На удивление, я довольно быстро заснула, но даже через сон улавливала каждый звук, при любом шорохе вздрагивала. В комнате было очень тихо, лишь по стеклу тарабанил дождь, и все же меня не покидало чувство, что что-то мне мешает. Окончательно меня разбудил Паскуаль, резко перевернувшись на другую сторону. Когда кровать заскрипела, я подскочила и стала лихорадочно оглядываться по сторонам. На улице уже серел рассвет, но дождь не прекращался. Где-то скулила кошка и лаяла собака, слышались раскаты грома. Сев, я придвинула к подбородку колени, беспокойно теребя ленточки сорочки. Поняв, что уже не смогу уснуть, я встала с постели, босыми ногами пробежавшись к столу, где стоял вчерашний, нетронутый ужин. Бросив взгляд на еду, я почувствовала, как желудок сжался в комок и заурчал. Последний раз я ела позавчера. Но чувства голода совершенно не было. Подойдя к зеркалу, я тщательно осмотрела свое тело. Я всегда отличалась пышными формами и теперь даже ужаснулась, понимая, что выгляжу неважно. Почти неделю я довольствовалась лишь тем, что попадало под руку. Во время трехдневной скачки мне удавалось лишь откусить кусок хлеба и запить элем, а после того, как я увидела труп Каримни, аппетит улетучился вовсе. И теперь меня пугало то, как сильной я изменилась за несколько дней. Кожа стала бледной, с серым оттенком. Через шелк сорочки проступали ключицы, грудь казалась плоской. Лицо было худощавым, с выпирающими скулами. Я невольно улыбнулась. Возможно, такой и должна была быть леди. Ведь эталоном красоты считали женщину маленького роста, с небольшой грудью, а лучше, с ее отсутствием, с удлиненным лицом, на котором должны выделяться глаза.

Я посмотрела на запястье. На нем виднелся едва заметный шрам. Выходит, вчерашние происшествия – не сон. Меня затошнило, когда в памяти восстали ужасные моменты укуса Амелии. Почувствовав слабость от голода и, возможно, от потери крови, я нехотя отломала кусок сыра, и, запив его добрым глотком вина, проглотила. По телу разнеслось тепло от спиртного напитка, к лицу прильнула кровь. Внезапно я услышала шорох за дверью, и едва слышный стук. Прислонив ухо к двери, я спросила:

– Кто там?

– Вивиана, открой, это я, Шекена, – послышался тихий голос сирийки. Отодвинув щеколду, я округлила глаза. Мусульманка стояла, забрызганная грязью, с капора стекали капли дождя, волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу. Пропуская девушку вовнутрь, я немного растерялась. От Шекены веяло таким негативом, что мое сердце учащенно забилось. Поняв, что что-то случилось, я усадила сирийку в кресло и нетерпеливо спросила: – Что случилось? Где ты была?

Снимая промокший плащ, мусульманка тяжело вздохнула: – Плохие новости, Вивиана. Произошло еще одно убийство, – я ахнула: – Что ты говоришь? Кто на этот раз?

– Опять испанская фрейлина королевы – тридцатипятилетняя сеньора Беренгария Навваро. Сегодня ночью ее труп нашли в конюшне. Бедная женщина была затоптана взбесившейся лошадью. Но проблем в том, что кобыла была не из королевской конюшни. Она появилась, и исчезла. Анхорело Дебитти приказал всем молчать. Эту страшную весть должны сообщить утром. Пока, кроме меня и еще нескольких фрейлин королевы, об этом никто не знает. Я боюсь, Вив, убийца среди нас. И одному Богу известно, кто станет следующей жертвой.

Я не могла сдержать в своей груди страх и ужас. Слезы навернулись на глаза, и первый раз в жизни я побоялась умереть, быть убитой зверским способом, не похороненной по христианским обычаям. Быстро отогнав от себя такие мысли, я подумала о другом: о безопасности ее величества. Мой долг – защищать королеву и я не смею, прикрываясь собственными страхами, оставаться в стороне. Я была готова умереть за Екатерину, хотя и сама не понимала, почему женщина, которую я знаю несколько дней, стала для меня таким важным человеком. Быть в фаворе у жены короля мечтала каждая женщина, будь то незамужняя девица, или пожилая матрона. Но я делала это не ради теплого места у ног государыни, а ради того, смысл которого, сама не могла понять и объяснить.

