«Эта черта любопытная, в последние десятилетия стала являться между некоторыми лучшими из студентов…»

Я не собираюсь писать о народовольцах Чернышевского. И студенты-медики — чистое совпадение. Потому что действительно речь пойдёт о наших сыновьях, трёх друзьях — учащихся медакадемии. Красивые, сильные, здоровые, умные.

Один в разводе: провёл в браке год и разочаровался. Второй жил с девушкой четыре года, не расписываясь. Как вспышка, случилось увлечение сокурсницей. Пылко признался ей в любви, получил отлуп… Но и на прежнюю девушку уже смотреть не мог. «Любовь ушла», — сказал он. Третий, насмотревшись на них, не спешил вступать в отношения: хорошее дело браком не назовут.

И вот мама второго парня обрадовала: «У сына, наконец, появилась близкая по духу девушка. Вместе сидят в читалке, гуляют, ходят на премьеры в театр, в кино и… в церковь». Дружат уже год. Именно дружат: о постели речи не идёт, даже в гостях у него девушка ни разу не была. Опасаются: вдруг захлестнут понятные чувства, а предательская постель рядом. Кажется, даже не целовались. Максимум: берутся за ручку.

Девушка на это смотрит с пониманием: они так с самого начала договорились. Идёт проверка чувств и верности.

С одной стороны, маме приятно: девичьи чистота и непорочность, белое свадебное платье, первая брачная ночь и всё такое. С другой — странно, не по-людски как-то… Действительно, как заметил Чернышевский, «черта любопытная».

У других молодых всё рационально, практично, экономно. Встретились, переспали. Утром разбежались по работам, вечером снова потянуло друг к другу. Вдвоём, плечом о плечо, в каменных джунглях выжить легче. Жена — боевая подруга. Общая съёмная квартира, общее маленькое хозяйство, общая ипотека, вот и общий ребёнок наметился. Теперь, пока животик не очень заметен, можно и честным пирком да за свадебку.

Заслужили: выстояли, притёрлись друг к дружке, доказали серьёзность намерений. А эти белые платья, венки из флёрдоранжа, робкий взгляд из-под фаты — я вас умоляю, не смешите меня. Оставьте сантименты дореволюционным классикам.

В наш век, когда пластический хирург заштопает девственность за небольшую сумму хоть десять, хоть сто раз… Когда «ах, ах, я не такая, я ложусь в постель только после загса» — не более чем ловушка опытных стерв для дурачков…

Да, раньше сходились, не видя друг друга. И да, шли под венец по сватовству — и да, жили… Но как жили, какие страсти-мордасти кипели. Изменяли, бросались под поезд (Каренина), прыгали с обрыва (Катерина), стрелялись, топились, резали ножом, травили постылых мужей и жён…

— Мы четыре года жили вместе с первой девушкой, — напоминает сын: «особенный человек» по Чернышевскому. — Но это не спасло наши отношения. Убедился, что свободные отношения, потеря девственности до венца — это не для меня. У нас всё будет по-другому. Главное — не постель, главное — человек, его душа.

— Как постель не главное?! — приходит в ужас мама. — А если не совместимость?! Если ну совершенно разные темпераменты! Это же вся жизнь наперекосяк!

Мы идём в больницу навестить её знакомую. По дороге она рассказывает поучительную историю.

«Приехала по распределению в наш город девушка. Нежная как цветок, характер ангельский. Старательная, умница, отличный специалист: начальство не нахвалится. Мастерица на все руки: шить, вязать, готовить, наводить уют, выращивать цветы и фрукты-овощи. Под лупой выискивай недостатки — не найдёшь.

Ничего удивительного, что через месяц у неё появился жених. Спешно, напористо, скорее-скорее познакомила с племянником старшая сотрудница: иначе бы из-под носа увели такое сокровище.

Парень хоть куда: широкоплечий, здоровенный, ручищи, ножищи, грубовато рубленное лицо… Настоящий мужик. Она ему головку на плечо опустит — как цветочек прильнул к скале. До свадьбы — ни-ни: во-первых, мама не велела, во-вторых, время было советское, романтическое и высокоморальное.

Он до ночи еле выдержал: первому сорвать такой цветок… Другие от алкоголя слабнут, а для него водка лучше всякой виагры. Тогда такого снадобья и не знали, да оно ему ни к чему было. До сих пор ни одна женщина на него в обиде не оставалась. А было их — женщин — немало, и сам он был парень не промах.

В общем, наутро измученной и раздавленной девочке не хотелось жить. Она едва ноги передвигала — а нужно было вставать, с улыбкой встречать гостей на дурацкий обычай: невестину „яичницу“.

