Я проснулась от какого-то странного визга, который доносился из коридора. Было ясно, что это крики радости. Но кто в такую рань может получить хорошее известие? Меня это вообще перестало волновать, когда я услышала голос сестры. Возможно, отец вновь купил ей что-то дорогое. Хотя, Патрисия была уже далеко не ребенком. В семнадцать лет она даже не обручена. Меня это удивляло и злило. День и ночь я молилась, чтобы сестрица вышла замуж и уехала на родину мужа. Я не хотела видеть ее красоты, не хотела осознавать ее превосходство надо мной. Моя недоброжелательница постоянно твердила, что у порога нашего дома будет толпиться толпа ее обожателей. На удивление, факты показывали совсем другое. Еще никто из уэльских лордов не просил руки Патрисии у отца. Возможно, это было показателям того, что родители ищут своей старшей и любимой дочке достойного жениха. Я боялась, что этим женихом может оказаться кто-кто из королевской династии. При мысли, что моя сестра станет принцессой или королевой, меня бросало в холод и дрожь. Но все мои сомнения развеялись, когда родители пригласили нас в гостиную.

Войдя в зал, я присела в реверансе. Как всегда, на меня никто не посмотрел. Все внимание было обращено на Патрисию.

– Садитесь, девочки, – равнодушно махнула рукой графиня.

Сестра, как всегда, уселась у ног матери, а я заняла отведенное мне место в другом краю комнаты.

– Вивиана, займи место возле сестры. У меня для вас обоих важное известие, – последовав приказу отца, я опустилась на шелковые подушки у ног родителей. Напряжение нарастало и я это очень хорошо чувствовала. В воздухе витали проблемы, скрытые от моих ушей и глаз, но такие же очевидные, как и снег зимой.

Патрисия загадочно улыбалась, обмахиваясь веером, поскольку в комнате и правда было очень душно. Я же покорно опустила голову, не желая смотреть на радость сестры.

– Патрисия, ты – старшая дочь в семье и наследница половины имущества. Тебе, как никому другому, нужно выйти замуж за достойного и состоятельного человека. И поэтому ты станешь женой московского боярина Притутского Андрея Григорьевича. Ты отправишься в Великое Княжество Московское, ко двору великой княгини Елены Васильевны. Там тебя научат всему, что должна знать русская невеста: языку, обычаям, танцам, манерой разговора и этикету. Этот брак хорош тем, что боярин стар, ему уже пятьдесят восемь и он серьезно болен. Если твой муж умрет, все его наследство перейдет к тебе, ты станешь боярыней, а если сблизишься с великим князем Василием III, то княгиней можешь стать. Елена Васильевна не особо красива и умна. Ты же, моя дочь, можешь занять ее место. Московский князь тоже не молод, но главное – власть, – я слушала эти слова с открытым ртом. Мою неугомонную сестрицу отдают в жертву старику ради власти. Ха! Не повезло сестре.

Увидев, как поникла Патрисия, мама ласково погладила ее по волосам: – Не грусти, доченька. Еще не она девица из графства Бломфилд не выходила замуж за русского. Ты только представь: московские земли, постоянные пиры, смотрины, власть и богатства. Боярина скоро заберет смерть, ты же будешь управлять всеми его владениями. Улыбнись, Патрисия, это прекрасный выбор для тебя. Только в этом браке есть одно «но», – все напряглись: – Тебе придется принять православие и получить русское имя.

– Нет! – всхлипнула сестра, упав в ноги родителям: – Прошу, не надо! Я не могу отречься от своей веры! Матушка, отец, не отдавайте меня этим русским варварам, – несмотря на всю свою ненависть, мне стало жаль Патрисию. Ее заставят разорвать все узы с тем миром, где она прожила все свои семнадцать лет. И раде чего? Ради брака со стариком.

