Если бы Еленка не работала тем, кем работает, непременно пошла бы в собиратели старины, в экскурсоводы музея бытовых деревянных предметов. Именно деревянных: тёплых, живых. С возрастом они приобретают благородную седину, драгоценный серебряный налёт. Притягивают, впитывают положительную энергетику и отталкивают отрицательную. Помнят добро и отторгают зло. Положите руку на дерево – убедитесь сами.

Что хранилось бы в Еленкином музее? Обязательно на постаменте в центре зала – телега о четырёх деревянных колёсах. Дуга, тёмная от лошадиного пота. Тяжёлые гнутые салазки. Кошёвка – маленькую Еленку из роддома в такой привезли. Оконный наличник, тонко и затейливо вырезанный топором, на зависть вологодским кружевницам.

Тёмный буфет в завитушках. Лавка, отполированная крепкими мужицкими задами до зеркального блеска. Домашняя утварь на грубо сколоченном столе: солонка, миска, плошки-чашки, ложки: круглые, щербатые, истончившиеся, съеденные с краёв. Большие и малые доски для раскатки теста. Корытце для рубки мяса, яиц и лука. Треснутые бадейки, бочонки, ковшики в форме утиц.

На гвозде тяжёленькие деревянные крашеные бусы. Трудяга коромысло, на весь угол повисло, перетаскавшее на своём горбу тысячи вёдер. Почернелый от огня и дыма рогатый ухват. Прялка. Почётное место занял бы ткацкий стан, на котором бабушка, уютно постукивая бердом, ткала половики.

У дверей лопаты, грабли, вилы. Да, вилы тоже были деревянные: острозубое, надёжное, смертельное оружие. Это вам не игрушечные, притворяющиеся железными «made in Chine» Они заполонили хозяйственные магазины, позорно гнутся вкривь и вкось при первом соприкосновении с мягкой землёй. Раньше деревянными вилами кидали навоз, копнили сено, с ними ходили на медведя. На них же, было дело, в «русском бунте, бессмысленном и беспощадном», поднимали неугодного барина: это к сведению новых русских. Те тоже надеялись, что удерут за бугор.

Но экспонатом номер один в Еленкином музее была бы древняя, изъеденная глубокими морщинами колода. В неё бил ключ, отворяющий в этом месте землю. Будь Еленкина воля, такую бы древнюю дородную красавицу в стеклянный саркофаг заключить!

Она обнаружила таковую в родном селе, куда недавно ездила, ну и заглянула на ключ. Там, как и прежде, даже в самый зной тенисто, свежо и прохладно. Как будто кто-то ладонями бережно огораживает это место от шумного мира.

Вдруг вспомнилось: чтобы поставить игристые квас или бражку, замешать особенно пышное тесто, да хоть заварить душистый чай для желанных гостей – воду брали (в селе принято говорить «цедили») только из ключа. Из колонки – жёсткая, из колодца – невкусная. Со словами: «Тётя Катя с дядей Ваней едут, бегом на ключ», – маленькой Еленке всучивался бидончик. Значит, будет чаепитие с пирогами, замешанными на ключевой воде.

И что за беспокойная натура у Еленки? Что за человек: не умеет предаваться сиюминутным радостям. Несколько раз она бывала в южных краях. Буйство режущих глаз люминесцентных красок, обилие жирной растительности, приторного, пропитанного запахом цветов и фруктов воздуха. От этой экзотики, кажется, должно не выдержать и лопнуть сердце. А Еленку среди броского туристического веселья, говора, смеха, музыки – среди этого праздника жизни временами будто «выключало». Глохла и слепла, впору головой потрясти.

Оглядывалась отрешённо и затравленно, с мучительно надломленными бровями: как её занесло сюда? Чужие красивые люди, бирюзовый бассейн с шоколадными телами… Слишком много неба, слишком много солнца. Без защитных очков всё слишком бело, ослепительно и не настояще. Ощущение огромного аквариума: то ли вокруг люди-рыбы с беззвучно разевающимися ртами, то ли сама Еленка – недоумевающая рыбина за толстым стеклом…

И здесь нужно прожить двадцать дней?! Да она с ума сойдёт!