Довольная свекровь нахваливала блюдо из яиц и молока. Припухший после вчерашнего жених — вернее, уже молодой муж — исподтишка за спиной молодой жены исполнял ламбаду, потряхивал перед дружками простынёй в нежных розовых брызгах. „А что, съели?! Пробовали девочку?“

„И это будет каждую ночь?! Эта гадость, эта боль?“ — с ужасом думала она и приятно улыбалась гостям.

Ну, каждую не каждую, но ночи она ждала с тоской. Придумывала женские и головные болезни, усталость, критические дни, потом защищалась беременностью… Брала работу на дом, сидела допоздна. Но если он засыпал, не дождавшись, то сполна брал своё среди ночи или под утро. Сначала требовал активного соучастия, потом раздражённо отталкивал: „Блин, бревно бревном. Признавайся, хахаля на стороне завела?“

На работе сотрудник имел неосторожность продемонстрировать ярко выраженный мужской аромат дезодоранта. „Не пшикай!“ — с отчаянием крикнула она. Дома муж обнюхивал её (в прямом смысле: как пёс) с порога: не учует ли запаха чужого мужчины: табака, пота, терпкого парфюма?

Когда она возвращалась с работы, растопыривал руки в дверях и ловил, как неводом. Запускал руку в трусики: не влажны ли, не сохранили ли следов преступной любви.

Однажды перед корпоративом обнаружил на полочке в ванной красный флакончик с интим-мылом. Что тут началось! Вообще, тот красный флакончик приводил мужа в неописуемую ярость. Действовал, как красная тряпка на быка. То ли Марине ходить вонючей и заросшей мхом, как неандерталке, либо прятать интим-принадлежности в тайники.

Скандалы, молчанки, слёзы. Он начал заливать „горе“ вином. Несколько раз „с горя“ встречался с прежними знойными бабёнками в гаражах — не то, не то. Любил-то он свою жену, свой цветочек — и всё бы отдал, чтобы она вот так же жарко и жадно, со стонами и криками, с всякими шалостями и выкрутасами, его любила.

По ночам оба лежали, широко открыв во тьме глаза. Караулили друг друга, как затаившиеся хищник и жертва, как волк и агнец. Она боялась шевельнуться, выдать себя, что не спит: тут же с рычаньем набросится.

Господи, откуда у него этот вечный голод? Судя по болтовне на работе, она знала, сколько женщин мечтает о такой секс-машине в постели, как её муж, тайно завидует и не одобряет её. За спиной с неприязнью называют „наша фригидная Маринка“.

А мы как-то выпили бокал вина и разговорились о запретном… И Марина рассказала, что ей часто снится один и тот же сон. Почти каждую ночь к ней приходит златокудрый юноша… Его ласки едва ощутимы, напоёны неслыханной нежностью, исполнены тонкой любви. Прикосновения невыносимы и доводят её до исступления, она стонет сквозь стиснутые зубы и бурно содрогается во сне. И утром, пока муж не заметил, бросает простыни в стиралку. Фригидная? Какая чушь!

В последние дни она всё чаще потирала хрупкое плечико: простыла, остеохондроз. А это оказался никакой не остеохондроз, а сердце. Да — инфаркт, да — у такой молодой, да — у женщины, хотя инфаркт называют мужским недугом. Вот к ней, Марине, мы и идём в больницу. Несём полезные для сердца творог, хурму и компот из кураги.

Кстати, муж уже прибегал на свидание и пытался тихонько увести её в кабинку туалета для исполнения супружеского долга: соскучился по своему цветочку. „Ну чо как не родная, я осторожненько, на полсуставчика…“.

Хорошо, сестра на посту заметила, пристыдила, выгнала.

На обратной дороге я думаю о златокудром юноше, который является Марине в её преступных снах. А ведь есть горячие, страстные, темпераментные женщины, которым не нужны утончённые прелюдии и долгий разогрев. Их, напротив, заводит грубость и примитивизм, напор, продолжительность… извините, и размер. Их возбуждает и приводит в экстаз скольжение потных тел, летящие в лицо капельки слюны, кислый запах сокровенных соков…

И в это самое время за задёрнутыми шторами в сумраках спален, они зло говорят мужу: „Ну чего ты лижешься, хос-споди? Лижется и лижется, обслюнявил всю. Сосунок. Щекочется и щекочется, я щекотки боюсь. Достал своими обнимашечками-целовашечками. Не можешь — так и скажи, импотент несчастный“.

Все тут несчастны. А почему? Потому что — несовместимость! Совершенно разные темпераменты. Вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень… А вы говорите — постель не важна».