– Хватит раскисать, Шекена. Прошлого не воротишь. Каримни и Беренгария предстали перед Всевышним. Теперь нужно подумать, как защитить других женщин. Судя по событиям, убийца охотиться на испанок. Я не поверю в то, что сеньора Навваро погибла от несчастного случая. Кто-то специально заманил ее в конюшню.

– Но, кто? Кому была выгодна смерть женщины, которая уже три раза стала вдовой?

– Не знаю. А, ты разговаривала с Ричардом Зингом? – сирийка кивнула: – Мягко сказано, что разговаривала. Мне пришлось строить из себя легкомысленную дурочку, которая совершенно ничего не понимает в жизни. Впрочем, разговор дал свои плоды. Как я тебе и говорила, Дику развязали язык всего несколько кубков вина. Он проболтался, что ведет какую-то тайную игру, на кон, которой, поставлено абсолютно все, вплоть до жизни. Также, он сказал, что сегодня утром отправляется в Оксофрд, к Джону де Веру, – я задумчиво покрутила на пальце кольцо. Мысль, которая пришла мне в голову после слов Шекены, пугала, но и радовала. Возможно, после такого поступка меня будут считать сумасшедшей, но зато я не смогу упрекнуть себя в бездействии.

– Я сейчас же отправляюсь в Оксфорд! Джон де Вер обязан все мне рассказать, если он утаит хоть каплю правды, я буду вынуждена показать медальон королеве и поведать ей свои опасения и догадки. Именно сейчас, когда де Веры хотят сблизиться с престолом, вражда с ее величеством будет очень некстати.

Сирийка ахнула, и ее черные глаза заблестели с такой тревогой, что мне стало не по себе: – Ты…ты с ума сошла! Сейчас нельзя давать де Верам понять, что ты их в чем-то подозреваешь! Да и то, что Зинги и Оксфорды причастны к смертям при дворе, не доказано, а предъявлять ложные обвинения против могущественно графа и его лучшего друга – очень опасно. Джон и его предки всегда уважительно относились к роду Бломфилдов, и ты, совершив такой безрассудный поступок, можешь все испортить. Не нужно этого делать. Давай подождем. В конце концов, расследованием должен заниматься криминалист, а не молодые фрейлины.

Я отрицательно покачала головой, хотя и понимала, что Шекена права: – В твоих словах есть доля правды, но этого не достаточно, чтобы остановить меня. Пойми, я не собираюсь приезжать в Оксофрдшир, как враг графской семьи. Да и Джон очень хороший человек, он воспитал двоих прекрасных дочерей, а его супругу Джельф давно считали умной и покорной женщиной. Я ни чем не рискую, собираясь нанести визит де Верам.

– И, все же, позволит ли тебе мадам д’Аконье поехать в Оксфорд?

– А, откуда она узнает? Я же тебе сказала, что отправляюсь немедленно, а в такую рань эта старуха еще нежиться в постели у камина. Меня никто не сможет остановить.

– Вивиана, ну неправильно это. Я прошу тебя, не влезай в эту кровавую игру.

– Ты не сможешь отговорить меня, Шекена. Прости, но я не могу терять время на пустые разговоры, – встав, сирийка грустно окинула мою комнату взглядом: – Ты имеешь то, чего никогда не имела я. Дорожи этим, ибо потеряв, уже не вернешь, – девушка направилась к двери, но я не смогла смолчать: – О чем ты?

– Я осиротела еще в детстве, всегда была чужой в Англии, жила, как покойница, которая умерла вместе со своими родителями. Будь осторожна, не совершай моих ошибок.

Я подошла к мусульманке, и, положив ей руки на плечи, тихо сказала: – Я понимаю, у тебя было трудное детство. Твои душевные раны еще болят и кровоточат. Но это не причина для того, что бы всего бояться.