– Прекрати, Патрисия! – вмешался отец: – Ты – дочь графа Бломфилд. Слезы тебе не идут. Ты должна с гордостью и честью принимать все то, что мы делаем для тебя ради блага нашего рода. Твой сын, которого ты родишь в Москве, будет одновременно наследником и уэльского графства и русского боярства. В случаи смерти твоего будущего мужа, (если у вас, конечно, родятся дети), твой сын станет законным наследником. Если он будет мал, ты будешь всем управлять вместо него и тогда обретешь положение вдовы-регентши. Но и мы с матерью не вечны. В случаи моей смерти к тебе перейдет огромная часть наследства, как старшей дочери, если умрет мать – то все ее имущество, перешедшее к ней от рождения. Ты станешь самой богатой женщиной в Уэльсе. Если бы мы пообещали твою руку и сердце молодому парню, то тогда было бы все по-другому, – я мало – чего понимала в наследстве, но одно я знала: я имею право на меньшую часть земель отца, но на мамино имущество я не могу даже претендовать, поскольку являлась младшей в семье. Что ж, меня это не сильно огорчала, поскольку я знала, что скоро тоже выйду замуж. Одного мне бояться больше было незачем: родители не отдадут меня русскому, ибо брак двух дочерей за славян был им не выгоден.

Сестра, едва заметным жестом руки смахнула с ресниц слезы.

– Собирайся, дочка, вскоре ты предстанешь перед супругом и его Родиной! Мама и гувернантка помогут тебе собрать все необходимые вещи. Я хочу, дабы ты отправилась в Москву как можно раньше, желательно, до конца месяца. Всем хорошего вечера, – отец вышел из залы, направляясь в свой кабинет.

Вечером сестра и мама разбирали дары, преподнесенные Андреем Григорьевичем и его сестрой – Натальей Григорьевной. Среди русских кафтанов проскальзывали даже изысканные драгоценности, несколько зеркал и два гребня. Что ж, не слишком богатые подарки. Но Патрисия, как мне показалось, довольствовалась и этим. Если бы она не была в таком грустном расположении духа, то, возможно, ругала своего будущего муженька. Но сестрица молчала, пропуская между пальцами шелк платьев. Поездка и вправду была такой неожиданной, что все буквально метались по дворцу.

Однажды ночью я услышала плач Патрисии. Моя несчастная сестренка, впившись заплаканным лицом в подушку, тихо плакала. Мы спали в одной комнате, и еще никогда я не видела, что бы моя волевая сестрица рыдала. Но сочувствие, несмотря на обиду, все равно шелохнулось у меня в душе. Встав с кровати, я подошла к ее постели и тихо пролепетала, пытаясь не выказать свое радости, когда я увидела, что моя недоброжелательница, которая всегда затмевала меня перед родителями, раздавлена своим скорым замужеством: – Не плачь, сестра. Ведь ты же давно хотела выйти замуж, говорила, что у тебя отбоя от женихов не будет. Увы, тебя, такую молодую, умную, красивую, богатую наследницу, отдают в жертву больному старику. Но ничего не поделаешь. Ведь так пожелали наши венценосные родители и, возможно, сама матушка-судьба. Смирись, ведь уже ничего не исправить. Интересно, какое имя тебе дадут в Москве. Надеюсь, на родине твоего жениха не забудут, что ты дочь графа. Знаешь, я неоднократно слышала слухи о том, что славяне – варвары, – я проговорила эти слова с таким наслаждением, что приятный озноб пробежал по всему телу. Когда я собралась уходить к своей постели, Патрисия схватила меня за руку. От ее острых ногтей, впившихся мне в запястье, я едва не вскликнула: – Не радуйся, Вивиана. Меня родители продали ради власти, и тебя продадут. Мы ведь сестры, и у нас судьбы будут очень похожи. Ты, так же, как и я, будешь сгорать от боли и печали. Тебя тоже увезет корабль в чужую страну, где ты станешь только пешкой в политической игре. Я ошиблась в родителях, и ты ошибешься, – от этих жутких слов у меня мурашки пробежали по коже. Я непонимающе уставилась на сестру. Несмотря на ночной мрак, я сумела разглядеть в ее глазах то, что привело меня в ужас. Нет, это была не насмешка, не злость, а лишь сочувствие. Что-то Патрисия знала, то, что, разумеется, касалось меня. Но спрашивать я не стала. Если бы это было срочно, она бы сама сказала. Я была из тех людей, которые не спешили выпытывать сразу всю правду. Я наслаждалась красивой ложью, а к реальности относилась, как к суровому монстру.

