…– А почётное право принять участие в реалити-шоу «Женская зона» мы предоставим… корреспонденту редакции криминальной хроники Тутышкиной.

Вот так. Не «давайте попросим». Не «бросим жребий». Не «поставим на голосование», наконец. А в утвердительной, безапелляционной форме: примет участие – и точка.

Хотя, если голосовать – всё равно изберут её, Янку Тутышкину. И бросить жребий – тоже выпадет ей. Такая она по жизни невезучая.

В первый день в телестудии Янке устроили боевое крещение. Намекнули, что неплохо бы проставиться: обмыть устройство на работу.

– Не ешь – не дышишь, не пьёшь – не пишешь. Известная журналистская присказка, – подмигнул Янке режиссёр с голубыми, как у феи, дымчатыми кудрявыми волосами. И развёл руками: дескать, куда денешься. Обычай. Святое дело.

Ну, раз обычай… Янка поплелась в ближайший винно-водочный.

А Янке категорически нельзя пить: у неё сносит крышу. Накуролесила по полной. Кричала и грозила кому-то кулачком, читала свои стихи и рыдала, пела песни и танцевала на столе канкан, пыталась выброситься в окно, но запуталась в шторе и упала на пол. Разбила дорогую (как память и вообще дорогую, из горного хрусталя) студийную пепельницу.

Ну, и наутро получила строгий выговор с занесением. На пару с голубоволосым режиссёром.

– Значит, Тутышкина месяц проводит на зоне. Разумеется, с сохранением заработной платы и премиальных. По ночам предусмотрена передышка: будут класть в изолятор – якобы больна. Приз Тутышкиной – внимание, друзья – месяц в пятизвёздочном отеле в Хургаде!

– Это не реалити-шоу получается, а репортаж изнутри? – уточнил кто-то.

– Это уж по её желанию. Хочет – пусть хоть трилогию накатает. Творческий отпуск, презентацию, пиар обеспечим. Но это потом. А пока – скрытый съёмочный процесс. Потайной микрофончик в лифчике Тутышкиной. Всюду камеры видеонаблюдения. Промзона, коридоры, спальный корпус, санузел (процесс оправления и прочие интимные сцены будут затёрты).

– Позвольте, но какое пенитенциарное учреждение на это пойдёт?!

– Уже. Уже всё согласовано, друзья мои, на всех уровнях. И с руководством, и с УФСИН. Персонал в курсе. Колония на хорошем счету, администрации будет лестно. Открытость, гласность, изнанка быта заключённых – дескать, скрывать нечего.

Кстати, недавно там был ремонт, рабочий корпус оснащён по последнему слову техники… Ну, товарищи, засиделись. Планёрка окончена, все расходимся по рабочим местам.

К вялой, заторможенной Тутышкиной подходили коллеги. Энергично трясли руку, хлопали по плечу, чмокали в щёчку, поздравляли. Заранее завидовали её предстоящей поездке в Хургаду, а также возможности почерпнуть бесценный материал для будущего бестселлера. Намекали на стремительный карьерный рост: чем чёрт не шутит. Заметят, в Москву пригласят.

«На святое дело идёшь, Тутышкина: рейтинги родной телестудии поднимать». Говорили, как бы хотели оказаться на её месте: окунуться в тюремную романтику, хотя бы на месяц выскочить из этого вечного редакционного бега в колесе…

Тутышкина с готовностью предлагала занять её место. Все тут же вспоминали о неотложных делах и быстренько отходили.

Дома Янка наскоро пробежала интернет-ликбез по выживанию «первоходок»: зэков новичков. Например, нельзя было говорить «садись» – нужно «присядьте». Нельзя поднимать с пола расстеленное у дверей полотенце или, упаси бог, перешагивать через него – нужно ногой отшвырнуть к «параше». Нельзя прикасаться к опущенным. Категорически нельзя интересоваться, по какой статье сидит осуждённый и т. д.