Девушка горько улыбнулась, подойдя к окну и задумчиво смотря на город, окутанный рассветом: – Я не боюсь, просто знаю: если судьба велела, пойти против ее воли не получиться. Извини, но твой план глуп. Я не стану тебе помогать, – с этими словами Шекена вышла из комнаты. Когда ее шаги стихли, я подошла к сундуку. Порывшись, я отыскала потертые штаны, такой же плащ, высокие, кожаные сапоги и охотничью шапочку. Дорога обещала быть долгой, а женский наряд ее только бы задержал. Скакать верхом в платье неудобно, но и открыто показаться в мальчишеском костюме тоже опасно. Я не хотела, чтобы по городу пошли слухи, что младшая дочь всеми почитаемого графа Нишкона Бломфилд Понтиприддского, не стыдясь, надела штаны. Чтобы избежать лишних сплетен, я попыталась сделать из себя мальчишку. Волосы скрывала шапочка, фигура была обычной, без женских форм и я даже обрадовалась, что сильно похудела. Ибо спрятать мою пышную грудь не получилось бы. Но что делать с лицом? Слишком чувственные губы, живые, юные глаза, безупречная кожа, надушенная благовониями. И я решила пойти на хитрость. Меня упрекнут, если узнают, кто я, а если скрыться под чужим именем, придумать какую-то историю? Но оставалась еще одна проблема: как выйти из дворца не замеченной? Я посмотрела в окно и мысль, подобно солнцу, засветилась в голове. Мое окно выходило в галерею, всегда пустовавшую, а от галереи ведут три винтовых лестницы. Стать на одну ступеньку, схватиться руками за другую, и спрыгнуть на третью – отличная идея. Каркас стен упругий, с выступающими камнями, а спуститься по выступам не составит труда.

Открыв окно, я перелезла через ставни и оказалась в закрытой галерее. Расстояние, на удивление, от коридора и до лестниц, было слишком большое. Вдобавок, еще и мелкий дождь мешает. Я посмотрела на небо. Где-то вдали сверкала молния, горизонт окрасился в лилово-сиреневый цвет с легким, бардовым оттенком. Из-за туч красного диска не было видно, лишь едва заметный свет скользил по окнам. Часовня уже пробила пять часов утра, но во дворце царила мертвая тишина. Не было слышно ни скрипа ворот, ни разговоров, ни шагов. Поняв, что такое затишье не к добру, я все-таки решилась на отчаянный шаг. Пол зашатался под ногами, когда я, вцепившись руками в верхнюю ступеньку правой лестницы, попыталась спрыгнуть. Высота и правду была неимоверной, и хватило бы лишь одного неаккуратного шага, чтобы распрощаться с жизнью. Пришлось, сев на колени и оперившись руками в пол, ползти по узкому выступу. Чем ниже был выступ, тем больше я понимала, что теряю равновесие.

Теперь помочь могла лишь веревка, и, к счастью, я сумела найти ее в сумке, которую перебросила через плечо. Крючок вцепился в камень и, убедившись, что веревка упругая, я стала спускаться. Руки затекли и стали ныть, веревка натерла ладони. Внезапно я почувствовала, как что-то оборвалось и, ничего не поняв, обрушилась на землю. К несчастью, внизу был склон, по которому я покатилась кубарем. Расцарапав лицо, разорвав плащ, я с трудом поднялась. Хоть все тело ныло, я была рада своему успеху. Но лошадь… Где же ее взять? Ибо возвращаться в королевскую конюшню нельзя, а до ближайшего селения минимум идти две мили. Сев на траву, я почувствовала, как голод все сводит в животе. Но в сумке я нашла лишь бутылку с элем, черствый хлеб и несколько яблок.

И тут я вспомнила, что неподалеку живет отец Бенедикт Герби, священник, служащий в графстве Бломфилд много лет. Этот старец научил меня писать, читать, понимать математику, помог выучить латынь. Также, что бы огромной редкостью, он поведал мне о живом мире, называя этот урок «природознавством». Я очень ценила учителя, часто молилась, положив голову на его старческие руки. Но со временем отец Бенедикт понял, что жизнь в шумном Понтипридде не для него. Равномерный поток жизни священник и его супруга Ребекка получили лишь тогда, когда уехали из графства и поселились на дальнем берегу Темзы. Детей, увы, у них не было, и француженка решила открыть маленький монастырь имени Святой Екатерины. В этой обители могли учиться дочери крестьян и бедных горожан, ибо обучение было совершенно бесплатным. Там юных красавиц обучали всему, что должна знать будущая женщина: вышиванию, наукам, ведению хозяйства и еще много чего. В монастыре девочки могли обучаться с трех лет и до шестнадцати, разумеется, если у девушки не было жениха.