Весь остаток ночи я не могла спать. Патрисия, на удивление, после разговора со мной перестала лить слезы и сразу предалась сну. Ох, как я ей тогда завидовала. Она смогла хоть на несколько часов отвернуться от жестокой реальности предстоящего дня, я же только лежала, уставившись в потолок. Родители никогда не говорили со мной о моем замужестве, но я знала, что это время все равно когда-то наступит. Я была младшей в семье, но это не означило, что мой брак не играет никакой государственной роли.

Когда небо едва посерело, и выдало хоть какие-то признаки рассвета, я встала с кровати и пошла в маленькую комнатку, где спала Амелия, моя гувернантка. Ее покои я обнаружила пустыми. Няня просыпалась очень рано, еще темной ночью и занималась делами в гостиной. Прикрыв за собой дверь, я спустилась в зал, где обычно Амелия наводила порядок.

Но приемная оказалась пустой. Внезапно я услышала тихий стон и порывистое дыхание. Эти звуки доносились из покоев отца. Обычно я никогда туда не входила. Граф принимал меня и всю семью, кроме мамы, у себя в рабочем кабинете. Но сейчас любопытство взяло вверх. Я на цыпочках подошла к двери, и приоткрыла ее. Сначала я стояла, будто мумия, потом мной овладел страх, негодование и отвращение. Амелия, обнаженная, сидела на руках у отца, на котором был только один халат. Папа что-то шептал ей на ухо, гладил ее распущенные волосы. Гувернантка потушила единственную свечу, благодаря, которой я могла хоть что-то видеть. Когда в комнате папы стало совсем темно, я напрягла все свое зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. И то, что я разглядела, вонзилось мне в разум. Еще совсем юная, я никогда не видела близости мужчины и женщины и не хотела этого видеть. Но все же я понимала, что когда придет время, я буду вынуждена выйти замуж и отдать свою тело избранному супругу. Я уже могла быть близка с мужчиной, ибо месячные, как говорила лекарка, начались у меня слишком рано. Но одна мысль о браке, о первой ночи, доводила меня до слез. Но сейчас меня мучало другое. Папа с Амелией, а не с моей матерью. Выходит, он вновь пошел на измену, вновь предпочел служанку графини. Свою няню я любила даже больше, чем родных родителей, ибо они всегда были ко мне жестоки, но после увиденного зрелища в моей душе зародилось отвращение к этой пышногрудой женщине.

Закрыв дверь так же тихо, как я ее и открыла, закусив губы, чтобы не заплакать, я побрела в свою комнату. Моя матушка вновь была предана графом. Что ж, возможно, ее это не сильно тревожило.

Когда утром ко мне пришла Амелия, я всматривалась в нее с любопытством. Она будто расцвела. Все в ней дышало, обольщало, завораживало. Несмотря на тугой корсет, грудь няни была очень хорошо заметна. На Амелии красовалось дорогое платье с достаточно глубоким вырезом, распущенные волосы покоились на плечах. Я окончательно убедилась, что гувернантка пришла ко мне сразу со спальни своего любовника. Ели бы графиня увидела ее в таком виде, то, возможно, обо всем догадалась, если, конечно, она об этом не знала раньше.

Патрисия, хмурая, как тень, отправилась навестить матушку. Оставшись наедине с Амелией, я воспользовалась моментом, чтобы завести с ней откровенный разговор. Няня заметила мое смятение, но промолчала.

– Амелия, где ты была сегодня ночью? Я искала тебя по всему замку.

Руки женщины, расчесывающие мои волосы, задрожали. Врать мне ей не хотелось, как я думала, но она на это решилась: – Меня не было в замке прошлой ночью, леди. Я ездила в таверну по делам ее светлости.

Я едва могла сдерживать смех: – В таверну? Ночью? По делам ее светлости? В таком виде? Амелия, ты не обижайся, но ты и вправду сейчас похожа на продажную девицу. Не ври мне. Я все очень хорошо знаю. Ты была с моим оцтом, придавалась любовным утехам в постели, где граф был с графиней, с моей матерью! Как ты могла так поступить?! Этим ты предала не только мою матушку, но и меня! Зачем ты это сделала?! Но если ты уже решила идти по этому пути, то тебе не место в этом доме, радом со мной! Сегодня же я отправлюсь к графине и попрошу ее выгнать тебя! Убирайся с моих глаз! Уходи!

