– Скоро конец света, а мы совершенно не готовы, – упрекнула за завтраком хирурга, ныне пенсионера Коновалова, его жена. – Вечно тебя приходится просить, сам ни за что не догадаешься. Все приличные люди давно приняли меры, одни мы как не знаю кто… Вон, Парамоновы в болоте всё лето рыли землянку. И на огородик торф бесплатный, и после конца света отсидятся – не охнут.

Козюковы купили снегоход «Буран» – с чего бы? Тоже, небось, есть домик – сам чёрт не сыщет. Синицыны каждый день в багажнике продукты возят: интересно куда? И берут всё консервированное, не скоропортящееся, всё ящиками да коробками, да упаковками. Мне Дуся из супермаркета говорила.

– Беда с этим концом света, – кряхтя, размышлял хирург-пенсионер Коновалов. – Все как с ума сошли. Вон, в нашем роддоме решили извлечь из надвигающейся катастрофы практическую пользу. В предродовых палатах есть женщины, которые неделями перехаживают и не могут разродиться. Так специально для них включают телевизоры, канал ТВ-3. «Апокалипсис» с ведущим Марамышкиным.

Женщины как посмотрят – так: «А-а-а!» – и готовы. В тот же момент благополучно распечатываются. Младенцы сыплются горохом, только успевай подхватывать. Никаких капельниц, никакой стимуляции.

Минздрав предлагает взять положительный пример на вооружение. Акушеры из соседних областей ездят перенимать опыт. Даже заграница интерес проявила, на днях прилетает делегация.

Коновалов тяжело вздохнул. Он любил после смены (подрабатывал на полставке) поваляться на диване, пошевеливая свободными от носков пальцами. Потрястись в мелком жирном смешке над «Интернами».

А тут под неумолчное жужжание супруги придётся влезать в телогрейку и сапоги, разогревать машину… Переться к чёрту на кулички в холодный чёрный лес, что-то заготавливать…

Но раз жене в голову втемяшилось – попробуй пикни слово против. Последуют разрушительные тайфун, торнадо и землетрясение в одном флаконе – никакому апокалипсису не сравниться.

В начале зимы в укромном местечке (не скажем где), подальше от любопытных глаз, у Коноваловых была готова сторожка с глубоким погребом. Рядом желтела и источала древесный аромат свежая поленничка.

В радиусе километра были устроены тайники. В них канистры с бензином и соляркой, спички, свечи, минеральная вода, тушёнка, рыбные консервы, медицинский спирт, цибики чая в термической плёнке и прочее.

Супруга Коновалова просматривала газеты в поисках объявления о продаже подержанного снегохода по сходной цене. И тут в квартиру ввалился обезумевший, весь в снегу, Коновалов – он раз в неделю ездил навещать избушку.

– А-а-а! Всё к чёрту, к чёрту! Сколько времени, сколько сил! Труд трёх месяцев! Медведи проклятые! – он рвал лохматую шапку, раздирал на груди дублёнку, ревел и сам был похож на медведя.

– Боже, что такое?!

– Схроны! Учуяли животные… Медведи или росомахи… Всё разорено, всё пропало! Консервы пришлёпнуты лапой, всё выдавлено, съедено, утащено… Испоганено!

– А-а-а! – в унисон заголосила жена…

Студент Кошкодавов написал заявление об освобождении от занятий с 19 по 21 декабря 2012 года. Указал причину – грядущий конец света.

В деканате поперёк заявления цинично черкнули: «Отказать. Причина неубедительная».

Кошкодавов сбегал в поликлинику, пожаловался на остеохондроз – дали больничный. В деканате причину нашли убедительной.

Бизнесмен Безденежных набрал безумных кредитов (всё равно не возвращать) и выполнил давнишнюю мечту: поехал с дорогущими худыми моделями в загородную гостиничку.

Разочаровался и махнул рукой: «А-а», ещё раз убедившись, что лучше его удобной, мягкой и упругой, как перина, принявшей формы его тела жены, ему не сыскать.