Человек недалеко ушёл от зверя. В опасности болезненно обостряется обоняние. Колония встретила Янку унылым, больничным запахом хлорки в коридоре и капусты – в столовой. К концу первого дня от перенапряжения у неё разболелась голова.

Столько сегодня промелькнуло перед её глазами лиц: старых и молодых, равнодушных и любопытных, миловидных и безобразных, хитренько-оживлённых, как у лисичек, и каменно-угрюмых… Лица эти сливались в пёструю, бешено прокручиваемую ленту, даже когда она закрывала глаза.

Казалось, с того момента, когда Янка проснулась утром в своей чистенькой квартирке, до долгожданной минуты, когда рухнула после отбоя на казённую койку, – прошла вечность.

Перед выходом из дома, как её инструктировали, она с грустью сняла колечки, цепочки, вынула серёжки. Посмотрела в зеркало на себя без косметики, похлопала белыми жёсткими короткими ресничками. Вылитый Нуф-Нуф.

Если бы ей велели остричься наголо – она бы не удивилась. Но оказалось, ничего, можно: волосы допускались любой длины, если нет вшей. Студийный водитель, пока вёз её в колонию, тупо заигрывал в тему.

Янке было не до шуток. Её подташнивало и знобило, выше пупка прочно поселились пустота и холодок. Мозг сверлило буравчиком: «Балда, балда, зачем согласилась?!» А свирепствующий в тюрьмах туберкулёз? А СПИД?! А у Янки иммунитет ни к чёрту: ни одна болячка мимо не проходит.

Притвориться больной, отказаться от участия в шоу? Но было поздно: уже тянулась бетонная стена, увитая поверху густыми витиеватыми спиралями колючей проволоки. Лаяла невидимая собака.

Янка, как деревяшка, ничего не чувствуя, прошла процедуру приёма. Прапорщица, оформлявшая её, невозмутимо и внятно, будто каждый день принимала журналистов, не глядя на неё, говорила:

– В виде исключения, по договорённости с вышестоящим руководством, карантину не подлежите. Телефон для связи оставляем при вас. Чтобы никто о нём не знал – спалитесь. Претензий с вашей стороны не примем.

На растерянный вопрос Янки, куда лучше всего спрятать телефон, она впервые вскинула на Янку глаза (они оказались ясные, голубые, с молочной радужкой, как незабудки) и просто, без улыбки и без выражения, сказала: «Туда».

Янка облачилась в зелёную куртку, брюки, чёрные башмаки, спрятала волосы под платок. Перед этим – санобработка.

В душевой горячей воды не было. Янка испуганно прикрыла руками маленькую грудь, дрожа и озираясь: где тут спрятаны камеры? Встала подальше от обжигающих брызг, вся покрылась гусиной кожей. Для виду бросила несколько пригоршней в лицо и смочила волосы.

Беспричинно, неуместно весёлая кастелянша вручила Янке стопку холодного, твёрдого и тяжелого, как облицовочная плитка, белья. Напутствовала: «Не дай бог, в критические дни – хоть пятнышко. Язычком вылижешь, зубками выгрызешь, моя хорошая».

Она несла по коридору бельё прижатым к груди, когда больно ударилась плечом со стремительно проходившей мимо худой молодой женщиной. Коридор был широкий: странно, как они не разминулись. Присела, чтобы собрать разлетевшееся бельё.

И вздрогнула от визгнувшего гнусавого голоса над головой.

– Ослепла, овца, хля?! А если я так тебя? Или так? – она наступала, больно толкала Янку в грудь костяшками. Жидкие, морковного цвета волосёнки у неё были заколоты в неопрятный пучок на темени. Волосинки выбивались, торчали в разные стороны и воинственно подрагивали. – Борзая, что ли? Борзая: толкаешься?! Я те так толкну, хля, вспотеешь кувыркаться.

И вдруг, без перехода, дробно забила ладонями по выпяченной груди и тощим бёдрам, ухарски прошлась вокруг Янки, выкидывая похабные коленца:

Далее следовал замысловатый текст, который явно запикают в эфире.