Ребекка была хорошей женщиной, я знала ее не хуже Амелии, ибо она работала кухаркой в замке. Каждый день столы ломились от ее лакомств. Француженка любила свою работу и дорожила местом, но Бенедикт, на правах мужчины в семье, запретил ей туда ходить, говоря, что жена должна седеть дома и заниматься хозяйством. Вскоре священник и сам уехал из Бломфилда. Тяжело сказать, что семья Герби была дружной и счастливой. Бенедикт, в какой-то мере, являлся деспотичным и очень суровым человеком. Сколько раз он поднимал руку на супругу, сколько раз закрывал ее на ночь в подвале, сколько раз морил голодом… И все это из-за пустяковых провинностей. Вскоре Ребекка стала напоминать глухонемую служанка: все выполняет, кротка, покорна, но молчалива. Ни взглядом, ни жестом, ни словом не потревожит мужа. В молодости, священник был, несмотря на рясу, которую получил от отца в раннем возрасте, развратен. Ребекка терпела измены Бенедикта, видела, как он приводит девок в дом. Порой, священник даже заставлял Ребекку подавать своим пассиям еду и питье, ласково улыбаться и кланяться. Несколько раз случалось, что француженка устраивала скандалы мужу, но сразу после этого была закрыта в погребе, без еды и питья на два, а то и больше, дня. Граф и графиня знали о ссорах семьи, видели, как Ребекка, пытаясь скрыть синяки, одевала черные одежды, видели, как за безмолвием скрываются горькие, жгучие слезы. Но графская чета, которую я когда-то считала родными родителями, не обращала на это внимание. А я тогда была еще слишком маленькой и безвольной, чтобы что-то изменить. Теперь, идти в тот дом, видеть несчастную Ребекку, мне не хотелось, но другого выхода не было. Отец Бенедикт был суровым человеком, но со мной, как со своей миледи, обращался крайне уважительно. Я была уверена, что капеллан поможет мне самой малостью – одолжит лошадь.

Я плохо помнила, где находиться дом Герби и пришлось сорваться на бег, чтобы отыскать скромный домик у берега Темзы. Дождь прекратился, но ветер был холодным, свирепым. Вздрогнув, я посильней прижала к себе плащ, одной рукой придерживая шапочку. Я вышла на холмистую равнину и ахнула, увидев великолепный пейзаж, простирающийся внизу. Едва пожелтевшие деревья казались золотыми статуями, небо, тяжело лежавшее на скале, имело странный оттенок: серое, с лиловыми полосками, оно казалось нарисованным рукой опытного художника.

Внизу простиралась голубая линия реки, а неподалеку – несколько домиков. Два из них были заброшены, покрыты мхом и грязью, а один, белый, с деревянной крышей, был настолько ухоженный, что радовались глаза. Я смогла рассмотреть костер, над которым жарилась рыба, разбросанные по берегу сети и мешки. Возможно, это и был дом семьи Герби. Спускаясь по склону, я все больше удивлялась: домик был маленький, ветхий, ветер почти срывал крышу. Как же в нем можно перезимовать? Когда тропинка сузилась, а высокий склон остался позади, я увидела отца Бенедикта. Он, одетый в темную тунику и такие же панталоны, сидел на извилистом камне, перебирая рыбу. Приятно пахло жаренным, густой дым поднимался до небес. На другом костре потрескивала свежая свинина. Я остановилась неподалеку от дома, рассматривая капеллана. Да, годы неумолимо оставляют жестокий след на человеке. Священнику было немного за пятьдесят, когда он уехал из Понтипридда. Тогда волосы святого отца были, на удивление, густыми и блестящими, глаза горели, тело, хоть и уязвленное тяжелым бременем забот, являлось гибким и упругим. Но теперь передо мной сидел настоящий старик: голова посидевшая, с большой лысиной на макушке, глубокие, подобно шрамам, морщины, спина сгорблена, взгляд пустой, старческие, морщинистые руки брезгливо сжимают скользкую чешую. Я сделала несколько боязливых, робких шагов.

Подняв голову, святой отец нахмурился. В его взгляде сначала проскользнуло безразличие, потом удивление и, наконец, непонимание и страх.

– Ну, здравствуйте, батюшка, – едва сдерживая смех, поздоровалась я. Вид у Бенедикта и вправду был нелепым. Быстро взяв себя в руки, священник спокойным голосом спросил: – Что тебе, парень, нужно?

– Неужели вы меня не узнали, отец Бенедикт? – и тут я засмеялась тем самым смехом, от которого не раз получала упреки капеллана.

– Не может быть… Глазам своим не верю…

– Может, батюшка, может.

