, как двери одной из комнат приоткрылись, и через них выскользнула какая-то женщина в черном. Только благодаря белокурым кудрям, леди Бломфилд узнала Николет. Воспользовавшись моментом, молодая женщина поспешила в покои, оставив на кровати наряд и письмо. Взгляд девушки скользнул по портрету мистера Брука, на котором еще виднелись свежие слезы женщины. Вытерев их кончиками пальцев, Вивиана прошептала: «Прощай, Джонни, покойся с миром. Я не держу на тебя зла за ту ужасную ночь, за боль, что ты осознанно причинил мне. Я простила тебя, но и ты прости меня, прости мою мать. В ту роковую ночь призрак Софи пришел ко мне и все рассказал. Я не знаю, могут ли те, кто ушел из жизни, забирать живых, но матушка, наверно, может. Такова жизнь, ничего не поделаешь. Пусть ангелы примут тебя в свой рай навеки», – сглатывая слезы, Вивиана поспешно покинула комнату, боясь встретиться с миссис Брук.

Последний раз окинув длинный коридор печальным взглядом, Вивиана приоткрыла дверь, с наслаждением ощущая, как порыв свежего воздуха ласкает лицо. Переступив порог, леди Бломфилд оказалась во дворе, вмещавшем в себя фонтан, блещущий прохладой и череду лавок, скрытых за кустами роз. Молодая женщина с трудом открыла заржавевший замок, и, прикусив губы, слушала, как калитка предательски скрипит. Оглянувшись и убедившись, что никого нет, Вивиана бросилась в путь. Сначала она шла быстро, уверенно, но потом замедлила шаг, приближаясь к цели, а именно, к трущобам. Девушка знала, что идет наперекор всему, наперекор законам, наперекор судьбе, но другого выхода не было. Она не могла уехать в Каир, а в этом городе оставить несчастную малышку.

Вивиана затаила дыхание, оказавшись возле ворот, ведущих в ночной ад. Девушка прислушалась, но ответом ей было лишь неспокойное карканье вороны и шелест листвы. Молодая женщина замешкалась, в голове звучали слова Шарлемана, предупреждающие о ночной опасности трущоб. Там, среди проституток, убийц и воров живет невинная, словно ангел, девочка, жемчужина в плену негодяев. Дочь графа тяжело вздохнула, и, подняв юбки, пролезла через кусты, оказавшись перед забором. Только сейчас взгляд девушки заскользил по еще одной табличке со словами: «Темный изумруд». Вивиана едва сдержала в себе возглас негодования.

Как эти подлые убийцы, погрязшие в крови и нищете, смеют называть свое грязное убежище драгоценным камнем?! Победив страх, молодая женщина все же решилась. Вивиана смогла сдержать в себе возглас, когда ладонь зацепилась о колючку, расцарапавшись до крови, смолчала девушка и тогда, когда перед ней открылись ворота трущоб, представляя взгляду вновь пустую, запыленную дорогу. Дочь графа ожидала увидеть сотни разгульных людей, грязные развлечения, услышать непристойную ругань, крики, смех, но опять видела то, что и днем. Подняв юбки, девушка бросилась бежать по тропинке. Она хотела позвать малышку, но опасалась, что, услышав посторонний голос, выйдут остальные нищие. Ворота по правую сторону дороги были закрыты, но в тени деревьев молодая женщина смогла разглядеть какой-то неясный силуэт. Вивиана уже собралась продолжить поиски девочки, но ее привлек тихий, прерываемый плач.

Прищурившись, девушка разглядела съежившуюся на траве Кендис: – Девочка моя! – радостный возглас врывался у Вивианы, когда она подбегала к малышке. Увидев свою спасительницу, девочка ринулась навстречу, прижавшись к молодой женщине все телом: – Тетя! Тетя Вивиана, вы пришли! – осыпав заплаканное личико ребенка нежными поцелуями, англичанка спросила: – Как ты? Все хорошо? Где все?

– Они ушли на «Карнавал Боли». Вернуться только завтра вечером.

– «Карнавал Боли»? Что это? И почему тебя оставили?

– «Карнавал Боли» – это праздник, отмечающийся раз в год. Сотни наряженных нищих следуют по главной дороге города с криками: «Обеспечьте нам будущее»! Обычно все заканчивается убийствами, люди шейха стреляют без предупреждения. Меня оставили, как наказанную. Всю ночь и день я должна провести в одиночестве, обдумывая свой «грязный» поступок.

– Кендис, больше ты не останешься здесь. Я заберу тебя в совершенно другой мир, яркий, счастливый, мир, где ты не будешь голодать, и спать на сырой земле. Мы вместе отправимся в Каир, а потом вернемся в Англию, на твою родину и все станет так, как и прежде, – глаза девочки загорелись радостным блеском.

– А мама? Мама тоже поедет с нами?

Тяжело вздохнув, молодая женщина аккуратно ответила: – Нет, малышка, мама останется здесь. Неужели после всей боли, что она тебе принесла, ты все еще хочешь быть с ней?

– Она самый близкий для меня человек, как же вы не понимаете? Она родила меня, дала жизнь, я не могу покинуть ее, – Вивиана закусила губу. Да, она не могла понять чувств девочки, ибо ее родная мать умерла так давно, что почти стерлась из памяти, а Кевен запомнилась лишь своей жестокостью и гордостью.

– Кендис, пойми, та женщина, что звалась Тамми, та, что любила тебя, оберегала, умерла, ее больше нет, вместо нее появилась жестокая и бессердечная Мутиа, презирающая тебя всеми недрами своей сгнившей, грубой души. Я не принуждая тебя. Свой выбор ты должна сделать сама. Либо все останется, так, как и прежде, либо я попробую подарить тебя другую, счастливую, добрую жизнь.

Малышка вложила свое крохотную ручку в ладонь Вивианы, уверено кивнув: – Хорошо. Я верю, что вы добрая и заботливая женщина, – с благодарностью обняв девочку, дочь графа помогла ей подняться: – Нам пора. Бежим, – молодая женщина и ее юная спутница ринулись в путь, с наслаждением подставляя лица свежему, прохладному ветру