Лицо Амелии запылало. Разумеется, она не ожидала от меня такой явной красноречивости. Няня опустилась передо мной на колени. Ее огромные глаза смотрели на меня с вызовом: – Миледи, я растила Вас, всегда была добра к Вам, но, что я получила взамен? Вы несправедливы и жестоки. Неужели эти отрицательные черты Вы унаследовали от своих родителей? – эти слова окончательно меня разозлили.

– Следи за своим языком, иначе лишишься его! Не забывай, что я уже не маленькая девочка, которая нуждается в твоих нотациях! В моих жилах течет кровь Бломфилдов, династии, являющейся одной из самых древних и самых богатых в Англии! Встань, – когда Амелия поднялась, я вскинула подбородок и с неприязнью разглядывала ее: – Ты бы хоть постыдилась в таком омерзительном виде переступать порог моих покоев! Ты похожа на кабацкую девку, а не на гувернантку леди! Это первый и последний раз, Амелия! Еще раз ты так опозоришь мою семью, клянусь, сама отдам тебя на съедение собакам! А сейчас, приведи себе в порядок и не смей больше посягать на моего отца! Можешь идти, – когда дверь за няней захлопнулась, я упала на подушки, обхватив голову руками. После увиденного ночью я буквально задыхалась. Неужели каждая женщина обязана выходить замуж только для того, чтобы доставлять наслаждения своему мужу и рожать детей? Неужели и меня родители продадут, как сестру, а муж будет делать со мной то, что делал отец с Амелией?

– Леди, – в комнату вошла служанка матери: – Ее светлость желает Вас видеть, – еще этого мне не хватало! Мама никогда просто так меня не звала. Какой сюрприз еще подготовил мне сегодняшней день? Вспомнив загадочный взгляд Патрисии, меня едва не стошнило от страха. Неужели замужество?!

Служанка вела меня по коридорам в покои матушки. Когда мы достигли ее опочивальни, горничная постучалась. Еще одна камеристка открыла дверь, пропуская нас вовнутрь. В личные покои графини было очень трудно попасть, на каждом шагу стояли ее служанки и охрана. Даже своих дочерей мама принимала в рабочем кабинете. Но сейчас все было по-другому. Войдя вовнутрь, я почувствовала резкий запах благовоний. Из-за жары графиня решила втирать в веера освежающие запахи духов. Это не очень спасало от палящего солнца, но духота немного развеивалась.

Покои матушки являли собой великолепное сооружение. На центральной стене красовался нарисованный орел с крыльями ангела, который держал в клюве розу. Это был геральдический символ Бломфилдов. Остальные стены были расписаны с великой утонченностью. На каждом лепестке розы располагалось три рубина. Я не понимала, зачем такая роскошь, но мама относилась к этому по-другому. Пол был застелен редкой шкурой ягуара, в мехе которого буквально тонули ноги. Окна выходили на сад, освещенный летним солнцем, где цвели и пахли редкие цветы. У ног матери тявкала маленькая, комнатная собачка, которую матушка нежно гладила. На изысканном столике стояла клетка с птичками, чье пение разносилось по сводам опочивальни.

Графиня сидела на возвышении, в окружении своих дам. Одна читала маме поэзии, другая играла на лютне. Когда я вошла, все замолчали. Я присела в реверансе, учтиво склоняя голову.

– Оставьте меня наедине с дочерью, – приказала графиня. Все, как один, с поклонами покинули комнату.

Матушка ласково улыбнулась, протягивая свою миниатюрную ручку, унизанную тяжелыми перстнями, для поцелуя. Когда я припала губами к ее руке, мама тихо прошептала: – У меня есть поручение для тебя, Вивиана, – ее загадочный тон заставил меня выпрямиться и посмотреть на маму: – Это касается моего замужества? – я уже знала ответ на этот вопрос и поэтому слезы застыли у меня в глазах.

– Присаживайся, – графиня ласково усадила меня на подушку у своих ног: – Да, ты права. Это и правда касается твоего замужества, но это замужество, мягко говоря, необычное.