21 декабря часы показывали без чего-то двенадцать ночи. Журналистка Левоногова строчила хронику: «Последние часы перед концом света». Потом задумалась:

– А для кого это, интересно, я пишу? Читать-то будет некому.

Стенка рядом осыпалась штукатуркой, шевелилась и трещала как живая. В неё ритмично торкалась двуспальная койка. Это в соседней квартире юная пара Кошкодавовых три дня никуда не выходила и занималась бурным сексом. Напоследок перед концом света.

Левоногова вздохнула и плеснула в бокал остатки шампанского. Она решила, что запечатает хронику в пустую бутылку. Через миллионы лет её отыщут, поместят в музей и будут расшифровывать осьминогие головоногие археологи.

И вдохновенно строчила, аж клавиатура трещала. «Человечество доигра-а-А-А!..»

Страшный грохот на улице перепугал квартал. Началась паника, вопли, кто-то пытался выброситься с балкона. Вереница закутанных в простыни сектантов с ангельским сладкоголосым пением прошествовала в сторону кладбища.

Оказалось, ничего страшного. Это бомж Бухалов по пустынной улице с грохотом тащил золотой унитаз. Он его выковырял в брошенной квартире бизнесмена Безденежных. На стук бомжа в «Приём цветмета» – весёлый пьяненький женский голос крикнул за закрытым окошком:

– Приёма нету! Чиво, совсем народ рехнулся, чиво ли? Конец света, а они тащут и тащут, тащут и тащут.

Голос сильно напоминал подружкин Полькин. Рядом с ней за закрытым окошком раздалось мерзкое мужское гоготанье.

С горя Бухалов спустился в родной люк теплотрассы. Там, по-королевски воссев на золотой унитаз, он вынул увесистую бутыль медицинского спирта. А также с глухим стуком высыпал из мешка банки с тушёнкой и рыбными консервами.

Не далее как неделю назад, ходя за мороженой клюквой, он провалился в яму. Яма оказалась битком набита консервами.

Открывалки, само собой, у Бухалова не было, а нож он нечаянно потерял в сугробе. Трясущимися с похмелья и голодухи руками он долго лупил камнем-голышом по банке. Она сплющилась и выдавила немного мясинок и мутного сока.

В пять заходов, в течение пяти дней, содержимое этой и близлежащих продуктовых ям-тайников переместилось под бухаловскую теплотрассу.

Всю ночь Бухалов пировал, урча от удовольствия, как медведь. Для полного счастья только не хватало рядом толстой, чумазой и горячей, как печка, Польки.

Утром он проснулся от сильной жажды и выполз наверх. Горстями сгребал пушистые, как пирожные «зефир», снежки и кидал в мохнатый рот.

Начинался новый день. Вставало зимнее солнышко – румяное, умытое и хитрое – как девчоночья физиономия, как у Польки сорок лет назад.

Прокладывало в пухлых снегах ровную розовую дорожку из пыхающих огоньков, искорок – будто толсто посыпали битыми стекляшками. Будто тыщи всяких бутылок: красных пивных, белых водочных, зелёных шампанских, синих из-под портвейна (его уважала Полька) – не жалея расколотили и искрошили меленько, в сверкающую пыль.

Стояла такая тишина, что в морозном фиалковом воздухе слышно было хрупкое потрескивание ломающихся и осыпающихся игл у редких невесомых снежинок. Деревья замерли в голубых, лиловых, серебристых меховых шубках.

Полька не могла на такие шубки наглядеться. Вечно тянула Бухалова к витринам, откуда их неизменно с руганью прогоняли охранники. Эх, Полька, изменщица Полька!

…Деревца замерли, боясь шевельнуться, стряхнуть с себя эфирный наряд. Измученный ночными переживаниями, город спал и не видел этой фантастической неземной, девственной, первозданной, новорождённой красоты.