Вот оно. Начинается. Янка не удивится, если в спальне ей сейчас устроят «тёмную» и слегка – а может, и не слегка – придушат.

– Уймись, Лизавета, – сказала проходящая мимо маленькая женщина с усталым лицом учительницы.

На промзоне был аврал, и Янку сразу отвели в швейный цех. Показали, как включается-выключается машина. Для начала дали прострачивать длинные тёмно-синие сатиновые полосы непонятного предназначения. И Янка радостно, тупо застучала. Ничего, жить можно. В школе по домоводству у неё была пятёрка.

Мощная, отлично налаженная электрическая машина ровно, послушно гудела. Игла сновала бойко и мягко, как по маслу, выдавая идеальную строчку. Полосы плавно двигались, соединялись и плыли широко и вольно, как реки. Так и до Хургады можно доплыть.

Она едва успела остановить иглу – а то бы прошила пальцы. Прямо перед её носом шмякнулась охапка чужого мятого сатина. Лизка нагло забрала себе простроченные Янкой полосы, ухмыльнулась и ушла.

У Яны свет в глазах померк. Строчки на Лизкином сатине шли вкривь и вкось, как пьяные – явный брак. Она беспомощно оглянулась по сторонам – женщины продолжали шить, как ни в чём не бывало. Соседки – кто опустил глаза, кто смотрел насмешливо и одобрительно. Только работавшая недалеко маленькая, похожая на учительницу женщина снова тускло сказала:

– Прекрати бузить, Лизка.

– Это что за порнография? – удивилась мастер. – Не успела приступить – уже безобразничаешь. Дневную норму запорола.

– Это не моё! Это вон та женщина с морковными волосами мне подбросила…

– Шустро взяла ножницы и распустила, – возвысив голос, не слушая, приказала мастер.

До вечера Янка, не разгибая спины, распарывала чужие швы. «Ничего, ночью в изоляторе отойду от всего, высплюсь».

Охранница в задорно оттопыривающемся на пышной груди и заду камуфляже, хмуро выслушала Янку.

– Чё?! Ка… Какой изолятор? – Она выразительно постукала пальцем по лбу и отошла, не дослушав. Вот тебе и «персонал в курсе».

Янка ушла в туалет. Убедилась, что кабинки по соседству пустуют, набрала номер.

У неё едва не брызнули слёзы, когда в трубке раздался знакомый, родной, из другого мира, из другой жизни, тихий голос редакторши.

– Кисуля, мы тут подумали. Если ты не будешь спать в общем корпусе – тогда какой смысл реалити-шоу? Вся острота, вся интрига в этом. Зритель ждёт. Ты молодчина, давай держись. Мы за тебя держим кулачки.

Янку обвели вокруг пальца. Кинули. Низко, подло кинули свои же коллеги. Так же легко редакторша могла сообщить, допустим, что поменялись условия игры. И её, Янкино участие в реалити-шоу продлено на неопределённый срок. Может, на год. Может, на три. Может, на 25 лет. Такое пожизненное реалити-шоу. Просто кисуля невнимательно прочитала договор, мелким шрифтом внизу…

А они там кулачки за неё подержат.

Янка положила трубку, не имея сил удерживать рыдания, сквозь пальцы текли слёзы от жалости к себе.

Однажды в детстве её обманом отправили в санаторий. Сказали, «только посмотреть деток в песочнице».

Улеглась пыль от автобуса, в котором уехали родители, зелёная калитка захлопнулась. И только тогда маленькая Янка осознала, что целый месяц, а может, всю жизнь, будет жить без мамы, без братика и рыжего кота Чубайсика, без подружек и своего милого двора. И такое глубокое детское отчаяние, ужас, горе сдавили ей горло… Такая вселенская тоска опустилась на маленькую душу… Вот и здесь то же самое.

«Ни в коем случае никогда не реветь при всех, не показывать слабость. Когда никто не видит – сколько угодно. В душевой или в подушку». Примерно так наставлял один из пунктов интернет-ликбеза.