Я почувствовала, как сердце сжалось в холодный комок: – Матушка, я… мне кажется, что я еще не совсем готова для брака…

Мама подняла руку, призывая меня к молчанию: – Послушай меня, Вивиана, ты – еще совсем ребенок, тебе только тринадцать. В таком малолетнем возрасте ты не можешь решать свою судьбу, как и любая другая леди благородных кровей. Ты будешь делать то, что скажут родители, а за непокорность тебя настигнет наказание. В лучшем случаи, я запру тебя на всю жизнь в строжайшем монастыре, в худшем – лишу всех прав наследства Бломфилдов и отдам замуж за больного старика, чтобы ты была прислужницей в его доме. Поэтому покорно склони голову и слушай. Когда понадобиться твое мнение, я спрошу, – от таких унизительных слов я замерла. В душе я понимала, что каждое слово матери – сущая правда. Если она с отцом захочет, то я стану не просто послушницей в монастыре, но и танцовщицей в развратном доме. Сжав пальцы с такой силой, что побелели костяшки, я слабо кивнула, ибо во рту все пересохло: – Слово моих августейших родителей – закон, который я не смею обсуждать даже с близкими мне людьми, – едва слышно пролепетала я. Мне было известно, чего хотят от меня родители – смирения, кротости, покорности и полного повиновения. Я зажмурилась, вспомнив, какая судьба постигнет Патрисию. Совсем скоро она отправиться в Москву, к старому и больному боярину. Еще хуже мне стало при воспоминании об ее словах: «Меня родители продали ради власти, и тебя продадут», – неужели она что-то знает? Но это уже не имело значения. Я полностью сосредоточилась на суровом виде матери. В ее глазах не было ни капли материнской любви, лишь холод и строгость. А мне так хотелось до дрожи прижаться к ее телу, поплакать у нее на груди, поговорить, забыв об этикете и о том, что она – великая графиня, а я лишь ее дочь, которая находиться в полном распоряжении своих родителей.

– Вивиана, мне кажется, тебе нужно знать одну историю, которая произошла с прапрадедом твоего отца – Томасом Бломфилдом. Еще много лет назад графство Бломфилд имело не такое влияние на английскую политику при дворе, как сейчас. Тогда провинциальный городок Понтипридд был лишь каплей в океане государства. Твой великий предок Томас решил укрепить графство. Он сблизился с королем, стал его другом и соратником. Победив на турнире, Томас завоевал доверие монарха больше всех при дворе. Этим он разгневал советников правителя, и те посчитали, что если Томас Бломфилд жениться, то покинет двор, уединившись у себя в графстве с новой женой.