– Ле…леди Вивиана? Пусть глаза мои ослепнут, если я ошибся, – священник медленно поднялся, и, подойдя ко мне, с радостной улыбкой обнял: – Девочка моя, я не ожидал вас встретить, – но внезапно голос священнослужителя сорвался, в глазах промелькнул немой упрек. Отойдя, Бенедикт осмотрел меня с ног до головы.

– Может, вы скажите, что делаете здесь в наряде мальчишки, прости Боже? Это же позор! Где такое видано, чтобы девица надела штаны! Стыд и срам, дочь моя! – посыпались упреки, ругань, поучительные речи. В графстве, отец Бенедикт тоже не раз ругал меня, бранил, но я, склонив голову, покорно кивала и слушала. Возможно, так нужно было поступить и сейчас, но я не выдержала: – Простите, что перебиваю, отец, но довольно этих слов. Я уже не маленькая, чтобы диктовать каждый мой шаг. Я пришла не для того, что бы выслушивать бессмысленные упреки, батюшка! Тем более, что вы уже не служите в Бломфилде и не имеет право меня поучать!

– Не дерзите! И дослушайте: девица, надевшая хоть раз мужской наряд, считается…

– Довольно! Я исповедуюсь и мой, как вы сказали, грех будет прощен Всевышним.

– Вы не хотите слушать моих советов, миледи, а зря. Ваш характер всегда был игривым и дерзким, увы, теперь его переделать не получиться.

– Святой отец, мой характер вас никоем образом не касается. Пропустите в дом, или так и будете на пороге наставления давать? – съязвила я, снимая с головы шапочку, и ровными движениями разглаживая волосы.

– Простите за неучтивость, дочь моя. Конечно, проходите, – старик, неуклюже ковыляя, открыл ветхую дверь, пропуская меня вовнутрь. В нос резко ударил запах смешанных трав, в горле запершило. Внутри домик был, на удивление, уютным. На побеленных стенах висели пучки лечебных трав, множество разных икон и несколько гобеленов. Пахло воском и чернилами. Дом имел небольшой коридор, кухню, одну комнату и лестницу на второй этаж.

– Ребекка! Иди сюда, жена! – послышались тихие шаги бывшей кухарки. По телу пронеслось тепло, когда пухленькая, низенькая женщина с седыми, мягкими волосами показалась на пороге кухни. Ребекка всегда была хорошенькой, с приятными чертами лица и звонким голосом. Годы, разумеется, взяли свое, и от хрупкой фигуры француженки не осталось и следа. Но зато серые, как октябрьское небо, глаза, горели радостным огнем, румянец украшал пухлые щеки.

– Что случилось, Бенедикт? – женщина простодушно вытерла руки о засаленный фартук и поправила чепчик: – Пресвятая Дева… Глазам своим не верю… Вивиана?

– Да, тетушка Ребекка, это я, – пыхтя, женщина радостно обняла меня, смахивая с глаз слезы: – Девочка моя, а я думала, что уже и не увижу прекрасную Вив. Ты стала настоящей девушкой, цветущей, как роза. Когда я уезжала из замка, ты была еще ребенком, веселым и озорным. Прошло ведь всего несколько лет, а ты в девицу превратилась. Помолвлена уже с кем-то?

Я неловко опустила голову: – Мне еще не исполнилось и четырнадцати лет, замужество пока подождет. Тетя Ребекка, мне нужна твоя помощь, – глаза кухарки округлились. Простодушно улыбнувшись, она усадила меня на лавку и ласково спросила: – Чем я, обычная крестьянка, могу помочь самой миледи? Бенедикт, рыба готова? Иди, принеси несколько рыбешек. Я уже приготовила завтрак, но он достаточно скуден для дочери графа. А твои блюда будут кстати. Не забудь и поросенка прихватить, – когда священник скрылся из виду, я удивленно уставилась на женщину: – Я вижу, святой отец больше не обижает тебя, выслушивает приказания, не грубит. Что же изменилось? Ведь ты всегда была незаметной мышкой для него.

– Три месяца назад у Бенедикта стала ужасно болеть сердце. Все думали, что пришел его смертный час. Не помогали ни травы, ни лекарства. И, однажды, мужу приснился сон, в котором сам Господь сказал: «Ты будешь жить, если к супруге своей по – человеческому станешь относиться». С тех пор, Бенедикт и пальцем меня не тронул. Разумеется, бывает, когда он, на правах хозяина семьи, бранит меня, голос повышает, но это сладкий мед по – сравнению с тем, что было раньше. И знаешь, эти три месяца самые счастливые в моей серой жизни. Ну, хватит обо мне. Ты лучше расскажи, как оказалась здесь, еще и в мужской одежде?