…А сердце затрепетало и едва не лопнуло, когда увидела село на взгорке, застывший тёмным зеркальцем пруд, плотик на цепи, неумолчный говорок ключа под горой…

В стародавние, ещё Доеленкины времена, по рассказам бабушки, ключ считался если не сердцем, то главной артерией села – точно. Возле уютного шустрого родника вытаптывался пятачок земли под игрища, гуляния. Взопреет народ, выкрикивая частушки, водя хороводы, отплясывая кадриль или «коробочку» – тут же и охладит в ледяной воде разгорячённые лица, шеи.

Свадьба после венчания отправлялась на ключ: а куда ещё? Далеко впереди – возложение цветов к Вечному огню, к памятнику Неизвестному солдату – те солдаты и не родились ещё… Ещё дальше до украшений ленточками деревцев, символического запирания замков на мостах и выкидывания ключиков в реку. До осыпания жениха и невесты лепестками роз, серебряной мелочью, зерном.

В бедном дореволюционном, затем довоенном, а затем и послевоенном селе столько зерна и серебра было не набрать. Щедро, со смехом и добрыми напутствиями, а то и с солёными шутками, орошали, «осыпали» жениха и невесту урожайным серебром и жемчугом водяных капель. Молодых «на счастье» проводили сквозь радугу от мелких водяных брызг. Для создания семицветной, самоцветной дуги умельцы скрещивали особым образом вальки в хрустальных струях.

Был обряд: испить из одного на двоих ковша ледяную, до ломоты в зубах, ключевую воду. Теперь у молодых будет всё на двоих: вода, хлеб с лебедой в неурожай, хлеб без лебеды в богатый год. На двоих радость и горе, детки, крыша над головой. До гробовой доски жизнь на двоих.

Женщины пели о чистоте родниковой воды, о непорочности невесты. Невеста, под придирчивыми взглядами жениховой родни, проходила испытание: мелко семеня, несла на коромысле полнёхонькие до краёв вёдра. Если плывёт павой, ведром не качнёт, капли не уронит – хорошая хозяйка: добро рукавом не расплещет, дом будет полная чаша.

И на следующий день свадьба заглядывала на ключ. Мужики умывались, фыркали как кони, изгоняя остатки хмеля. Хватит, погуляли: ждёт земля, ждёт соха.

Однажды был случай, о нём долго рассказывали. Жених – то есть уже молодой муж, после брачной ночи, разделся до исподнего и сиганул в пруд. Доплыл до середины, вдруг выскочил из воды как рыбой укушенный. Выкрикнул что-то – и ушёл в воду с головой. Выловили тело только к вечеру.

Старые люди объясняли: мол, пригожего парня утянули на дно игривые девки-водяницы. Всем же известно: в местах, где ключи впадают в пруд, любят гнездиться водяницы. А сельский учитель сказал, что водяницы – это предрассудки и суеверие. Что там, где бьют ключи – нагретая и ледяная подземная вода не успевают смешиваться. Вот от разницы температур у бедняги и свело ноги судорогой.

А ещё шёпотом рассказывали, что любимая невеста оказалась неверна своему суженому – и жить с этой мыслью ему показалось невыносимым…

Вот она, лежащая ниц, вся в рубцах величественная старая колода, перевидавшая на своём веку столько свадеб, игрищ и… полосканий. В ней Еленка вот этими самыми руками, только маленькими и в цыпках, возила, плюхала тяжёлое бельё. Уже тогда колода имела весьма почтенный возраст. Сколько же ей сегодня лет?!

Давно-давно унесло ветром лиственничное семечко, проклюнулся росток. Наливался соками, тянулся к солнцу и не ведал, какая судьба ему уготована. Дерево выросло, возмужало, его срубили. Безымянный мастер вырубил, выдолбил из могучего ствола длинное глубокое корытино. У лиственницы удивительное свойство: чем больше соприкасается с водой, тем твёрже и прочнее становится. Железное дерево, и огонь его не возьмёт.

К счастью, окрестные музейщики-краеведы пока не прознали о наличии под боком такого раритетного сокровища. Иначе давно бы умыкнули и сделали истинным украшением своих музейных залов. А Еленка им ничего и не скажет.