Бесстыжие аристократы стали нашептывать королю, чтобы тот женил сэра Томаса на какой-нибудь даме из высшего общества Англии. И один из них, сэр Френсис Глост решил предложить другу монарха свою дочь – леди Элизабет, которая получила при дворе репутацию придворной монахини. Элизабет была кротка, никогда не выпускала четки из своих рук. Если не ошибаюсь, ей тогда исполнилось восемнадцать. Не очень подходящая кандидатура для веселого Томаса Блофилда, который привык брать от жизни все самое лучшее и в самые короткие сроки. Но противиться воле короля – значит, пойти на государственную измену, которая каралась и карается либо плахой и мечом, либо виселицей. К тому же, предлагаемая невеста уже однажды пошла под венец с шестидесятилетним мужчиной-вдовцом, когда девушке ей едва исполнилось двенадцать. Два года Элизабет жила в замке мужа на попечении его старшей дочери, годившейся самой жене в матери. Потом настали долгие три года ужасной близости. В конце концов, старик скончался, Элизабет же опять отправилась в поместье отца, но уже через год он вновь подыскал дочери выгодную партию. Дело было не в женщине, ибо она покорилась, а в самом женихе. Как назло, на одном из пиршеств Томас заметил в толпе придворных дам одну молоденькую миледи. Ее звали Анна Честертон, она являлась чистокровной австрийкой и дочерью австрийского герцога. Девушку прислал в английский дворец отец, в надежде, что холодная и туманная страна развеет и угомонит дерзкое поведении дочери. Да, Анна была веселой, надменной, высокомерной мадам. Томас влюбился в нее, забыв, что обручен с мрачной, как ноябрьская туча, леди Элизабет. Благородный рыцарь ради своей возлюбленной был готов на все. Он дарил ей очень дорогие и редкие подарки, танцевал с ней на балах, а однажды на турнире даже признал ее дамой сердца, которой, разумеется, должна была стать его невеста Элизабет. Отец скромной девушки пожаловался его величеству, что юный граф Томас Бломфилд совсем не уделяет внимания своей законной невесте, а целиком и полностью принадлежит австрийской змее. Король разгневался и призвал твоего предка к ответу. Тот гордо, став на одно колено и положив руку на сердце, поклялся, что любит Анну Честертон и ради нее готов разорвать помолвку с чопорной Элизабет. Король будто огнем надышался. Он выгнал несчастную, влюбленную Анну со двора и отправил ее обратно в Австрию, написав ее отцу-герцогу, что его дочь подставляет свои груди каждому, кому не лень переспать с ней, что нахалка соблазнила даже порядочного, помолвленного графа. Анну, разумеется, против ее воли, отдали в жены какому-то старику. Узнав об этом, Томас отрекся от должности советника при дворе, разорвал помолвку с Элизабет и поехал в Вену, в герцогство Честертон, чтобы спасти свою любимую. Но отец девушки проклял уэльского графа, который, якобы, запятнал честь благородной леди. Тогда Томас Бломфилд объявил войну герцогству и сказал, что если через двадцать четыре часа к воротам его отеля, (где он поселился в Австрии), не пребудет карета с Анной, он перейдет к военным действиям. Чудо, казалось, произошло. Ровно через двадцать четыре часа к воротам гостиницы прибыла карета с гербом Честертон. Томас поспешил к экипажу, надеясь увидеть в экипаже возлюбленную, но он обнаружил только ее…труп. Около тела убитой лежала записка: «Я, второй герцог Честертон, собственными руками убил дочь, чтобы не отдать ее тебе, английскому подонку. Я поклялся, что Анна не ляжет в постель с тобой. Ты хотел, чтобы к тебе приехала карета с ней, вот ты и получил желаемое. Можешь забирать ее труп, я не намерен хоронить эту отступницу от родительского слова в Австрии. Пусть сгниют кости той, которая не пожелала разделить ложе со своим законным мужем из-за уэльского мерзавца. Я отрекаюсь от своей дочери Анны Честертон. Пусть сгниет ее порочная душа», – несчастный Томас прорыдал у тела любимой долгие часы, а потом поклялся уничтожить герцогство Честертон, и собственными руками вонзить клинок в сердце герцога, который убил собственную дочь ради власти и гордости. Ужасные четыре года длилась эта война из-за убитой, родным отцом, женщины. Австрия содрогалась. Томас мог победить, но его предали, предали те, в ком он видел поддержку и опору, те, кто обещал всегда быть рядом.

Капитан северного войска, самого большого в графстве, перешел на сторону Честертонов. Томас Бломфилд пал в бою, но его запомнили, как героя, сражавшегося ради памяти любимой. И вот на протяжении нескольких десятков лет Честертоны ведут войну с Бломфилдами. Сейчас этим проклятым родом правит женщина – герцогиня Тересия Честертон, мать будущего герцога милорда Гильберта. Этот австриец не женат, и мы с твоим отцом решили отдать тебя ему в жены, – я едва не захлебнулась собственной слюной. Отдавать меня врагу семьи?! Что это за безумие со стороны родителей?

– Матушка, но ведь вы сами сказали, что герцогство Честертон – наш заклятый враг. Я должна буду пойти под венец с врагом своего рода? Я не понимаю…, – я пыталась говорить спокойно, но предательские нотки все равно звучали у меня в словах.

– Вивиана, я посылаю тебя в Австрию не для того, чтобы ты была благочестивой супругой этого наглого австрийца. Ты должна будешь сделать так, чтобы он оказался последним из рода Честертон.

Я в недоумении посмотрела на мать. Чего она от меня хочет, от тринадцатилетней девочки?

Графиня нагнулась к моему уху так близко, что я ощутила ее порывистое дыхание:

– Ты должна будешь убить Гильберда в первую, брачную ночь.

Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но все мысли будто превратились в пепел и развеялись по воздуху. Слова онемели на моих губах: – Я…я не понимаю…, – на самом деле я все прекрасно понимала. Подсунуть меня иноземцу в образе скромной женушки, чтобы потом убить его – вот план моих родителей. Я мысленно покачала головой. Нет, я этого никогда не сделаю! Пусть запирают меня в темнице на всю жизнь, пусть не дают еды и питья, пусть избивают до смерти, но я не убью человека, будь он самим воплощением дьявола!