– До тебя доходили слухи об убийствах во дворце?

– О трагической смерти Каримни дел Фагасона знает вся Англия. Но, почему… об убийствах? Разве пострадал кто-то еще?

Я молчала, вспоминая слова Шекены. Она сказала никому не говорить про Беренгарию до утра. Но ведь уже рассвет, а во дворце было тихо. И похоронная процессия… Все это очень странно. Я вздохнула, понимая, что сейчас должна думать только о том, как побыстрее добраться до Оксфорда и получить правду из уст графа.

– Сегодня ночью перестало биться сердце еще одной испанской вдовы– фрейлины. А именно, Беренгарии Навваро. Женщину затоптала таинственная лошадь. Пока об этом знает очень мало людей, но, увы, печальных фактов это не меняет. Все улики указывают на человека, жившего в Оксфорде. Я должна немедленно отправляться туда. А пришла я, чтобы просить кобылу. Так вышло, что из королевской конюшни мне не удалось забрать коня. Прошу, помоги, тетушка Ребекка, – шепча молитвы, бывшая кухарка положила ладони на серебряный крестик, висевший на шее: – Господи Всемогущий, что же это такое? Второе убийство за несколько дней. Сколько будет еще жертв? Кто следующий? – Ребекка порылась в кармане юбки, и достала какой-то потертый, треснутый амулет: – Вот, возьми, девочка моя. Это талисман, который, по легенде, был на шее Пресвятой Девы. Говорят, она никогда с ним не расставалась, а когда возносилась на Небеса, отдала его смертной женщине. С тех пор, этот амулет оберегает и защищает от бед и страданий. Пусть сей талисман и тебя хранит, дитя мое.

– Спасибо, тетя, – влажные губы Ребекки скользнули по моему лбу, а старческие руки вложили в ладони оберег. Я почувствовала, как слезы закипают в глазах. Эта добрая женщина всегда была мне, как мать и я только сейчас поняла, как мне ее не хватало все эти годы. Да, я доверяла Амелии, могла считать ее своей подругой и наставницей, но пропасть, возникшая между нами, теперь горела огнем. Мне хватало лишь бросить взгляд на гувернантку, как сердце бешено начинало стучать. Возможно, это из-за того, что именно няня рассказала мне тайну рождения. А с женой священника были связаны самые лучшие и невинные воспоминания: я, маленькая девочка, бегу босыми ногами по лугам, собирая цветы, а Ребекка, недовольно ворча, зовет домой, потом усаживает на колени, рассказывает сказки, тайком водит к речке. Я прибегаю на кухню, беру душистые пироги, смеюсь, играя с поварятами, после брани родителей рыдаю на груди у Ребекки, она успокаивает, смешит… Это было потайным и самым ценным кладом, сокрытым у меня в душе. Только с кухаркой я могла смеяться, не опасаясь, что капеллан будет бранить, шутила, не слушая упреков родителей.

– Тетя, мне так тебя не хватает. Может, ты вернешься, станешь моей наставницей, а я буду, как и раньше, все тебе рассказывать? Вечерами мы будем гулять, сбегая из дворца, собирать полевые цветы. Возвращайся, пожалуйста.

Бывшая кухарка печально улыбнулась, обнажив пожелтевшие зубы: – Это невозможно, девочка моя. Начинается закат моей жизни, и я хочу провести его спокойствии и мире. Придворная суета не для меня. Виви, ты стала девушкой, но ты должна стать взрослым человеком. Держи все свои секреты и тайны в душе, никому о них не говори. Ибо даже самый преданный человек продаст за хорошее вознаграждение. Будь умницей, доченька.

– Спасибо, тетушка. Я всегда буду помнить твои драгоценные слова.

Послышались тяжелые шаги отца Бенедикта. Он, неся в руках две больших рыбины, презрительно окинул меня взглядом: – Ребекка, дай миледи одно из своих платьев. Я не допущу, чтобы в моем доме девица расхаживала в мужской одежде, – кухарка, кивая, повела меня по пыльной, ветхой лестнице на второй этаж, где находилась всего одна комната. Двери не было, висела лишь залатанная и стертая ткань. Откинув ее, тетушка завела меня в свои «покои». Ребекка порылась в старом сундуке, извлекая оттуда совершенно разные вещи: деревянный гребень, несколько простыней, разбитое зеркало, кучу платков и три потертых платья.