Янка крепко, досуха утёрла покрасневшие глаза, высморкалась в синий сатиновый лоскуток.

– Ну чё, суконка, настучала? Овца, я те покрысятничаю, хля… Шкрыдла.

Господи, когда-нибудь отвяжется от неё эта больная истеричка?! Прямо Янка ей мёдом намазана, что ли.

И все молчат. Кто-то с любопытством смотрит издали, кто-то подошёл ближе, образовав кружок. Может, морковная у них эта… Паханка? Янка выставила ладошки, чтобы остановить наседавшего врага. Руки упёрлись в тощую грудь – морковная в предвкушении ахнула:

– Драться?! Грабли убери, хля, я сказала!

– Давай со мною дерись, – прогудел бас. Между Яной и Лизкой втиснулась рослая, на голову выше прочих деваха. – Если руки чешутся – об меня чеши.

И стояла неколебимой скалой до тех пор, пока Лизка, огрызаясь и ворча, не отошла в сторону.

– Ты меня держись, а то заклюют, – прогудела добродушная деваха. Она наивно улыбнулась, и стало видно, что у неё нет передних зубов. Голый рот делал её похожей на большого ребёнка. – Спать рядом ляжем, я с соседкой договорюсь.

У неожиданной покровительницы на груди на нашивке значилось: «Кордун Галина. Отряд № 6».

В эту ночь Янка легла, чувствуя себя под тёплым уютным крылом. Морковная, с Галиных слов, оказалась никакой не паханкой, а обыкновенной шавкой и ковырялкой, ходившей по рукам. И прозвище имела соответственное: «Лизочка, Лизочек, ещё один разочек».

– И вообще, ни паханов, ни опущенных на женской зоне нет. И проверок с полотенцами никто не устраивает. Дикие кошки над собой ничьей власти не потерпят. Мы независимые, гуляем сами по себе, – с гордостью сказала Галя. И презрительно добавила: – Это мужики, псы, без хозяина и плётки не могут. Ни на воле, ни на зоне.

Правда, в отряде была «сама», которая судила споры, мирила соперниц. Ею – вот не подумаешь! – оказалась маленькая женщина, похожая на усталую учительницу. Но не факт, что и её послушают.

Дальше… Дальше всё развёртывалось, как в дешёвом уголовном романе.

– А ты на Пятачка смахиваешь, из мультика. Смешная, и пищишь так же. И нос как пять копеек, с круглыми дырочками. Пи-ип, – Галя любовно подавила Янкин нос. – Ути, птенчик мой. Счас простынёй отгородимся… Никто нам не помешает, – и, сопя, навалилась на Янку тяжёлой тёплой грудью. Уткнулась, завозилась мягкими мокрыми губами в её шее, тяжело дыша, шарила за пазухой.

– Что, совсем-совсем ничего не чувствуешь? – с огорчением спросила она у полуобморочной, окоченевшей Янки. Сколько ни пыталась Галя ласково разжать её пальцы и уложить куда следует, или склонить Янкину голову к своим жарким чреслам – Янку свело судорогой. Вот так взяло и всю свело, от макушки до кончиков пальцев.

Галя вздохнула:

– Ладно. Сильничать не буду, не из таких. Погоди, дай срок – сама запросишь. Вся сладость, когда обе хочут.

– Хотят, – на автомате сказала дрожащая Янка. – Не хочут, а хотят.

– Грамотная, – уважительно подытожила Галя. Она нехотя вернула своё тело на тяжко скрипнувшее ложе. – Книжек, поди, много читала: всяких, разных… Расскажи чё-нибудь кучерявенькое из книжек, а? Про любовь до гроба со смертоубийством. Чтобы трясло всю, огнём жгло и морозом продирало.

«Чтобы трясло всю» – такое Янка не читала. Читала современную женскую прозу, но там вся прелесть, неуловимый аромат в недосказанности, в изяществе языка, стиля. Гале же явно требовался сюжет покруче, с элементами мелодрамы.