– Про свою безопасность не волнуйся. Я дам тебе такой яд, который убивает так, как это делает обычная потовая лихорадка. Медленно, неизлечимо, мучительно. После смерти мужа ты добьешься титула герцогини, как, решать будешь сама. Но эта карга Тересия после смерти своего сына должна уехать в монастырь, отдав тебе свой титул, земли и полную, безграничную власть. Когда герцогство Честертон будет в твоем распоряжении, ты заберешь все деньги с казны и вернешься в Уэльс. Не смотри на меня так! Это не воровство, хотя, называй это, как хочешь. Когда в казне этого герцогства не останется ни монеты, мы победим и разбогатеем! – я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Вокруг все пошатнулось, стало серым, пасмурным, безжизненным… Убийство, воровство… Что за бред? Неужели мама думает, что я пойду на это? Сердце мое, казалось, замерло. Я не чувствовала его ударов, ничего не понимала. На мгновение мне показалось, что я умерла, что умерла моя душа, мой дух, мое сердце, осталась лишь плоть и застывшая кровь. Взор блуждал по прекрасным гобеленам на стенах покоев. Но я ничего не видела, ничего не слышала. Когда графиня больно ущипнула меня за руку, я будто проснулась. Я внезапно отчетливо увидела ее требовательный взгляд, который говорил: «У тебя нет выхода. Ты это сделаешь».

– Мадам, вы требуете от меня невозможного. Я не посмею накликать на себя немилость Бога, совершив тяжкий грех убийства и воровства, – к моему удивлению, мама расхохоталась. Это был громкий, неприятный смех, но ее глаза оставались сухими и жестокими. Прилив смеха прекратился так же быстро, как и начался. Напущенную веселость графиня сменила коварством. Грубо схватив меня за запястье, она заставила меня резко встать, притянув к себе. Мама сжала мою руку так, будто я была пером для написания ее финансов:

– Послушай меня, деточка, ты не смеешь противиться указу родителей! Кто ты такая, чтобы противостоять отцу и матери, графу и графини?! Я сотру тебя с лица земли, если ты не покоришься, глупая девчонка! – прошипела «добрая матушка» мне на ухо. От ее скрипучего, как царапанье когтей, голоса, у меня зазвенело в ушах. Но я была не намерена отступать. Я не ее служанка, которой она может распоряжаться целиком и полностью. Посмотрев с вызовом на графиню, я резко вырвала у нее свою руку и с необъяснимой дерзостью воскликнула:

– Я не ваша рабыня, мадам! Вы не можете принудить меня! Прежде всего, я живой человек из плоти и крови и сама имею право решать свою судьбу! – я отлично знала, что такого права, увы и ах, у меня нет. Все девушки благородных кровей, от принцессы до самой низкой, бедной аристократки, были вынуждены подчиняться родителям, а потом супругу. Простолюдинки, на удивление, не являлись собственностью родителей. Такие бедные дамы вполне могли сами выбрать себе мужа, конечно, если их род не происходил из ветви какой-нибудь знатной династии. Ох, как в ту минуту я пожалела, что родилась в семье могущественного графа, родилась леди голубых кровей, а не дочерью бедного кузнеца или мясника!

– Ты не только невоспитанная дрянь, но еще и дура! Где ты читала, что леди сама может выбирать себе судьбу?! Такого не было и не будет во все века! Дети – собственность родителей на всю жизнь, моя дорогая! – графиня гневно окинула меня взглядом. Да, я знала, что моя внешность вызывает в ней совсем не материнское чувство – зависть. Моя мать была худощавого телосложения, но в ней не было той легкости и хрупкости, которой обладала худенькая женщина. Графиня была не только неуклюжей, не умевшей двигаться в такт танца, занудной, совсем не интересной женщиной для своего мужа, но еще и не красивой. Волосы у нее были пепельного цвета даже в рассвете молодости, а сейчас совсем побелели от едва заметной седины. Кожа у матери была бледной, с желтоватым оттенком, в уголках глаз появились «гусиные лапки», около рта – множество впалых морщинок. Я понимала, почему мама завидует мне. Я и сама знала, что красива. Для тринадцати лет моя фигура была совсем сформированной. Никакой детской хрупкости, лишь, возможно, даже чрезмерная женственность. В семье, несмотря на свой юный возраст, у меня была сама большая грудь. Мама всегда приказывала стягивать ее тугим лифом и корсетом, подкладывать вату и делать все, чтобы мое женское достоинство не было заметным. Но природу не переделаешь. Из любых декольте, принятых в Англии, даже самых незаметных, виднелась свежая линия моих грудей. А талия… Тоненькая, воздушная, похожая на стебель розы. Пышные бедра всегда игриво и даже вульгарно покачивались при ходьбе. А лицо! Такой невинной и одновременно дерзкой красотой, как моя, не обладала не одна женщина, которую я знала. Даже хорошенькая леди Мария, красавица Диана, соблазнительная Амелия не могли со мной сравниться. Я обладала страстными, насыщенными фиалковыми глазами. Я любила смотреть из-под слегка опушенных ресниц, поднимая, выгнутые дугой, брови к белоснежному лбу.