…Сегодня здесь тишина. Селянки изредка придут, расстелют синтетические ковры и дорожки, потюкают дощечкой (вальки уже не сохранились), пошоркают щётками в воде.

Да ещё местные алчущие души устроили подальше от нескромных взглядов тихий приют. В торце колоды народный натюрморт: огрызок огурца, скорлупа от облупленных крутых яиц, пустой аптечный пузырёк с этикеткой «Этиловый спирт 80-процентный». Удобно: разлили, разбавили студёной водицей, прикорнули в прохладе.

Раньше жизнь у ключа била ключом. На полоскание выстраивалась очередь – это был своеобразный женский клуб.

Это нынче: покидал три кг сухого белья в «Индезит» или «Занусси», захлопнул окошко-иллюминатор. Оно там крутится-вертится. Спросит муж:

– Чего делаешь?

А ты, лёжа на диване, оскорблённо:

– Разве не видишь? Стираю.

Через два часа вынимаешь всё чистое и сухое.

А тогда… О, это было целое искусство, трудоёмкий, почти ритуальный процесс омовения белья. Семье Еленки повезло: у них была редкая по тем временам стиральная машинка. При включении она скакала как мустанг и плевалась из-под крышки горячей пеной.

Вот, скажем, одна такая большая стирка, обычно на другой день после банного. Сначала отбиралось белое: простыни, пододеяльники, наволочки, перед праздниками – тюлевые занавески. Потом цветное: платья, рубашки, халаты, полотенца. В последнюю очередь чёрное: штаны, носки, куртки. Мама сортировала кучи, замачивала во всех имевшихся в доме корытах и тазах. Всю ночь это добро мокло в скользкой мыльной воде.

Утром его, разопревшее, по очереди закладывали в машину. Маленькие братишки вставали на табуреты и на цыпочки и, держась за вздрагивающие края, наблюдали, как, всплёскивая, бешено крутится бельё в горячей воде.

В печи гудела, дымилась вёдерная кастрюля: по мере стирки добавлять кипяточку. К машине прилагались специальные деревянные щипцы: чтобы не ошпарить рук, поправляя, распутывая горячее бельё, вызволяя мелочь, забившуюся в пододеяльник.

Однажды мама опрокинула себе на ногу кастрюлю, всю кухню заволокло паром. Мама запричитала и заплакала от боли.

А Еленке показалось – она так смеётся. Засмеялась тоже, но увидела искажённое, залитое слезами мамино лицо… Вздувавшиеся на глазах пузыри на маминой ноге – без перехода заревела басом как гудок. Мама потом месяц лежала в больнице.

Постиранное бельё пропускали сквозь тугие резиновые валики. Братья крутили ручку, старшая дочь и мамина помощница Еленка закладывала вещи. Тут главное, чтобы пальцы не утянуло между валиков: мгновенно косточки расплющит.

Обратно в бак устремлялись потоки серой мутной воды, а бельишко лентой выползало с другой стороны и шмякалось в подставленную крышку: плоское, почти насухо выжатое. Зато Еленка и братья после этой процедуры были в воде с головы до ног: самих хоть пропускай через валики. А-а, а говорят, ужастиков тогда не было.

Постельное бельё загружалось в выварку. Кипятилось, ходило в котле, чмокая, вздуваясь белыми клокочущими пузырями в клубах пара. Мама храбро помешивала пышное белое варево деревянной палкой: эта операция Еленке пока не доверялась. Затем оно на часок-другой погружалось в воду с синькой или разведёнными чернилами.

Наверно, можно было выполоскать в той же стиральной машинке – кстати, так некоторые хозяйки и поступали. Но как тогда оно приобретёт свежесть и ослепительную белизну, которые получаются только от ключевой воды?

Да и откуда напасти столько воды? Притащить десятки вёдер колодезной, после выплеснуть столько же грязной… Канализация-то была только в сельской школе.

Даже в садике малыши ходили в обычный нужник с выгребной ямой, только тёплый. Три отверстия в полу с деревянными круглыми крышками-затычками. В крышках ручки (кстати, в Еленкином будущем музее такие тоже неплохо бы иметь для прикола).