– Это мои личные вещи. Увы, я не могу позволить себе купить новое зеркало или платье. Муж не разрешает. Уже почти десять лет я довольствуюсь тем, что перешло от матери в качестве приданного. Из нарядов у меня есть только два платья, потертая юбка, рубаха, рваный чепец и грубые башмачки. Так получилось, что на момент моего замужества отца уже не было в живых, а мать ужасно болела. Денег хватало лишь на еду и на содержания скудного хозяйства. Когда я вошла женой в дом Бенедикта, то не могла выразить своего счастья. Супруг был тогда еще молод, красив, добр. Он осыпал меня подарками, возил по всему Лондону. Род Герби был очень знаменит, почитаем, и одна мысль, что я стала обладательницей этой фамилии, приносила покой и умиротворение. Казалось, будущее прекрасно, как весенний день: любящий муж, почести, богатство, молодость и красота. Бенедикту тогда было около двадцати лет, мне – шестнадцать. Супруг тогда еще не являлся священником, ряса была у его престарелого отца – Маттхема Герби. Так получилось, что Маттхем не знал о смерти моего батюшки, которая произошла буквально месяц назад. Он думал, что я – из благородной семьи, у меня есть состояние и приданное. Да, я росла, в принципе, в состоятельной семье, но, когда папа умер, все досталось старшему брату. А я с матерью была вынуждена страдать. Когда старик узнал, что у меня нет ни пенни, переписал все завещание на младшего сына Роба. Бенедикт из-за меня потерял то, что принадлежало ее по праву от самого рождения. После этого между нами стала расширяться пропасть. Сначала она была маленькой, едва заметной, но все изменилось, когда повитуха вынесла страшный диагноз: бесплодие. Бенедикт запил. Он целыми ночами бродил по грязным улицам Лондона, ночевал в борделях, ввязывался в непристойные компании. А я рыдала, проклинала всех, кто был рядом. Хотелось распрощаться с жизнью. Было все равно, хотя я понимала, что даже за чертой земного мира меня будут преследовать демоны ада, если я решусь на самоубийство. Когда умер Маттхем, звание почетного священника было навсегда потерянно. Бенедикт, конечно, занял место отца, но жизнь добропорядочного христианина была не для него. Вскоре мы решили уехать из Лондона и забыть все, что здесь произошло. Была надежда, что мы еще будем счастливы, только в другом месте, с другими людьми. Ах, как же я ошибалась. Уэльс принес еще большие беды, чем столица. Муж впервые поднял на меня руку. Впервые оскорбил. Впервые избил. Впервые приказал работать и зарабатывать на жизнь самой. Что мне оставалось? Чтобы иметь хоть несколько монет, я стала работать кухаркой в таверне, потом возвысилась до помощницы главного повара. Но Бенедикт, опасаясь, что мое чрезмерное увлечение кулинарией может стать непристойным, приказал устроиться служанкой в замок Бломфилд. Но, а дальше, ты сама знаешь, – я заметила, как по морщинистым щекам женщины стали медленно катиться слезы. Я и сама едва удерживала в себе желание разрыдаться. Я знала, что Ребекка много чего пережила, но все подробности, увы, не были доступны.

Смахнув слезы с глаз, француженка быстро встала: – Вот, приоденьтесь и спускайтесь вниз, миледи, завтрак уже на столе, – я беззвучно ахнула. Это был первый раз, когда Ребекка обратилась ко мне на официальном тоне. И это было так больно, так невыносимо, что я не удержалась от окрика: – Тетя, не нужно этих почестей. Ты для меня, как родная…

– Нет, мисс. Бедная старуха не заслуживает вашей похвалы. Вы уже не ребенок, а госпожа. Теперь уважать вас – мой долг, клеймо, которого, я буду нести в сердце до конца своих дней, – я задумчиво стояла, вслушиваясь в ее отдаляющиеся шаги. Прижав ладони к груди, я окинула комнату взглядом: здесь не было ни роскошных гобеленов, ни дорогой мебели, но все дышало свежестью и прекрасной простотой. Тяжело опустившись на лежанку, я провела пальцами по грубой ткани платья. Сердце жалобно заныло, по щекам покатились горячие слезы.