Губы у меня были пышные, ярко-пурпурового цвета. Ах, как я гордилась темными, почти черными, как смоль, волосами, ниспадавшими до пояса. В темноте мои кудри казались темно-синими, но при свете дня, на лучах солнца, мои волосы приобретали золотистый оттенок. Одни поэты, работавшие в графстве, сравнивали мои кудри с горящими факелами в ночи, другие – со скорлупой каштанов. В Потрипридде я считалась первой красавицей, от чего не редко получала пощечины от матери и издевательства сестры. Но в графстве я почти не виделась с мужчинами, а о том, чтобы побыть наедине с каким-то симпатичным кавалером, и речи не могло быть.

И сейчас, стоя перед матерью в роскошном, зеленом платье, сшитом из персидского дамаска, я чувствовала себя живой мишенью для исполнения политических замыслов. Кто считался с мнением Патрисии, когда ее решили сосватать за больного старика? И кто посчитается со мной? Я была уверена, что графиня скажет: «Либо повиновение, либо смерть». Я просто не сомневалась в том, что мать и отец убьют меня в случаи отказа. Родительской любви от них не дождешься, а для государственных целей им не нужна дерзкая строптивица.

– Я жду ответа, Вивиана. Ты согласна пойти на убийство и воровство ради родителей? – мать довольно улыбнулась. Мой растерянный вид как будто говорил: «Разве я посмею противиться воле великого графа и графини?». Но мой воспаленный разум твердил совсем другие вещи. А сердце? Что могло сказать оно мне? Ничего, лишь то, что в этом проклятом замке, который я считала своим домом, всегда преследуются лишь корыстные цели, а слова юной девушки – это не больше, чем пустой звук.

– Нет, матушка. Я не готова совершить два самых тяжких греха из-за почтения к вам и отцу. Простите, но для этой позорной миссии вам придется поискать другую марионетку, – присев в изысканном реверансе, я собралась уходить, но мать больно схватила меня за локоть:

– Ты хоть понимаешь, кому отказала, дрянь?! – в следующее мгновение я ощутила, как щека запылала от пощечины графини. В ушах у меня зазвенело, а прядь волос упала на глаза. Но я удержалась на ногах. Я не могла позволить матери торжествовать. Она не должна была видеть, что сломила меня. Несколько минут я стояла, высоко вскинув голову. Глаза защипало от слез, которые я тщательно сдерживала.

– Можете ударить меня еще, еще и еще! Но я вам не пешка в корыстной игре! У вас не получится сломить меня! Я не поеду к герцогу, не поеду в Австрию! Можете хоть убить меня, но я не поеду! Не поеду, не поеду, не поеду! – кричала я. Мать уже подняла руку, чтобы ударить меня еще раз, но увидев мой бесстрашный взгляд, в котором читался открытый вызов, отшатнулась, как от дьявола:

– Ты воплощение демона, но я смогу сломать твои черные крылья! Клянусь, что если я не подчиню тебя своей воли, то отрекусь от титула графини и уеду в монастырь, а ты будешь править вместо меня, и свою судьбу будешь решать тоже сама. За отца не волнуйся. Сегодня утром он уехал в Германию и в ближайшие пять лет не вернется.

– Хорошо, матушка. Давайте заключим пари. Если я не подчинюсь вам, вы уедете, и оставите право выбора за мной, а если вы своими жестокими способами сможете взять вверх надо мной и над моим упрямством, я буду всю жизнь делать то, что скажите вы. Договорились? – мать согласно кивнула. В ее глазах была радость. Что мама задумала?