Однажды мальчики-озорники из старшей группы взяли и перевернули крышки ручками вниз! Шуму было! Взрослые дознавались, кто нахулиганил. А у мальчишек было просто развито чувство юмора.

Мама с Еленкой ходили на ключ под гору, это в километре от села. Папа подтаскивал на коромысле тяжёлые корзины с постиранным бельём и уносил с выполосканным. Нередко приходилось стоять в долгой очереди: не они одни такие на селе чистюли, не одна их семья многодетная. Оставляли корзины и смело уходили домой часа на два-три. Братишки бегали и смотрели: не подошёл ли их черёд.

Бельё расстилали в прозрачнейшей стеклянной воде, в нашей старой знакомой колоде, заросшей по наружным краям изумрудной зеленью. Чтобы изгнать остатки ядовитого порошка, Еленка усердно ворочала и тюкала бельё деревянным вальком. Шлёп-шлёп, тюк-тюк.

Тут важно, чтобы поселившаяся на бортиках обманчиво нежная зелёная слизь не коснулась белого белья. Тогда всё, тогда в жизнь эту зелень не выведешь.

В дне колоды было прорублено сливное отверстие. Оно неплотно затыкалось деревяшкой, выточенной в форме бутылки или колотушки, от воды приобретающей мраморные разводы. Тоже, кстати, достойнейший предмет для музея. Мастер-виртуоз так приспосабливал затычку, чтобы вода всегда была проточной. Чтобы наполняла колоду, но не перетекала через край.

Мелочь вроде носового платка или носка норовила прошмыгнуть в щель с мощным потоком воды – и ищи-свищи потом пропажу в пруду.

Мама решительно натягивала сначала тонкие шерстяные перчатки, поверх – резиновые.

Принято посмеиваться над советским качеством – а те резиновые перчатки служили годами. Это нынче китайские одноразовые, по цене вовсе не одноразовой – надел, поработал и сразу выбрасывай. Если из космоса смотреть на Россию – она, наверно, окажется жёлто-оранжевого резинового. Пустыни ни при чём – это обширные свалки расцвечены яркой резиновой, перчаточной рваниной.

Сельские женщины презрительно посматривали на это добротное, двойное тёплое облачение маминых рук. Наверно, мама в их глазах была «интеллигенцией» и «барыней». Они-то полоскали голыми руками даже зимой, когда ключ тонул в морозном тумане. На их разбухшие, задубелые красные руки было страшно смотреть.

– Сначала будто огнём или крапивой жгёт, – простодушно признавались они. – А потом ничо-о, терпко.

В смысле, терпеть можно.

Мама, сторонясь обжигающих хуже кипятка брызг, щепотью ухватывала простыню или наволочку, или кофточку, и ловко и сильно плескала туда-сюда, рассекала воду. Потом резко, энергично закручивала в бурлящей воде тугую спираль из белья так, что у неё выворачивались локтями наружу руки. Крепко встряхивала и швыряла в корзину – готово! Ох, как трудно давалась чистота!

Перед развешиванием Еленка касалась носом холодного свежего белья, которое хранило дивный, неповторимый запах ключевой воды. И если погода выдавалась солнечная и ветреная, Еленкино сердце радовалось. Собирая потом в охапку сухие звенящие простыни и пододеяльники, снова утыкалась в них носом – они пахли солнцем и ветром!

Ну вот, позади, ни много ни мало, семь стирально-полоскательных этапов. Семь уровней, сказали бы современные продвинутые дети. Сортировка, замачивание, стирка, отжим, кипячение, полоскание, сушка.

На последнем, восьмом «уровне» бельё попадало под тяжёлый старый жёлтый утюг. И вот постепенно выстраивались стопки каменно твёрдых, отливающих синевой квадратиков. Особенно старательно Еленка утюжила бельё на сгибах.

Остаётся разместить стопки в шифоньере, переложить кусками душистого земляничного мыла… И как здорово потом развернуть и встряхнуть, и вдосталь налюбоваться тугими складками: свидетельством их с мамой большого труда.

– Смотрите, в какие чистые постельки вы ляжете, – говорила Еленка младшим братьям. – Помойте ножки как следует. И чтобы мне не писать!