Такие можно было взять только из передачи «В зале суда». Янка лихорадочно мысленно перелистывала сценарии, которые сама строчила для нескончаемого судебного сериала. Телевизионные судилища, прямо скажем, были бездарной, безграмотной, грубой имитацией настоящего суда. Зато уголовные дела – самые интересные.

Для начала наскоро заменила безработного Василия, 77 года рождения, ранее отбывавшего наказание по статье 158 УК РФ, – на жгучего брюнета, банкира Витольда. А штукатура-маляра Раису, 87 года рождения, ранее не судимую, на… Скажем, на золотоволосую стюардессу Вивиану.

– Вивиана какая-то, – с сомнением фыркнула Галя. – Таких и имён-то нет.

– Есть. Красивое греческое имя, – Янка пугливо перегнулась к Гале и скороговоркой зашептала в подставленное с готовностью ухо… Когда во рту у неё пересохло и шершавый язык не ворочался, Галя широко, сладко зевнула, клацнула корешками зубов. Потёрла ухо.

– Даже в ухе щёкотно и сыро стало. Продолжение, что там дальше будет, завтра доскажешь. Эх! Я бы тоже в стюардессы подалась – кабы всего этого не было! – Галя мечтательно повела рукой вокруг себя.

Непонятно, что она имела в виду: своё громоздкое тело, в чьих недрах навечно схоронилась тоненькая стюардесса, или спящую спальню вокруг.

В полутьме, разреженной разъедаемым глаза ржавым светом дежурной лампочки, чувствовалось присутствие многих десятков несвежих женских тел. Одни лежали неподвижно, брёвнышками, другие беспокойно ворочались.

В тяжёлом, спёртом воздухе слышались сонное дыханье, храп, постанывания и бормотанье. В углу кто-то с болью вздыхал: «О господи!» – пока рядом не шикнули: «Заткни хавальник, а?! Святоша, млин…»

Галя лежала, по-детски сунув ладошки под щёку, счастливо беззубо улыбалась. В полутьме у неё блестели глаза, как у ребёнка.

– Вот почему, интеллигенция сраная-драная, вы за себя постоять не можете? – сердито размышляла Галя, закинув округлые полные руки за голову.

Сердилась она оттого, что Янка всё ещё не дозрела до любви и в очередной раз отказала ей. – Бескостные какие-то, чисто варёные макароны. Кто обидит – тут же лапки кверху. Быстро ломаетесь, зачухиваетесь. Что ни доходяга, в помойке роется – то кандидат фу-ты, ну-ты наук или филолог. Вот ты кто?

– Филолог, – благоразумно решила не спорить Янка. Она до сих пор обмирала от ужаса и передёргивалась, вспоминая моменты очередной не удавшейся любви.

А впереди ещё целых три недели, и Галина пылкая любовь отсрочена лишь на неопределённый срок. Пока не истощится в Янкиной памяти захватывающее, упоительное содержание папок с исковыми заявлениями, протоколами допросов и судебными приговорами.

Представила, в каком восторге от этих сцен бдящие у мониторов студийцы (спасибо приборам ночного видения). Интеллигенция сраная-драная. Суконки, хля…

– Чё дальше-то было? Значит, Элеонора ребёнка ей подменила?

– Не Элеонора, а медсестра в роддоме. Элеонора ей заплатила.

– Кому заплатила? Изабелле или медсестре? Совсем ты меня запутала.

– Медсестре, конечно! – Янка чуть не плакала от Галиной непонятливости. – Ну, вот. И Изабелла понимает, что кто-то объявил охоту на её ребёнка.

– А где Вивиана?

– А Вивиана бороздит себе голубые воздушные океаны, ни о чём не подозревая.

– Погоди. То есть это подкидыш. А родной ребёнок Элеоноры умер?

– У неё ребёнок живой, жи-вой, понимаешь?! Я пока не рассказываю, чтобы сохранить интригу. На самом деле это ребёнок Изабеллы, только Элеонора не знает. А Изабелла хочет ликвидировать собственного ребёнка, думая, что это ребёнок Элеоноры и Витольда. Медсестра их всех обманула, понимаешь?!