«Господи, почему порой нищета милей богатства? Я бы все отдала, лишь бы хоть день прожить в такой обстановке, рядом с любимым человеком, а не вянуть от одиночества в золоте и бриллиантах», – рука нечаянно наткнулась на кольцо с рубиновым сердцем. Подарок Лиана… Где он? Что с ним? Встретимся ли мы еще?

Вытерев слезы, я стала раздеваться. Когда одежда грудой лежала в ногах, я надела платье Ребекки. Сотканное из белоснежного полотна, с бретельками на плечах, оно казалось необыкновенным, несмотря на простоту. В нем я будто ожила, зацвела. Расчесав волосы старым гребнем, я стала спускаться по лестнице. В нос ударил приятный запах кушанья, глаза защипало от сладковатого дымка. Внизу располагалась маленькая кухня, в центре которой стоял деревянный стол, ломившийся от разнообразной еды. Из очага поднимались клубы дыма, окутывая все туманом. Ребекка, зачерпывая ложкой овсяную кашу, радостно улыбнулась: – Проходите, Вивиана. Простите, конечно, у нас не так, как в замках, и все же еда знатная.

– Ах, тетушка, пусть Господь даст благословение твоим драгоценным рукам. Как я соскучилась по твоим кулинарным шедеврам. Будь моя воля, я бы все это съела за один раз. Отец Бенедикт, надеюсь, вы довольны моим нарядом? – не без издевки спросила я.

Старик лишь кивнул, жестом призывая к столу. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь слабым шепотом. Все возносили хвалу Господу, благородили за то, что Он послал хлеб насущный. Когда молитва была закончена, все приступили к завтраку. Поскольку сейчас был строгий пост, на столе стояли лишь постные блюда: вареная рыба, заправленная жареными овощами, овсяная каша, грибной суп, овощное рагу и рыбный соус.

– Отец Бенедикт, позвольте выказать вам свою просьбу, – я отложила кушанье, внимательно посмотрев на старика.

– Конечно, говорите, сударыня. Ваша просьба для меня превыше всего.

– Я отправляюсь в Оксфордшир. Но, у меня, увы, нет лошади. Вы бы могли одолжить мне кобылу?

– Не годиться девушке отправляться в такой дальний путь без охраны. И все же, если это для благого дела, я помогу вам. Мой дом слишком мал, конюшня в него не вмещается, но здесь неподалеку есть лошадиная остановка, куда приводят своих кобыл те, кто не может их содержать. За один день платят два пенни, за неделю – четырнадцать. Там коней кормят, поят, лечат. В тех стойлах простаивает и моя кобылка Звездочка. Поезжайте туда, скажите, что нужна лошадь Бенедикта Герби. Охранники там недружелюбные, и давать коня постороннему человеку могут отказаться. Надеюсь, вы знаете, что делать в таком случаи?

Я кивнула, пригубив стакан с подсоленной водой. Приятная жидкость разлилась по горлу, оставляя приятный привкус во рту. Закончив завтрак, я встала, галантно поклонившись: – Отец Бенедикт, тетя Ребекка, благодарю вас за гостеприимство.

– Куда же вы, девочка моя? Останьтесь у нас на ночь, переночуйте, а завтра утром и поедите.

– Спасибо, тетя, но солнце недавно взошло. До вечера я смогу прибыть в какую– то таверну, а завтра продолжу путь. Дорога дальняя, но легкая. Харчевни на каждом шагу. Я не хочу вас обременять, – отец Бенедикт поднялся, и что-то в его взгляде мелькнуло такое, что неприятно укололо мне взгляд: – Нет, миледи, сегодня вы останетесь у нас, – я нахмурилась, пытаясь понять выражение лица священника.

– Я, конечно, уважаю вас, но…с чего такая настойчивость? – Ребекка, кусая губы, быстро подбежала ко мне и тихо прошептала: – Прошу, останься. Когда еще в нашем скромном доме побывает сама миледи?

– Поймите, у меня мало времени. Мое исчезновение уже заметили, и я боюсь, что будет выслана погоня. Разумеется, я вернусь во дворец, но только тогда, когда закончу начатое дело. Но, если вы так хотите… Хорошо, я останусь, но только на одну ночь, – глаза кухарки заблестели, щеки покрыл яркий румянец.

– Пусть Господь даст вам долгую жизнь, мисс. Идемте, я покажу вам комнату.