При прощании она вдруг отчаянно цепляется иссохшей рукой, с болью вскрикивает: «Помогите! Сделайте же что-нибудь!» Дрожащие руки беспомощно теребят край вязаной кофточки. Сама Зоя Андреевна на встречу не смогла бы дойти: инвалид второй группы с сильнейшей сердечной аритмией, с букетом хронических сердечно – сосудистых болезней. Привела такая же старенькая приятельница. Передвигаются кое-как, с трудом одолевают один лестничный пролет. Обе маленькие, седенькие, невесомые, как пушок: ветерок дунет – унесет.
На предложение пожить в приюте для пожилых с негодованием, оскорблено даже вскидывает голову: «Ну, нет!» Я понимаю Зою Андреевну. До сих пор она по привычке держит голову высоко, в выцветших глазах поблескивают властные искорки, тонкие брови строго и горько сдвинуты. Бывают нефтяные, золотые, водочные короли – а она была мебельной королевой застойных дефицитных лет, заведовала сетью мебельных магазинов. Была в большой силе, полгорода смотрело ей в рот, одно ее слово, один звонок многого стоили.
А вот поди ж ты, не нажила палат каменных: огород, гараж, типовая двухкомнатная квартира. После смерти мужа живут в той квартире Зоя Андреевна, дочь Рита, зять и двое внучат.
Семимесячный Гришенька при виде бабушки гулит, улыбается беззубым ротиком и тянется к ней. Но дочь резко разворачивается и уносит внука, адресуясь к матери: «Пора тебе подыхать». Шестилетняя внучка Танечка старательно вторит: «Пора тебе подыхать, бабка Ёжка. Скоро папа выроет глубокую яму, мы туда все твои шмотки выкинем. Живи там, чтобы мы тебя не видели».
Зоя Андреевна тяжело, с болью вздыхает: «Вот так я себя по отношению к ним поставила… Или они меня поставили?» Рита в школе училась неприлежно, ленилась. Директор не раз вызывала: «Что-то надо предпринимать с вашей дочерью…» Рита получила профессию фельдшера, мама, что называется, по большому блату устроила её в «тёплое местечко», подключив все связи. Утром «нужный человек» звонит: «Где ваша Рита, ждем?!» – «Спит!»
«Все для дочки делала, – вздыхает женщина, – да видно, не то. Старалась наряднее и богаче сверстниц одеть, слаще накормить. И такая благодарность. Дочка медик, а уколы делать вызываю «скорую», или сестру из больницы. Вот такие дела у нас».
«Меня сюда привели смешные обстоятельства. Дочь избила свою мать – то есть меня. – Голос моей собеседницы тосклив, глух, уходит воспоминаниями в самый черный в ее жизни день. – И раньше, бывало, в огороде раздраженно меня отодвигала: «Не так, не то делаешь!»
Потом уже прямо: «Зачем приехала, все равно от тебя толку нет. Полы в домике не моешь, грядки не полешь». А я не могу в наклон работать: сразу падаю, голова кружится. Мимо пронесется как вихрь, боком заденет – чуть не свалит. А так воздуха чистого глоточек сделать хочется. Однажды на входе в огород в штыки встретила: «Зачем приехала? Дома-то осточертела. Я или ты!». Что делать? Посидела, раскачиваясь в горьких думах на крылечке – и обратно в городскую душную квартиру. Дочка пообещала: «Еще приедешь – снова уедешь. Снова приедешь – так же и уедешь». – «Рита, мы же этот огород с отцом по дощечке строили. После работы бегом-бегом. Мужскую работу делала – ноги и болят с тех пор».
На гараж, на машину по копеечке собирали. Сейчас машиной командует зять. Не жалеет, бьет, таксует. Зоя Андреевна не вытерпела, пошла в ГАИ: «Я владелица машины, как найти на зятя управу, ведь в металлолом машину превратит». – «Ну, когда превратит, в металлолом и сдадите», – пошутили работники полосатого жезла.
«…В то утро, рассказывает она, – заглянула в холодильник. Там ягоды, привезли вечером, такой от них запах! «Рит, можно ягоды с молочком?» «Вот тебе, – дочь выкинула ей в лицо два кукиша. И еще раз: «На, на, вот тебе!» Она как раз пила кофе. И плеснула горячим в лицо матери. «Господи, ничего не вижу, хорошо глаза зажмурила. Кое-как доковыляла до раковины, набрала воды в ковш, тоже плеснула. Дочь в ответ – из таза – сверху донизу. Я схватила телефон, чтобы звонить в милицию. Рита аппарат из моих рук выдернула – и об пол. Схватила мою трость и ну тыкать в меня острием и плашмя.