– А-а! То есть Витольд крутил с медсестрой?!

– Да нет же! Элеонора – любовница Витольда, а Изабелла… То есть наоборот.

Фу-у! Янка сама не рада была, запуталась в дебрях реальности и собственных фантазий. Пожалуй, пора закругляться с этой историей и перейти на чёрных риелторов и квартирные мошенничества.

– Яночка, – ворковала в трубке редакторша, – а продюсер нами не доволен. Какое-то беззубое, говорит, реалити-шоу. Не шоу, говорит, а манная каша. Лапуля, кому интересны твои высосанные из пальца ночные истории? Шахерезада выискалась… Какие, прости господи, рейтинги. Того гляди, вылетим из прайм-тайма. Ни острых моментов, ни лесбийского секса, ни женских боёв без правил.

– Что же мне делать?!

– Иди на провокацию, разогрей конфликт – разумеется, в зоне досягаемости видеокамер. Сцепись с этой… ну, которая «Лизочка-Лизочек, ещё один разочек». Ну, волосы повыдираете, ну, носы разобьёте друг другу. И к Гале пора быть благосклоннее. Не смертельно ведь, лапуля. Зато бесценный опыт! Рейтинги! Популярность! Хургада!

…– И едва Элеонора покинула офис, из-за шторы вынырнула Изабелла. Она слилась с Витольдом в страстном поцелуе, обвила его гибкими руками, а сама пыталась незаметно вытащить из его кармана ключ от сейфа.

– Так она же это… Бриллианты зашила в мягкую игрушку, чтобы Элеонора не нашла.

– Да нет же! Мягкую игрушке обнаружила домработница.

– Ни фига себе!.. А что же Вивиана?

– А Вивиана в это время летит на высоте 9 тысяч километров над уровнем моря и толкает тележку с изысканными винами.

Галя задумалась и вдруг серьёзно попросила:

– Ты, это… Не дразни попусту Лизочку-Лизочка. Она ведь шизик, в психушке лечилась. Тебе много ли надо, вон какая ты у меня масенькая, бассенькая. Ну, чё, как не родная…

– Постой, сейчас самое интересное! – Янка увернулась от Галиных нерастраченных нежностей. – В это самое время возвращается Элеонора и видит, что Витольд с домработницей занимаются любовью.

– Ой, тошно мне! От твари, а?!

Спустя три дня Янка сидела на полу в своей квартире и укладывала чемодан. Реалити-шоу «Женская зона» бесславно и досрочно закончилось по форс-мажорным обстоятельствам.

Обстоятельства ЧП, происшедшего в отряде № 6, были сухо изложены в рапорте дежурного прапорщика.

«Между заключёнными Тутышкиной Я. и Мироновой Е. (кличка «Лизочка-Лизочек») на почве сложившихся личных неприязненных отношений, произошло рукоприкладство, сопровождаемое нецензурными выражениями.

Заключённая Кордун Г., с целью прекращения обоюдных противоправных действий, начала производить отвод из зоны конфликта Тутышкиной. Вследствие поворачивания незащищённой частью спины, Миронова нанесла Кордун в область почки удар колюще-режущим предметом: предположительно, заточенным вязальным крючком (орудие преступления не найдено, ведётся розыск и расследование).

Заключённая Кордун была помещена в санчасть, где, несмотря на оказанную медпомощь, скончалась».

Узкое серебристое тело самолёта едва заметно вздрогнуло и начало движение. Отодвинув маленькую бархатную шторку, вышла бортпроводница в пилоточке на золотых кудрях. Она улыбалась, как улыбаются все бортпроводники в мире: лучезарно, никому, всем вместе и каждому пассажиру в отдельности.

– Добрый день! – сказала стюардесса. – Меня зовут Вивиана. Экипаж рад приветствовать вас на борту нашего воздушного судна.