«Тут синяки были, тут синяки, тут и тут… Я уж не все врачу-мужчине показала, стыдно…»
Вообще-то Зоя Андреевна писала заявление больше для острастки дочери: чтобы поговорили с ней, усовестили. До суда доводить мысли в голове не было. Даже не по себе стало, когда узнала о возбуждении уголовного дела: с родной дочерью судиться! Но дальнейшие события складывались в пользу вовсе не Зои Андреевны, а исключительно – дочери Риты.
Во-первых, она сразу подала встречный иск: оказывается, это мать (едва передвигающая ноги больная) нанесла побои ей, здоровой молодой женщине. И вот уже врач, повторно осматривая Зою Андреевну, выносит странное заключение: «На грудной клетке остаточные явления гематом. Возможно, связано с длительным использованием троксевазина(!)»
И были ли вообще побои? Не привиделись ли они пожилой женщине, не упала ли она сама, а потом все нафантазировала? Заместитель прокурора отказался подписывать дело: возникли сомнения в «адекватном поведении» Зои Андреевны. Дело вернули на доследование.
Дознаватель повезла Зою Андреевну на консультацию в диспансер. С ней побеседовали, врач поинтересовалась, что произошло между матерью и дочерью в тот злополучный день. Зоя Андреевна, призвав всё спокойствие и мужество, рассудительно сказала: «Да ничего страшного. Вы же знаете, в семье бывает всякое». Врач, как вспоминает Зоя Андреевна, понимающе переглянулась с дознавателем и вынесла заключение: нуждается в проведении психиатрической экспертизы.
Сегодня она горестно в отчаянии повторяет: «Зачем, зачем я подавала в суд?» Зять высказывается в том духе, что, мол, «заварила кашу – теперь сама и ешь».
В крупном уральском городе живет старший сын Зои Андреевны, закончил военную академию, занимает высокое положение. На ее просьбу приехать ответил: «Не могу, много работы, у меня объекты». «Пока я еще хожу, – задумчиво говорит она. – Как ходить не смогу – совсем забросят. Тогда меня (неуверенно) возьмет сын. (Опустила голову и еще тише). Наверно… Я вот ему еще третий раз позвоню».
Помните дядю Евгения Онегина: «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог»? Ушли в прошлое времена, когда наследники почтительно толпились у кресла стариков, наперегонки бросались подымать уроненный носовой платок, подносили табакерку, выгуливали любимую собачку – только бы благодетель не обошел их в своем завещании.
Жизнь круто изменилась. Законодательство усовершенствовалось, медицина продвинулась далеко вперед, а нравы упростились. Сейчас дети – «неудачники», даже если сами ничего не заработали, живут на всем готовом родительском, не чувствуют себя не то что им благодарными – хотя бы обязанными. А зачем, когда достаточно заподозрить строптивую старушку или старичка в невменяемости – и наследство окажется у них в кармане. А старики – в безраздельной власти детей, и до этого не отличавшихся особой нежностью и предупредительностью.
Процедура отработана, отточена до мелочей. Кому поверит доктор: трясущимся, путающимся от страха и волнения старикам – со слезящимися глазами, с дрожащим голосом, с провалами памяти, понимающим, что над ними вот-вот свершится нечто необратимое, страшное – или хладнокровно приведшим их сюда здоровым, уверенным молодым людям, с вполне ясными головами и целями, с твердыми крепкими руками?
«Хорошо, что вы поднимаете столь актуальную тему добра и зла, отношений отцов и детей, – комментирует ситуацию главный врач диспансера. – Действительно, к сожалению, возможны раздражение и даже нервные срывы у людей, длительное время ухаживающих за престарелыми родственниками. Мы привыкли видеть родителей другими: сильными, уверенными, строгими – и вдруг они слабые, больные, беспомощные, плаксивые, капризные. Часто теряющие память, откровенно впадающие в детство. Но то, что умиляет в детях, раздражает в стариках. Когда мы обследуем пожилых людей (с проведением психологических тестов, заключением невропатолога), сразу видим: добросовестны, искренно озабочены их состоянием родственники – или фальшивы, двуличны, преследуют цель лишь отдохнуть, освободиться от бремени».
И, тем не менее, тем не менее… Безысходностью и печалью веет от таких историй. Что делать? Всё, всё у нас худо-бедно защищено законом: дети-сироты, зэки, бомжи, даже бездомные собаки и кошки. Всё, кроме абсолютно бесправной старости. И нечем себя утешить. Разве что законом бумеранга: что придет время, отольются невидимые миру стариковские слезы. Что однажды Гриша и Танечка возьмут состарившуюся маму Риту и повезут в знакомое ей учреждение на медицинское обследование.